Агния, я все-равно тебя люблю!

     Несмотря на то, что Максим был ребенком войны - он родился в сороковом году, рос здоровым и спортивным.  Армию отслужил без особых проблем и госпиталей. Да и на судьбу не жаловался. И вдруг, на тридцатом году жизни, тяжело заболел. Постепенно слабели мышцы рук и ног, ухудшились слух и зрение. И он, из цветущего мужчины, превратился в инвалида.
         
     Однажды, глядя на окно, освещенное косыми лучами солнца, Максим долго лежал не двигаясь, о чем-то мучительно думая. Потом, словно очнувшись, поставил себе на грудь фанерку с прикрепленным к ней блокнотом и принялся писать. Отдельных букв он не различал и чтобы строчки не налезали друг на друга, оставлял между ними большое расстояние.
 
        "В последнее время я особенно много думаю о прошлом. Вспоминаются давно забытые мелочи, которые вдруг приобрели для меня значение. Стоит мне снять науш- ники, как я оказываюсь в прошлом. Это как наваждение. Оно овладевает мной, мучает. Хотя, с другой стороны, я живу только там, в уже прожитой жизни. Не знаю уж почему, но мне вдруг захотелось написать воспоминания. Кроме школьных сочинений, я никогда не занимался никакой писаниной, даже писем не писал и не знаю, что у меня получится. Насколько литературно я изложу свои мысли, не имеет значения, так как я не собираюсь издавать свои воспоминания. Это нужно только мне."
 
        Пальцы плохо слушались Максима, ручка то и дело выскальзывала из его руки, но он упрямо зажимал ее и вновь принимался писать.
 
       "Я родился в сороковом году и войны почти не помню. И о том, что разбомбило наш дом, знаю только по рассказам мамы. Зато хорошо помню наше житье в заводском общежитии. До войны мама работала машинисткой, но когда отец ушел на фронт, она перешла работать в цех, на токарный станок отца, заме¬нив его. Меня она водила в дет- ский сад. Но однажды, уже в конце войны, я простудился и заболел. Три дня, пока у меня была высокая температура, мама сидела дома, а потом стала оставлять одного, на попечение соседки тети Нюры. Я не боялся оставаться один и не плакал, потому что знал - так надо!
 
         Все мои игрушки остались в разбомбленном доме, и я играл всем, что находил во дворе. В основном это были щепки, черепки и камешки, которые, благодаря моему воображению, превращались в различные предметы: танки, машины, пушки…
 
          Особенно запомнился мне один день. Видимо, я еще не совсем поправился, потому что мне не хотелось играть и я, закутавшись в мамин теплый платок, сидел у окна. На дворе, в это время, гуляли знакомые ребята. Они играли в снежки, лепили бабу и просто бегали, весело крича. А я сидел один, в холодной комнате. И от этого мне вдруг, совсем по- взрослому, стало ужасно тоскливо от своей ненужности и одиночества. Вспоминая об этом, я, даже сейчас, испытываю эту недетскую тоску. Хорошо помню День Победы.
         
          Когда по радио объявили о конце войны, все соседи вы бежали во двор. Обни= мались и целовались, а женщины, почему -то, плакали. Я никак не мог понять причины и все спрашивал маму, почему она плачет. А она, обнимая меня, все повторяла: -"скоро наш папка вернется!".
         
          Отца я знал только по фотографии, сохранившейся только благодаря тому, что мама постоянно носила ее особой. С нее на меня смотрел улыбающийся мужчина в вышитой ко соворотке. Таким я себе его и представлял. А потому, когда увидел отца в военной форме, с потемневшим, усталым лицом, он показался мне чужим и незнакомым.
 
          Приехал он, как-то неожиданно, в воскресенье, когда мама была дома. Бросив на пол вещевой мешок, и не снимая шинели, он кинулся к маме, крепко обнял ее и, какое-то время стоял не  шевелясь и ничего не говоря. А потом, расцеловав, обратился ко мне. Подхватив меня на руки, он весело спросил:
          -Ну что, сын, будем жить?!
          -Будем!- ответил я, немного стесняясь этого, еще незнакомого мне человека.
          Расцеловав, он опустил меня на пол и стал снимать шинель. Его поцелуи были для меня не особенно приятны, так как я не привык к мужским ласкам.
          В тот же день, он повел нас с мамой в городской сад. Там он купил нам по мороженому и мы, как буржуи - это было детским определением высших благ - шли по аллее и ели его. Это было первое в моей жизни мороженое, и я не откусывал его, как это делали взрослые, а лизал, стараясь продлить удовольствие. А потом мы, все трое,  тоже  как буржуи,  катались на каруселях.

         За войну они проржавели и имели довольно жалкий вид. К тому же отчаянно скрипе ли. Но для меня это было все равно верхом блаженства. К присутствию отца я привыкал довольно долго. Он мне казался все ещё посторонним.
         
        А кроме того, я ревновал его к маме, которая раньше принадлежала только мне, а теперь проявляла заботу об отце. Мне вдруг стало казаться, что я ей больше не нужен. Как-то уложив меня спать, родители пошли в кино.
 
          Когда за ними закрылась дверь, я проснулся и обнаружив, что остался один, горько и безутешно заплакал. Как я уже говорил, я и раньше, довольно часто, оставался один. Но тогда была война и тогда "так было нужно" А теперь я не мог мириться с тем, что меня "бросили".
         
         Застав меня в слезах, правда я уже не плакал, а только всхлипывал, мама сразу поняла причину моих слез. Она села на мой сундучок, на котором я спал, нежно глядя на меня, дол го уговаривала. Она говорила о том, что мы одна семья и все друг друга любим, но взрослым, иногда, надо побыть вдвоем. Поговорить о делах, что-то решить...До конца так и не смирившись с этим, я все же заснул под ее ласковый шепот".
 
          Придуманная им самим работа, давалась Максиму с трудом. Его слабые руки очень уставали, и он вынужден был часто отдыхать. Но не проходило и получаса, как он, с удивительным упорством, вновь принимался писать. И так изо дня на день...
 
       "Наше общежитие, состоявшее из двадцати двух комнат, длинного коридора и огромной кухни, напоминало жизнь большой, но не всегда дружной семьи. Здесь все знали про всех, и хорошее и плохое. Часто соседи ссорились. То и дело раздавались кри ки, хлопанье дверей. Но стоило у кого-то случиться беде, обиды забывались и вражду ющие стороны устремлялись  друг другу на помощь.
 
         Маме, женщине из интеллигентной семьи, жизнь в общежитии была трудна не столько из-за неудобств, сколько морально. Впрочем, ни о чем этом я тогда не дога- дывался. И только повзрослев, понял это. Долгое время мама была чем-то инородным в обществе рабочих. Ее "извините" и "пожалуйста" всегда настораживали соседей. Хотя потом они оценили ее доброту и отзывчивость, но "своей" она так и не стала. Заветным ее желанием, было вновь оказаться, если не в отдельной квартире, то, хотя бы, в малосемейной. Зато мне такое житье казалось очень интересным. Коридор был местом наших игр, общения и, конечно, драк.
 
