Выстрел Пушкина

ГЕНЕЗИС СЮЖЕТА ОТСРОЧЕННОЙ МЕСТИ

Между пушкинским «Выстрелом» и стихотворным позднесредневековым романом «Сэр Гавейн и Зеленый рыцарь» (XIV в.) существует типологическое сходство. – Это сходство основано на том, что оба произведения варьируют сюжет отсроченной мести. Сюжет ожидания Страшного Суда. Аналогичного сюжета нет среди тридцати шести драматических ситуаций, или вечных сюжетов, выделенных – вслед за Гоцци, чей список утрачен – Жоржем Польти, - впрочем, анализируемый сюжет и не относится к числу драматических.
Заимствование сюжета исключено. Размышляя о типологических сходствах, Виктор Шкловский пишет: «Можно странствующие сюжеты даже не записывать. Все равно новая эпоха нащупает тот же сюжет» (Шкловский В., 1983. С. 321), ибо «писатель сюжетом своего произведения как бы протирает мир, который все время запутывается или, если хотите, пылится. И вот разные писатели, живя в разное время, нащупывают один и тот же узор, одно и то же сцепление обстоятельств, которые каждый раз по-разному конкретно проявляются. Так сюжет перемещается во времени» (Шкловский В., 1983. С 493).
Веселовский же объясняет «обновление сюжетов» поиском новых форм для выражения «полноты новых ощущений и чаяний», которые оказывается легче влить в старые мехи, ибо популярные сюжеты уже «слишком плотно срослись с определенным содержанием» (Веселовский В.А., 1989. С. 303). В самом же сюжете ученый видит не только жизненный и бытовой уровень, но и психологический.
Лотман Ю.М. развил эту мысль в статье «Происхождении сюжета в типологическом освещении», которую он посвящает разграничению и выделению в литературе мифологического и окказионального (дискретного) типа сюжетов, а заканчивает следующим выводом: «Возникшие в архаическую эпоху модели отделены от конкретных сообщений, но могут служить материалом для их текстового построения. При этом следует помнить, что в искусстве язык и текст постоянно меняются местами и функциями. Создавая сюжетные тексты, человек научился различать сюжеты в жизни и, таким образом, истолковывать себе эту жизнь» (Лотман М.Ю., электронный ресурс).
Архетипическое, подсознательное и мифологическое выкристаллизовывается в сюжетах, предлагаемых повседневностью.
Обратимся к только что упомянутой статье Лотмана Ю.М.: «Происхождение сюжета - вопрос, который касается отнюдь не только искусства, хотя именно сюжетные тексты в искусстве представляют собой одно из наиболее нуждающихся в объяснении явлений человеческой цивилизации. Вероятно, для наблюдателя, внешнего по отношению ко всем земным культурам, наибольшую трудность представило бы уяснение смысла существования огромного количества текстов, повествующих о событиях, заведомо не имевших места. Число произведений этого рода находится в очевидном противоречии с любой необходимой социальной функцией, которую мы можем им приписать. Исследовательская осторожность подсказывает здесь, что разумнее усомниться не в необходимости сюжетно-художественных текстов, а в нашем умении ее определить». (Лотман М.Ю., электронный ресурс.)
Видимо, для понимания причин устойчивости сюжетов нам потребуется термин «эго-документ», предложенный голландским историком Жаком Прессером, ибо сюжет дает систему устойчивых формул для перевода субъективного личного жизненного опыта, часто в наибольшей полноте существующего в сфере бессознательного, на язык общепонятных и общепринятых семантических единиц, образующих сюжет.
Но разве может бессознательное иметь структуру? – Естественно предположить, что, в противовес сознательному, оно аморфно, неопределенно и текуче. В этой связи хочется вспомнить следующее высказывание Клода Леви-Стросса: «Модели могут быть осознанными или неосознанными в зависимости от уровня, на котором они функционируют. Боас, которому принадлежит заслуга установления этого различия, показал, что группа явлений лучше поддается структурному анализу в том случае, когда общество не располагает сознательной моделью для их истолкования или обоснования.» (Клод Леви-Стросс, 2011. С.323)
