Трансформер Яна

        Дворничиха Аня, женщина приятной наружности, вышла на пенсию, во рту имея
два зуба на верхней челюсти, три снизу; остальные истлели
в течение жизни и за бесполезностью удалены били,
хотя могли бы ещё и сгодиться, если жевать вполсилы.
       

        На пенсию вышла Аня, с работы уволилась, чтоб наконец-то съёмные зубы справить.
И сделать это бесплатно. Не зря же всю жизнь дожидалась... И вот радость.
Не зря всю жизнь горбатилась. И вот тебе от государства
в благодарность съёмные зубы...   И бесплатно...
Мол, наши вы дорогие, жуйте пенсионеры,
но только без оголтелости, имейте чувство меры.


        И улыбнуться прилично можно и пожевать, но важнее — бесплатно,
хотя она уже давно твёрдую пищу пропускала через тёрку. «Вот и ладно. —
Она себе говорила. — Вот дождалась. Теперь на пенсии не пропасть бы».
Она  ощущала  внутри  себя  претензию личного духа  на успех, да ещё и на счастье,
хотя ему пристало бы уже с неизбежностью  смириться,
подумать о  вечности  и, в конце концов,   остепениться.


        Но дух  личный искушал,  нашёптывал   и   крутился  где-то  рядом.   Возле…
«Давай,  давай», — дух   личный  нашёптывал.  А потом  он   как-то резко сник; мол, без зубов      
проскочила  до  пенсии,  авось   как-нибудь  проскочишь  и  после.


        Но нет. Без зубов не прилично. К тому же бесплатно...  А это не  малость.
А дух  личный, мол, проскочишь, не долго,  мол, осталось.
А вдруг или пуще того авось, и шанс с твоими глазами вровень,
так надо же быть при зубах и при теле, так надо же быть в форме.
А дух  личный издевался, мол, ты бы ещё жабьи губы себе наколола и форму
груди изменила на старости лет и т.д. И готова нимфетка-трансформер.
Мол, ты бы книжки лучше читала, мол, не из последних достижений цивилизации,
а то крыша точно съедет от средств массовой информации.
Хорошему не научат. Ты же несклёпистая, старая, да не очень-то и здоровая.
Встречай, мол, Новый Год без зубов, с оливье, с Максимом Галкиным и Пугачёвой.


        И точно... Смотрит телевизор, а её так и подмывает  напялить бикини...
и танцевать ... танцевать...  Быть успешной и сексапильной.


        «Доченька! Когда же ты пойдёшь к зубному врачу?» — спрашивала её, глухая на оба уха,
держащая курс на туалет, мамаша, восьмидесятипятилетняя старуха.
Сама она на успех не надеялась, но не потому, что старая,
а потому, что слабость в коленях ходить далеко не давала ей.
Ежедневный маршрут её проходил от кровати до туалета (ох,  в гроб  не  кувырнуться  чтобы).
На этом маршруте ей никто не встречался, кроме дочки. А то бы...
А теперь она больше лежала, жевала, похрапывала спящею,
а с утра голосом плаксивым и сиплым требовала горячего.


        Теперь все надежды она возлагала на дочку свою, на годы её молодые,
на её красоту не продажную, да на зубы вставные.
Хотелось отпраздновать Рождество, ещё один Новый Год встретить. (И что там говорить!)
Хотелось, хоть до Пасхи, просто немного пожить.
Сквозь дрёму прислушивалась к новостям и вдруг, приподняв с подушки спину,
оживлялась, когда по ТВ объявляли чью-то кончину.


        Всё же Аня собралась, хотя её одолевали сомнения и томления духа,
и пошла в поликлинику по месту жительства, думая, что и на старуху бывает проруха.


        Врач попался хороший... Тоже пенсионер... Абрам Семёнович...
Внимательный...  Не ёрничал, не насмехался, как могут оные.
Дохода у врача на этом месте, кроме его зарплаты,
(и это его угнетало), надо сказать, было маловато.
Да и какой там может быть доход, когда все его клиентки,
все до одной, разноречивые пенсионерки.
Кто-то подарит 500 рублей,    да и то   иногда,
кто-то банку варенья, а уж 1000 рублей   никогда.


        Вскоре съёмные зубы были готовы.   Успели ко дню рождения...
Правда,  местами натирали, а, в общем, производили благоприятное впечатление.
Но прикус… Прикус получился какой-то не родной.  Зато не накладно...
Но зубы кусали.   И улыбка была ослепительной, если губы накрасить помадой.
Теперь можно было улыбаться, не прикрывая
рот ладонью, со съёмными зубами. И личный дух и тело крепчает.