        Особенно яркие воспоминания оставили у меня летние вечера, когда распахивались окна, из которых звучала музыка. Теперь, слушая мелодии тридцатых -сороковых, я узнаю до боли знакомые пластинки. Это Утесов и Щульженко, Виноградов и Лещенко.  Вальсы "На сопках Манчжурии" и "Дунайский волны" вызывают у меня ностальгическую грусть.
       
        По выходным, вытащив патефон на улицу, молодежь устраивала под окнами танцы. За войну все пообносились. Выходные платья, чудом сохраненные от полного износа,  теперь могли порадовать наших девушек. А нашим ребятам, все они казались самыми красивыми.
         
         Возвратившись с войны, отец вернулся на свой завод, к своему станку, где мама заменяла его всю войну. А мама - в свое машбюро. Но, очень скоро, ее перевели на должность секретаря-машинистки директора завода. Узнав об этом, я очень загордился и завоображал, к месту и не к месту сообщая всем знакомым, что моя мама работает у самого Ивана Ивановича. Кто такой Иван Иванович объяснять никому не надо было.
 
         Руки у мамы стали мягкими, без мозолей. Она даже стала делать маникюр. А на работу ходила теперь не в ситцевом платье, а в юбке и белой блузке. И пахло от нее теперь не машинным маслом, а туалетным мылом. На духи, у нее еще не было денег...Глядя на нее, я думал о том, что она самая-самая красивая мама, которая только может быть на свете.
       
         Гордость за маму приобрела в конце - концов гиперболические формы, и моим друзьям стало противно слушать мою похвальбу и они, чтобы сбить спесь, изрядно поколотили меня. После этого я опять стал рядовым членом своего дворового общества. Однако в душе, продолжал гордиться своей мамой.
         
           Через год нам дали большую комнату в трехкомнатной квартире и наша жизнь очень изменилась. Родители были очень довольны переменой, а я скучал по своим друзьям и разнообразным радостям коммунальной жизни."
 
          От налетевших магнитных бурь, Максим почувствовал себя так плохо, что не- сколько дней не мог пошевелить рукой. Тем не менее, он продолжал думать о прошлом, вспоминая все новые и новые подробности своей жизни. На конец ему стало легч, и он вновь принялся за нелегкий труд.
 
         "Когда я пошел в школу, отец не переставал повторять, чтобы  я хорошо учился. Как-то у нас произошел такой разговор: -Учись, сынок! Mне не удалось выбиться в люди. Может быть, хоть ты, инженером станешь... С тем, что надо хорошо учиться, я был согласен, а вот слова «выбиться в люди», мне были непонятны и я спросил:
         -Инженеры, это люди?
         -Конечно! -согласился отец.
         -А токари, не люди?
         -Люди!
         -Тогда, зачем биться? -задал я резонный вопрос.
         -Ну, как тебе объяснить?.. - проговорил отец, -Понимаешь, у людей разные способ- ности. Один может быть токарем или фрезеровщиком, причем, хорошим. На своем месте он просто ас, но на большее у него мозгов не хватает. Ну, не может чего-то понять... А у другого, голова полная идей, ему дай только институт закончить, он всякие машины изобретать станет...
         -А что ты хотел изобрести? -спросил я.
         -Я? -встрепенулся отец и лицо его оживилось. - Я хотел самолеты конструировать.
         -Так они уже есть?!
         -Другие, новые. Такие большие, чтобы в них можно было не только людей пере возить, но и машины, технику!
         -Ух ты! -удивился я.
         -И такие быстрые, чтобы быстрее звука летали! -продолжал фантазировать отец.
         -Как это? -не понял я.
         -А вот, чтобы понять это и надо учиться! -воскликнул он.
         -А почему ты не стал инженером?
         -Так уж жизненные обстоятельства сложились...-погрустнев проговорил отец и  огоньки в его глазах погасли.
         -Но, вед, если все пойдут в инженеры, некому будет пожары тушить! - сделал я  вывод.
          -А ты что, в пожарники собрался? - удивился отец. Я кивнул.
          -Ну, пока, ты школу закончишь, сто раз передумаешь!
 
         Отец оказался прав. После пожарника, мне захотелось стать шофером, потом вагоновожатым, а после гастролей цирка Шапито, воздушным гимнастом.  Не знаю, на какой бы я профессии остановился к окончанию школы, но закончить ее мне так и не удалось из-за смерти отца. То, что он был дважды ранен, мы знали, но отец скрывал от нас, что ранение не прошло бесследно и подтачивало его здоровье. Сперва, мы ничего не замечали. Домой он всегда возвращался веселым и бодрым. Пообедав, принимался что-то мастерить или чинить. На его рабочем столе всегда лежали чьи-то электрические плитки, утюги и будильники.
 
        Чинил, конечно, "за так". Всегда, с удовольствием, занимался дровами. Мне нра- вилось смотреть, как он лихо их колет. И печку отец затапливал как-то по -своему, неторопливо и обстоятельно. Про выходные я уж и не говорю. Он вечно куда-то таскал нас с мамой. Летом в лес или на речку. Осенью по грибы, зимой на лыжи. А потом, как-то незаметно, стал сникать. Придет домой и, перед тем, как умыться, непременно, сядет отдохнуть и все оправдывается. Скажет: - "день у меня, сегодня тяжелый был. Работы сверх головы, и все срочная!" И, будто спохватившись, добавит: -"ну, ничего, зато папка много денег принесет!" А потом,  по выходным, вместо прогулок, стал в кино приглашать. И все будто случайно получалось. Приходит в субботу вечером и говорит: -"шел мимо нашего кинотеатра, там завтра классный фильм идет. Вот, билеты взял..."
 
         Часто больничный стал брать. А потом ему пришлось вообще со станка уйти в ОТК. Отец это очень тяжело переживал... Когда я в седьмом классе учился, отца в госпиталь положили. Вроде операцию делать собирались, да не успели...
         
          Мама, после смерти отца, на тень стала похожа. Плакать не плакала, а все задум-чивая ходила. Делает что – ни будь, и вдруг сядет, и сидит не шевелясь, глядя в одну точ- ку. Посмотрю на нее, аж сердце падает. Сяду рядом, обниму ее и, как маленькую, утешаю и уговариваю: «Мамочка, миленькая, ну не сиди так, не горюй. Что делать, война. Вы ведь с папой хорошую жизнь прожили!».  А то скажу, чтобы она поплакала, легче, мол, будет...
 
          Сам удивляюсь, откуда у меня, мальчишки, такие слова брались?! Гулять ее водил или в кино. Понемногу стала в себя приходить. Как-то пошли мы с ней на кладбище. Она все цветы на могиле отца прихорашивала, да сорную траву полола. А потом выпрямилась и, посмотрев на меня внимательно, говорит:
         -Тебе, отец учиться завещал. Я все сделаю, чтобы ты институт кончил и инженером стал. А я, покачал головой и говорю:
         -Нет, мама, инженером я не стану. Я решил, на будущий год, в ремесленное, идти. Стану, как отец, токарем!
         Она в слезы, а я на своем стою. Мы за отца стали небольшую пенсию получать, но жить было трудно. А если мне институт кончать, то надо было бы еще восемь лет учить- ся!
         -Возьму пишущую машинку на прокат, и буду дома работать. Как-нибудь прожи- вем! - уговаривала она. А я только головой тряс, и все повторял, что я уже все решил, и решение обжалованию не подлежит. В конце концов, она смирилась.
       
