Анатомия чувств

     Если не считать детских увлечений, первые признаки любви появились у Виктории после просмотра кинофильма «Мария Стюарт».Она влюбилась в итальянского киноартиста Уилл Квадфлига, игравшего придворного королевы. Викина любовь была чиста, как и она сама, еще не знавшая плотских желаний. Единственно, чего ей хотелось, так это достать фотографию артиста. Счаст¬ливой обладательницей карточки была ее подруга, но она не соглашалась продать снимок ни за какие деньги. Вике в ту пору было пятнадцать. Их семья жила в рабочем лагере в Австрии, на окраине маленького городка, лежащего в долине Альп. А сам лагерь был расположен буквально в пятистах метрах от подножья горы.

     Счастливая самой любовью, Виктория зачастую убегала одна в горы. Там у нее было заветное место. Она забиралась на огромную развесистую черемуху и, слегка покачиваясь на ее гибких ветвях, предавалась мечтам. Здесь же впервые в ее голове стал складываться сюжет романа, в котором главной героиней была она сама. Собственно говоря, это не было полностью ее сочинением. Кое-что она позаимствовала из виденных фильмов, а что-то из книг. А так как Виктория увлекалась иностранной литературой, в сочинении было обилие замков, потайных ходов, подземелий и прочей атрибутики приключенческой литературы. И все это было пронизано беззаветной, жертвенной любовью «до гроба».

     Время от времени, Виктория растирала в пальцах лист черемухи и нюхала. Ей очень нравился ее терпкий, душистый запах. И по¬том, в течение всей жизни, он неизменно вызывал у нее ощущение предчувствия любви.

     Истину о физической близости мужчины и женщины Вика узнала лишь в восемнадцать лет. Правда показалась ей такой отвратительной и мерзкой, что буквально потрясла ее. В ее представлении любовь и физическая близость никак не совмещались. Прошло немало времени, пока она наконец не смирилась с этим фактом. Но ее вера в светлую и чистую любовь пошатнулась. В своей наивности она удивлялась тому, что мужчины и женщины, знающие об «этом», могут смотреть друг на друга без смущения. Но это было потом, а пока, в мечтах о любви, ее почти детскую душу ничто не омрачало.

     Юность и молодость Вики пришлись на трудные годы ссылки, куда она попала вместе со своей матерью сразу после немецких лагерей. Рабочий поселок, где поселились Асенковы, населяла разношерстная публика. Здесь жили эвакуированные, раскулаченные и сосланные немцы с Поволжья, крымские татары и такие же, как Вика, репатрианты - так их тогда называли. Да еще приехавшие из областей чалдоны, как называли себя коренные жители Алтая. В основном это были люди низкого культурного уровня, не обре¬мененные щепетильностью и чувством морали - мелкие воришки, девицы свободных нравов и откровенные проститутки.

     Семья Асенковых жила в землянке общежития военного завода, на котором работала Вика с матерью. Жизнь протекала в повседневных трудностях и заботах. А трудно было не только физически, но и морально. Люди, окружавшие Асенковых, ничего не читали и ничем, кроме еды, не интересовались, по праздникам пропивая последние деньги. От серости и обыденности жизни Вику спасал ее внутренний мир. Несмотря на усталость, после десятичасового рабочего дня она много читала и вела дневник. Сперва это были только записи о их скудной жизни и проблемах, но постепенно в них вливались ее девичьи мечты, полные романтизма. Но порой реальность оказывалась сильнее. Криками и склоками она врыва¬лась в сказочный Викин мир, руша волшебные замки и заставляя ее вернуться к действительности.

     Постепенно записи о жизни окружавших их людей стали пре¬вращаться в незамысловатые рассказы. Иногда она читала их знакомым и они вместе смеялись незадачливости и примитивно¬сти героев.

     Несмотря на переезды дневники и тетради с ее первыми рассказами сохранились. Но когда, много лет спустя. Вике как-то слу¬чайно попала в руки одна из старых тетрадей и она прочла рассказ того далекого времени, он вызвал у нее не улыбку, а чувство го¬речи за пережитое.

     Вика была увлекающейся натурой и часто бывала в кого-то влюблена. Но ни одной из своих подруг она не доверяла сердеч¬ных тайн. Однако охотно принимала участие в разговорах о том, каким представляет себе своего суженого. В основном описания сводились к чисто внешним данным. Подруга например, мечтала о высоком, широкоплечем мужчине, за которым она чувствовала бы себя как за каменной стеной. Должно быть, это было следствием ее маленького роста!
 
     В Викином представлении, это должен был быть стройный, спортивного типа, красивый брюнет. Увы, никому из них тогда не приходило в голову назвать такие качества, как честность, порядочность, справедливость и т.д. Об этом начина¬ешь задумываться гораздо позже, после того как жизнь столкнет тебя с негодяем, лжецом или пройдохой. Однако ни фильмы, ни рассуждения не мешали Вике время от времени влюбляться в ре¬альных людей, совершенно не похожих на ее идеал.

     Первая большая любовь пришла к Вике в двадцать лет любовь не взаимная, а потому - несчастная. Предмет ее любви даже не подозревал о ее чувствах, хотя они и работали вместе. А у Вики было только одно желание - чаще видеть его рядом с собой. Но когда он подходил к ней, она цепенела и с трудом находила нужные слова, не смея взглянуть ему в глаза. Судьба оказалась зла. Как- то помявшись, он попросил Вику поговорить со своей подругой - сказать той, что он предлагает ей свою дружбу. Вика была просто сражена. Правда, подруга отказалась от этого предложения, но в отношениях Вики и Андрея ничего не изменилось.

     Всего за несколько месяцев до ухода в армию Андрей сошелся с женщиной старше его на несколько лет, но семья у них не сложилась. Когда он приехал в отпуск, жена призналась, что изменила ему, и была бита. Что было дальше, Вика не знала, но не перестава¬ла любить... Любовь эта продолжалась несколько лет, пока Вика с матерью наконец не уехали из мест ссылки. Но странное дело, любя горячо, и самоотверженно, она никогда не испытывала к Андрею физического влечения. Не мечтала принадлежать ему.

     К требованиям физиологии Вика относилась с предубеждением, хотя и не могла не признаться себе, что ощущает ее власть. Особенно тяжко было летними ночами, когда ее молодое тело трепетало и тосковало по ласке. Даже прикосновение собственной руки к груди или животу заставляло громче биться сердце. А днем, встретив взгляд любимых голубых глаз, она вновь робела, готовая провалиться сквозь землю от смущения. Физические и душевные чувства, близкие и естественные по своей природе, так никогда и не соединились в ее душе. Вика категорически не переносила мужских прикосновений. Несколько раз цеховые ребята пытались прижать ее в укромном месте, выражая таким способом свое внимание, но всякий раз, получая от нее увесистую оплеуху, отставали. В конце концов она прослыла недотрогой.

      Удивительным было и то, что мечтая о люб¬ви и только воображая несуществующего в природе человека, она испытывала большую радость, чем в присутствии любимого. Объ¬яснить это можно было, наверное, тем, что желая быть любимой, она почему-то не верила в такую возможность.

     Когда Асенковы смогли наконец вернуться из ссылки в родные края, Вике было уже двадцать семь. Началась новая жизнь, новая работа, новые сотрудники и друзья. Неизменным оставалось только одно — неистребимое желание любить и быть любимой. И любовь эта представлялась все такой же наивной, девичьей, не меняясь с возрастом.
      Ее подруга по Алтайскому краю к тому времени, будучи уже замужем и имевшая ребенка, писала ей: «Хватит мечтать, опустись на землю! Не пора ли тебе подумать о семье и детях?!» Вику это только смешило. Она не могла даже представить себя в роли жены и матери. С мамой, с которой они были настоящими друзьями, она не испытывала одиночества. Для нее вполне хватало их маленькой, дружной семьи. Да и за кого было выходить? Можно было подумать, что у нее нет отбоя от женихов! Правда, однажды, ей сделали предложение, но облик жениха не вписывался, ни в ка¬кие рамки ее представлений о муже.

