Внезапный перевод

             Будучи закоренелым "технарем", я испытывал органическое отвращение к разного рода общественным "нагрузкам", всячески старался избегать их, а они с не меньшим азартом постоянно преследовали меня. Секретарь цеховой комсомольской организации рудника, депутат Окторкойского поссовета, народный заседатель Ленинского районного суда г. Фрунзе, председатель Постоянно действующего производственного совещания института ФиМГП, наконец, зам.председателя республиканского НТО Цветной металлургии СССР. Вот далеко неполный перечень моих общественных должностей.

             В последней должности в 1981 г. мне было поручено провести совещание по линии НТО на Кадамджайском сурьмяном комбинате, куда я выехал в средине сентября. Не буду описывать это рядовое "мероприятие", выполнявшееся, как всегда, "для галочки". Достойно упоминания лишь то, что после его завершения я, воспользовавшись правом председателя совещания и гостя из столицы, попросил организовать для меня две экскурсии - вылазку на рудник и поездку на "Голубое озеро", что находится в ущелье за кишлаком Шахимардан.

              Несложно представить мои чувства, когда я вошел в штольню, в которую тридцать лет назад, будучи на практике, целое лето входил в сумеречную прохладу горы и выходил оттуда, пропахший своим и конским потом, запахами ацетилена и сгоревшей взрывчатки, рудничной пыли и гниющей крепи. Мы дошли до слепого шахтного ствола, при виде которого на меня нахлынули воспоминания о нашей студенческой бригаде "Кантуй", о незадачливом бригадире Максиме Ивановиче, о "Дубинушке", которую мы пели в минуты отдыха, сидя на корточках в камере подъемной машины. Теперь все это действовало.

            В клети мы опустились на горизонт 1030 м, где когда-то я работал мастером, ругался с ныне покойным Тимошкиным, застрял однажды в карстовой пещере, по совместительству исполнял обязанности коногона и добросовестно изучал азы горного дела. Больше всего меня поразило то, что техника и технология горных работ за истекшие 30 лет практически не изменились - те же перфораторы, взрывчатка, скреперные лебедки и электровозы с вагонетками. Разве что не стало лошадей, да появились тяжелые буровые станки КБУ, о которых бурильщик, на мой вопрос о преимуществах, ответил кратко - "Их преимущество в скорости, с которой мы зарабатываем грыжу".

             Если шахта почти не изменилась, то поселок за эти годы значительно вырос и похорошел. Есть из чего - здешний металлургический завод перерабатывал сурьму почти со всего Союза и имел на этом неплохие доходы. Обходя поселок, я не мог отказать себе в удовольствии постоять у высоковольтной опоры возле моста через речку Шахимардан, где нас тогда за чужие грехи побили чеченские наймиты. Впрочем, об этом я уже писал в первом томе своих воспоминаний, и поэтому желающих узнать об этой истории более подробно я отсылаю в 1951-ый год.

             На другой день с утра мы на ГАЗике отправились в горы к районному центру Хамза Хаким-заде, названному в честь узбекского поэта и активного пропагандиста советской власти в Узбекистане, убитого фанатиками Ислама в тридцатых годах. В 1951 году я не смог поехать туда вместе с ребятами, так как был на смене и теперь решил наверстать упущенное. Справа от входа в ущелье на высокой скале на том месте, где Хамза был закидан камнями, расположен его красивый мавзолей, от которого к подножью струится каменная лестница с бесчисленными ступенями. Отдав должное памяти революционера, мы поехали к Голубому озеру. Озеро образовалось в начале века в результате землетрясения и громадного оползня, похоронившего небольшой кишлак и перегородившего течение реки Шахимардан. Вода, накопленная за естественной плотиной, отражала чистое высокое небо и действительно имела неповторимый ярко-голубой цвет. Среди местного населения озеро считается священным и летом к нему со всех окрестностей съезжаются паломники и страждущие, верящие в то, что его вода лечит от многих хронических болезней.