Это бессознательное, в терминах Юнга, звучит в нас как внутренний голос, и «наша реакция на этот внутренний голос колеблется между двумя противоположностями: мы или относимся к нему как к невероятной бессмыслице, или считаем его голом Бога». (Юнг К.Г., 2005. С. 269.)
Голос Бога, или пророческое и абсурдное бессознательное, - это и есть наша интуитивная Библия, наша архетипическая память об этапах и смысле странствования души в мире. А все сюжеты можно разделить на два массива, на два пучка или блока – это сюжеты, повествующие о личном опыте и бессознательном знании, связанном с нашим изгнанничеством и с нашей утратой Рая, с нашей обреченностью на гибель, сюжеты рока, исполнения дурных предчувствий, катастроф; – и сюжеты обретения нами счастья, жизни, обретения отца, жениха, любви, потерянных родственников, наконец, сюжеты нашего спасения, воскресения, чудесного избавления от смерти, катастрофы, несчастья, - словом, сюжеты обретения Рая, сюжеты Благой Вести. Не случайно драматические сюжеты, выросшие из комической или трагической перипетии, отличаются особой отточенностью и ясностью, - ведь в этих сюжетах наиболее полно говорит наша бессознательная память и наш опыт богооставленности, наша потребность, вера, чаяние и предчувствие опыта обретения Рая.
«Зеленый рыцарь» появился в русском переводе лишь десять лет назад. Перед нами не заимствование, а сходство, определяемое мифологическими и архетипическими корнями творческого сознания. Не упоминает о сходстве между средневековым романом и повестью А.Пушкина и В.Э.Вацуро, собравший обширный материал на эту тему:
«Среди литературных мотивов лермонтовской драмы особую роль играет мотив «отсроченной мести». Ждет своего часа Неизвестный (в поздней редакции драмы); откладывает расплату с князем Арбенин; в вынужденном ожидании лелеет планы отмщения и князь Звездич. Еще в 1820-; годы мотив этот обозначился в русской литературе одной из своих частных модификаций — мотивом «отложенного выстрела». Он наметился еще в «Вечере на бивуаке» А. А. Бестужева в «Полярной звезде на 1823 год»; герой рассказа, тяжело раненный на дуэли, не успевает сделать свой выстрел и намерен использовать его в следующем поединке. Четырьмя годами позднее «отложенный выстрел» становится центральным сюжетным мотивом в новелле Ореста Сомова «Странный поединок», напечатанной в несколько измененном виде вторично в 1830 году. Около 15 августа 1831 года Пушкин просил Плетнева выписать из Бестужева эпиграф для «Выстрела»: «У меня оставался один выстрел, я поклялся etc.», Пушкин цитировал по памяти; у Бестужева было сказано: «Я поклялся застрелить его по праву дуэли (за ним остался еще мой выстрел)».3 Итак, сюжет попал в поле зрения Пушкина; он помнился ему еще (по старой повести Бестужева, хотя автор «Вечера на бивуаке» не развил его, а лишь обозначил. Не исключено, что интерес этот поддерживался и реальными впечатлениями: как и всему Петербургу, Пушкину была известна отложенная дуэль Якубовича и Грибоедова, в которой, впрочем, оба противника сохраняли право на выстрел; через год дуэль состоялась в Тифлисе, и Пушкин был осведомлен о ее обстоятельствах. Упоминаем здесь об этом потому, что в планах нереализованного «Романа на Кавказских водах», где Якубович был прототипом одного из главных действующих лиц, в его авантюрной биографии есть загадочное место: «... встреча—изъяснение—поединок— Якуб<ович> [ранен] не дерется—условие. Он скрывается» (т. 8, с 964— 965). Трудно сказать, имеем ли мы здесь дело с мотивом «отложенного поединка»; во всяком случае, отказ от него — полный или временный — связан с каким-то «условием», которое должно было, по-видимому, увеличивать сюжетное напряжение. В дальнейшем от этого мотива Пушкин отказывается» (Вацуро В.Э., 1987. Интернет-ресурс).
В рыцарском романе выстрел невозможен, поэтому сюжет можно назвать более универсальным термином - «отложенное продолжение поединка».
Мотив отсроченной мести известен со времен античности, - например, он становится центральным и сюжетообразующим в «Фиесте» Сенеки, где Атрей мстит Фиесту:

Фиеста любит брат? Скорей Медведицу
Омоет море, у берегов Сицилии
Прибой утихнет хищный, урожай взойдет
Из Ионийских волн, и непроглядная
Ночь землю осветит, скорей смешаются
Вода и пламя, смерть и жизнь, союз моря
И ветры заключат. (Сенека Л.А., 1983. С. 215, стихи  477-483),

Привожу именно эту цитату, ибо в ней содержится параллель к пушкинской характеристике Онегина и Ленского: «лед и пламень не столь различны меж собой». – Она особенно актуальна и потому, что мнимое примирение противоположностей разрешается как в варианте Сенеки, так и в пушкинском варианте – местью.
Мотив отложенного возмездия часто встречается и в исландских сагах, разрабатывающих тему кровной вражды и мести. Особенно психологично и парадоксально этот мотив звучит в «Саге о Гисли», заглавный герой которой берет вину своего брата Вестейна на себя и тринадцать лет несет крест изгоя. 
Пласт исторического и архетипического есть в каждом вечном сюжете, причем архетипически сюжет отложенной мести связан не только с ситуацией справедливого возмездия за вину, но и с ситуацией блудного сына, ожидающего суда отца. Этот пласт сюжета обычно рассматривается как бытовое воспроизведение обряда инициации, с гибелью и воскресением героя. Ставшую символом первородного греха вину – первый выстрел или удар во время дуэли – можно рассматривать как потенциальную смерть, - то есть смерть духовную, ведь вина и первородный грех убивают именно душу. Но в анализируемой паре произведений на сюжет отложенной мести важно не воскресение героя, а как бы его воскрешение, то есть в тексте представлен герой, способный даровать воскресение, - этот герой предлагает испытание, чтобы удостовериться, что этого испытания достаточно, что испытание само является наказанием, а затем отказывается от физической расправы. Не герой воскресает, но есть воскрешающий, точнее имеющий право отказаться от казни, ибо ответный выстрел приближает героев к ситуации казни одного героя другим. Ответ за свою провинность развивается в контексте ситуации Страшного суда или в контексте Библейской притчи о блудном сыне. Мифологема, архетип, переживание (как хотите – так и назовите) испорченности самых основ бытия есть в душе каждого человека. В подобных ситуациях находятся все, - что обусловливает спонтанное возобновление сюжета в разные эпохи. Исторически сюжет связан с мотивом чести, который окрашивает архетипический пласт повествования конкретными бытовыми деталями дуэли или поединка.
Литература перестанет быть литературой, если не будет говорить о смысле жизни человека, поэтому в фабульной литературе есть основополагающее сходство с «эго-текстом» - это стремление описать самые сокровенные чаяния и опасения человека. Но субъективные и сугубо индивидуальные переживания и стремления обрести смысл бытия в себе и себя в мире – переведены на общечеловеческий, интернациональный язык сюжетных ходов и ключевых сюжетных ситуаций, - иные темы сделали бы литературу сиюминутной, вульгарной. Смысл жизни кодифицируется в архетипических ситуациях, соотносящих человека с Богом, смертью, раем и адом, возлюбленным или врагом. В наиболее чистом, рафинированном виде эти ситуации представлены в Священном Писании. Литература в этом смысле – профанный вариант Библии, - там, где беллетристика отходит от архетипических сюжетов, – она умирает, деградирует, вырождается.
Устойчивость и возобновляемость сюжета отложенной мести связана с архетипической системой персонажей, или актантов. Сама природа, само бессознательное ведение, в которое «повивальными»  вопросами вторгался Сократ, содержит понимание того, что человек в этом мире мыслящий тростник – тростинка, колеблемая ветром, беззащитный странник, что над ним нависает должный свершиться вскоре Страшный Суд. Важнейшими актантами сюжета отложенной мести является герой, обладающей властью казнить и миловать, и герой, предчувствующий роковую кару. Обозначим их через оппозицию Властного и Подсудного.
Сами законы природы порождают миф, дающий сюжет литературе. Чередование весен и осеней порождает миф о воскресающем и умирающем божестве. Бессознательная память об исходе из материнской утробы – сюжет об изгнании из рая.
Таким бесприютным изгоем чувствует себя и Гавейн – герой, вступивший в поединок с Зеленым рыцарем.
Властный актант в подобных сюжетах может быть представлен как Мстителем (дуэлянтом, участником рыцарского поединка), так и Отцом, в котором Подсудный может видеть Мстителя до тех пор, пока не будет помилован. Властный актант может нести на себе отсвет нечистой силы, ибо Суд здесь ассоциируется с чем-то противоестественным, судья – воплощение зла и насилия.  В тексте Пушкина об этом говорится прямо (Пушкин, 1957. С. 90). В «Зеленом рыцаре» опосредованно, ибо:

И всем стало страшно оттого,
Что, губами пошевеливая едва-едва,
Заговорила у руках у него
Отрубленная голова! (Зеленый рыцарь, 2003. С. 22)

В развязке, в сцене мести, голова рыцаря красуется на его плечах. Аналогичные представление встречается и в таких главах «Народной книги»: «Как доктор Фауст занял у одного еврея деньги и дал ему в залог свою ногу, которую он сам отпилил себе на глазах у еврея» (Легенда о докторе Фаусте, 1978. С. 78) или «О четырех волшебниках, которые рубили друг другу головы и снова насаживали, причем и доктор Фауст то же самое сделал» (Легенда о докторе Фаусте, 1978. С. 87).
Отрубание и приращение частей тела в народной культуре связывается с чарами нечистой силы.
Исцеления святых в житиях не включают мотива приросших членов. Этот мотив есть только в житии св. Иоанна Дамаскина и в иконографии иконы Божией Матери Троеручица. В житиях усечение главы – итог земных страданий святого. Так казнили колдунов и подвижников, чья святость не вмещалась в «эвклидов» ум язычников, которые осмысляли неведомое через понятное, то есть видели в Благодати, исцеляющей святых, – колдовство. Именно этот темный источник использует и народный Фауст, ибо умению вводить людей в заблуждение, чтобы те принимали живую ногу за отрубленную, он научился у падшего духа. Кстати, тема еврея-ростовщика, берущего плату частью человеческого тела, есть и в «Венецианском купце» В.Шекспира.  Об этой пьесе обычно говорят, что купец, как ни странно, грустен с самого начала – еще до известия о гибели своих богатств, - и это не случайно, ибо данный тип сюжета погружает нас в атмосферу закона, а не благодати, суда и ожидания расплаты.

Из сюжета отложенной мести развивается сюжет кровной мести. Месть за первопредка.