      Правда, это был спокойный, слабохарактерный мужчина, из которых, как принято говорить, можно вить веревки, но мало того, что он не выговаривал трети алфавита, он практически, ничем не интересовался, не любил чи¬тать. Ей, девушке начитанной, увлеченной литературой, не только жить с таким человеком, но и общаться, было скучно. Даже не имея опыта общения с мужчинами. Вика была уверена, что он охотно подчинился бы ее воле. Но видеть у своих ног подобного челове¬ка, не представляло для нее никакого интереса. Что значили преданность и поклонение без ее собственной любви?!

      Мать жениха рассказала матери Вики о том, как одна девица с наклонностями аферистки, будучи беременной, пригласила Федора на праздники. Напоила его до беспамятства, а утром заявила ему, что они вместе спали. А спустя месяца два сообщила, что она беременна от него. Так как он ничего не смог вспомнить о той ночи, то не стал и от¬рицать. Он все рассказал своей - матери, на что та сказала, что раз уж так случилось, женись. Федя женился. Но когда через несколько месяцев «преждевременно» родился нормально выношенный ре¬бенок, понял, что обманут. Брак их длился всего несколько меся¬цев и на развод подала сама девица, добившись главного - Федору присудили платить алименты. Вике было жаль доверчивого, простоватого Федю, но и только...

     Одна из их новых приятельниц несколько раз пыталась зна¬комить Вику, но все это было невпопад, тем более что Вика не стремилась замуж, а к детям и вовсе не испытывала расположе¬ния. Но домашний уют любила и даже в ссылке из каких-то подручных материалов что-то мастерила, пытаясь украсить их убогое жилище.

     Шли годи. Вику называли уже по имени и отчеству - Виктория Андреевна. Работала она контролером ОТК. Была профгруппоргом и членом редколлегии стенной газеты, для которой писала фельетоны на тему цеховой жизни - то о лодырях, то о любителях спиртного. Но над ее душевным миром время, казалось, не имело власти.

     Она, по – прежнему, вела дневник, доверяя ему все такие же романтические и такие нереальные мечты о любви. Кроме того, она всю свою жизнь испытывала дефицит понимания. Еще одной ее мечтой было найти родственную душу, человека со сходными интересами и вкусами. Но, увы, та мечта оказалась еще менее реальной...

      Правда, какое-то время, еще там, в ссылке, у нее была близкая подруга Зина. Она тоже писала стихи, и они вместе ходили в литературный кружок. У девушек было много общих интересов, но обе они были своенравными и если желания их иногда не со¬впадали, ни одна из них не хотела уступить. Компромиссов они тоже не признавали. А кроме того, дружба их постоянно подвергалась испытаниям из-за Зининого эгоцентризма. Со всего участка, на котором они работали, Зина дружила только с Викой и почти по-мужски ревновала ее.

      Стоило Вике заговорить с кем-нибудь, а потом, не останавливаясь возле Зининого станка, пройти мимо, как Зина начинала дуться. А если это повторялось несколько раз, переставала с Викой разговаривать. Вика не могла понять при¬чины Зининого поведения, но из принципа никогда не пыталась выяснить этого. Потом они вновь мирились. Однако у Вики по¬степенно нарастало чувство отчуждения. И к тому времени, когда Асенковы собирались уезжать, в их отношениях появился холодок. Правда, около года они переписывались, но потом Зина почему- то перестала писать и их дружба осталась у Вики в памяти лишь как эпизод ее юности.

     Прошло еще несколько лет, но любовная жажда не только не уменьшалась, а скорее даже росла, иногда она приобретала такие формы, что становилась подобна наваждению. Вику охватывало трепетное волнение к несуществующему мужчине. Она представляла его взволнованное лицо с устремленными на нее влюбленными глазами и полураскрытыми в ожидании поцелуя губами. И ей страстно, до боли, хотелось прижаться к этим губам своими губами. Но хотя образ казался почти буквально осязаемым, все же, он был только фантомом, губы их никогда не встречались, вновь не реализованное чувство, вызывало щемящую боль, мечты ее никогда не имели счастливого конца. Все эти ощущения были настолько сильными, что мешали работе. Она сидела и грезила наяву, не замечая окружающего.

     У Виктории было несколько знакомых незамужних девушек ее возраста. Она была уверена, что и они мечтают о счастье и, быть может, о замужестве. Однако никогда не спрашивала их об этом. Ее всегда неприятно удивляли женщины, с бесстыдной откровен¬ностью рассказывающие о своих интимных отношениях с мужчинами. Да и разговоры о своих желаниях считала нескромными. Викторию всегда коробило, когда ее непосредственная начальница, тоже одинокая женщина, не то в шутку, не то всерьез,  вдруг иногда восклицала каким-то стонущим голосом: за-а-муж хо-чу!

     Когда Виктории было уже за тридцать, ее угораздило влюбиться в женатого человека. Трагедия была даже не в том, что он женат. Просто сама любовь была подобна тяжелой душевной болезни. Ви¬ка не раз слышала, что влюбленные летают, как на крыльях. Ничего подобного она не испытывала. Наоборот, она была подавлена этим чувством. Вика постоянно ощущала присутствие любимого, даже если его не было рядом.
     Он заслонил собою весь мир. Стоило ей закрыть вечером глаза, как перед ее мысленным взором возникало его лицо. Она замирала от звука его шагов, когда он подходил к дверям участка, на котором они работали. Ловила его взгляд, вслушивалась в его голос, казавшийся ей музыкой. Но хотя он, казалось, владел всеми ее чувствами, она так же как и в любви к Андрею, никогда не испытывала желания принадлежать ему. Она скорее согласилась бы стать его любовницей, чем женой.
     Дело в том, что он не был мужчиной ее мечты. Многое в нем не нравилось ей, а кое-что просто возмущало. Он был чужд ей, своим внутренним миром, и порой ей казалось, что она в равной степени как любит его, так и ненавидит.
 Невозможно объяснить, за что именно мы любим. Зачастую любят даже вопреки здравому смыслу. Иначе все любили бы только честных, добрых, самоотверженных и красивых. Но, как известно, очень часто хорошие, порядочные люди остаются невостребованными. Она никогда не думала о том, что было бы, если бы он обратил на нее внимание.
     Тут был какой-то, даже ей самой необъяснимый психологический барьер. Может быть, оттого, что она была обделена мужским вниманием и никогда не чувствовала себя настоящей женщиной. Не верила, что может быть обаятельной и привлекательной. Хотя Вика и восхищалась киногероями, которых играли Жерар Филипп и Жан Габен, в своих мечтах она видела каких-то ущербных мужчин. Слабых и духом и телом, ко¬торых она спасала, лечила и утешала. покорители женских сердец мужчины - супермены никогда не привлекали ее. Объяснений этому она не искала. Ей хотелось не столько принимать, сколько дарить свою нежность и любовь.

     Любовь к Павлу была долгой и мучительной, оставившей в памяти след, как от тяжелой болезни. Эта трагическая любовь породила уйму лирических, страстных и горестных стихотворений, посвященных виновнику ее душевных страданий. В одном сонете было такое четырех стишье :

                Я не признаюсь вам в любви,
                Томленье, грусти и печали.
                Об этом вам не надо знать,
                Но, если бы вы знали...

         Было и такое:

                Я тебя ненавижу
                За то, что люблю,
                Что умом проклинаю,
                А сердцем зову.

                Ты не лучше других,
                Но родней тебя нет.
                На тебе будто клином
                Сошелся весь свет.

                Ненавижу за то,
                Что в плену у тебя.
                Что страдаю и мучусь,
                Напрасно любя.

                Я не раз говорю:
                С ним прощусь навсегда,
                Только сердце стучит:
                Никогда, никогда...