          Семилетку я окончил на отлично, а на следующий год, как и хотел, поступил в ре- месленное. Хорошо помню эти три года, но рассказывать о них не буду - боюсь, что у меня не хватит сил дописать мою историю. Тем - более, что самое главное еще впереди. Как жаль, что я не могу прочесть написанного. Мне кажется, что я пишу по пунктам анкетную биографию, бессвязную и до тошноты скучную. Ну, ничего. Мама простит мне мою литературную неграмотность, а, кроме нее, никто не прочтет этих строк...
 
           После окончания ремесленного, меня направили, по моей просьбе, в цех, где раньше работали мои родители. Только выучился я не на токаря, а на слесаря-лека льщика. В цеху я проработал всего один год, а потом меня взяли в армию. Хотя служить было нелегко, а дни проходили однообразно, три года пролетели быстро. И вспомнить о них, практически, нечего.
 
          После армии, я вернулся в свой цех, на свое рабочее место. Вот тут-то и начинается история, ради которой я взялся писать воспоминания. Захотелось мне, как- бы заново, пережить свою любовь. Что же касается разочарования, обиды и боли, то они живут в моей душе постоянно.

         Скоро после моего возвращения, у нас на участке, в ОТК появилась девушка. Имя у нее было старинное и непривычное - Агния. Я потом случайно узнал, что в Святцах оно имеет значение, как "непорочная". Не знаю, была ли она красавицей, но было в ней что-то такое, что покорило меня с первого взгляда. То - ли гордость, то - ли чувство собственного достоинства. И поведением своим она очень отличалась от наших заводских девчонок. Но главное, чем она за¬ворожила всех, так это своими огромными синими глазами, в глубине которых сверкали холодные льдинки. Посмотришь в них, словно в воду холодную окунешься. Улыбалась она редко, но уж если улыбнется, сердце готово было из груди выскочить!
          
          До этого я только засматривался на девчонок, но еще никого не любил. Позна- комились мы с ней на работе - я носил ей на проверку свой мерительный инструмент, который изготавливал. Положу на стол детали с чертежами, да так, не сказав ни слова, и уйду. Очень уж я робел перед ней.
 
          И хотя знал, что парень я симпатичный, но заговорить с ней о чем-то постороннем, или пригласить в кино, стеснялся, смелости не хватало. Тем - более, что среди других поклонников, казался себе несостоятельным. По - настоящему мы познакомились благодаря спорту.
       
          Летом, в обеденный перерыв, молодежь выходила на лужайку, играть в волейбол.
В основном, ребята. Однажды, против меня вдруг оказалась Агния. Я даже не заметил, когда она появилась. Играла она с азартом, высоко прыгала, и ловко била по мячу. Я тоже неплохо играл в волейбол, но, видя пред собой только ее лицо, с огромными глазами, стал мазать. Это вызывало ее усмешку, отчего я смущался и играл еще хуже. И так повторялось каждый раз.
         
          Как-то наш завод организовал коллективную прогулку на теплоходе. Этот день остался в моей памяти до сих пор. Доплыв до лесо¬парка, теплоход причалил и мы все высыпали на берег. Весь день купались, играли в разные игры, фотографировались. И как-то так получалось, что я все время оказывался рядом с Агнией. Хотя, казалось, и не прилагал к этому никаких усилий. Иногда, в игре, наши руки соприкасались, и тогда мое сердце сладко замирало. Не знаю, возможно, мы были иначе воспитаны, или причиной тому наше суровое детство. Но у меня, никогда не возникало желания затащить Агнию в кусты или прижать где- ни будь в укромном месте. Я ее обожал.
 
         На обратном пути, на теплоходе, начались танцы под аккордеон. И, как только зазвучала музыка, я буквально бросился к Агнии и пригласил ее на танец. Она улыб -нулась мне, и мы поплыли с ней, уносясь на звуках волнующей мелодии. Мне трудно подобрать слова, чтобы рассказать о тех чувствах, которые я испытывал, обнимая тонкую талию Агнии. Это был первый в моей жизни танец. До этого я танцевал только с мамой, которая охотно учила меня этому искусству. Прикосновение Агнии, вызывало у меня трепет и чувство нежности, граничащей с болью. Взглянув ей в глаза, я заметил в них перемену. Мне показалось, что всегда сверкавшие в них льдинки, тают!
 
          Этот чудесный, незабываемый день, принес мне уверенность, что Агния выбрала меня! Правда, мне это казалось непостижимым, ведь я не сделал ни единой политики сблизиться с ней. Не старался даже чем-то понравиться ей. Другие же, цеховые ребята просто из кожи лезли, чтобы обратить на себя ее внимание. Особенно Сашка - Красавчик. По нем, все наши девчонки сохли. А Агний просто в упор его не видела!
 
          Стал я у нее в доме бывать. У них много интересных старинных вещей было и книг. Иногда я заставал дома ее родителей, но чаше всего мы оставались одни. Однако, за целый год, мы так ни разу и не поцеловались. Хотя подходящих моментов было предостаточно. Агния придумала довольно странную игру, в которой меня втянула. Впрочем, по- началу, я считал все это только случайностью. Это была "игра в нечаянные прикосновения". Теперь я понимаю, что она просто дразнила меня, разжигая мои чувства. Например, когда я садился смотреть книгу или альбом с открытками, она, непременно, вставала за моей спиной. А  потом, наклоняясь через мое плечо и, почти касаясь щекой моей щеки, делала вид, что пытается что-то рассмотреть. Иногда она при этом говорила:
 
         - Посмотри-ка  сюда, посмотри... и, почти обнимая, протягивала руку к рисунку.
В этот момент я переставал видеть изображение, изнемогая от трепета, вызванного ее бли- зостью. Порой я еле сдерживался, чтобы не обнять ее нежную трогательную шею, не прижаться к ее манящим, волнующим губам.
         
          Она была удивительно изобретательна на подобные игры. Даже танцы, превраща- лись во что-то маняще- запретное. Мы танцевали, почти не касаясь друг друга, но так близко, что я ощущал тепло, исходящее от ее тела и нежный, волнующий запах ее духов. А на своем лице её порывистое горячее дыхание. Этот танец был какой-то сладостной мукой, которую хотелось испытывать вновь и вновь и, в то же время, избавиться от нее."
 
          Это далекое воспоминание, было таким ярким и осязаемым, что у Максима пере-хватывало дыхание, и его сердце заливала горячая волна, почти забытой нежности к той, которую он до сих пор любил. Некоторое время он лежал с закрытыми плазами, вновь переживая сладостную муку и почти физически ощущая присутствие Агнии.
 
           Медленно, как морская волна, отступавшая в море, откатилась, и нежность, ус тупив место привычной, глухой тоске. Глубоко вздохнув, словно от чего-то освобо- дившись, Максим открыл глаза и с трудом зажав ручку в непослушных пальцах, вновь принялся за свой нелегкий труд.
 
