Безумец

   
        Познакомились они в дневном стационаре психоневрологического диспансера. Правда, в первые месяцы своего пребывания в этом заведении, одурманенные и обалдевшие от большого количества лекарств, которые им приходилось поднимать, они даже не замечали друг друга. Впрочем, так же, как и всех остальных окружающих. Состояние было ирреальным, словно все происходило в каком - то не очень ясном сне, а сами они, уподобившись запрограммированным роботам, двигались, словно не по своей воле. И хотя они практически ничем не занимались, время текло. Вечером, едва начинало смеркаться, сон буквально валил с ног и они проваливались во что-то теплое и мягкое. Возможно, что кое в чем их состояние разнилось, но в основном они испытывали очень схожие ощущения.

     И вот, вдруг оказавшись случайно за одним обеденным столом, они разговорились. Они сами потом не могли вспомнить, с чего начался их разговор, но очень скоро он перешел на поэзию. Тема оказалась интересна обоим. Леля писала стихи, и Георгий сразу поразил ее своими знаниями современной поэзии. Впрочем, его высказывания были в основном критические. Он разбирал стихи чуть ли по строчкам, объясняя ошибки поэтов. Можно было подумать, что он специально выискивает произведения с недостатками. Да так оно и было.
   - Вы критик? - поинтересовалась Леля.
    -Нет, но я имею прямое отношение к литературе, - ответил он с достоинством.

    Хотя она не была профессиональным поэтом и изучением поэзии не занималась, ей стало стыдно за свою непросвещенность. Она читала всего трех или четырех современных поэтов из множества имен, названных Георгием, а потому ей даже в голову не приходило спорить с ним, хотя она и была не согласна. Ей очень хотелось сказать ему, что она тоже пишет стихи, но после того как он разнес в пух и прах известных писателей, решила воздержаться. Георгий мог попросить ее что-то почитать, и она, несомненно, была бы уничтожена.
    - Ну а как вы относитесь к таким поэтам, как Евтушенко, Вознесенский, Шефнер? - поинтересовалась Леля. - Думаю, что вы не будете возражать, что они классики?
   - В какой-то степени да. Но они, как и все прочие, герои своего времени... Проходят годы - и они устаревают, - самоуверенным тоном заявил Георгий.
   - Я с вами не согласна. Человеческие чувства никогда не могут устареть. Человек любил и страдал в далеком прошлом, страдает и любит в настоящем и будет любить и страдать в будущем. Никуда не денутся и пороки, - горячо возразила Леля. Вот у Шефнера есть такие строки:

            За эти губы, пахнущие медом,
            За грустный вздох, за ласковый упрек
            Чего-чего бы только ты не отдал,
            Каких бы только не прошел дорог...

       -Разве эти стихи не остались современными?!
Георгий только пожал плечами.

      -Обед закончился, и они разошлись по своим палатам. Но на другой день, вновь встретившись за столом, словно не расставаясь, продолжили начатый разговор.
    - А вот Есенин, - начала Леля. - Помните, в какие-то годы его запрещали, его поэзию считали упаднической...
    - А что Есенин? - перебил ее Георгий, - как там у него:

            Я не знал, что любовь зараза,
            Я не знал, что любовь чума...

    Если бы не депрессия, которая все еще не оставляла Лелю, она вспылила бы, возмущенная его критикой, но сейчас она могла только защищаться:
  - И где вы только все это выискиваете? - произнесла она недовольным тоном. - Почему вам не приходят на память такие строки Есенина:

           Отговорила роща золотая
           Березовым, веселым языком,
           И журавли, печально пролетая,
           Уж не жалеют больше ни о чем...
   
 -Да как вам сказать, - проговорил Георгий, сосредоточенно копаясь в тарелке. - Все это сиюминутное и преходящее. Настоящая поэзия должна пронзать, разить, валить с ног! Одним словом, быть действенной, осязаемой!
    -Вы говорите о поэзии, как о разрушительной силе! - возмутилась Леля. — А как же быть с любовной лирикой?
   - Дни лирики с ее сюсюканьем, сочтены! - безапелляционно заявил Георгий, лихорадочно блестя глазами.