     Несмотря на несчастливую безответную любовь и душевные переживания жизнь Виктории Андреевны не была ни серой, ни однообразной. Она часто бывала в театре, на концертах, в кино. Летом ездила с фотоаппаратом по живописным пригородам Ленинграда. И писала она больше чем когда - либо.  А потом рассылала по редакциям разных журналов свои рассказы и с нетер¬пением ждала ответов. Но, увы. Они были неутешительными. То рассказ не соответствовал профилю журнала, то был слишком велик, то недостаточно хорош. И что самое интересное, ни разу никто не предложил сократить или что-то изменить, чтобы затем опубликовать его. Просто это была удобная отговорка для отказа. А зачастую редакция вообще ничего не отвечала и рукописей не возвращала...

      Каждый отрицательный ответ, Виктория воспринимала как трагедию, удар, обиду. Она пыталась понять, были ли ее рассказы на самом деле плохими и непрофессиональными, или большую роль в оценке играли вкусы и пристрастия редакторов. Оценить же собственные произведения бесстрастно было трудно.

      Иногда от отчаяния, она готова была бросить занятие литературой и уж, во всяком случае, никогда больше никуда не посылать своих рассказов. Но проходило какое-то время и она вновь исписывала страницу за страницей. Потребность самовыражения была сильнее ее.

     Если не было времени заняться этим, поступающие откуда-то извне мысли не давали ей покоя, буквально пробиваясь наружу. Она даже проговаривала вслух целые фразы. Правда, садясь писать, чаще всего, кроме начала и конца, она полностью совершен¬но не представляла сюжета. Не знала, что будет происходить с ее героями, как они будут себя вести. Но стоило ей начать, как все следовало будто само собой. Только написав, она делала какие-то стилистические поправки.

     Как-то она дала почитать свои рассказы одному человеку. Не литератору, а врачу, у которого после смерти матери лечила нервы. Он мог судить о качестве рассказов только как читатель. Он сказал ей слова, которые были для нее откровением:
     — У вас очень разные рассказы, но все они об одиночестве.

      Наверное, это было естественно, что женщина, не знавшая вза¬имной любви, пишет об одиноких людях. Хотя, с другой стороны, почему бы ее героям не быть счастливыми? Тут был, видимо, еще один психологический барьер, который она не могла преодолеть. Ведь и в своих мечтах ее счастье никогда не было полным и безоблачным. Виктории казалось, что в жизни никогда нельзя быть уверенной в чувствах другого человека.

     Был у нее один рассказ о любви, которую она практически тоже выдумала.
В далеком сорок третьем, в немецком лагере, в одной комнате с Асенковыми, жила мать с двумя детьми - мальчиком и девочкой. Мальчик был очень привязан к Вике. Ему никогда ни с кем не было так интересно и весело, как с ней.

     Она была большой выдумщицей и хорошей рассказчицей. Знала много сказок и интересных историй. А кроме того вечно выдумывала какие-то необыкновенные игры. Ради того, чтобы пойти с ней куда-то, он готов был даже ослушаться свою мать.
 
     Толя был моложе Вики на два года. Ей тогда было четырнадцать, а ему двенадцать. К тому же и развитие ее было намного выше. Иногда его привязанность надоедала ей, и она убегала от него. А когда у Вики вдруг появилась подруга, она и вовсе перестала общаться с ним. Мальчика это очень огорчало и даже обижало. Однако ее это мало волно¬вало. Но позже, когда их семьи разъехались по разным лагерям и они расстались, привязанность Толи она вспоминала как любовь, в которую сама поверила.

      Когда же ей бывало особенно одиноко, она думала о том, что где-то живет человек, который ее любит. Об этом Вика никогда не рассказывала ни одной живой душе, так как была уверена, что ее никто не поймет.

      После возвращения их семьи из ссылки, она пыталась разыскать Анатолия, но не нашла. О дружбе с Толей она написала рассказ. Он был
 Написан, в форме писем одинокой женщины к другу юности, адреса которого она не знала. О том, что они были в ту пору детьми, Виктория не упоминала. Она вспоминала в своих письмах лагерную жизнь, их прогулки, разговоры. Рассказывала, как ездила в город, где Анатолий жил до войны. О том, как гуляла по осеннему парку и грустила оттого, что рядом нет его. ее верного друга.
    
     Все описываемые чувства, были чувствами самой Виктории, в действительности пережитые ею. Придуманным был только конец. Она написала, будто узнала от знакомой, что в конце войны, при последних залпах, Толя был убит. Она сожалела, что в тот момент ее не было рядом. Что она не могла закрыть ему глаза, не могла, в первый и последние раз, поцеловать его.

     Рассказ был написан с такой проникновенностью и правдивостью, что вызывал слезы не только у самой Виктории, когда она перечитывала его, но и у слушательниц. Так вот, у Виктории была просто фантастическая мечта, что если этот рассказ будет опубликован, его может прочесть Анатолий, который непременно найдет ее. Однако, из - за природной застенчивости, и нежелания раскрывать свою душу, сотням чужих людей, она так и не решилась никуда послать этот рассказ. Очень уж он был личным!

     Несколько лет тяжелой болезни матери и ее смерть были единственным отрезком времени, когда она не думала не только о любви, но и о самой себе. Для нее не существовало ничего, кроме проблем, связанных со здоровьем ее дорогой мамы.

     Оставшись одна, она испытала ничем не заполняемую пустоту. Некому было рассказать новости, поведать о своих проблемах, поделиться радостью, болью, сомнениями. С матерью они были по-настоящему близкими людьми, которые понимают друг друга с полуслова. Они были словно две половинки одного целого.

     Когда матери не стало, Виктория ощутила, будто ее жизнь физически, вполне реально, а не иносказательно, раскололась. В какой-то мере отвлечься от невеселых дум помогала работа. До пенсии оставалось еще два года. У Виктории были приятельницы и знакомьте, но в самые тяжелые для нее дни, они не догадывались навестить ее,  или хотя бы, лишний раз, позвонить и подбодрить, ограничиваясь радушными приглашениями «заходить». «Что я пойду к ним плакать?» — думала она и никуда не ходила.

     Заменить единственную, любимую маму было невозможно и Вика вновь инстинктивно пыталась найти родственную душу. Собственно говоря, она стремилась к этому всю свою жизнь. Но по¬сле смерти мамы, это стало ей необходимо более чем когда-либо. Виктория стала покупать газеты, публиковавшие объявления о знакомствах, не задумываясь о конечной цели. Это она поняла только потом, гораздо позже, что ни один мужчина, не станет зна¬комиться, только ради приятного общения.

     Знакомств было много. Мужчины разного уровня  образования и культуры. Но их инте¬ресы, были настолько ограниченны, что могли бы уместиться на анкете размером в трамвайный билет. Все сводилось к наличию у женщины собственной жилплощади и родственников, в частности детей, к которым могла перейти комната или квартира. И ни один из них не поинтересовался ее интересами. Что она любит читать, какие предпочитает фильмы, чем занимается в свободное время. Впрочем, никто не говорил и о своих интересах и тем более увлечениях. В лучшем случае кто-то читал исторические романы и интересовался политикой.

      Самое интересное, что в своих объявлениях они утверждали, что имеют всесторонние интересы. От разочарования, близкого к отчаянию, Виктория перешла к иронии. Особенно забавным казался ей «всесторонний» интерес бывшего военного, заключавшийся в том, что он мечтает поменять свою городскую квартиру на дом в деревне, завести кур, кроликов и заняться огородом.

     Выводы, сделанные ею, говорили явно не в пользу мужчин. Они стали представляться ей не только «слабой половиной человечества», как их нередко стали называть, но и как существами с одними физиологическими функциями. Интеллектуальные, ду¬ховно богатые мужчины существовали только в радиопередачах, на телевидении, да в ее мечтах.

     Виктории, человеку общительному, хотелось с кем-то об этом поговорить, быть может, посоветоваться. Она рассказала о своих сомнениях знакомой женщине, ее ровеснице, и посетовала на то, что почти все, с кем она знакомилась, с первой же встречи заводили разговор о сексе. Знакомая, женщина довольно свободных взглядов, сказала усмехнувшись:
       - Я никогда не относилась к мужчинам серьезно, воспринимая их как больших детей. А вы, если не хотите идти на близость, то зачем вообще с ними знакомиться?! Тогда уж лучше познакомьтесь с женщиной!
        - Ну... - начала Виктория, но так и не договорила. Ей было стыдно признаться, что не знавшей мужской ласки, ей хотелось хотя бы внимания. Чтобы о ней кто-то думал, скучал, звонил по телефону, заботился. Но знакомой, успевшей и побывать замужем и сменившей несколько любовников, этого было не понять.