               
          "Иногда, если я приходил к Агнии без предупреждения, я заставал у нее Леку, к которой испытывал непонятную мне самому неприязнь. Очень худенькая и бледная, с неестественно белыми волосами, из которых Лека делала старомодную прическу с длинными локонами, она казалась мне неестественной, похожей на большую куклу. Это впечатление усиливалось ещё и благодаря её большим, слегка выпуклым, блестящим серым глазам, которые всегда смотрели, как бы, сквозь тебя. Иногда я даже оглядывался, ожидая увидеть кого-то за своей спиной. А вот Агния, видимо, очень ей симпатизировала, если не сказать большего. Когда Лека смотрела на нее, выражение ее глаз, становилось  радужно - сияющими. Словно Агния согревала ее своим светом. Агния же, обращалась с ней, словно со стеклянной игрушкой.
 
           У меня сложилось впечатление, что Лека постоянно играла, какую-то роль, конт- ролируя каждый свой жест. То, как она ходит, садится, поворачивает голову, казалось предназначалось, для кинокамеры. Изредка, когда я ловил на себе ее марсианский взгляд, мне становилось не по себе. Я не мог объяснить причины, но он чем-то оскорблял меня. Она смотрела с каким-то странным любопытством и призрением.

           Я никогда не считал себя вправе делать замечания Агнии, но однажды, из - за Леки, мы чуть не поссорились. После ее ухода, я не сдержался и спросил:    
          - Неужели, из всех наших цеховых девушек, ты не могла выбрать себе нормальную подругу?
           А чем тебе не нравится Лека? - вопросом на вопрос, ответила Агния, бросив на меня недовольный взгляд.
          -Чем?! Да она вся насквозь фальшивая! Все время роль какую-то играет по приду- манному сценарию! Разве ты этого не замечаешь? - спросил я взволнованно.
          -Ничего и никого она не играет, Лека всегда такая была от рождения. Ты так считаешь,  потому что не знаешь ее. А она удивительная, тонкая девушка! - ответила Агния с  вызовом. Тут уж я совсем из себя вышел и говорю: -Мымра! Вот кто она!
 
         На этом наш разговор о Леке закончился, и мы никогда больше к нему не возвра- щались. Целоваться с Агнией мы стали только на втором году знакомства. Да и то, первой сделала это она. Меня всегда сдерживал невысказанный ею запрет, который я принимал за девичью скромность. Был я в ту пору, eщe не целованный. Но я много думал об этом и фантазировал. Поцелуй представлялся мне пределом блаженства. Произошло же это совершенно неожиданно. По крайней мере, для меня. Я собирался уходить от Агнии. Надел уже куртку и вдруг она, сорвавшись с места, стремительно бросилась ко мне. Коснувшись кончиками пальцев моего лица, взяла в ладони мою голову и порывисто прильнула к моим губам. У меня было ощущение, что поцелуй проник внутрь моей груди, заполнив всего меня от головы до кончиков пальцев на ногах. Чувство было настолько сильным, что у меня закружилась голова и я прислонился к стене, чтобы не упасть.
 
           Когда я открыл глаза, Агния смотрела на меня не мигая, своими огромными, блестящими глазами, которые выражали одновременно сильное возбуждение и немой вопрос.
         -Хочешь еще? -спросила она, с чувством своего превосходства.
Каким-то задним умом, я отметил, что ни в выражении ее лица, ни во взгляде, не было и намека на смущение. Интуиция подсказывала мне, что у Агнии уже есть опыт в любовных делах. Но откуда и с кем? Впрочем, мысль эта промелькнула и тут же исчезла, так как ее губы вновь коснулись моего рта. Я даже не ответил на ее поцелуй, ощущая себя в полной ее власти...."
               
         Какое-то время Максим лежал с закрытыми глазами, порывисто дыша, с новой силой переживая ушедшие мгновения. Лицо Агнии стояло перед его глазами, живое и незабыва- емое. Он помнил каждую его чер¬точку, каждую ямочку. Любил и боялся взгляда ее сияющих глаз, проникающих в глубину сердца.
         
        Открыв глаза, Максим бросил взгляд в сторону окна. Заходящее солнце освещало росшие рядом с домом клены. Правда, контуров их, он уже не видел, только яркое, трепещущее зарево. Это напоминало ему далекую прекрасную осень, когда солнечным, ясным днем, они гуляли с Агнией по Павловскому парку, сиявшему и пламеневшему в своем осеннем уборе. Ему даже показалось, что он ощущает запах вянущих листьев, травы и сырого мха. Они шли тогда, крепко держась за руки, с восторгом впитывая дарованную им природой красоту. На душе было светло и торжественно, как в храме.
 
          Собрав всю свою волю, Максим, с трудом зажал, упорно выскальзывающую из пальцев ручку, и вновь, принялся за свой каторжный труд. Он не был даже уверен, можно ли будет прочесть то, что он пишет, так как не видел ни букв, ни слов...
 
         "-Удивительное дело, с тех пор прошло пятнадцать лет, а я помню все так хорошо, словно это было только вчера... И этот парк, и облака, и отражающиеся в прудах горбатые мостики и быстрые воды Славянки, несущие опавшие листья...Мне хочется рассказать так о многом, но я боюсь, что у меня не хватит сил, написать о главном и закончить свое повествование. Порой мои мысли путаются, и я забываю, что уже написал, а что нет. Поэтому, возможны повторы. Так о чем это я? Ах да, о поцелуях!
         
        После того, как Агния поцеловала меня, я, несколько раз, пытался обнять ее, но она, всякий раз, недовольно отводила мои руку. А потом, когда я меньше всего ожидал этого, обвивала мою шею руками, страстно прижимаясь к моим губам. Ее поведение казалось мне несколько странным, но,  в то же время,  в этом было что-то загадочно –привлека- тельное. Впрочем, Агния всегда оставалась для меня загадкой. Особенно ее странные взгляды, которые она иногда бросала на меня украдкой. В остальном же, наши отношения были нормальными и спокойными. Мы никогда не спорили и не ссорились.
 
         Несмотря на нежный и женственный облик, Агния обладала непреклонным харак- тером. Если она чего-то не хотела, например, пойти в цирк или кино, ее невозможно было уговорить. Я всегда уступал ей. Наверное, именно поэтому, мы и не ссорились. Однако, несмотря на все ее странности, которые порой не только удивляли, но и пугали, меня неудержимо влекло к ней. Возможно это оттого, что Агния была моей первой любовью и я, до нее, ни за кем не ухаживал. Да и вообще опыта  в общении с девушками у меня не было. Я всегда робел перед ними. Не знаю уж почему, но я испытывал ее превосходство. В то время не было еще ни психологической, ни, тем - более, сексуальной службы, а рассказывать о своих проблемах я стеснялся. И ломал свою голову в одиночестве, пытаясь решить не разрешимое. Но, несмотря на все психологические сложности, я был уверен, что Агния единственная женщина, которая была мне нужна.
 