     Так и не закончив разговора, на этом они расстались. Разговаривая с ним, Леля все гадала, какая у него могла быть болезнь? Рассуждал он весьма здраво, хотя с его оценками трудно было согласиться, но ведь у каждого свои взгляды на жизнь, на искусство и на все прочее. Вот только какие-то странные намеки на восходящую звезду поэзии, о которой скоро все узнают...

      Обратила она внимание и на манеру его разговора, которую поначалу объясняла его увлеченностью, если только критику можно было назвать увлечением. Но потом его манера стала казаться ей странной, бо¬лезненной. Смущали ее и его вопрошающие, странные взгляды. Которые он бросал на нее, словно пытаясь о чем-то догадаться, проникнуть ей в душу. Но, увлекаясь спорами, Леля переставала замечать это.
 
      Пытаясь стать его достойной оппоненткой, она по вечерам усердно копалась в стихотворных сборниках различных поэтов, стараясь найти доказательства своей правоты. Особенно ее задели его последние слова о сюсюканье в лирике. Не успев ему на это ответить, Леля промучилась весь вечер, перелистывая Пушкина и Лермонтова. Она даже речь приготовила, которую собиралась произнести перед Георгием на следующий день.

    - К примеру, разве можно назвать сюсюканьем стихотворение Лермонтова «Тамару» или «Демона»?
           Печальный Демон, дух изгнанья...

     К сожалению, на следующий день разговора не получилось, так как в стационаре произошло событие - во время завтрака у одного из больных начался приступ буйного помешательства и его довольно долго ловили всем миром. Санитаров в стационаре не было, одни врачи и сестры - все женщины, а потому на подмогу, пришли больные мужчины. Для персонала это был рядовой случай, на больных же он произвел ужасное впечатление, после чего некоторые долго не могли успокоиться.

     По воскресеньям дневной стационар не работал, и когда, в субботу, все уже собрались идти домой, Георгий вдруг обратился к Леле:
      -Приходите ко мне завтра, я вам такое почитаю, что вы будете буквально потрясены! - пообещал он. Леля молчала. Хотя она была вполне современной девушкой, без излишних предрассудков, но идти одна к мужчине побаивалась.
     - А с кем вы живете? - поинтересовалась она.
     - С родителями, но они не будут мешать нам, у меня своя комната, - ответил он.

     Леля продолжала колебаться:
   - Может быть, вы лучше тут прочтете?
    -Ну что вы! - испуганно воскликнул он, - разве им можно такое читать?!
   - Так, может быть, и мне этого не стоит читать? - с опасением поговорила она.
    -Нет, вам можно, вы поймете! Приходите, - повторил Георгий, сунув Леле в руку карточку со своим адресом.

     Родители Георгия оказались очень симпатичными, интеллигентными людьми. Видимо, Леля им сразу понравилась.
   - Мы вам очень рады, Гера рассказывал нам о вас. Ему уже за тридцать, а он все один да один... - грустно проговорила Надежда Ивановна, мать Георгия. - А у вас, наверное, одни интересы с ним?
   - Мама, я же просил тебя без комментариев! - произнес уко¬ризненно Георгий, стоя в дверях своей комнаты.
    -Да мы больше спорим, - смущенно проговорила Леля, - у нас разные взгляды на литературу, но все равно интересно.

     Как только Леля вошла в комнату Георгия, он закрыл дверь на ключ и полушепотом сказал:
   - Они еще не знают, я им не читал, - кивнул он головой в сто¬рону двери, - не поймут!

     От этого полушепота и таинственности у Лели по спине от страха побежали мурашки. «Чего это он? - удивилась она. - Слов¬но какое-то злодеяние готовит...»

     Достав из кармана ключик, Георгий лихорадочно открыл ящик письменного стола, и достал оттуда черную папку. Леля заметила, что у него сильно дрожат руки, а глаза поблескивают, как уголья. Все это и даже черная папка - где он только такую нашел? - вызывали у нее внутреннюю дрожь, у нее даже мелькнула мысль: не занимается ли он спиритизмом.

