Пугало

Говорят, можно долго смотреть на три вещи: на огонь, воду, и на то, как работают люди. Ну, а я бы сказал, - на четыре: вот меня лично еще очаровывает способность расставаться с обманом - чтобы дернуть так за привязанность, разошелся бантик - и полетел...

Понимаете, где-то там, на берегу озера, точно знаю, в огороде брошенного дома, где трава в рост человека, стоит пугало, - шапка-ушанка, набитый, ради престижу, линялый халат, под ними прелая палка – ее так явно видно в ветреную погоду.

И уж так приключилось, что за его спиной ранним утром загорелись несколько домиков - родительских гнездышек. Серьезные люди забегали с ведрами, прямо к воде, дабы спешно вернуться обратно.

Ну, а пугало продолжало нести свой обыденный крест. Высилось над растянутым баяном беззубого забора, наблюдая со стороны - и за делом людским, и за столкновением стихии воды и огня.

Ведь вчера была пятница, - посидели граждане, чин по чину, за вечерним столом, и довольные бабы заботились, ребятня получила печеньку, мужики позволили себе и принять, и баньку, предвкушая продление срока привычного мира -  верных, медленных и заслуженных выходных…

На окраине поселения, на границе цивилизации, где свобода переставала быть желанной, места хватало всем. Там и собирались птицы. Старые проговаривали внятное слово «цорт», вместо «чёрт», цыкая на молодых, если шумели они, стараясь сесть пугалу прямо на голову или плечо, демонстрируя стае свою беспечность и недальновидность, – это же не человек.

Ну, а я вот что думаю… Все еще думаю, с выгодой для себя: кабы я прекратил свои игры с буквами, перестал бы носиться с идеей своей исключительности, как с писаной торбой, подняло бы меня тогда по-над полом за это, провело бы сквозь потолочные балки, выдуло ли в слуховое окно да на скользкую крышу пристанища? Не забавно ли?! А мне - нет, не смешно. Вот еще: смог бы я тогда воспарить, не сжигая дыханием жизни темных веток и желтой листвы?

Мне б овраг перемахнуть по воздуху, да засохший ручей, как мечтал в детстве, чтоб несло меня к озеру. Чтоб разинуть рот от последней потери, да оттуда ударил бы свет, - и молчать, обо всем, пред распахнутой пропастью, - зеркалом дня без конца и без края: «Вон там - домик мой брошенный… И халатик на крестике… Господи, и веревки-то мои с позволения резаны, да уйти мне не хочется… Что за мука мне выпала - Твоей простотой?…»

И зависнуть бы мне, да под облаком, над его отраженьем в воде, - засмотреться, забыться, смириться, - да и выйти из берегов…

Свят-свят-свят, закрой мои ноги крылами.