     Случилось как-то так, что опять именно с этой знакомой Виктория заговорила о дружеских отношениях, которые до сего времени продолжали ее интересовать. Выслушав ее, знакомая вдруг оказала:
    - Знаете, моя дочь и то так по - детски не рассуждает. Вы на меня не обижайтесь, я имею ввиду это в лучшем смысле.

     Виктории стало стыдно за себя, и немного обидно, но она промолчала, не зная, что ответить. И только позже, оставшись одна разобралась в ситуации, поняв, насколько просто было объяснить свою детскость. Дочь ее знакомой, с кем-то несомненно дружила. Встречалась с ребятами. Была замужем, родила ребенка. Одним словом, прошла, если так можно сказать, весь цикл женской судьбы. А она, Виктория, несмотря на развитие взрослого человека, в то же время оставалась в стадии подростка, у которого все было только впереди. А пока что ей не оставалось ничего, кроме дружбы. Она как-то не думала, что от людей, проживших иную жизнь ,глупо было ожидать аналогичных чувств.

     После смерти матери, Виктории понадобилось целых два года, чтобы вновь обрасти душевное равновесие, и примириться со своим одиночеством. Постепенно новая жизнь входила в свое русло. Опять были поездки за город, выставки, кино и, конечно, литература. Кое- что печаталось в газетах, но пока это были лишь очерки и отрывки из воспоминаний о немецких лагерях и ссылке. А ей до отчаяния хотелось увидеть опубликованными свои рассказы.

     Она задумала, что если до шестидесяти лет ничего не добьется, то оставит надежду на известность. А такие мечты тоже были, но она никому не рассказывала. Дело в том, что по поводу желания стать известным высказываются различные мнения. Многие осуждают за это писателей, считая это почти пороком, во всяком случае, отрицательным свойством характера, чем-то вроде стяжательства. Другие оправдывают желание автора быть известным. Ведь в конце концов, человек пишет не только для своего удовольствия, если он вообще испытывает его в процессе творчества, но и для людей.

      Также нелепо обвинять актера, мечтающего об успехе у зрителей. Но даже после того, как Виктории исполнилось шестьдесят, надежды остались. Не зря же говорят, что надежда умирает последней. И верила она не только в то, что когда-нибудь увидит свою напечатанную книгу, но и в то, что рано или поздно встретит родственную душу.
     У Виктории была склонность к анализу. Она всегда пыталась «смотреть в корень». Докопаться до смысла, и причины любого явления. Понять, почему это произошло. Она анализировала по¬ступки не только других людей, но в первую очередь свои.
 
     Она всегда удивлялась тому, что пожилые и даже старые женщины пытаются вновь создать семью и сходятся с мужчинами, принимая их такими, какие они есть. Со всеми недостатками, а зачастую и пороками. Правда, не всегда из этого получается что-то хорошее. Конечно, у нее был совсем другой жизненный опыт, и она не могла взглянуть на ситуацию их глазами. В своих рассуждениях, она вдруг, пришла к мысли, что всю свою жизнь, жила не столь¬ко в реальном, сколько в вымышленном мире.

     Она выдумывала события и ситуации, часто пытаясь предвосхитить события, как бы планируя их. Думала - вот сейчас произойдет то-то или то- то. Человек скажет придуманную ею фразу. Очень часто она угадывала, но когда этого не происходило, раздражалась.
    
     Подобное наверно испытывает драматург, когда актеры заменяют его текст другими словами. А главное, она придумывала мужчин, наделяя их характерами, привычками и желаниями. И люди эти становились для нее, почти такими же живыми, как реально существую¬щие. И знакомясь, она подсознательно, пыталась втиснуть мужчин в созданные ею образы. Но поскольку ее фантомы были идеальны, никто в эти образы не вписывался. Естественно, что реалисты, не обладавшие ее фантазией, не могли понять этого. Наверное, и в самом деле, это могло показаться смешным...

     Как ни странно, именно после шестидесяти, определенных ею, как предельный возраст, стало что-то происходить. Сперва она попала в лито. Впоследствии Виктория Андреевна никак не могла вспомнить как это произошло. Ей позвонил какой-то незна¬комый мужчина, неизвестно от кого узнавший о ней, и пригласил приехать на семинар. Очень скоро она стала членом этого лито.

      Там она познакомилась с собратьями по перу. Потом ее рассказ и два стихотворения опубликовали в журнале, основанном при этом объединении. Еще через некоторое время, вышел небольшой сборник стихотворений, изданный на деньги каким-то пи¬шущим предпринимателем, в котором были напечатаны четыре стихотворения Виктории. Правда, тираж был небольшой, да и гонораров не платили. И все же это было уже кое - что. Какое-то движение вперед.

     Собственно говоря, на семинары это не было похоже. Авторы просто читали свои стихи, и никто их не обсуждал. А после этого два, а то и три поэта, занимавшиеся еще и музыкой, играли на гитаре, а кое-кто и пел.
Однажды Виктория сделала такую запись в дневнике:

     «Пришло время, когда я должна была бы считать себя счастливой, так как чего-то все-таки достигла. Печатаются мои рассказы, правда, не так часто, как того бы хотелось. Получила журнал с напечатанным рассказом, сердце радостно застучало - счаст¬лива! А прошла пара дней, и счастье превратилось в простое удовлетворение...»

     То, что Виктория Андреевна написала не просто «я счастлива», а «я должна была бы считать себя счастливой» говорило о том, что она была не совсем довольна тем, что имела. Не было, видимо, и удовлетворения. Она, как всегда, ждала еще чего-то.

     Виктория Андреевна уже давно не покупала газет с объявлени¬ями о знакомствах. Но однажды, получив газету, где был опубликован ее рассказ, она увидела на последней странице несколько объявлений. Равнодушно пробежав взглядом текст, она невольно остановилась не последних строках: «Совсем одинокий мужчина, 58 лет, нуждается в моральной поддержке и взаимопонимании. Хочет познакомиться с доброй, чуткой женщиной не моложе 60 лет».

     «Любят эти мужчины плакаться!», - подумала она с раздражением и, убрав газету, в книжный шкаф, казалось, забыла о заметке. Но через некоторое время,  стала вспоминать какую-то странность, на которую она не обратила внимания. Вроде ее что-то задело, но что именно?

     Вновь вытащив газету, перечитала объявление: «Мужчина 58 лет... моральной поддержки», а, вот: «.. .познакомиться с женщиной не   моложе 60 лет». Для того чтобы понять причину подобного условия, не надо было быть семи пядей во лбу. Ей же в этом объявлении почуди¬лось что-то очень знакомое и даже близкое, словно пришедшее из ее фантазий. По этому поводу в дневнике появилась такая запись:

«Только что звонила по объявлению в газете абоненту № 234, под условным именем „Нарцисс”. Разговор был приблизительно следующий: я спросила, можно ли мне поговорить с Нарциссом? - Цветочное имя, по отношению к пожилому мужчине казалось мне насмешкой. Мне ответил приятный, но какой-то уж слишком тихий мужской голос:
     -Я вас слушаю.
    - Как мне вас называть? - поинтересовалась я.
    -Эльдар .
    - А по отчеству?
    - Называйте меня просто по имени, - попросил он.
   - Я не привыкла называть по имени взрослых, и тем более незнакомых людей.
     -В таком случае, называйте меня Эльдар Александрович.
    - Прямо как Рязанова, - усмехнулась я.
    - Да, - ответил он односложно.
    - Я прочла в газете ваше объявление. Вы работаете?
    - Нет, я инвалид второй группы.
     - Завтра вы свободны?
    - Я всегда свободен!
     -В таком случае, — сказала я, - приезжайте ко мне около двух. Запишите адрес.
    - Но... может быть... нам сначала надо поговорить и кое-что выяснить? - нерешительно проговорил он.
     -О ваших проблемах можно догадаться по объявлению. А разговаривать мы будем при встрече. Приедете?
    - Конечно! - с готовностью ответил он. Немного помолчав, добавил:          -Спасибо вам.   
- Пока еще не за что. Жду! - Я хотела уже повесить трубку, но спохватившись ,назвала свое имя».

