Раздел xxiii. старая любовь

Начало: "Слово двух свидетелей" http://www.proza.ru/2014/07/10/946 

Предыдущая часть: " РАЗДЕЛ  ХХІІ. Вздох Иосифа Аримофейского "  http://www.proza.ru/2014/08/18/1082   

                Короткевич В.С. (26 ноября 1930 — 25 июля 1984)

                РАЗДЕЛ  ХХІІІ. Старая любовь

                (Евангелие от Иуды)
                (перевод с белорусского языка)



                І ўсё здаецца, што сад там цвіце,
                А там і лаўжоў няма.

                Гэльская песня


Недели и недели они изнемогали от поисков. Нигде никто не давал им ответа. Даже слухов больше не было. И хотя нужды они после новоградского грабежа не чувствовали — души их были опустошенные. Напрасно искали они дерева, около которого могли бы обвить свою жизнь. Шли налегке, потому что большую часть денег успели зарыть на будущее, но в душах их жили тяжесть и неверие.

Однажды подходили они к небольшой деревеньке в стороне от дороги. Бил колокол деревянного костела. Тянулись над полем  густые белые облака.

— Знаешь, что за деревня? — спросил Христос у Иуды. — Тут живет девка — теперь-то она баба, — какую я когда-то любил.

— Когда это?

Христос улыбнулся:

— В прошлое свое короткое явление. Когда сошел посмотреть, что тут и как.

— И правда, что мошенник, — сказал Иуда. — Не зря ищут.

— Ну-ну, я шучу. Когда школяром был.

— Хочешь посмотреть? — спросил Иуда, увидев нестерпимую тоску и ожидание чего-то в глазах Христа.

— Надо ли? Продала она меня. Продала Анея. Могла же хоть как-то известить, если бы хотела. Не везет мне... А раньше везло.

— А тянет тебя?

Христос молчал.

— Иди, — почти грубо сказал Иудей. — Мы тебя на площади подождем.

И все они свернули с гостинца к деревне.

...Христос пошел пригуменьями. С мирской площади летел какой-то шум, а ему не хотелось сейчас видеть людей.

Сандалии соскальзывали с межи. Двузубые волчки цеплялись за хитон. Пахло землей, нагретыми кустами черной смородины.

И скоро увидел он знакомый сад и отягощенные плодами яблони. Пошел вдоль их, около забора. Солнце грело в спину. Волновалось ожиданием сердце... Предала... Давно он не был тут... Да нет, недавно.

И показалось ему: цвели яблони. И сам он, совсем тогда юный, красивый, нездешний, стоял под ними... И девушка бежала к нему... И сейчас он не знал, та эта или Анея.

...Раздвигая руками тяжелые ветви, он смотрел на вековщину — дом, на богатейшие амбары, на островерхий страшный забор вокруг них.

И увидел. Женщина рыхлила гряды. И он не мог узнать, та эта или другая. Огрубевшая от вечной жадной работы, что уже не радость и не проклятие, а — идол, широкобёдрая, скорченная на этой жирной земле, как жирный белый корч.

Потеки грязи между пальцами ног, плоские ступни, огромные свисающие груди... Скорей... Скорей перебирайте, руки... Скорей работай, трезубец... Даже сотня наемников не досмотрит, как ты сама.

Когда она подняла на него тупое лицо, он понял, что это все же она, и чуть не крикнул.

Ах, богатый двор, богатый двор! Наемники и наемницы, забор, деньги в кубышке где-то в подполе (их вечно нет, когда что-то надо купить), стада лошадей и коров, самые богатые и дорогие иконы во всей окрестности.

— Чего стал?.. Иди...

Грубый от вечных дождей и ветров голос.

— Ну.

Глаза Христовы были влажные. И тут из дома вышел Он. И в нем мало что осталось от мягкого юноши с темными глазами. Нестерпимо толстое лицо. Столько кривил душой, что глаза блудливо бегают. И также не узнал. И что! Каждый день жадности, как тысяча веков, и только у щедрого жизнь краткая и певучая, как полет птицы.

— Чего он? — спросил хозяин. — Ты говорила с ним, Теодора?

Имя, которое раньше звучало, как мед. Тягучая жизнь скряги! Проклятье!

— Хлеба, по-видимому.

— Даже гостю — хлеб только для тела, — опустил глаза школяр. — Хлеб души — милость и понимание.

— Святоша из бродяг, — понял его хозяин. — Иди. Если бы это я всем хлеб давал — куда бы мои пятьдесят волок пошли? Псу под хвост? Иди, говорю.

Христос молчал. Ему еще в чем-то надо было увериться. В чем? Ага, промелькнет ли на ее лице хотя тень воспоминания.

— Ты кто? — спросил хозяин.

— Христос, — машинально ответил он.

Хозяин даже не особенно удивился.

— И чудеса можешь?..

— Кое-что могу.

— Тогда сделай ради меня... Вот и поминальничек подготовил, а в храм пока не решился... Ну, уже теперь!..

— Что?

— Я тебе... сала кусок дам. А ты за это сделай, чтобы... Вот тут все... Чтобы у Янки... корова сдохла и у Григория... и у Андрея, и у второго Андрея... и у Наума, и у Василия, и у Волеся, и у Евгения, и в особенности у Ладыся, паскуды, еретика.

Христос вздохнул и взял поминальник.

— А... сало?

— Не надо. Истинно говорю тебе, сегодня же воздадут тебе по желаниям твоим... Прощай, жена.

Пошел. Женщина при звуках последних слов разогнулась, было, вспоминая что-то давнее и теплое, но так и не вспомнила и опять склонилась к грядкам.

Теперь он шел просто к площади. Нечего было прятаться от людей. И тут жизнь нанесла ему страшный, под сердце, удар. Хоть бы знать, что он предан счастливыми и хорошими: «Чтобы корова сдохла...» Вот и все, что дала ей жизнь. Человека, какой врёт и кается, святошу, какой крестится шире всех, а сам... Тонет друг, а такой святой, лживый вонючка, только что облизав сильному всю задницу, говорит ему с берега: «Сочувствую, братишка, сочувствую, но ничем помочь не могу. Ты лучше на дно быстрей спускайся».

...Почти у самой площади он разминулся с тремя вооруженными монахами. Ему было все равно, куда они идут, он не оглядывался и не видел, что они вошли в дом хозяина.


Продолжение  "РАЗДЕЛ  ХХІV. Доказательная инквизиция"  http://www.proza.ru/2014/08/19/1311