         Иногда она бывала у нас. Мама относилась к ней вежливо, с уважением, однако я чувствовал, что Агнии она не симпатизирует. Как-то после ее ухода, я спросил маму, за что она не любит Агнию? Этого вопроса мама не ожидала и растерявшись не смогла ответить на него сразу:
        -А, почему ты, собственно говоря, думаешь, что я ее не люблю? -  сказала она, стара ясь выиграть время.
        -Не лукавь. Я же тебя знаю и вижу, что Агния пришлась тебе не по душе. Только не пойму в чем дело?
        -А для тебя, действительно, важно мое мнение?
        -Конечно! Тем - более, что я хочу на ней жениться! - ответил я, испытующе глядя на маму.
        -Жениться?! - воскликнула она с испугом, который не смогла скрыть.
        -Да, жениться, - еще раз повторил я. -Но ты так и не ответила на мой вопрос. За дав -ностью лет, я уже не помню точного ответа мамы. Знаю только, что никаких объективных причин ненавидеть Агнию, у нее не было. Она ссылалась только на свою интуицию и предчувствие, которые говорили ей, что Агния не совсем такая, какою кажется. Ну и, со- ответственно, высказывала опасения, что я не буду с ней счастлив. Советовала  хорошень- ко подумать, прежде чем решиться на такой шаг. Однако, отговаривать меня не стала, сказав, что я уже достаточно взрослый человек, чтобы самому решать свои проблемы.
 
         Ее неприязнь к Агнии меня, конечно, огорчала, но я утешал себя тем, что, как правило, всем матерям обычно кажется, что невеста не достойна их сына. И что ему нужна, совсем другая, непохожая на эту.
         
         Долго собираясь с духом, я, наконец, сделал Агнии предложение. Реакция была довольно странной. Я ждал, что она с радостью бросится ко мне, обнимет, расцелует. Или, в худшем случае, рассердится или возмутится. Но она посмотрела на меня с недоумением и даже растерянностью, словно не могла даже предположить, что я когда - ни будь сделаю ей предложение.
         -Замуж?! -проговорила она, глядя на меня своими огромными глазами.
          Мне показалось, что молчание, длилось целую вечность. А она все продолжала удивленно смотреть на меня, словно взвешивая все "за" и "против". То, что она ответила, было для меня почти потрясением. Она сказала как бы  про себя:
          - Ну что ж, в конце- концов, я ничего не теряю...-Потом, неожиданно засмеявшись, она обняла меня. А я стал целовать ее горячо и неистово. Но она вдруг отстранившись, сказала:
          - Я согласна, но с условием...
          - С каким?- удивился я, заранее соглашаясь на все, чего бы она не попросила.
          - Свободы!
           Я удивился:
          - Не понимаю, о какой свободе ты говоришь? Я не собираюсь запирать тебя на ключ!
          - О свободе действия, выбора. – Ну и... - протянула она, - у меня есть подруги... и я хочу, и в дальнейшем, встречаться с ними... - Помолчав, Агния добавила: Изредка…
         - Ну конечно! - ответил я, не задумываясь. Хотя меня удивило, что девушка, выхо-
дя замуж по любви, в первую очередь думает о подругах.
        Свадьбу мы справляли в детском кафе "Гном". Но я совершенно ничего не могу вспомнить, так как все мои мыс ли и чувства были сосредоточены на Агнии и на первой брачной ночи. В памяти  остался только вальс, который мы танцевали с ней вдвоем, посреди зала. О нашей брачной ночи, скажу только, что был восторг, близкий к безумию. Были мгновения, когда мне казалось, что от переполнявших меня чувств, разорвется сердце.
 
         Утром, когда я открыл глаза, Агния лежала рядом со мной такая женственно-разнеженная и беззащитная, что мое сердце переполнилось нежностью, вызвавшей слезы. К сожалению, впоследствии, я редко видел ее такой нежной, и близкой.
 
          С самого начала нашей семейной жизни, она стала главой нашей маленькой семьи. Я оказался под ее башмаком. Впрочем, это нисколько не задевало моего самолюбия, так как, мне всегда нравилось все, что она делала и что предлагала. Я шел, куда она меня звала, или сидел дома, если ей этого хотелось. Агния любила всяческие перемены и неожиданности. Начиналось это так. Она говорила:
       - Иди, ложись и спи. - Это означало, что я должен был притвориться спящим и никак не реагировать на ее действия. Свет гасил я, и она являлась в полной темноте. Тихо и неслышно раздевшись, она "ныряла" ко мне под одеяло. А потом все шло по ее сценарию. Сперва, она только легко дотрагивалась кончиками пальцев до моей груди и живота, обнимала и целовала, еле касаясь  моих губ. Потом поцелуи становились такими страстными, что у меня перехватывало дыхание. Если все это я выдерживал, не проявляя своих чувств, то выигрывал лидерство на будущую ночь. Если же не сдерживался и отвечал на ее ласки и поцелуи, она дулась на меня весь следующий день.
 
          Несколько раз ее патологические забавы доводили меня до такого состояния, что я готов был задушить ее в своих объятиях. Моя страсть, похожая на приступ безумия, напугала ее, и она прекратила свои игры. Но с тех пор, я стал замечать, что после каждой близости, она становилась какой-то потерянной и раздражительной. Вздрагивала от каждого моего прикосновения.
 
          Наши близкие отношения мы никогда не обсуждали, не говорили о них. И хотя я был молод и неопытен, понимал, что у нас что-то не так. Но, как я уже говорил, обра- титься за помощью, было не к кому...
         
         А днем все было нормально. На работу и с работы, мы всегда ходили вместе. На заводе играли в одной волейбольной команде. По выходным ездили за город. Смотря по сезону, купались или ходили на лыжах. Но порой, по непонятным мне причинам, на Агнию нападала хандра, и она ходила хмурая и чем-то недовольная. Расспросить ее о причине, мне никогда не удавалось. Объяснение всегда было одно и то же - у меня просто плохое настроение! Мне ж казалось, что "просто так", ничего не бывает и какая-то
причина, все же существовала. Но на дальнейшие расспросы я не решался. Чаще всего это бывало по выходным. Когда ее состояние доходило до апогея, она хватала свой плащ и, буркнув, что идет к девочкам, исчезала. Возвращалась она всегда поздно. Веселая, довольная и даже ласковая.               
       
          Об этих таинственных "загулах" – я её, никогда не расспрашивал. Но, то, что она где- то была без меня ,- было мне неприятно. Я бы даже сказал, в какой-то мере задевало.  Но, так как на встречи с подругами, я дал ей свое "добро", ни замечаний, ни, тем более выговоров, не делал. Теперь я думаю, что напрасно. А отлучаться она стала все чаще. Сперва, по вечерам, потом с утра, на весь выходной. А я, как дурак, сидел дома, не зная чем себя занять. Возвращение ее я всегда встречал спокойно, но недовольство видимо, скрыть не мог. Заметив это, она невинно спрашивала:
        -Что-то не так? А я, неизменно, отвечал:
        -Нет, все в порядке.!
         