        Но случилось так, что однажды, проснувшись рано утром, Аня
обнаружила, что произошло нечто весьма странное,
нечто, не поддающееся никакому пониманию, не говоря о научном объяснении,
что произвело на неё и её маму шокирующее впечатление.


        Надо сказать, что, выйдя на пенсию, бывшая дворничиха Аня
много времени проводила у телевизионного экрана,
не без пристрастия следила за романом  Максима и Аллы.
Но некоторые сообщения буквально выбивали её из колеи контекстом интеллектуальным.


        После того, как по ТВ сообщили, что наша  вселенная расширяется,
она решила, глядя в экран, что апокалипсис начинается.
Даже перестала следить за историей многосерийной примадонны Аллы,
своей любимой певицы. И любить её перестала.
Ведь должно же это расширение каким-то образом проявиться в комнате или снаружи.
Стала присматриваться, прислушиваться, но кроме тикающих  часов ничего не обнаружила.
И, перемешивая в сковороде шкварки, она размышляла: «А-а-а ...Так этот факт расширения....
может это он и производит впечатление течения времени!»


        Вот с какими мыслями проживала пенсионерка Анна,
и что удивляться, когда с такой  пенсионеркой  случаются происшествия странные.


        Проснувшись и открыв глаза, Аня несколько мгновений не могла сообразить, где она,
скользя блуждающим взглядом по стене, телевизору, полке у окна.
«Ах, да…  Расширяющаяся вселенная, Млечный Путь, планета Земля, Москва...
улица Большая Почтовая,  третий этаж…  и   надо вставать».
А сон был такой хороший…  Трепетный...  Снился Серёжа Безруков...
Во сне он её так смутил,  охальник,  что впору с кровати рухнуть.
Во сне ей это нравилось,   но никогда... ничего не случилось...
Во сне она была молодая...   а он её мужчина.
Она себя потрогала, чтоб убедиться в своём присутствии, ощущая себя потерянной
от неизвестности местонахождения.  Ощущала себя не уверенной...


        «А что же было до Большого Взрыва? —  ещё находясь в полудрёме, думала она.—
То ли там особого свойства материя, то ли ни хрена?».
Взгляд скользил по комнате. «Ну,  вставай. Иди куда-нибудь», — торопил дух личный.
Вещи стояли  на тех же местах, где стояли  обычно.
Ваза на подоконнике, шкатулка.   Рядом  спала мамаша в рубашке, одетой наизнанку.
На тумбочке книги, очки, будильник и — пустая банка......


        «Зубы? Мама, где мои зубы? —  закричала  Аня. — Ты что ли их примеряла?»
«Ничего не знаю» — отозвалось рядом из-под одеяла.
Аня сунула руку под подушку, поискала под кроватью, на кухне.  Ну,  хоть тресни.
Нигде зубов не оказалось, а ей в этот день надо было идти в присутственное место.
«И куда только, — она ворчала, — этот Большой Взрыв, этот случай, чреватый
тяжёлыми последствиями, катится? А мне на старость лет расхлёбывать. Чёрт чубатый».


        Лично  ей  с  утра  во  время   субсидию   оформить  было  надо
на оплату жилого помещения и услуг коммунальных.
Всю неделю она искала свои съёмные зубы и, как ни печально,
так  и  не пошла  в  учреждение  по  услугам  коммунальным,
чтоб на зубок никому не попасть в присутственном месте.
Когда без зубов, смотрят не так, хотя на груди висит крестик.
К концу недели с пропажей смирилась, хоть и ходил ходуном череп,
когда жевала без съёмных зубов  и  уходила личную челюсть.


        В  дверь звонили... Настойчиво... Минут пять.  На тело
набросив халат, Аня выскочила из ванной, наспех вытираясь полотенцем.
Посмотрела в глазок.   Перед самой дверью чьи-то пухлые, накрашенные губы
расплылись в лучезарной улыбке, обнажив белоснежные зубы.
Улыбка показалась Ане подозрительной и излишне навязчивой.
Она ещё раз взглянула в глазок из осмотрительности вящей.


        Обычно Аня дверь посторонним не открывала, опасаясь аферистов,
и потому спросила: «Кто там?»  Обнаружила  себя не без риска.