              Каменное тело плотины обладает проницаемостью, позволяющей держать уровень воды на постоянной отметке. У нижнего бьефа завала из него выбегает ручей, который является продолжением реки Шахимардан. Ручей обрамлен кустами с ветками, густо увешанными разноцветными тряпочками, которыми паломники отмечают свое присутствие и поклонение духу местности и озера. Сделав несколько снимков на память, я пошел вниз, чтобы уже никогда не возвращаться к этим красивым, но чужим местам.

            Осенью в нашем научном мире началась борьба за освободившееся после смерти Н.В.Мельникова место академика. В схватку вступили два членкора АН СССР - директор ИПКОНа Д.М.Бронников и ректор МГИ В.В.Ржевский. Схватка обещала быть острой и интересной. Первый был представителем академии, второй - высшей школы. Во все концы были посланы гонцы. Во Фрунзе к Алимову за поддержкой своего шефа примчался проф. Кутузов. Я вынужден был встречать и обихаживать этого человека, который, как бы между прочим, считал себя моим покровителем и широко использовал эти странные отношения в своих интересах. Три дня, в течение которых я имел несчастье общаться с ним, нанесли не только урон моему здоровью, но и значительный материальный ущерб нашему семейному бюджету в сумме стоимости трех бутылок водки и одной - коньяка.

           В результате его визита оба кандидата получили от киргизской
академии наук благословение на участие в конкурсе - Бронников коллективное от лица Отдела буровой техники, а Ржевский - личное от имени академика Алимова. Кутузов улетал от меня в таком состоянии, что я боялся за то, что его не пустят в самолет. Пустили. Вместе с огромной сумкой, щедро набитой моей супругой разнообразными "дарами Юга".

              В конце декабря, решительно настроившись к выносу диссертации на суд общественности, я вылетел в Европу, чтобы доложить результаты своих исследований в Днепропетровском горном институте у Баранова; на Северном ГОКе в Кривом Роге и в Московском горном институте. Особое беспокойство по прошлому опыту у меня вызывал семинар под эгидой кафедры Кутузова. Я не очень надеялся на порядочность этого человека и мои опасения полностью оправдались. Не останавливаясь на вполне успешных выступлениях на Украине, расскажу подробнее о том, что произошло 25 декабря в 823-ей аудитории МГИ.
 
             Семинар был назначен на 14 часов и со слов Кутузова в нем должны были принимать участие не только несколько заведующих кафедрами, но даже проректор по научной работе института и председатель Специализированного совета проф. Дмитриев. К назначенному времени в комнате собралось с десяток аспирантов и младших научных сотрудников, с любопытством разглядывавших мои довольно выразительные чертежи, таблицы и фотографии, большую часть которых я сделал своими руками. Время шло, а из корифеев, от которых зависела протокольная часть семинара, никого не было. Не было и Кутузова.

              Наконец в комнату торопливо вошел пожилой мужчина, который оказался профессором Дербеневым. Перелистав Заключение и задав мне пару вопросов о показателе удельной энергоемкости в качестве единого критерия оптимизации технологических процессов, он без каких-либо попыток вникнуть в суть проблемы и обсудить ее в дискуссии, явно адресуясь к молодежи, изрек - "Чушь собачья!" - стремительно повернулся и выбежал из аудитории.

             Я был ошеломлен таким безапелляционным выводом и в растерянности посмотрел на окружавшую молодежь, ожидая их реакции. Парни попытались сгладить впечатление, сказав, что профессор человек чудаковатый и не следует обращать внимания на его выходку. Меня попросили дать разъяснения по спорному вопросу, в результате чего я приобрел в их лице нескольких единомышленников. Надо ли говорить о том настроении, с которым я сматывал свои чертежи и покидал институт. С того дня я бесповоротно вступил в ряды многочисленных провинциалов, подвергнувшихся унижению в этом учебном заведении, претендовавшем на роль главного центра горной науки. В ту же ночь я вылетел домой, проклиная себя за то, что связался с этими беспардонными людьми. Вот таким позорным фиаско завершился для меня 1981 год.