        Маме я  обо всем этом, никогда не рассказывал, боясь, что она станет напоминать мне о ее предупреждениях. Но однажды, придя ко мне днем, в выходной, и застав меня одного, она спросила об Агнии. Стараясь казаться спокойным, я ответил, что она ушла к подруге.
          После этого у нас с мамой состоялся разговор, которого я так старался избежать. Плюнув на мое "добро", она сказала, что это ни на что не похоже, чтобы муж один сидел дома, а жена где-то развлекалась. Свободу мама понимала несколько иначе. Впрочем, я начиная понимать, что ее предчувствия были не напрасны.
         
          Разговор наш был длинный и закончился тем, что мама посоветовала мне, если я хочу сохранить семью, проявить характер и жене не потакать. Я никогда не был способен на провокации, но однажды решил проучить ее. После ухода Агнии, я ушел сам. Но, в противоположность ей развлечься не смог, все время, думая о ней.
         
 Домой я вернулся позже ее, однако, кроме вопрошающего взгляда, никакой реакции не заметил. Похоже, что это вполне устраивало ее. Мой второй выпад, тоже ничего не дал. При желании я мог бы, в отместку, на самом деле, изменить Агнии. Например, с Люсей учетчицей. 
         
         В начале, я даже не догадывался, что нравлюсь ей. Об этом мне сообщила Агния – сказала, что та с меня просто глаз не сводит. Присмотрелся - и в самом деле! Правда она никогда не заговаривала со мной и, тем - более, не навязывалась. Но было ясно, что стоит мне сказать хоть одно слово...
         
         Говорят, что ко всему можно привыкнуть. Наверное, это так. И хотя я по прежнему любил Агнию, я понимал, что наша семейная жизнь дала трещину. Может быть, и она понимала это. Но оба мы, продолжали играть в благополучную семью. Не знаю, как долго продолжалось бы все это, но, как говорится, все карты смешала моя болезнь. Внезапно у меня начались головокружения, хотя парень я был крепкий и спортивный.
          
         Как-то я сидел на работе, полировал пластинку. А меня кто-то окликнул. Оглянулся и вдруг вижу, что вся наша мастерская, вместе с моим столом, куда - то вбок поехала, а я, сидя за столом, проваливаюсь. Даже не понял, что случилось. В голове мелькнуло, что с земным шаром, что-то произошло. Закрыл глаза, но, все равно, ощущение было такое, словно несусь куда-то, как на карусели. Впился руками в стол и сижу так. Кто- то подошел, спрашивает, что со мной.  -Да так, что-то нехорошо стало… -ответил. Стыдно было признаться, что голова закружилась. Посидел немного, вроде прошло, но страх остался. Потом, вроде, успокоился. А через неделю, идем мы с Агнией с работы, а она вдруг говорит:
        - Ой,  никак наш автобус идет, бежим!
         
         Повернул я голову, чтобы посмотреть, какой это номер и тут вдруг вся Вселенная закружилась, земля под ногами закачалась. Я, еле-еле успел Агнию за руку схватить. Потом за плечо ее обнял и стою с закрытыми глазами. Она сначала не поняла в чем дело, решила, что я на дороге обниматься решил. Что-то даже сказала по этому поводу. А потом видит, что со мной что-то неладное творится, испугалась. Спрашивает, что случилось? А я еще шутить пытаюсь, говорю: - наверное, забеременел...
          
        Весь этот вечер она волновалась. Все расспрашивала, что да как. А что я мог ска- зать, когда и сам не знал. Позвонила маме, а та сразу - пусть завтра к врачу пойдет! Парень я был здоровый, и к врачам редко обращался, разве что грипп. Но тут такой слу- чай, никуда не денешься... Начались мои мытарства. Из кабинета в кабинет гоняют, анализы берут, а диагноз никак поставить не могут. Но на уколы какие-то ходил. Вроде полегчало.
          
        Выписали на работу - у меня больничный был. Голова, вроде, не кружится, но я так напуган  был происшедшим, что все нового приступа ждал. Хожу осторожно, как по стеклу и все боюсь, что земля из под ног, уйдет. Потом руки стали дрожать. А работа у меня тонкая - я слесарь- лекалыщик, седьмого класса. Как у нас говорят - микроны ловлю! Тут уверенные руки нужны, а они дрожат... Опять больничный дали... Агния о пуск взяла. Крутится вокруг меня, не знает, чем только угодить. Я ее раньше никогда такой  внимательной и ласковой, никогда не видел. Все пытается чем-то угодить. Если бы не эти головокружения, я мог бы считать себя, самым счастливым человеком на свете…
         
        Мама, каждый день приходила. Все -Максимушка, да Максимушка... А я все по врачам хожу. Агния меня водит, потому, как у меня страх перед пространством появился. Наконец какой-то старенький профессор диагноз поставил - рассеянный склероз. Я о такой болезни даже слыхом не слыхал, а потому только удивился. Как это,  тридцать лет и вдруг, склероз? Да ещё, какой-то, рассеянный?!

        Стал интересоваться. В медицинских справочниках рылся. А как прочел - душа в пятки ушла! Удивительным было и то, что болели им не старики, а только молодые! А самое страшное, что лечить его не научились...
         
        Полгода я на больничных сидел. Выпишут, неделю отработаю и опять на боль- ничный загремлю... Да и работал-то я уже не на своем месте, а так, кому что помочь... Обидно было чуть не до слез, и перед ребятами стыдно. Хотя моей-то вины в этом ни- какой не было. Заболеть может каждый... А мне все хуже, да хуже становится. Дали вторую, нерабочую группу инвалидности...Я все никак не мог об этом Агнии сказать. Боялся. Думал, переживать будет, плакать, жалеть. Особенно жалости я ее боялся. Меня бы, наверное, просто убило сообщение, если бы с ней подобное случилось. Все же решился. А она посмотрела на меня, не с любовью и жалостью, а с сожалением и разо -чарованием, будто я ее надежды не оправдал...И взгляд мне её показался отчужденным...
         
        С того дня, в ее отношении ко мне, какая-то сухость появилась. Какое-то время, по выходным, она сидела со мной - мне уже было не до прогулок, а потом опять отлучаться стала. Сперва со смущением и неловкостью, а потом, как само собой разумеющееся. С утра обед приготовит и скажет: -"ну, я пошла к девочкам!"
         
        Мне было конечно обидно. Хотелось, чтобы она, хоть по выходным, рядом была. Я за неделю весь от тоски изводился. Но я согласно кивал.  Как-то она спросила: -Ты ведь не в обиде на меня? Согласись, я еще молодая, и не могу все выходные, дома сидеть! В тот момент мне хотелось крикнуть ей, что я, в самом деле, в обиде на нее. Что мне больно от ее равнодушия. Что мне нужна поддержка, и любовь.. Но не сделал этого, так как говорить такое, считал ниже своего достоинства. А, кроме того, чувствовал, что любовь ее, тает как свечка.  Я старался, хоть чем - то, помочь. Пытался готовить обед, но, кроме неприятностей, из этого ничего не получалось. Bo время головокружений, у меня то выкипал суп, то что-то пригорало. Несколько раз, я ронял кастрюлю на пол, заливая все супом.
 