        «Это же я.   Ты,  что не узнала? Взгляни... Твои любимые формы.
Я просто материализовалась.  Ну, посмотри…   Я — Яна  трансформер, —
говорила за дверью блондинка, приятная во всех отношениях,
в белом атласном платье ниже колена, оголяющем плечи и шею. —
Губы,   как у Джоли,  кривизна сексуальная ног, как у Лопаткиной, попа…
А  попа  застрахована, как у певицы знаменитой Дженнифер Лопес».
Она говорила и,  демонстрируя свои формы, изящно изгибалась,
не отходя от двери, и всё время улыбалась.


        Аня смотрит в глазок, изучает черты лица, ярко накрашенные губы....
И.. «О, Господи! — пронзила Аню догадка. — Какой ужас! Это же мои съёмные зубы».
«Ваше стремление к красоте  достойно  уважения, — произнесла  незнакомка. —  И  овации».
Аня растерялась, не зная, что и говорить в подобной ситуации.


        Мысли в голове путались.  Надо было что-то делать и, по возможности, незаметно,
чтобы возвратить съёмные зубы на своё место.
Тем более  что за дверью стояла ни какая-то аферистка, на чужое добро раскатавшая губы,
а стояли  (такого быть не может)   её  собственные съёмные зубы.


        Аня решительно открыла дверь.  Блондинка в белом платье устремила свой взор
вглубь  комнаты, сказав, улыбаясь: «Как я скучала. А это — Резо».


        Следом вошёл мужчина, черты,  лица которого указывали на южное происхождение,
а неуверенные шаги на алкогольное опьянение.


        «Я встретила его на Курском вокзале,  — она, улыбаясь, продолжала. —
Ему негде жить.   Он очень страдает.  Мне его жалко.
Он художник.  Большой эстет…    Он  лишён материнской ласки...
Он очень талантлив.   К тому же участник  войны грузино-абхазской.
Пострадал своими чреслами в бою рукопашном под Шрома...
У него, наверно, синдром, и не один  (ха-ха). А так он с юмором и стрёмный».


        И пришлая блондинка со своим спутником направилась прямехонько на кухню,
вынула из сумки бутылки, чтобы там как следует ухнуть.


        Аня остолбенела... Что-то надо было делать, но обойтись без скандала и ссоры.
Она деликатно вызвала блондинку Яну в коридор для важного разговора.
«Поймите, Яна… — сказала Аня почти шёпотом. — Мне не хотелось бы с вами говорить грубо.
Ни  в  какие  ворота... Как вам объяснить?  Вы же, пардон, мои съёмные зубы.
Вспомните.  Такой любезный протезист ...  Абрам Семёнович... Только недавно
буквально своими руками определил вам ваше место. Ну, рассудите здраво.
Что вы себе позволяете?  Это же  уму непостижимо! Тройное сальто-мортале...
Вам нужно быть на своём месте, а не тащить сюда мужиков с вокзала.
Возможно,  вы обиделись на то, что достались мне за бесценок...
И, зная себе цену, вам, конечно, хотелось набить себе цену....
Вам, конечно, хотелось возвыситься в глазах окружающих. Но я Абрама Семёновича
отблагодарила...(Здесь многоточие, т.к. автор слишком долго подбирает рифму).
Войдите и в моё положение.   Я ведь тоже терплю убытки.
С такой жизнью уже давно  (тьфу)  плюёшь на пожитки.
Дело уже дошло до того, что я возненавидела почтовый ящик, признаюсь,
только за то, что там появляются квитанции на оплату услуг коммунальных.
Когда спускаюсь в своём подъезде, с облупившейся краской,
я проскакиваю мимо ящика почти на цыпочках, оглядываясь с опаской.
Тем  более   что и сама я располагаю местом временным
и, признаюсь вам, не надёжным в пространстве и во времени.
А вы самым бессовестным образом воспользовались моим доверием и близостью.
И  близость  по необходимости  возникла  между нами  и   располагала   к открытости...
Возможно, я наговорила  вам   много лишнего,
возможно,  лишнего, противоречащего правилам приличия.
И кого?   Кого вы привели в дом?  Какого-то бандита запойного... Гадкого...
Ну, привели бы в дом худо-бедно, ну, хотя бы Максима Галкина».


        Трансформер Яна, блондинка, приятная во всех отношениях, сказала: «Мне не досталось».
А  потом,  вдруг,  личико её сморщилось, и она разрыдалась.
«А-а-а...  Максим Галкин... — она рыдала, прислонившись к стене. —  Я так мечтала.
Но его перехватила, а-а-а... (с  днём рождения  Алла  Борисовна)  трансформер Алла.
А я тоже хочу быть красивой.
А я тоже хочу быть счастливой».
«Да, я шут…  Я трансформер... Я сборные части...
Так что же? — запела она опереточным голосом,  воздев руки к потолку. — И я хочу счастья».