               Внутренняя и международная обстановки в уходящем году также не давали поводов для оптимизма. В сентябре было объявлено о новом повышении в среднем на 20% цен на вино-водочные и табачные изделия "в целях ограничения их потребления", на 25-30% - на ювелирные изделия, хрусталь, ковры, меха и другие предметы роскоши. Лично меня больше всего расстроило то, что цена бензина подскочила в два раза - до 30-40 коп. за литр. Теперь, чтобы заправить своего "Москвича" мне потребуется аж 18 рублей! Происходило очевидное обесценение рубля, но наши политики никак не хотели признаваться в этом и назвать этот процесс инфляцией. Может быть потому, что тогда этот термин был совершенно незнаком трудящимся?

                В народных массах расползался слух о причинах гибели премьера С.Ибраимова. Его "убрали", якобы, за то, что став главой правительства, он приказал провести инвентаризацию скота в республике. В результате обнаружилась колоссальная недостача овец, что-то около 2 млн. голов при статистической численности 10 млн. Когда ему доложили этот факт, он имел неосторожность сказать, что на предстоящем XXVI съезде доложит о массовых хищениях скота и выведет очковтирателей на чистую воду. Это и определило его судьбу. Официальной версии об убийстве, насколько я помню, опубликовано не было, так почему бы не принять эту?

               А в Египте 6 октября во время военного парада, посвященного годовщине арабо-израильской войны 1973 года из автомата Калашникова (самое надежное оружие) был тяжело ранен и затем скончался в госпитале президент Анвар Садат. Комментарии по поводу этого события были, как всегда, противоречивыми и не давали ясного представления о его истинной подоплеке. Ясно было одно, что оно дало лишний повод для взаимных упреков США и СССР, отношения между которыми в этот период обострились невероятно. Президент Р.Рейган назвал нашу великую державу "Империей зла", чем вызвал в прессе заказной шквал возмущений, среди которых самым распространенным было "гнусные инсинуации". Наши журналисты лезли из кожи вон в стремлении извратить истину, хотя кто как не они лучше всех знали ее. Сопоставляя все то, что происходило вокруг, я не мог не признать, что лучшего определения для нашей страны, чем этот афоризм Рейгана предложить невозможно.

                Подтверждением глубокого кризиса нашего общества стал ноябрьский пленум ЦК КПСС, на котором выступал Л.И.Брежнев. Он фактически признал крайне напряженное состояние экономики, неблагополучное положение в вопросах подбора и расстановки кадров, борьбы с хищениями соцсобственности и др. Средства массовой информации давали весьма туманную оценку происходящего на пленуме и поэтому, чтобы узнать поподробнее, я вновь вынужден был вылавливать из ночного эфира крупицы истины. Порой они просто ошеломляли. Так я услыхал об одной из причин бедственного состояния нашей экономики и нищеты народа - оказывается на поддержку наших зарубежных сателлитов СССР расходует ежегодно свыше 25 млрд. долларов и затраты эти постоянно увеличиваются. Вот во что обходился мне и моему народу экспорт социализма! "Вражеские голоса" в один голос предрекали нам грядущие экономические трудности и неизбежный "крах коммунистической империи" в ближайшие годы. Увы, они были так  недалеки от истины.

               Пожалуй, самым впечатляющим событием кануна нового 1982 года стало введение в Польше военного положения и интернирование 5 тысяч неблагонадежных лиц. Был создан Совет национального спасения. Правительству удалось сохранить контроль над армией, но все эти меры лишь свидетельствовали о том, что в колючей проволоке социалистического концлагеря образовалась зияющая брешь.               
               
                Уходящий 1981 год был в некотором роде юбилейным - 1 ноября исполнилось 5 лет мой деятельности в качестве заведующего ОНИЛ. Можно было подвести промежуточные итоги и повздыхать по поводу тяжкой доли и неопределенности ближайшего будущего. Главный положительный момент состоял, пожалуй, в том, что мне удалось сохранить лабораторию и удержать коллектив от развала. Более того, удалось расширить сферу нашей деятельности, увеличить финансирование и укрепить научный и деловой авторитет ОНИЛ. Вместе с тем, истекшие пять лет привели меня к знакомому состоянию информационного пресыщения - в сфере моей деятельности и интересов для меня уже не было ничего нового. Количество информации перестало трансформироваться в новое качество. Наступал застой и потеря живого интереса к работе. Мои сотрудники это заметили и отреагировали по-своему. Гена Дегтярев под предлогом завершения диссертации попросил меня избавить его от обязанностей заведующего отделом "Каратау" и перевести в старшие научные сотрудники. Своим ходом он ставил меня перед необходимостью заменить его на этой беспокойной должности, что отнюдь не входило в мои планы. Я пообещал подумать и решить вопрос после нашего отчета на НТС "Каратау", который должен был состояться в феврале будущего года.