     Обычно при общении с мужчинами, Виктория всегда ощущала не¬кую скованность. Но, когда она знакомилась по объявлениям, почему-то инициатива всегда оказывалась в ее руках. Она задавала вопросы, направляя разговор в нужное русло. Создавала определенную обстановку для общения, мужчины же, как ни странно держались пассивно.

     «К тому времени, когда должен был появиться незнакомец, у меня вкусно пахло горячими пирогами. Ровно в два раздался звонок. Открыв двери и увидев своего гостя, я не то удивилась, не то испугалась. И его лицо, и весь облик показался мне до боли знакомым и даже родным. Казалось, что я вот-вот вспомню, кто он, но, в то же время, я хорошо знала, что мы никогда не были знакомы. И тут вдруг поняла, что он был воплощением моей мечты!

     От этой мысли, захватило дух. Эльдар был сухощав, если не сказать худ. Высок. С нервным смугловатым лицом, на котором светились большие серые глаза, обрамленные длинными ресницами. Его взгляд выражал одновременно грусть, надежду и ожидание.
       -Я знал, что мы непременно когда-нибудь встретимся! - вос¬кликнул он.
И тут произошло нечто совершенно непредвиденное - мы оба одновременно устремились друг к другу и обнялись. Когда мы разняли своя объятия, он был смущен больше чем я.
      -Я так давно ждал этой встречи, - проговорил Эльдар, как бы извиняясь за свой порыв. - Мне почему-то кажется, что когда-то я был с вами знаком...
 «Ну вот, и он о том же...» - подумала я. - Наверное мы были с вами знакомы в прошлой жизни, - сделала я предположение. - Я не знаю, существует ли на самом деле переселение душ, но мне всегда хотелось в это верить.
Из портфеля, с которым пришел Эльдар Александрович, он до¬стал коробку шоколадных конфет.
     - Вот. Вы, наверное, как всякая женщина, любите сладкое, - сказал он. - Ой, как у вас уютно! - воскликнул он, разглядывая стены. - Это все ваша работа?
Я кивнула.
     - А это кто, ваши родные? - спросил он, останавливаясь про¬тив двух портретов.
Я опять кивнула.
     - Садитесь и расскажите немного о себе,  - попросила я.
      -Рассказывать-то, собственно говоря, нечего, - ответил он садясь. - Родился в Ленинграде. Отец погиб на войне. Мама умерла с голоду. А меня ранило и... изуродовало на всю жизнь, - с неко¬торым смущением проговорил Эльдар.

     Так - как никаких внешних дефектов у него не было, я утвердилась в мнении о его недуге, из-за которого он не хотел знакомиться с молодой женщиной. Я спросила:
     - Ну, а что было дальше? С кем вы остались?
    - С маминой сестрой. Она была доброй и заботливой женщиной, но малоразговорчивой и даже суровой. Никогда ласкового слова не скажет, не приласкает... Мама была не такая... Они с тетей сводными сестрами были, от разных отцов. И по характеру разные... Она меня и вырастила. Пять лет назад она умерла и я остался совсем один... никем невостребованный... - добавил он грустно. Взглянув на меня, Эльдар отвел глаза, словно боясь услышать от меня вопрос, на который ему не хотелось отвечать. Я не спросила.

     Говорил он, казалось бы, спокойно, но по тому, как он нервно вертел в руках маленький прозрачный кубик и как дрожали его пальцы, видно было, что он волнуется.
    - Кто вы по профессии? — продолжила я свой допрос.
   - Картограф. Мечтал стать геологом, но из-за своего хилого здоровья не смог...
    - А для души есть что-нибудь?
    - Гитара.
    - Выступали когда-нибудь?
    - Ну что вы! Я же дикарь!
    - Я еще не знаю вас, но мне кажется, что вы не дикарь, а про¬сто закомплексованы.
    - Наверное, вы правы... Ну вот и вся моя биография, — проговорил он со смущением, словно был виноват в собственной судьбе.
Глядя на него, я подумала: „А говорят, что мужчины разучи¬лись смущаться и что среди них нет застенчивых!”
    - А теперь вы о себе расскажите, - попросил он.
    - Если рассказывать подробно, то получится очень длинная ис¬тория. А если коротко, то родилась, как и вы в Ленинграде. Перед войной жили в Павловске. Попали в оккупацию. Отец умер с голо¬ду. Потом было три с половиной года немецких лагерей и одиннад¬цать лет ссылки. В пятьдесят шестом вернулись в Ленинградскую область. Училась рисовать. Кончила курсы фотографии. Сменила несколько профессий. А еще всю жизнь писала...
    - И сейчас пишете? - почему-то удивился он. - Стихи?
    -В молодости писала стихи, а теперь пишу только прозу. Есть фантастические рассказы. Но как считает одна моя знакомая, мое призвание - психологический рассказ.
    - Печатают?
    - Не часто, но печатают.
    -Вы мне почитаете?
    - А вам это действительно интересно?
    - Конечно, — торопливо воскликнул он.
    - Хорошо, так и быть, почитаю. А сейчас давайте чай пить.

     Когда я поставила на стол тарелку с пирожками, Эльдар вос¬кликнул совсем по-детски:
    - Ой как вкусно пахнет!

     Меня это очень умилило. Захотелось даже потрепать его по во¬лосам, но я, как всегда, сдержалась.
    - Вы удивительная женщина! - сказал Эльдар, глядя с вожде¬лением на пирожок, который держал в руке, собираясь откусить.
    - Я всегда знала, что путь к сердцу мужчины лежит через его желудок!, - проговорила я с деланным огорчением.
    -Пирожки действительно хорошие, но я имел ввиду не это, а вашу необыкновенную судьбу и ваши таланты, - проговорил он, взглянув на меня своими необыкновенными глазами.

     Когда-то давно, много лет назад, в угоду моде, мною был написан рассказ о роботе, превратившемся в человека. И теперь мне вдруг показалось, что передо мной сидит милый моему сердцу Роб¬би. Именно таким я представляла себе его глаза, взгляд. Оторвав¬шись от этих мыслей, я сказала:
    - Ну что вы! Ничего необыкновенного в моей судьбе нет. Такие судьбы достались сотням и тысячам людей...
    -Трудно было в лагерях и ссылке?
    -Да, но об этом я не хочу сейчас рассказывать, - ответила я. - Когда-нибудь, если у вас будет желание, я почитаю вам свои воспоминания.
    - А что-нибудь другое вы можете сейчас почитать?
Я кивнула.
Не задумываясь, достала „Неотосланные письма” - рассказ об Анатолии.
    - Странно, - проговорил Эльдар в задумчивости. -Вообще-то я человек неразговорчивый и стеснительный, особенно с женщинами, а у вас чувствую себя так, словно мы знакомы с вами много лет!
    - Наверное, это оттого, что совпадают наши биополя. Говорят, что это имеет большое значение, - заметила я, - А, может быть, у нас с вами просто родственные души.
    - Правда?! - радостно воскликнул он.

     Не знавшая взаимной любви, я, как никто другой, понимала душевное состояние Эльдара. Я была уверена, что ему хорошо знакомы сердечные переживания, ревность и отчаяние.
   