        В это время из кухни послышалось мычание, а потом грохот упавшей кастрюли.
Оказалось, это Резо хотел приподняться, но свалился со стула.


        Яна перестала рыдать, вытащила старый матрас из кладовки,
раскатала его на полу в коридоре.
Потом  она  притащила    в  коридор  Резо  волоком
и спать уложила, сказав ласковым голосом:
«Он немного здесь поживёт,  пока не устроится на работу...
Правда, он контужен, сломаны руки, и ему ничего не охота.
Его даже из дворников выгнали... Может, он  и  спятил...
Такими руками и детородный орган не удержишь, не то,  что снегоуборочную лопату».


        Теперь он жил на полу без почестей и славы,
поминая в бреду убитых ребят и мальчиков кровавых.
Рвался обустроить в коридоре бункер и отстреливался,
не понимая, что нельзя шуметь по причине позднего времени.
По ночам ходил в разведку, не оставляя следа,
чем наводил смертельный ужас на бодрствующего соседа.
А в соседнем подъезде он испражнялся у дверей чеченца, чем нанёс смертельное оскорбление,
что было убедительно запечатлено камерой наблюдения.


        Чеченец прибежал.  Солидный такой...  Один глаз прищурил, другой сверкает, ногой лягается,
грозился  оборвать уши и даже оторвать  (тысячи извинений)  яйца.


        Аня, конечно, всё убрала, снимая шляпу, от страха цепенея,
а этому  Резо сделала последнее предупреждение в устной форме за недостойное поведение.


        Когда Аня по-партизански пробиралась на кухню и жарила картошку,
он оживлялся, говорил: «Шкварчит».   И  хлопал по-детски в ладошки.


        Он говорил, что скоро умрёт,  разжёвывая корнями зубов капусту,
чтоб  отвезли  и  развеяли  его  прах   (ну пожалуйста)   в Сухумской бухте.


        «На кой ляд мне эти зубы? —  ворчала Аня, обнаружив в холодильнике только «Боржоми». —
Спокойно без них проскочила бы...  Да на продуктах  бы сэкономила...».


        Всё это продолжалось не одну, не две, не три недели...
Надо было что-то предпринимать, а то жить не хотелось.


        Да и мамаша, восьмидесятилетняя старуха, на последних силах
стала проявлять недовольство и, высунув нос из-под одеяла, из дома уйти грозила.


        Аня себе сказала: «Надо действовать решительно, не быть мяфой»
и  огрела  трансформера Яну шваброй по голове с размаху.
Трансформер Яна даже не сопротивлялась, а тут же развалилась...
На полу лежали только съёмные зубы, а  Яна  развоплотилась...
И со словами: «Шалите! Теперь я вас не упущу! Теперь не собьёте  меня с толку…
С  этой  прожорливой  положишь зубы на полку».
Аня схватила их и бегом на кухню, не размышляя излишне,
сунула их в банку и накрепко закрыла пластмассовой крышкой.


        Ну,  а  с Резо было справиться не трудно, с тёплого лежбища  выдворить...
Она  ему пригрозила милицией... Его только и видели.


        Теперь Аня была осторожнее... Держала зубы в банке,  когда изо рта  вынимала,
закрывала их крепко крышкой, чтоб не высовывались. Но при этом тяжко вздыхала.


        Теперь съёмные зубы были на месте... А Резо?  А Резо  остался  без места.
Он умер..., но,  как и когда ей не известно.


        Она его видела ещё раз; едет на рынок в трамвае, косит в окно глазом безучастным;
вдруг, видит, мужчина пытается подняться, падает, опять поднимается, чтоб снова упасть.


        Зубы во рту  даже  встрепенулись.   Да  и Ане смотреть на это было невыносимо,
но она сжала губы, чтоб съёмные зубы не выскочили. Из трамвая не вышла.  Проехала мимо.


        Если бы Большой Взрыв вдруг надумал собраться восвояси,
то можно было бы увидеть Резо;  он так и стоит там, на шатких ногах, пытаясь удержаться.


        Вот такое вот странное происшествие случилось в одной из квартир  на улице   Большой Почтовой...
Но вы можете и не поверить...  Да, и на здоровье.


        Но, если взглянуть на  улицу  Большую  Почтовую  со стороны, из другой плоскости,
то и  улица  Большая  Почтовая тоже, как ни крути, а космос.
И куда только этот космос  катится, и куда он смотрит,
когда в этом  космосе  чёрте что происходит?


        А космос расширяется, и космос — это космос.
Там всё имеет место быть, там, знайте, всё возможно.