              Этот шестой для меня НТС стал настоящим триумфом нашей незаконнорожденной и, может быть именно поэтому, так активно действующей лаборатории. Начать следует с того, что отчетный доклад А.В.Недогона содержал уничтожающую критику в адрес большей части научных коллективов, присутствующих на заседании. Не избежали острых замечаний головной институт ГИГХС и законная, недавно созданная отраслевая лаборатория при КазПТИ, которую возглавил Женя Шеин - сын генерального директора ПО "Каратау" А.И.Шеина. Приведу лишь одну цифру из доклада Недогона, иллюстрирующую результативность науки - реальная ее отдача за 1981-ый год составила всего 8 коп. на 1 рубль затрат!

             Что касается нашей лаборатории, то главный инженер подчеркнул, что в ней сложился хороший работоспособный коллектив, о делах которого можно судить не по толщине отчета, а по количеству изготовленного и внедренного оборудования. Действительно, в отчетный год мы запустили на карьерах объединения пункт растаривания и загрузки ВВ, переоборудовали две машины СУЗН-5 и запустили вспенивающую установку для приготовления и заряжания низкоплотных взрывчатых смесей, изготовили и испытали установку для осушения обводненных скважин, завершили испытания и сдали по акту злосчастный "Универсал". И хотя этот фантастический агрегат совершенно не оправдал своих расчетных характеристик и возлагавшихся на него надежд, но никто не пытался упрекнуть нас в провале идеи и ее воплощения. Слишком много было затрачено на него средств и замешано в этой неудаче ответственных лиц, чтобы выносить сор из избы. Грех за эту авантюру лежал не только на Баранове, Низовкине и Дегтяреве, но также на тех сторонних специалистах, которые давали по нему положительные заключения.

              Апофеозом нашего триумфа  стала оценка нашей деятельности Е.Л.Гензелем - бывшем главном инженере рудника Жанатас, а ныне директоре рудника Аксай. Он без обиняков сказал следующее - "Всю науку, кормящуюся в объединении, надо разогнать и оставить только эту лабораторию, как единственную, оказывающую реальную помощь рудникам". - Это ли не лучшее доказательство того, что трудные пять лет не прошли бесследно?

              Успех лаборатории в Каратау предстояло закрепить отчетом в Якутии. Получилось так, что на достаточно длинной цепочке - лаборатория, бухгалтерия, плановый отдел, начальник НИС института, проректор по научной работе, ректор - мое командировочное удостоверение для поездки в Мирный затерялось. Пришлось оформлять его снова и лично идти к ректору за подписью. Подписывая заявление, Владимир Михайлович сказал:
              - Скоро ваша лафа кончится. - Он явно имел ввиду мои частые разъезды и видимо думал, что я мотаюсь по стране единственно для своего удовольствия.

               Я спросил Журавлева - Что Вы имеете в виду? - Мы Вас переводим на кафедру. - Я улыбнулся – Владимир Михайлович, я об этом слышу не первый раз и уже перестал принимать всерьез.- Ничего, придется на этот раз поверить. Приказ выйдет на днях.

                Признаюсь, эта давно ожидаемая и неожиданно прозвучавшая новость на некоторое время выбила меня из колеи. Я устал от лаборатории, поездок, но больше всего - от унизительной процедуры ежеквартальных и ежегодных торгов за проценты выполнения объемов и сумм финансирования работ. Мне опостылело возиться с заключениями институтов по безопасности, разрешениями Госгортехнадзора, ублажать инспекторов и проверяющих, собирать приемочные комиссии, сочинять акты и протоколы. Вместе с тем мне очень не хотелось вживаться в насквозь заформализованный учебный процесс, расписывать учебную нагрузку, составлять учебные планы, писать рабочие программы и методики, воевать со студентами за дисциплину и успеваемость и т.д.