- „Не отосланные письма”, - прочла я заглавие и вскинула глаза на Эльдара. Он смотрел на меня с таким вниманием, словно ждал какого-то чуда. Поначалу я волновалась, то и дело спотыкаясь, но потом, словно забыв о присутствии Эльдара, успокоилась. Дочи¬тав страницу, я перевернула ее и вновь посмотрела на своего го¬стя. Его лицо выражало интерес и почти болезненное ожидание, словно дело шло о его собственной судьбе.
Читая, я пыталась вложить в свою интонацию все чувства и пе¬реживания героини. Видимо, мне это удалось. Когда я в очередной раз посмотрела на Эльдара, он спросил с участием:
    -Это не выдуманный рассказ, правда?
    - Практически, да.
    - Что вы имеете ввиду под словом „практически”?
    -Как и в любом литературном произведении, здесь присутству¬ет авторский домысел. Но история действительно не придуманная. Только письма не были написаны...
    -Это о вас? - догадался он.
     Я кивнула, не поднимая глаз. Мне стало вдруг неловко от того, что я, пусть только в рассказе, так разоткровенничалась.

     Всякий раз, когда я вскидывала глаза, чтобы проверить реакцию своего слушателя, я встречалась с его напряженным, почти страдальческим взглядом, от которого у меня невольно прерывался голос. Привыкшая анализировать свои чувства, я пыталась понять, что именно чувствует он. Жалость или участие? И хотя мое сердце сжималось, мне хотелось вновь и вновь смотреть в эти глаза. А еще, совсем некстати, я подумала о том, что если бы какая-нибудь девчонка узнала, что испытываю сейчас я, шестидесятилетняя жен¬щина, то, наверное, посмеялась бы надо мной.

     Дочитав, я замолчала и какое-то время сидела, не поднимая го¬ловы, забыв о присутствии Эльдара.
    - Вы с ним так и не встретились? - тихо спросил он.

Я медленно покачала головой. С удивлением я думала о том, почему выбрала именно этот рассказ о любви для чтения незнакомому мужчине?
    - Прочтите еще что-нибудь, - попросил он и добавил: - о любви.

      Его просьба удивила меня. Она показалась мне неестественной
для мужчины его лет.

Когда я закончила читать второй рассказ, Эльдар спросил:
    - Все ваши рассказы кончаются так грустно?
    - В основном, да.
    - Расскажите мне о своей любви, — вдруг попросил он.
Я удивилась:
    - Вам это в самом деле интересно?
    -Да. Я уверен, что в вашей жизни непременно была большая, романтическая любовь.

На мгновение задумавшись, я сказала:
    - Большая, да. Но можно ли назвать ее романтической, не знаю... Тряхнув головой, чтобы сбросить набежавшую грусть, я проговорила с усмешкой:
    - Вообще-то я была увлекающейся натурой и всегда была в кого-то влюблена...
    - Знакомились?
    - Нет, страдала издали, - усмехнулась я.
     -А потом?
    - Потом это увлечение проходило, и я влюблялась в кого-то другого...
    -Это обидно, когда тебя не замечают, - не то спросил, не то сказал утвердительно Эльдар.

      Я промолчала. Потом, словно встрепенувшись, воскликнула с напускной веселостью:
    - А потом я до беспамятства влюбилась в непутевого мальчишку! Да, да, чего удивляетесь, в мальчишку!
    - Ну, и? - Эльдар смотрел на меня, не спуская глаз.
Я тяжело вздохнула:
    - Если это и была любовь, то не радостная, от которой хочется петь, а болезненная, томительная. Несмотря на то, что я превосходила его и по развитию, и по образованию, была начитана, в его присутствии я теряла дар речи. Подойдет он ко мне и все будто туманом заволокет... И слов нет, и дышать нечем...
    - А что он?
Я пожала плечами:
    - Да ничего. Он ни о чем не догадывался... - я замолчала.

     Из задумчивости меня вывел голос Эльдара:
    - И? Это все, что было в вашей жизни?
    -Нет. Через несколько лет я влюбилась в женатого человека. - Словно рассуждая сама с собой, я проговорила: - Странно, но я совершенно не ревновала его к жене. Наоборот, она мне очень нравилась. Но сама любовь была подобна тяжелой болезни или наваждению. Просыпаешься, чтобы видеть его, и засыпаешь с его именем на устах. А ведь этот человек не был идеалом. Он обладал многими недостатками и даже пороками. Все это я знала, осуждала его и продолжала любить...
    - И вы, конечно, не признались ему?
    - Естественно! Я никогда не могла бы до этого унизиться.
    - Неужели он так ни о чем и не догадывался?
    -Конечно, нет. Я ведь никак не проявляла своих чувств. Наоборот, я страшно боялась, что он может заметить мои влюбленные взгляды.

     Задумавшись, Эльдар молчал. Потом он сказал:
    - Жаль, что у вас нет гитары, я бы вам какой - нибудь романс исполнил.
    - Гитара - то у меня как раз есть, но она, наверное, расстроена, так как я давно не играла на ней.
    - Вы тоже играете на гитаре? - обрадовано воскликнул Эльдар.
    - Собственно говоря, игрой это даже нельзя назвать. Так, аккомпанемент... да и певческого голоса у меня нет...

     Весь облик Эльдара, говорил о его неуверенности в себе. Но, взяв в руки гитару, он преобразился. Немного поколдовав над колками, он запел негромким, но очень приятным, мелодичным голосом:
               
    Лишь только вечер опустится синий...

     Это был мой любимый романс, и я стала потихоньку подпевать! Мы пели в унисон и голоса наши сливались и звучали, как один. Это вызывало у меня радость и почти неизведанное наслаждение. Так, словно не только голоса, но и души слились воедино.

     Потом мы пели „Калитку” и „Вишневую шаль”.

     Прощаясь, Эльдар выглядел взволнованным.
    - Я вам очень благодарен, - сказал он и, наклоняясь, поцеловал мне руку. - Мы еще увидимся?

     Я кивнула:
    -Конечно.

     Эльдар улыбнулся; но его глаза по-прежнему выражали безыс¬ходную тоску. И у меня опять сжалось сердце и перехватило дыхание. Но мне почему-то хотелось вновь и вновь испытывать эту боль. Я зна¬ла любовь, знала чувство жалости, но то, что я ощущала сейчас, было для меня впервые, внове. Такого я еще никогда не испытывала.

     Однажды я где-то прочла о том, что любовь бывает такой сильной, что становится болью. У меня же было наоборот - боль доставляла мне наслаждение».
Следующая запись в дневнике была сделана через неделю, десятого мая.
«Пронзительно свистнув, электричка тронулась с места и, громко постукивая колесами на стыках рельсов, быстро умчалась вдаль. Вышедшие на платформу пассажиры тоже словно растаяли, и мы с Эльдаром остались вдвоем. Перейдя через линию, я уверенно направилась к знакомой дороге. Какое-то время мы шли вдоль дощатого забора, затем повернули в сторону леса. Справа остались сельские дома, откуда приятно несло дымком и еще каким-то за¬пахом, свойственным только загородным жилищам. Что-то такое уютное, полузабытое...

     За небольшим мосточком, перекинутым через узкую, но очень бурливую речушку, дорога круто поворачивала влево. В лесу ду¬шисто пахло нагретой солнцем хвоей и молодой, распускающейся листвою. В ветвях весело щебетали птицы.

     Остановившись, Эльдар запрокинул голову, устремив взгляд ввысь, к верхушкам деревьев.
    -Хорошо-то как! - воскликнул он, глубоко вздыхая и блаженно щурясь. Я посмотрела на него с ласковой улыбкой.
    - Знаете, я практически всю жизнь прожил в центре города и гулял только в городских садах и парках. Очень редко бывал в Пав¬ловске или в Пушкине. Там, конечно, хорошо, но вот такого ощу¬щения свободы и раскованности я еще никогда не испытывал!
    - А я здесь часто бываю, - сказала я.
    - С кем? - спросил он, но тут же спохватился: - простите, вы¬рвалось.
    - Ни с кем. Одна.
    - Одна? - удивился Эльдар. — И не боитесь?
    - Если никого не встречаю, то не боюсь, - ответила я усмехаясь.