Интересно, что в пушкинском тексте путешествие ради ответного выстрела совершает Мститель, а в романе XIV века – Подсудимый. То есть в старинном сюжете активным героем, ищущим смысл бытия, идущим навстречу судьбе, является герой, архетипически восходящий к образу Блудного сына. В центре внимания средневекового сюжета оказывается душа невольного преступника, судьба Ветхого Адама, провинившегося перед надличным началом, по сюжету – Зеленым Рыцарем, и ищущего Высшего суда и Высшей справедливости, - и, к удивлению своему, обретающему в Судию Милостивого, не секущего – голову за голову.
В пушкинском сюжете в центре внимания оказывается демонический мститель, который гибнет в конце повести и сам. На место Естественного закона, символически связанного с миром растительности – не случайно рыцарь Зеленый, и даже шире – с миром живой природы, в которой раны зарастают, обиды со временем забываются и то, что казалось непростительным, чудесным образом прощается, - приходит мир цивилизации, культивирующий идеал мести за свою честь. Этот мир, оторванный от естественных ритмов бытия, пронизан противоестественными – относительно мира Зеленого рыцаря – архетипами. Вместо милующего Судии мы встречается со злопамятным, для которого месть стала смыслом и центральным переживанием всей его жизни. В этом мире не ничего не может измениться.
Интересно, что в святоотеческой литературе выделяются три комплекса переживаний или движений природы – по природе Христа, или Нового Адама, - против природы Христа, но по природе Ветхого Адама, - наконец, против природы даже и Ветхого Адама. Эти христианские, язычески-естественные и цивилизованно-противоестественные, даже демонические переживания описываются в частности в творениях Преподобного Аввы Исаии: «4. Сказал опять: если, давши кому что взаймы, простишь ему, то будешь подражатель природе Иисуса; а если взыщешь, то – природе Адама; если же возьмешь рост, то (это будет) не по естеству даже и Адама (разумеется – ниже или против него). 5. Когда кто обвинит тебя по какому-либо делу, которое ты сделал, или не сделал; то если ты смолчишь, это будет по природе Иисуса, - если скажешь в ответ: что я сделал? То это будет не по Его природе, - если же противоречишь слово за слово, то это будет против природы Его». (Исаия, Преподобный Авва, 1993. С.323).
Словом, универсальная общечеловеческая память, подобно белому лучу, разлагается на целый спектр цветов, преломляясь через различные доминантные (или архетипически важные и ключевые) состояния души человека. Ветхий Адам благодаря своей естественно-падшей памяти ведает о личной вине и подобно средневековому Гавейну (Блудному Сыну) со страхом и трепетом идет на поиски Судии – и обретает помилование. Адам же демонизированный в своей противоестественной злопамятности выдвигает на первый план судию, который мстит, даже отказываясь от выстрела, ибо получает удовлетворение, наблюдая беспомощное мужество отчаянного человека, готового принести и жизнь, и будущее счастье на плаху чести. Эти беспомощность и отчаяние оценившего сладость бытия человека свидетельствуют о предельной уязвимости души, действующей согласно с природой Ветхого Адама, в цивилизации, живущей против его природы.
Мы видим, как один архетипический актант реализуется в различных характерах или масках. Видим, как единый конгломерат событий, преломившись через разные доминантные состояния памяти, реализуется в сюжетах, сходство которых лишь подчеркивает различие в истолковании событий, зафиксированных в глубинах нашей памяти, в интуитивной Библии нашего подсознания.

Библиографический список:

1. Вацуро В.Э. «Моцарт и Сальери» в «Маскараде» Лермонтова. Русская литература, 1987. №1. Режим доступа: 2. Веселовский В.А. Историческая поэтика. – М., 1989.
3. Исаия, Преподобный Авва. Слово осьмое / Добротолюбие, Т.1. – Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 1993.
4. Леви-Стросс Клод. Структурная Антропология. – М., 2011.
5. Легенда о докторе Фаусте. – М., 1978.
6. Лотман М.Ю. «Происхождение сюжета в типологическом освещении». Режим доступа: http://www.gumer.info/bibliotek_Buks/Culture/Lotm/23.php
7. Пушкин А.С. Выстрел./Пушкин А.С. Полное собрание сочинений в 10 томах. Т.6. – М.: Издательство Академии наук СССР, 1957. С. 85- 101.
8. Сенека Луций Анней. Фиест / Трагедии. – М., 1983.
9. Сэр Гавейн и Зеленый Рыцарь. – М., 2003.
10. Шкловский Виктор. Энергия заблуждения. Книга о сюжете / Избранное в двух томах, Т. 2. – М., 1983.
11. Юнг Карл Густав. Душа и миф. Шесть архетипов. – М., 2005.