               Короче - мне надоела научная рутина, и в то же время не хотелось вникать в новое для себя дело. Единственное, что я находил положительным в грядущей перемене - это переход из взвешенного договорного состояния в стабильное бюджетное. Да и материальный выигрыш был существенным - 320 рублей ставки доцента + 20% за заведывание кафедрой + полставки старшего научного сотрудника (125 р) за руководство ОНИЛ.

           В Мирный я летел через Москву, где предстояло решить ряд вопросов. Первым делом я встретился с Кутузовым, который принес мне извинения за срыв семинара, объяснив его тем, что застрял в пробке на Ленинградском шоссе на пути из Поварово в Москву. Мне не оставалось ничего, как принять его извинения и спросить о дальнейшем пути движения диссертации к заветной цели.
             - Ты знаешь,  И.А.,  я думаю, что тебе нужно встретиться с В.В.Ржевским. Все-таки он у нас здесь главный по открытым работам и за ним первое слово. Если он даст добро - то защита будет обеспечена.

              Здорово же поводил меня за нос Борис Николаевич. И ободрал, и унизил, и промурыжил прежде чем окончательно отфутболить и послать по новому кругу к тому, с кого я начинал десять лет назад. Я кипел от злости и бессилия, и только визит в издательство "Недра" несколько успокоил меня. Редактор Королева Т.И. сказала мне, что оформила договор на издание заявленной монографии "Энергоемкость технологических процессов добычи и переработки полезных ископаемых" объемом 18 печатных листов и мне нужно срочно готовить рукопись. Я уходил от нее с твердой решимостью - к черту диссертацию, Ржевского с Кутузовым, Совет, ВАК и докторскую степень. Перерабатываю ее в книгу, издаю и на этом ставлю большой крест на науке. Хватит!

            В Мирном переговоры прошли вполне благополучно, если не считать некоторых осложнений, возникших в связи с тем, что отныне финансирование научно-исследовательских работ будет производиться по принципу кредитования или авансирования с окончательной оплатой по конечному результату внедрения. Всякое новшество вначале пугает, а потом еще раз убеждаешься в правоте Шекспира, уверявшего:          
                Экономична мудрость бытия -
                Все новое в нем шьется из старья.

             За шумихой о новизне скрывалась пустая формальность, к которой мы давно научились приспосабливаться. В горной лаборатории был проявлен большой интерес к идее комбайна "Алмаз" и предложено финансирование в размере 30 тыс. в год на разработку технического задания и изготовление его действующей модели. Более того, мне удалось составить и утвердить программу дальнейшего участия ОНИЛ в работах по ПО Якуталмаз до 1985 года.

             Домой я возвращался "со щитом" и вышел на работу 6 апреля. Оглядев по привычке свой служебный стол, заваленный, как всегда, поступившими без меня письмами, приказами и документами, я обнаружил на нем телефонограмму - "Тангаеву И.А. Срочно позвонить на кафедру Разработки полезных ископаемых доценту Имаралиеву А.И." Звоню. Слышу
           - Ты где пропадаешь? Тут накопилось множество документов, требующих твоего решения и подписи. Немедленно приезжай! - Я опешил.          
          - А в чем дело? Какие документы и какое я имею к ним отношение?
          - Ты что, не знаешь разве, что с 1 апреля приказом ректора ты назначен исполняющим обязанности заведующего кафедрой?
          - Я только вчера вечером прилетел и мне никто ничего не сказал. А это не первоапрельская шутка, Самат?
           - Такими должностями не шутят. Ректор уже не раз звонил и спрашивал тебя.
           - Хорошо. Сейчас приеду. Разберемся.

           За три недели командировки я успел забыть о последнем разговоре с ректором, да и, признаюсь, не очень поверил тогда в его серьезность. Но на этот раз, похоже, решение действительно состоялось и я без каких-либо усилий со своей стороны, скорее даже при вялом сопротивлении, оказался в новом качестве заведующего кафедрой, о котором втайне вздыхают многие преподаватели вузов. Начинался новый этап моей карьеры, которую я с полным основанием могу считать нелегкой и в которой у меня не было ни стремительных взлетов, ни обвалов - только профессиональный труд в одном, раз избранном, направлении.