     Я люблю эти места и с удовольствием бываю здесь, но на этот
раз я была занята тем, что наблюдала за своим спутником, кото¬рый радовался, как ребенок.
     Мы перешли через шоссейную дорогу, и лиственные деревья, почти полностью уступили место стройные соснам. Поднявшись на небольшую возвышенность, мы оказались перед довольно глубоким оврагом, через который был перекинут висячий на тросах мост. При каждом шаге, он раскачивался из стороны в сторону и поскрипывал.
    - Дайте мне руку, тут жердь сломана, - сказал Эльдар, шед¬ший впереди.
    -Идите, идите, я сама! - успокоила я его, смеясь. Его внимание было приятно и в то же время смешило, ведь я всю свою жизнь шагала по колдобинам и канавам без посторонней помощи.
    -Дайте руку, - строго повторил Эльдар, - а то я не пойду даль¬ше! Почему вы смеетесь? - с недоумением спросил он.
    - Смеюсь потому, что меня с самого детства никто не водил за руку.
    - Меня тоже, - сказал Эльдар, стоя с протянутой рукой.

     Все еще улыбаясь, я протянула ему обе руки и, шагнув вперед, вдруг оказалась в его объятиях, лицом к лицу. Он прижал меня к своей груди, но, взглянув мне в глаза, тут же выпустил. По всей вероятности у меня был сердитый взгляд. А я, как это делала и в двадцать, и в тридцать лет, поспешно оттолкнула его и почти бегом поднялась на новую горку. Эльдар был мне симпатичен, но по¬чему же, тогда я вновь испытала неприятие от его прикосновения?! В голову пришла мысль, уже не раз посещавшая меня, что в моих генах заложен какой-то дефект.
    -Смотрите, а вот и озеро! - воскликнула я с деланной веселостью.
    -Озеро? Где? - удивился он.

     Лесное озеро, к которому мы спустились по узенькой тропинке, было немного мрачноватым, так как от торфа вода была зеленова¬то-коричневого цвета. Но среди высоких сосен и елей выглядело очень живописно.

     Остановившись, Эльдар залюбовался открывшимся видом. Немного помолчав, он проговорил точно в раздумье:
    - Я много думал о счастье и пытался подставить себе, каким оно может быть. Мне все какие-то шекспировские страсти мерещились. А оно, оказывается, может быть таким простым, неза¬мысловатым и доступным даже для меня.

     Я была уверена, что он говорит о настоящем времени и все же спросила:
    - Ну и какое же оно ?
    - А вы не догадались?

     Я промолчала, хитро улыбаясь. По крайней мере, мне так каза¬лось. Я никогда не умела ни хитрить, ни кокетничать.
    - Это ваше присутствие на фоне озера, - сказал он, значительно глядя на меня.
     Я всегда верила, что признание, если и не сделает меня счастливой то, по крайней мере, доставит радость или чувство удовлет¬ворения, но, увы. Вместо этого я вновь ощутила щемящее, почти болезненное чувство жалости и непонятной тоски.
    -Это хорошо, что для счастья вам надо так мало. Но не обманы¬ваете ли вы себя, принимая желаемое за действительное? Ведь вы практически не знаете меня, а по характеру я своенравна, упряма и категорична. Если я чего-то не хочу, то никогда не делаю этого в угоду другим.

     Все это, я говорила не столько для него, сколько для себя, пы¬таясь защититься от соблазна поверить в его чувства.
     -Я готов ради ласкового слова мириться со всеми вашими не¬достатками. В которые я не очень-то и верю, - добавил он.
    - Не слишком ли это дорогая цена?! - воскликнула я.
    -Для меня, нет, потому что за всю мою долгую жизнь ни одна женщина, кроме матери, не называла меня „дорогим”, „родным” или „желанным”. Я никогда, никому не был нужен!

     Мне хотелось воскликнуть, что я не хуже его знаю, что такое одиночество, тоска и отчаяние, но я не сделала этого, потому что мне было стыдно признаться в этом. А мысль, что мужчина ста¬нет сочувствовать мне и жалеть, была невыносима.

     Я посмотрела на Эльдара. Его лицо было каким-то особенно грустным. Первый раз в жизни, не взвешивая своих слов и не оценивая действий, я дотронулась до его руки, сказав полушепотом „бедный Эдик!”, и поцеловала его в щеку.»

     Следующая запись была сделана через месяц.
«Элл бывает у меня почти каждый день и всюду сопровождает меня, даже в магазин, хотя я и протестую. Другая женщина на моем месте была бы рада, что кто-то берет на себя ее заботы, но я, когда он выхватывает из моих рук полную сумку, испытываю неловкость.

    "Пишу, постоянно ощущая присутствие некоей молодой женщины, которая, стоя у меня за спиной, читает мои записи, выражая свое мнение то усмешкой, то откровенным смехом или пренебрежительным хмыканьем. Одна моя знакомая уверяет, что ей совершенно безразлично, что о ней думают или говорят посторонние люда. Ей можно только позавидовать.

      Меня непонимание просто травмирует, и я готова разбиться в лепешку, чтобы меня поняли. Наверное, замужней и особенно молодой женщине, действительно, трудно поверить, что шестидесятилетняя женщина, может испытывать подобные описываемые мной чувства, может еще желать любить, и быть любимой, но это так. Неудовлетворенные чувства не стареют...

     Часто по вечерам мы поем с Эльдаром под гитару старинные романсы. А иногда он поет один, и это звучит так, словно и слова и музыка предназначаются только мне - желанной и любимой... Сколько раз я мечтала о таких вот вечерах вдвоем с душевно близким человеком. Можно сказать, что это было пределом моих меч¬таний. Но оттого, что я немолода и не могу быть привлекательной, я не очень верю в то, что Эльдар увлечен мною.

     Человек так уж устроен, что не может жить без любви и привязанности, без со¬чувствия и ласки. Без того, чтобы быть кому-то нужным. И если в его жизни ничего этого нет, он чувствует себя ущербным. И Эльдар, возможно, не давая себе в этом отчета, стремился к тому, чего ему так недоставало. Но это только самообман, игра, и я должна была решить включаться в нее или нет. Соблазн был велик, но я настолько привыкла быть сдержанной и рассудительной, что изме¬ниться уже не могу. А потому остаюсь нейтральной, не противясь его игре, но и не принимая в ней участия».

     Спустя две недели в дневнике следующая запись:
     «Мы очень сблизились с Эльдаром, и между нами возникло та¬кое взаимопонимание, какое бывает между людьми, прожившими вместе не один год. И тем не менее, в его взгляде по-прежнему неу¬веренность, а порой нечто похожее на страх. Особенно, когда я вне¬запно обращаюсь к нему. Однажды, не удержавшись, я спросила:
    - Почему вы смотрите на меня с таким страхом, словно ждете, что я скажу вам что-то неприятное?
    -Мне все время кажется, что однажды вы скажете, что больше не хотите меня видеть, и прогоните.
    -Странно, - удивилась я. — Разве вы не верите в мое хорошее отношение к вам? Или я кажусь вам неискренней?
    - Нет, что вы! Это я так говорю потому, что в этой жизни мне не положено счастья, даже вот такого, маленького, ненастоящего...
    - Ну, почему же... - начала я, но он перебил меня:
    - Да нет, не спорьте. Кому что на роду написано... У одного все - и родители живы и родственники, жена, дети, внуки. А у другого ни¬чего, одни мечты и желания... Только думать, хотеть и не сметь...

     У меня тоже уже не было родителей и я никогда не была ни женой, ни матерью. Не знала я и взаимной любви, но мне никогда не было себя так жаль, как Эльдара. У него было такое несчастное, страдальческое лицо, что мое сердце сжималось от тоски. Я готова была крепко, до боли, прижать его к своей груди, приласкать, утешить. Но я не могла сделать этого так же, как не могла, ни в двадцать, ни в тридцать лет. И язык мой, непривычный к ласковым словам, которых я никогда никому не говорила, не мог произнести ни одного слова. Так мы и стояли, глядя друг на друга, пока я не отвернулась, чтобы скрыть набежавшие слезы. Никогда не думала, что смогу еще испытать такое сильное чувство!»