           А однажды здорово обварил ногу. Все это, вместо сочувствия, вызывало у Агнии раздражение, в следствие чего, она предложила мне прекратить мои террористические действия. У меня стали  дрожать ноги. Но я пытался убедить себя, что это  происходит   от того, что, из-за отсутствия нагрузки, слабеют мышцы. На самом же деле, мне просто не хотелось признаваться, что мои ноги, просто отказывают мне. И это, не временное явление. Наступил момент, когда я не смог встать и передвигаться самостоятельно. Убедившись в моей беспомощности, Агния спросила   - Ну, что будем делать?
 
          От ее вопроса, сердце мое громко екнуло и словно провалилось. Я понял, что это конец нашему браку а, вместе с ним, и счастью. Во всяком случае, для меня. Я промол- чал, так как у меня не было ответа. Выход нашла мама. Она перевезла меня к себе. Первое время Агния забегала почти каждый день. Потом раз в неделю, да и то на десять-пятнадцать минут. Задаст дежурную фразу о здоровье и, сославшись на какие-то дела, убежит. Я не расспрашивал, чем она так была занята по вечерам. Что же касается ужина, то мама никогда не отпускала ее голодной!
          
        С ее стороны, это было предательством, но даже это не погасило моей любви. Первое время меня навешали ребята из цеха. Рассказывали о всех новостях и событиях. А так- же о соревнованиях по волейболу, команды нашего цеха. Кто-то копил деньги на машину, кто-то на кооперативную квартиру или дачу. В начале все эти сообщения живо интересовали меня. Я подробно расспрашивал, задавал вопросы, как бы продолжая участвовать в общей жизни. 
          
        Но, постепенно, я стал ощущать, что отдаляюсь от них и что мой мир, ограничен моей комнатой, моими личными заботами и проблемами, которых им не понять. Воз- можно, что я был не прав, но мне стало казаться, что и я для них уже не тот "свой па рень", с которым у них было так много общего. Я представлял себе, как они, выйдя от меня, обмениваются мнением, жалеют, а потом, переключаясь на свои проблемы, забывают.
         
        Со временем, меня стали раздражать разговоры о чужой жизни, не имевшей ко мне никакого отношения. И я, постепенно, отвадил их, отговариваясь нездоровьем. Так, не считая мамы, я остался совсем один.

        Когда-то я неплохо резал по дереву и занимался чеканкой. Пробовал было опять за няться этим, но увы, руки больше не слушались меня...Зрение тоже стало «садиться». Для меня остались телевизор, радио и магнитафон, с любимыми записями.
         
        С тех пор, как я перебрался к маме, прошло, должно быть, не более месяца, когда явилась Агния с заявлением о разводе...До этого у меня еще теплилась надежда, что либо я вернусь к ней, либо она переедет к нам. Но теперь все было кончено.
         
        Когда я взглянул на нее, мое сердце вновь радостно затрепетало и все чувства, ко торые я когда-то испытывал к ней, враз нахлынули на меня. Но выражение ее отчуж- денного лица, не выражавшего даже сочувствия, быстро охладили мой пыл. Осталась лишь не проходящая боль от ее предательства.
         
       Она была несколько смущена, но непреклонна. За то время, что она пробыла у меня, она наговорила массу ненужных и обидных слов, даже не стараясь щадить меня. Она говорила о том, что очень сожалеет о случившемся, что ничем не может помочь мне. Ну и, конечно, о своей молодости и о том, что у нее еще все впереди, и она имеет право на счастье!..
         
        Незадолго до этого события, мама собиралась выйти на пенсию. Ее мучил поли- артрит - профессиональное заболевание машинисток. Но теперь, когда я получал ми- зерную пенсию по инвалидности, она вынуждена была работать.
         
        Как-то к ней пришла ее старая знакомая. Мама провела ее на кухню, но дверь не закрыла, и я стал невольным свидетелем их разговора. Женщина рассказывала маме о существовании закона о супругах. Когда кто-то из них заболевал, второй, даже, если они были в разводе, обязан был, хотя бы помогать деньгами, если не мог полностью содержать. Мама говорила очень тихо, я плохо слышал ее ответы, но по тому, как на- стаивала ее знакомая, понял, что мама не собирается воспользоваться этим законом. Видимо, она была уверена, что и я не стану претендовать на помощь Агнии, и была права. Закон был, наверное, правильный, и хороший.  Но то, что говорилось обо мне,  как о беспомощном и малоимущем, больно задевало меня.
 
         После ухода знакомой, мама стала обсуждать со мной эту проблему, а я сделал вид, что ничего не слышал...
Узнав о нашем разводе, пришла Люся -учетчица и предложила свою помощь. Она говорила, что устроиться работать во вторую смену и будет со мной весь день пока не придет с работы моя мама.
       
        Малышка Люся - ростом она невеличка, очень старалась держать себя в руках. Однако, потому, как дрожал и прерывался ее голос, я понимал, что она очень  встрево- жена моей болезнью. Гораздо больше Агнии. Ее желание помочь мне, её самопожертво- вание, очень тронули меня. Это был идеальный выход. Но принять его, я не мог по по- нятным причинам, о  чем и сообщил ей. Крошка-Люся оказалась на редкость чуткой, она сказала:
       
       -Я знаю, что ты еще любишь Агнию, но я ведь ни на что не претендую. Я была бы счастлива, если бы могла, хоть чем-то помочь тебе...

       Мы уж таковы со своим эгоизмом! Вместо благодарности, я сказал, что Агния женщина моей жизни, и никто, кроме нее, мне не нужен. Больше она не приходила. Все, что было между мной и Агнией я до сих пор хорошо помню. А вот, когда совсем слег и когда стало совсем ухудшаться зрение, не могу точно вспомнить...То что мне выписали  очки, я, по началу, не придал значения.  Другие с детства в очках ходят и ничего. Со сво- ей болезнью, я этого как-то не связывал. Думал, что все, что мне судьбой было угото- ванно, я уже сполна получил! Куда уж хуже?!
 
          Лежу - сидя только ел. Руками ничего делать не могу. Только и осталось, что чи- тать, да телевизор смотреть. Единственная связь с внешним Миром... От друзей я ведь добровольно отказался... Сколько после того времени прошло, не помню. Только и в очках я уже плохо видеть стал... Выписали другие, потом третьи, четвертые... Это я сей- час,со своей участью, смирился и смерти, не только не боюсь, а жду ее с нетерпением. А в то время, когда я над этим задумываться стал, меня такой страх охватил, что внутри все холодело. Понял я, что жизнь из меня уходит. Лежу, не шевелясь в каком-то оцепенении, прислушиваюсь к своему телу. И кажется, будто ощущаю, как из него, словно из разбитого сосуда, вытекает все, чем я был: сила, энергия, слух, зрение...
 
          По аналогии вспомнилась вдруг история одного заключенного. Его за убийство к смертной казни приговорили. Однако, вместо этого, его на урановые рудники сослали. Матери его сообщили, что приговор приведен в исполнение. А спустя год или два, она через кого-то, записку от него получила. Пишет, что еще жив, но лучше бы сразу рас -стреляли, потому что смерть его, растянулась на месяцы. Зубы почти все выпали, волосы клочьями лезут. Глохнет и видит совсем плохо...
         