            Теперь, по прошествии  многих лет, когда я вспоминаю командировки в Мирный, мне, конечно же, в первую очередь приходят на память не научные споры и беготня по коридорам института Якутнипроалмаз или старого деревянного приземистого здания объединения Якуталмаз за бумагами, подписями и печатями по финансированию на очередной год, а встречи с людьми, с которыми у нас установились хорошие деловые отношения. Особенностью Сибири вообще и города Мирный – в частности является резкий контраст между температурами снаружи и внутри.

           Как я уже упоминал, с отчетами и согласованиями планов на будущее мы приезжали в декабре – феврале. В это время в городе свирепствовала настоящая, не то, что во Фрунзе, якутская зима. Вполне нормальной и довольно легко переносимой считалась температура  минус 40-45 градусов. О более низкой мне рассказывали, но испытывать лично – не приходилось. Все 14 лет, что я ездил в Якутию, меня спасало от холодов кожаное пальто на подстежке из шерсти монгольских верблюдов, купленное в Улан-Баторе еще в 1958 году. Его широкий воротник из цигейки позволял мне даже в такие морозы не опускать уши очередной кроличьей шапки. Так что я там не мерз. И, тем не менее, приятно было с жестокого мороза войти в жарко натопленную квартиру и, потирая руки от холода и предвкушения хорошего застолья,  с вожделением созерцать уже накрытый стол и хлопочущих возле него хозяев.

              Надо сказать, что за исключением моего первого визита в Мирный в 1974 г., все последующие годы снабжение города постепенно и неуклонно ухудшалось. В городской столовой №1 кормили достаточно скверно, и лишь в столовой института мы могли пообедать более или менее сносно.  А в сильные холода так хочется покушать хорошо и в домашней обстановке! Тем более, что в гастрономическом отношении местные застолья сильно отличались  от привычного нам русско-азиатского варианта, к которому мы приспособились в Киргизии. В этом лирическом отступлении мне хотелось бы рассказать о тех блюдах, которые  можно было вкусить только там.

             Я большой любитель рыбы разной и по-разному приготовленной и поэтому постараюсь, в первую очередь, посвятить свои воспоминания этому благородному продукту. Еще в первый наш приезд в Мирный в 1974 г. нас – Баранова, Низовкина и меня пригласил на ужин с.н.с. Горной лаборатории Анатолий Шебаршов,  не без хвастовства пообещав досыта накормить малосольной  уникальной рыбкой под названием «тогунок». Она немного крупнее иссык-кульского чебачка, с широкой спинкой, небольшой острой головкой и красной, как у лососей, мелкой  икрой. Со слов Анатолия, тогунок водится только в Вилюе, ловят его  во время нереста в больших количествах, засаливают и едят малосольным. Мы ее попробовали под молодую вареную картошечку, которую привезли из Фрунзе. Вкус у этой уникальной рыбки, что называется, «обалденный».

               В следующий раз меня и Нифадьева пригласил поужинать заведующий горной лабораторией Василий Михайлович Власов. Работая над кандидатской диссертацией, он первым из целой когорты последующих соискателей (В.Усачев, Г.Гомелаури-сын, А.Лалетин) успешно применил принцип энергетического анализа в качестве ее научно-методической основы. Работа подвигалась успешно, но лавры ее научного руководителя, увы, были закреплены за проф. Барановым – ведь в его руках был Совет по защитам. Так вот, в один из холодных декабрьских вечеров Вася привел нас в свою двухкомнатную квартирку в деревянном доме «алапаевского типа» и предложил ужин с пельменями под водочку и добрую  закуску.

             В качестве последней я увидел два продолговатых блюда, на которых лежали распластанными и порезанными на куски две рыбины – одна большая, вторая поменьше. Обе они были полупрозрачными от  жира и источали легкий аромат, присущий продуктам холодного копчения. Нескромно признавшись в своем пристрастии к рыбе, я положил на свою тарелку по несколько кусочков от обеих  и после первой рюмки приступил к дегустации удивительных деликатесов. Кусочки от более крупной рыбы буквально таяли во рту, потрясая все органы вкуса и обоняния непередаваемым сочетанием неповторимой прелести.