     Одна из стен комнаты была почти полностью заклеена вырезками фотографий из журналов, с которых смотрели бледные лица, искаженные гримасами злости, страха и ужаса. Перекошенные рты, выпученные глаза.
   - Что это? — спросила она, с испугом кивая на фотографии.
   - Это изнанка нашей натуры, то, что живет внутри нас! - объяснил он, по мифистофельски скривив в усмешке рот.
   - А где же доброта, сочувствие, любовь? - воскликнула Леля.
   - Доброта? - усмехнулся Георгий, - и много вы добрых людей встречали в своей жизни? - Не дав ей ответить, он тут же добавил: - У каждого доброта только в свою пользу! Все за свою любовь ждут благодарности, если не на этом, то хотя бы на том свете.

    Леля слушала, внимательно глядя на Георгия. Его злое и взволнованное лицо вызывало одновременно страх и восхищение. Он был красив в своем вдохновении. Таким она его еще ни разу не видела. В стационаре, даже споря, он был более сдержан, только глаза меняли свое выражение и даже, как ей казалось, цвет.

     Вдруг, сразу успокоившись, он тихо сказал:
   - Ну ладно, мы с вами отвлеклись. Я вам сейчас прочту нечто более интересное...

     Перебрав дрожащими пальцами листки, он встал и, прислонив¬шись спиной к письменному столу, начал декламировать. Стиль и манера изложения, с точки зрения поэзии, были безупречны. Рифма напоминала произведения лучших известных поэтов, даже Пушкина. Но тем ужаснее казался смысл поэмы. Он был прав, го¬воря, что стихи могут разить читателя. Это была действительность, переплетавшаяся с мистикой, со всеми ее ужасами, описанная на¬столько ярко и натуралистическим, что у Лели от страха похолодела спина.

     Действующие лица были одновременно и жалки, и жестоки, а потому  отвратительны. Здесь были все человеческие свойства и пороки, все, кроме добра, сочувствия и любви. Читая, Георгий время от времени поглядывал на Лелю, довольный производимым на нее впечатлением. Кончив читать, спросил:
  - Ну как?
  - Я даже не знаю что сказать... - робко проговорила Леля, скорее напуганная, чем восхищенная.
  - И не надо. Я вижу, что вы потрясены, а это лучшее доказательство, что поэма вам понравилась.

     Леля не стала возражать, она все еще не могла прийти в себя.

     Когда они вышли из его комнаты, Надежда Ивановна пригла¬сила их к чаю. Было похоже, что Георгий этим недоволен, ему не хотелось, чтобы банальные житейские разговоры, рассеяли впечатление от поэмы, произведенное на Лелю. Она же была, наоборот, рада вернуться к понятным человеческим чувствам.

      Всю дорогу домой, она думала о Георгии, пытаясь понять его странную склонность к драматизму и скептицизму. Она считала, вполне справедливо, что такие пронзительные безысходные стихи мог написать только очень несчастливый и обозленный, или больной человек, которому неизвестны ни любовь, ни сочувствие. А может быть, переживший душевную драму, из-за отвергнутой любви.

     Подходил ноябрь, но ни Лелю, ни Георгия даже не обещали выписать, и они ежедневно появлялись в убежище скорби и печали.

     Шестого ноября, под праздник, в стационаре был организован концерт силами больных, на котором Леля обещала прочесть несколько своих стихотворений. Георгий с самого утра ходил взволнованный, по - деловому потирая руки. Уже перед самым концертом, он вдруг сказал Леле:
   - Знаете, а я решил кое-что продекламировать...
Это сообщение испугало ее.
   - Я бы вам не советовала... - робко проговорила она. Чтобы как-то объяснить свой совет, она сказала: - Не поймут!
    -Не беспокойтесь, я не буду читать им поэму, у меня есть не¬большие стихотворения.
   - Можно мне их посмотреть?
В ответ Георгий покачал отрицательно головой:
    -Ни к чему.

     Концерт должен был удастся на славу. Среди больных нашлись и певцы, и гитаристы, и даже те, кто умел играть на пианино. И Леля невольно подумала о том, что среди психически больных та¬лантливые люди, встречаются гораздо чаще, чем среди здоровых.

     Все шло своим чередом, но она в ожидании выступления Георгия, волновалась все больше. И не напрасно. Как Леля и ожидала, это было опять нечто душераздирающее - стихотворение об утопленнице. Сперва, слушали внимательно, потом начали перешептываться и, наконец, кто-то громко крикнул:
    -Хватит!
 Дежурный врач направился к Георгию, успокаивая, повторял:
   - Все, все, довольно...