         История эта, если и не потрясла меня, то, во всяком случае, взволновала. Предста- вил себе, как здоровый, молодой парень, постепенно умирает. Меня долго преследовало это видение, потом забыл. И вот, образ его возник из небытия... И теперь стоит рядом, как брат по несчастью. Только  он убийца, а меня - то за что?.»
 
 
          Писать Максиму становилось все труднее и труднее. На одну страницу, исписан- ную крупными каракулями, уходил  целый день. Болели от напряжения не только пальцы, но и вся рука до самого плеча и часть шеи. Но обещание, данное самому себе, заставляло преодолевать боль и слабость, которая обволакивала и манила к покою. Где-то глубоко в подсознании, жила мысль, что когда- ни будь, эти листки попадут в руки Агнии и она узнает, как он ее любил и как, несмотря ни на что, все еще любит...
 
          Мне кажется, что резкое ухудшение моего здоровья, в частности зрения, явилось результатом стресса. После него все покатилось, как с обрыва... Но я до сих пор не знаю, кто меня туда толкнул... Как-то днем, когда я слушал по радио литературную передачу, раздался телефонный звонок.
         - Я слушаю,- проговорил я, беря трубку.
 
          Беспокоясь обо мне, мама звонила по несколько раз на день. Но, вместо ее ласкового голоса, в тишину ворвался молодой, чуть хрипловатый говорок:
        -Ну что, Макс, кукуешь? - В цеху, в шутку, меня называли Максом. -А она, твоя королева, небось и носу не показывает?!  Наглость и бесцеремонность, полоснули меня как ножом.
       - Кто это говорит? - спросил я,  начиная волноваться.
        -Не узнаешь? - с насмешкой и злорадством отозвалась женщина. -Понятно! Ты, кроме своей королевны в упор никого не видел!
       - Кто это?- повторил я раздражаясь.
       - Одна из тех, кто готов был ради твоей любви, продать черту душу! Захоти ты,
я б и сейчас, всего тебя, до кончиков пальцев, исцеловала!.. 
       
        Это было откровенным, и отчаянным, признанием в любви. Однако грубость и наглость, с  которыми это говорилось, не льстило, а оскорбляло.
       -Мне никто не нужен и я не хочу слушать тебя! -сердито выкрикнул я, но трубку,   почему-то, не повесил.
       -Нет уж, изволь выслушать! -повысив голос, почти выкрикнула она. -Сколько хоро- ших девчонок у нас в цеху было, а ты эту...принцессу выбрал! Как ты ее там, по святцам, называл? «Чистая»  или «непорочная?»
 

       Внезапно у меня появилось предчувствие, что сейчас произойдет что-то ужасное и не поправимое. И зло исходило от женщины, которую я не мог видеть и даже не знал, кто она. А ведь стоило только повесить трубку и все бы кончилось. Однако я продолжал держать ее в руке, со страхом вслушиваясь в ее жестокие слова.
      - Непорочная, значит? - продолжала она. А знаешь ли ты, с кем   твоя святоша   живет? На кого тебя променяла?
       
        Конечно же я предполагал, что Агния не останется одна. Но все эти годы одино- чества, на которые она меня обрекла, я запрещал себе думать о человеке, занявшем мое место. Боясь услышать его имя, я крикнул в трубку:
        -Замолчи, я ничего не хочу знать!
 
         Но женщина, словно не слыша моего протеста, произнесла четко и раздельно:
        -Она променяла тебя на Сашку- Красавчика! Слышишь? На Сашку! На этого бабника!

         Я не хотел, и не мог этому поверить, а потому выкрикнул:
        -Врешь ты все!
       - Вот те крест, не вру! -ответила она и добавила   -причем, сожительствуют без записи. Так сказать, в гражданском браке!...И поделом тебе, не зазнавайся!
 
         Кажется, после этого, она повесила трубку, и меня никто больше не слушал, ня, пытаясь оправдать Агнию, все приводил доводы в пользу свободного выбора, пока не о выдохся и не замолчал. Какое-то время, я перебирал в памяти знакомых девчонок, но так и не узнал по голосу звонившую.Странной была ее любовь, ведь она понимала, что убивает меня!..
         
        Измена страшна сама по себе. Однако мне казалось, что, если бы, Агния вторично вышла замуж за хорошего парня, я мог бы ее понять, но простить ей Сашку – Красавчи-
ка, я не мог!..
       
        Наконец я положил трубку и, откинувшись на подушку, закрыл глаза. В голове был полный сумбур. Временами мне казалось, что я схожу с ума. Я был просто не в со -стоянии, и поверить в эту ужасную правду.!
       
       Весь день я был в шоке и мама, пришедшая домой, с трудом растормошила меня. На следующий день, она вызвала ко мне какого-то врача. Не то психиатра, не то невро- патолога. Я стал пить новые лекарства, которые погрузили меня в странное, тупое со- стояние. Но и они не смогли полностью заглушить мою боль. Просто она ушла куда-то вглубь, превратившись в подобие еще не назревшего нарыва.
         
      Постепенно мое нервное состояние, стабилизировалось. Однако, к ставшим при- вычными чувствам обиды, утраты и не утоленной любви, прибавилась еще боль от сознания, что чуда, в которое я верил, никогда не произойдет.
 
      Потекли еще более тоскливые, и однообразные дни, которые, только с большой натяжкой, можно было назвать жизнью. Все что я мог делать,  это слушать целыми днями записи литературных передач и концерты... Маме удалось записать меня в фонотеку, откуда она приносила кассеты с различными записями. И я, вооружившись наушниками, погружался в уже чужой для меня мир, с его проблемами, конфликтами и трагедиями. Иногда, убаюканный монотонностью, я погружался в сон, возвращавший меня в прошлое. Правда, сны никогда не были точной копией действительности. В них всегда была что-то не так, как в жизни. Иначе выглядел знакомый дом, двор, улица и даже друзья. Но я всегда узнавал их. А когда просыпался, у меня оставалось ощущение, что я воз¬вратился со встречи с друзьями. Вот и все. Больше мне. нечего добавить. Я не знаю, виноват ли я в том, что все так сложилось с Агнией. Пусть судят об этом другие...Кажется открывается дверь? Это Агния! Я всегда знал, что она непременно вернется!"
 
       В прихожей щелкнул дверной замок, и сейчас же, раздался ласковый голос:
      -Максимушка, это я! Отпросилась пораньше... Ответом, было молчание.
         
       В комнату вошла пожилая худенькая женщина. Обеспокоенная молчанием сына, быстро подошла к его кровати. Большие серые глаза Максима, обрамленные длинны ми ресницами, были закрыты. На спокойном лице, повернутом в сторону двери, застыла улыбка.
         
       Машинально взяв в руки блокнот, лежащий на груди сына, женщина прочла фразу, написанную крупными, но плохо разборчивыми буквами:
        -Агния! Я все равно тебя люблю!
                ---оо0оо---