            Ошеломленный, я спросил  Василия:
           – Что это за рыба?
           – О! Это знаменитая «царская» рыба – нельма. – С гордостью ответил наш хозяин.
            На мой вопрос, где он ее достал и можно ли купить такую же нам, он сказал, что такой рыбы в широкой торговле не бывает, а эту ему прислал из Якутска брат, работающий в Рыбнадзоре.

            Вторая рыбка оказалась лишь немного пожестче – с приятной упругой мякотью и косточками. Это  был крупный омуль. Как и нельма,  омуль водится в холодных реках, впадающих в Ледовитый океан. Так как оба эти представителя ихтиофауны относятся к редким и ценным разновидностям, их удел радовать изысканный вкус представителей высших эшелонов власти, Прочей публике в то время обычно доставалась селедка «иваси» да минтай с хеком.

           Третьим, запомнившимся мне рыбным сюжетом, стали проводы на пенсию и в Москву заместителя директора по науке института Якутнипроалмаз Михаила Ивановича Ермоленко, Свою кандидатскую он защищал когда-то на нашем Объединенном совете и я был у него вторым оппонентом. Торжественное заседание по этому поводу было проведено в актовом зале в присутствии большого скопления трудящихся. После официальной части состоялся товарищеский ужин с легкими возлияниями и закусками. Во время этой процедуры ко мне подошел распорядитель и от имени виновника торжества пригласил  на вечеринку в более узком кругу, которая состоится в однокомнатной квартирке М.И.. Там собрались только представители горной науки, и поэтому атмосфера была более раскрепощенной и теплой.
 
            Так вот там мне пришлось закусывать еще одним экзотическим рыбным блюдом. Через форточку с улицы втащили на стол громадную очищенную и выпотрошенную рыбину. Мне сказали, что это круто замороженный чир и  мы будем им закусывать в виде строганины. Думаю, все слышали об этом сибирском блюде и нет смысла его подробно описывать. К нему готовится очень острый соус, который наливается в миску или большую салатницу. Острым ножом  специалист строгает рыбу, а образовавшуюся белую холодную стружку жаждущие быстро подхватывают, обмакивают в соус и отправляют вдогонку опрокинутой рюмке. Вкус – «списфический», как говорил Райкин.

            И, наконец, последнее яркое воспоминание из г. Мирного эпохи социализма.  Морозным декабрьским вечером нас с В.Нифадьевым пригласил на  ужин  Игорь Викторович Тихонов. Он был сыном Героя Социалистического Труда Виктора Илларионовича Тихонова – знаменитого и заслуженного строителя СССР, последним объектом которого и стали города Мирный, Айхал и трест «Якуталмаз». Мой тезка был в отца – крепкий высокий мужчина с широким и добродушным лицом.

              Горный инженер - он начал свою трудовую деятельность на карьере трубки «Мир», а в описываемое время был уже начальником производственно-технического  отдела объединения «Якуталмаз». Жена его с детьми улетела на новый год в Москву и Игорь, оставшись один, устроил нам роскошный прием, главным украшением которого стали сибирские пельмени, заранее наготовленные и замороженные заботливой супругой, и строганина, на этот раз - из «сохатины» т.е. из лосятины. Мы с Владимиром взяли с собой пару бутылок водки и бутылку киргизского бальзама «Арашан», наш добрый хозяин тоже не ударил в грязь лицом и выставил на стол еще две бутылки «Пшеничной». За стенами  -45° , в доме не менее  + 30°, ледяная водка, горячие пельмени, холодная строганина и дружеская беседа сделали застолье настолько теплым, что мы не заметили, как просидели до трех часов, успев все выпить и съесть. Ночевать мы остались там же.

              Вот такие приятные зарубки   остались в моей памяти от тех далеких лет, часть из которых пришлась на командировки в Якутию. Кстати, этот суровый край оставил два глубоких и незабываемых  следа в моей жизни. К первому относятся почти четыре года  моего раннего детства, прожитых в Алдане и завершившихся потерей отца и поспешным бегством в Киргизию. Второй, более длительный период, начавшийся  первой поездкой 1974 года и завершившийся последним визитом в 1991 году, охватил промежуток времени в целых 17 лет. Срок немалый и, несмотря на прекращение деловых и научных контактов с объединением «Якуталмаз», я по-прежнему продолжаю следить за его деятельностью и судьбами известных мне людей.