     Но, несмотря на это, он дочитал стихотворение до конца и, оскорбленный непониманием, угрюмо уселся в углу.

     Внутренне дрожа, ему на смену вышла Леля. Как только она начала читать, в зале наступила тишина, слушали внимательно. Наградой были аплодисменты.
    -Почитайте еще! - попросил кто-то. И она прочла еще и еще одно стихотворение, вдохновленная вниманием слушателей. И вдруг, взглянув в угол, где сидел Георгий, встретила его острый, недоброжелательный взгляд. Это ее так испугало, что она даже запнулась, но, справившись со своим волнением, смогла дочитать до конца.
 
     Начав новое стихотворение, она упорно старалась не смотреть в сторону Георгия и только когда замолчала, бросила на него взгляд. В его глазах она прочла такую злобу, и ненависть, что чуть не потеряла сознание. «Что с ним?» - подумала она, с трудом добираясь до свободного места.

     А Георгия невыносимо жгла мысль - почему она, а не я? Почему ей хлопают за какие-то стишки о синице, а меня прогнали с позором? Но несмотря на лютую зависть и обиду он не мог не признать, что в ее незамысловатых стихах, было что-то такое, чего не было у него. И что, по всей вероятности, трогало слушателей.

     «Так что же это? - словно молотком стучало в мозгу, но он был не в состоянии понять этого. И вдруг истина открылась ему - доброта! Вот что покорило их!» Эта мысль была невыносима. Он не хотел признавать, что доброта может быть сильнее зла, нена¬висти, коварства.

     Сразу после концерта больных отпустили домой и они ринулись к выходу, словно за ними кто-то гнался. Не успела Леля опом¬ниться, как Георгий проскочил мимо нее и скрылся за дверью. За все их знакомство, такое было впервые. Ей это показалось стран¬ным, и непонятным, но Леля, хотя и желала знать причину его по¬ведения, была даже рада, что ей не надо с ним объясняться. Она могла понять его обиду - обиду непризнанного автора. Но почему он так зло, с такой ненавистью смотрел на нее, когда ей хлопали. Неужели зависть? Леля считала Георгия сильным человеком, и ей не верилось, что он может унизиться до зависти.

     А он в это время, подгоняемый холодным ноябрьским ветром, уже почти бежал, словно пытаясь избавиться от навязчивых мыслей:
   - Это нельзя так оставить... это надо уничтожить, сжечь! Но как достать эти стихи, как выманить? Но ведь и это не выход, он сожжет эти стихи, а она напишет новые, и будет читать их, и ей опять будут хлопать! А он, гений двадцатого века, останется незамеченным...

     Послать свои стихи сразу во все известные журналы и газеты? Но он уже делал это, и безуспешно... И тут в голову ему пришла спасительная мысль, показавшаяся удивительно простой - надо уничтожить не стихи, а Лелю! Убить ее! Да, да, убить! - повторил он трижды. Где, когда и как, он сможет это сделать, он пока не знал. Это были уже детали. Главное, что он нашел выход!


     Все праздники Леля не могла избавиться от навязчивых мыс¬лей. Но у нее были они иного рода. Она снова и снова задавала себе вопрос: почему он смотрел на нее с такой ненавистью и что она скажет ему при встрече? Здравый смысл подсказывал ей, что лучше всего вообще не касаться этого, словно ничего и не было.

     После праздников, к ее удивлению, они встретились как ни в чем ни бывало. Ей даже показалось, что взгляд его потеплел. О концерте никто из них не сказал ни слова, и Леля понемногу успокоилась. Как- то само собой получилось, что с темы о литературе они перешли к музыке, и тут выяснилось, что у них кое в чем сходятся вкусы. Это ее удивило, так как несмотря на отрицание добра в поэзии, Георгию нравились старинные романсы.

     По закону логики,  этого не должно было быть, ведь романсы это признание в любви, светлая грусть, и печаль расставаний. Что же касалось допустимости таких противоречий в психике, то тут Леля была полным профаном.

     Теперь все свободное от процедур время, они проводили за раз¬говорами в комнате отдыха. Оказалось, что и в области музыки, Георгий тоже довольно сведущ. Слушать его было интересно, тем более что критиковать композиторов он не пытался.