               Василий Михайлович Власов, успешно двигаясь по ступеням партийной карьеры, в конце прошлого века достиг положения Премьер-министра Республики Саха-Якутия и оставил этот пост после знаменитого и трагического Ленского наводнения 2001-го года.

              Валерий Владимирович Рудаков, бывший в конце 70-ых г.г. генеральным директором ПО «Якуталмаз», ныне живет в Москве и работает в Гохране РФ. О наших прошлых с ним контактах напоминает мне свидетельство на изобретение «Комбайн «Алмаз»», в котором он, наряду с В.М.Власовым,  числится моим соавтором. 
 
              Ну а что же дали мне эти первые пять с половиной лет работы в вузе? Фактически я продолжал оставаться только научным работником (я всегда, почему-то, не решался называть себя ученым, избегая впоследствии говорить, что я доктор наук и профессор. Единственное, чем я гордился всю жизнь, так это принадлежностью к специальности и профессии ГОРНОГО ИНЖЕНЕРА).

              Мое отношение к системе высшего образования за это время ограничилось несколькими часами лекций по дисциплине "Открытая разработка месторождений полезных ископаемых". Для студентов профильной специальности "Подземная разработка месторождений" этот небольшой курс являлся факультативным, а значит не обязательным. Учитывая этот обстоятельство, я провел свои три "пары" в форме популярного изложения преимуществ открытого способа разработки перед подземным, красочно рассказал им о задачах, достижениях и перспективных работы ОНИЛ и в заключение предложил парням еще в работе над дипломом подумать о научной карьере в нашем коллективе. Увы, и по прошествии тридцати лет настроения молодежи оставались такими же, как у нашего выпуска 1953 года - шахта (рудник), квартира, зарплата. Разница была лишь в том, что если подавляющее большинство из нас обзаводилось семьями только после решения всех этих вопросов, то студенты 80-ых уже почти сплошь были женатыми.

            Мое знакомство с профессорско-преподавательским составом института не внесло изменений в застарелое скептическое отношение к этим представителям прослойки общества, именуемой "советской интеллигенцией". Прав товарищ А.С.Пушкин - "Кто жил и мыслил, тот не может в душе не презирать людей". Не будучи членом Совета института, я как руководитель большой лаборатории обязан был посещать его заседания и стал свидетелем бесконечных склок и разборок, без которых не обходилось, практически, ни одно заседание. Группировки преподавателей кафедр против заведующих, коалиции кафедр против деканов, противостояние факультетов с ректоратом и т.д., и т.п.

            В этом болоте у меня была роль "американского наблюдателя" (термин из политического жаргона 50-ых г.г.) и я лишь неизменно поражался тому, с каким дипломатическим тактом, а подчас и просто железной партийной рукой ректор Владимир Михайлович Журавлев наводил порядок в этих "коллективах". Институт держался, развивался и занимал призовые места во всесоюзном конкурсе вузов только благодаря его энергии и воле. Он все брал на себя - даже подписание командировок по линии НИСа, находившегося в формальном подчинении проректора по научной работе Усенгазы Асаналиева. Как не прискорбно признавать, но институт процветал при диктаторе Журавлеве и начал разваливаться при демократах Мамбетове и Усубаматове. Однако этот печальный период станет следующей и последней частью моих воспоминаний.

             В заключение этой главы повествования остается повторить то, о чем я писал в ее начале - необходимо было менять обстановку. Я потерял интерес к работе только потому, что в ней для меня не осталось ничего нового. На этой почве у меня начались трения с руководителями отделов, которые по-прежнему настаивали на моем активном участии в командировках, в экспериментах и работе над отчетами. А мне шел шестой десяток, я морально изработался на этом однообразии и организм требовал допинга в виде новых впечатлений, интересов и забот. Последних в более чем достаточном количестве обещала совершенно новая для меня работа на кафедре.