     Как-то в разговоре, он однажды, тепло улыбнулся, и Леля вдруг заметила, что у него красиво очерченный рот. На какое-то мгновение у нее возникло желание коснуться его чувственных губ своими губами. Ей, ко¬нечно, не могло прийти в голову, что именно в этот момент Георгий думает о способе ее убийства.

     Мысленно перебирая все орудия, он остановился на старинном стилете, с серебренной черненой рукояткой, доставшемся ему в наследство от прадеда. Теперь надо было решить, где и когда это сделать. Лучше всего было бы увезти ее в лес или заманить в парк, где можно было бы оставить ее тело. Но согласится ли она с ним поехать? Он чувствовал, что она относится к нему с некоторой настороженностью. Должно быть, что-то пугало её в нем. Странным образом параллельно мыслям о ее убийстве он думал о том, что у Лели красивые голубые глаза, густые светлые волосы и маленькие руки. И вообще она очень привлекательна. В эти моменты глаза его теплели и он, сам того не замечая, любовался ею.

      Но Демон, сидящий в его больной душе, вновь овладевал им, и тогда его взгляд опять становился пугающе пронзительным, как у инквизитора. «А что если в кино на последнем сеансе, в последнем ряду - убить и потихоньку улизнуть?»

      Некоторое время эта мысль занимала его, но потом он решил, что удар может оказаться неудач¬ным, она закричит, и он будет задержан... Это в его планы не входило. Он должен был остаться живым, так как судьбою ему была предназначена слава великого поэта. Он видел себя уже увенчанным лаврами. Его стихи читают по радио и с эстрады, записывают пла¬стинки. Поклонницы забрасывают его цветами... Препятствием к тому была только она - Леля.

     Неожиданно пришла мысль о чердаке. Да, в самом деле! Как это он раньше не подумал! Убить ее в своей квартире и отнести на чердак, там ее не скоро найдут! Сделать это надо, когда родителей не будет дома. Теперь оставалось только дождаться удобного момента.

     Такой случай, долго не представлялся. Если родители и уходили из дому, он никогда не знал этого заранее. Даже если ему и удавалось услышать об их намерениях накануне вечером, это ничего не давало.

     Чтобы не вызвать подозрения у Лели, звонить в поздний час он не решался. Усложнялось все еще и тем, что со¬вершить свое черное дело он мог только в воскресенье, когда ста¬ционар не работал.

     Все это время Георгий был с Лелей необычайно деликатен и сдержан, что окончательно усыпило ее бдительность и она постепенно забыла о прошлом вечере.
   
     Наконец долгожданный день настал. Придя в субботу из стационара, он узнал, что в воскресенье родители собираются навестить какую-то родственницу. В подробности он не вникал, только буд¬то, между прочим, поинтересовался, когда их ждать домой. Мать ответила, что по всей вероятности не раньше четырех часов. Это его вполне устраивало.

     Удостоверившись, что мать с отцом находятся в спальне, он взял из гостиной телефонный аппарат и перенес его в свою комнату. Плотно закрыв дверь, позвонил Леле. Все, что он собирался ей сказать, было давно обдумано. Он сообщил ей, что друг дал ему всего на два дня несколько пластинок с романсами, в исполнении Валерия Агафонова, и что он приглашает ее послушать.

     Не дожидаясь вопросов, он сказал, что завтра вечером будет должен вернуть пластинки, а потому просит ее прийти к нему не позже двенадцати. Все это он проговорил совершенно спокойным голосом, словно за этим приглашением, не скрывалось намеренное убийство. Леля в нерешительности молчала. Догадавшись, что ее беспокоит, он сказал:
     — Родители тоже будут слушать. Утром они ненадолго уйдут, но к двенадцати должны вернуться. Еще немного подумав, Леля согласилась.
На следующий день, как только за родителями закрылась дверь, Георгий приступил к тщательной подготовке. У него все было запла¬нировано и решено. И где будет сидеть Леля, где будет находиться он, где проигрыватель, а главное стилет. Надо было положить его так, чтобы он был под рукой и в то же время не бросался в глаза.

     Все его движения были четки и размерены, какие бывают у человека, собирающегося заняться ответственным делом. В душе ни малейшего сомнения, ни капли волнения. Поставив пластинку, Георгий включил магнитофон и, оглянувшись на кресло, куда он собирался посадить Лелю, был немало удивлен: она уже сидела в нем, зябко поджав ноги.
    - Как вы попали сюда? - удивился он.
    - Дверь была открыта.
    - Очень странно, - заметил он.
    - А где же ваши родители? - осведомилась Леля.
    - Они еще не вернулись.

     Мельком он заметил, что на Леле была шубка, в которую она куталась. Он подумал, что шуба может стать помехой, и предло¬жил ей раздеться, но она отказалась:
   - Я еще немножко посижу так, меня что-то знобит...

     «Пожалуй, все-таки надо зайти сзади... - размышлял он. Один удар под левую лопатку и все...»

     Леля сидела, не шевелясь, и слушала музыку.
«Хорошая девчонка... - подумал он отстраненно и тут же со сладострастием: - добро должно быть уничтожено!»

     Перевернув пластинку на другую сторону, Георгий принялся прохаживаться по комнате, медленно приближаясь к Леле. В го¬лове мелькнула мысль: «Хорошо, что она сама села в это кресло с низкой спинкой...»

     Быстро повернувшись в сторону Лели, он нанес ей в спину сокрушительный удар и, хотя она даже не вскрикнула, еще и еще раз вонзил стилет. Он погружался в ее тело как-то слишком мягко, без усилий, это удивило Георгия, но он не задержался на этой мысли.

     Бесшумно отворив наружную дверь, он выглянул на лестницу и прислушался. Все было тихо. Быстро вернувшись в комнату, он, не глядя Леле в лицо, перекинул ее тело через плечо и поспешно выскочил на площадку. Быстро преодолев один этаж, поднялся по пожарной лестнице к люку. Ловко сняв заранее открытый замок. Откинув дверцу люка, он забросил туда мертвое тело и, быстро закрыв замок, спустился на свой этаж.

     «Надо вытереть стилет!» - мелькнуло в голове. Когда он взял его в руки, с конца лезвия закапала кровь. Он стал вытирать ее, но она все продолжала капать... Посмотрев на пол, он ужаснулся - от крес¬ла ко входной двери тянулась кровавая дорожка. Схватив какую-то тряпку, он принялся вытирать пол, но пятна появлялись вновь. И чем больше он старался, тем их становилось все больше...

     В двери раздался щелчок, и она распахнулась. На пороге появились родители, а за ними стоял еще кто-то, но этого Георгий не заметил.
    -Что ты делаешь? - удивился отец, увидев, что его сын вытирает чистый пол. Рядом с ним лежал стилет. Георгий поднял голову, лицо его было искажено зверской гримасой.
   - Я ее убил! Да, да, убил! И теперь никто не будет стоять на моем пути на Олимп! - воскликнул он с торжеством.
   - О ком ты говоришь, что с тобой? - кинулась к нему мать, стараясь поднять его с колен, но он упорно противился этому, про¬должая вытирать никому не видимые пятна.
    -Лелю, Лелю! Кого же еще! - воскликнул он.
   - Да что ты говоришь?! Леля жива и здорова, вот она! - вос¬кликнула Надежда Ивановна и тут из-за ее плеча выглянула испуганная Леля. Ее колотил нервный озноб, стучали зубы.
    -Это не она! Я убил Лелю, - истошным голосом закричал Георгий. - Убил и отнес на чердак! Она там, там! - зловещим шепотом проговорил он, указывая на потолок, и выбежал на лестницу.

     Едва поспевая за ним, все трое поднялись на верхний этаж. Быстро, как обезьяна, вскарабкавшись по пожарной лестнице, Георгий одним ударом сшиб замок и, откинув крышку, стащил с чердака что-то лохматое.
      -Гера, это ведь моя шуба! - с облегчением воскликнула мать.

       Да, теперь он видел, что это не Лёлин труп, а всего-навсего
пальто его матери. Значит, ничего не получилось, и все останется как есть? И она снова станет писать?!
      -Нет! Нет! Этого не будет, я не хочу! - закричал он, сбегая с лестницы.

     Все вновь кинулись за ним. Добежав до своей площадки, он вско¬чил на подоконник и, с силой распахнув окно, бросился вниз.

     Мать с отцом и Леля, наклонившись вперед, с ужасом смотрели во двор-колодец, на дне которого лежало распростертое тело безумца...

                ---оОо---