      Новая запись от четырнадцатого июня:
«Элл стал совсем домашним, и почти не смущается, а мне, почемуто доставляет удовольствие видеть его смущение. В такие мо¬менты он кажется мне трогательным и беззащитным, как ребенок. И я всякий раз, с трудом сдерживая себя, чтобы не погладить его по голове, думаю, что ему бы это понравилось, так как он все время стремится к большей близости. Я говорю не о постели - это ему заказано, я о простой ласке, которая может быть между престарелыми людьми.

      Порой он, словно невзначай, касается моего плеча или руки. Меня это почему-то смешит, но я не подаю вида, что заметила его поползновения. Мне трудно представить, как развива¬лись бы мои сексуальные отношения, если бы я вышла замуж, или была с кем-то близка. Возможно, от того, что таких отношений не было, у меня развились патологические нарушения и рефлексы - я смолоду совершенно не выносила мужских прикосновений, даже касания плечами с рядом сидящим. Я уж не говорю о тех муж¬чинах, с которыми я знакомилась по объявлениям.

     В первый же день знакомства, они принимались обниматься и целоваться, а я, вырываясь, отворачивала свое лицо, боясь поцелуя в губы. И мне неприятно было ощущение близости чужого тела, чужих губ. Возможно, что дело вовсе не в моих комплексах, а в том, что мужчина, обнимающий меня, должен был быть любимым и желанным».

     Июльская запись без числа:
«Как-то, когда мы сидели на вершине холма, Эдьдар, устремив свой взгляд в голубеющую даль, сказал:
    - Знаете, что я подразумеваю под понятием „счастье”? Это ког¬да человек доволен тем, что у него есть и не хочет большего. Вы согласны со мной?
    - Наверное, вы правы, - в раздумье проговорила я. - Но мой отец говорил, что пока человек жив, он всегда должен чего-то хотеть.
    - И вы всегда чего-то хотите? - спросил Эльдар и добавил: - я имею ввиду не хлеб насущный.
    - Конечно.
    - Чего же? - в глазах Эльдара появилась настороженность.
    - В основном чего-то невозможного, - я усмехнулась. - А если серьезно, то чтобы чаще печатали мои рассказы.
    - Для вас это имеет такое большое значение?
    - Да, потому что это смысл моей жизни! То, ради чего я живу!
    - А если вас не будут печатать?
    - Это ничего не изменит, так как творчество неотъемлемая часть меня самой.
    - А я? - Эльдар даже привстал на локте.
    - Что - вы?
    -Я для вас ничего не значу?
    -Ну, почему же. Значите. И даже много.
    -Но заменить ваше творчество я не могу?
    -Конечно, нет. Вы - это вы... Но я и не собираюсь выбирать между вами и литературой, - проговорила я веско, почти жестко. И хотя в том, что я сказала не было ничего обидного для Эльдара, на душе у меня стало муторно от своей категоричности и резкого тона. И я сама себе, показалась надменной и вздорной. Я думала о том, что всю свою жизнь, всем своим видом, старалась показать окружающим, которым до меня и дела-то не было, что я ни в ком не нуж¬даюсь. Что я вот такая гордая, и независимая, а я всегда боялась, что могу, кому-то показаться несчастной и меня станут жалеть. У каждого одинокого человека, даже если он не признается в этом самому себе, всегда ущемлено самолюбие. Когда выбирают кого-то другого, а не тебя, невольно возникает вопрос: разве я хуже его или ее?

     Я сидела, обхватив руками колени и прижав к ним подбородок. Наверное, мое лицо выглядело таким удрученным, что Эльдар озабоченно спросил:
    - Это я вас расстроил?
    -Нет, дело во мне самой.
    - Что-то не так?
    - Все „не так”!
    - Да вот поняла вдруг, что я всю жизнь в чужой роли выступала.
    -Были неискренни? Что-то не верится, - проговорил он садясь.
    - В чем, в чем, а уж в неискренности обвинить меня нельзя! А от людей просто старалась скрыть свою боль и отчаяние.-
    -Мне это знакомо... — кивнул он.
    -Я даже не знаю, какая я на самом деле...

     Вдруг устыдившись своей откровенности, я сказала со смущением и досадой на себя:
    -Мне не надо было этого говорить! - вдруг дотронувшись кончиками пальцев до его щеки, не свойственным мне ласковым голосом, которым я говорила только с животными, добавила: - Но я доверилась вам, Элл...

     Он поймал мою руку и, прижал ее губам, опять не решаясь на большее.

     Я смотрела ему в лицо, ставшее для меня таким знакомым и удивительно близким, но вместо радости почему-то испытывала щемящую грусть, граничащую с болью. В его глазах тоже не было радости. Но почему, почему так ноет сердце? Ведь мы нашли друг друга среди тысяч посторонних, незнакомых и ненужных».

     Через несколько дней Виктория Андреевна писала:
     «Мы опять были с Эллом в Кавголово. С утра было довольно прохладно и мы поднялись на гору. А днем вдруг стало так жарко, что мы, почти так и не погуляв, спрятались в тени березы. Обма¬хиваясь веткой, Элл спросил:
    - Вы не против, если я сниму рубашку? Очень уж жарко.

     Получив мое согласие, он растянулся на одеяле, закинув за голову руки. Я села рядом, по привычке обхватив колени.

     Посмотрев на выпиравшие у Элла ребра, я сказала:
    - Какой вы худенький... и бессознательно погладила его по груди. Он поймал мою руку и прижал ее. Я попыталась вырвать ее, но тщетно. И тогда я стала ласково гладить его грудь. Я думала о том, что в течение всей своей жизни, я никогда не ласкала никого, кроме кошек и собак. Не помню, чтобы я погладила по голове хотя бы какого-нибудь ребенка.

     Ощущение, что под твоими пальцами вздрагивает то напрягаясь, то ослабевая живое теплое тело муж¬чины, было удивительно приятным. Нравилось мне и то, что он не пытается обнять меня, а только принимает мои ласки. Не знаю, чем бы все это закончилось, но нас спугнула гроза, от которой мы вынуждены были спасаться бегством».

     Осенью возобновились заседания в лито, и жизнь закружила и понесла Викторию Андреевну по другому руслу. У нее появились новые знакомые и она долго не делала никаких записей, но однажды записала:

     «Элл ревнует меня ко всему лито. Напросился со мною на со¬брание. Увидев, торчащего возле меня, Ника - это наш новый член лито — приревновал. Это не хорошо, но его ревность доставляет мне удовольствие, я как бы, утверждаюсь, ощущая свою значимость».

     После этих слов, несколько строчек были тщательно зачеркнуты.А за ними была еще одна, последняя запись:

     «Как-то перед приходом Элла ко мне зашел по какому-то делу Ник. Я так и не поняла, что ему было нужно. Приход Элла не побудил его уйти и он, удобно устроившись на диване, продолжал болтать. Чтобы избавиться от него, я вынуждена была соврать, что мы должны уйти. Нехотя поднявшись, Ник вышел в перед¬нюю. Прощаясь, он поцеловал мне руку, а потом, уже стоя между дверей, в щеку. Это было так неожиданно, что я не успела отреагировать. Думаю, что Ник сделал это в пику Эллу. Элл, стоявший на пороге комнаты, видел наше прощание, но, ничего не сказав, удалился. Когда я вошла, он стоял среди комнаты и плакал, по - детски всхлипывая.
    - Я знал, я всегда знал, что когда-нибудь кто-то придет и уведет вас, а я даже не посмею протестовать!

     Видеть плачущего мужчину, было невыносимо и я, обняв его, сказала:
- Никто не может увести меня, потому что я люблю вас. Слы¬шите, люблю!

     Я подошла к нему и сама, поцеловала в горячие, сухие губы, с готовностью ответившие на мой поцелуй. Я еще и сейчас ощущаю ласковое прикосновение и оставшийся на моих губах при¬вкус полыни.

     Посмотрев мне в глаза, Элл сказал:...» На этом текст обрывается.
Далее шла приписка, сделанная торопливой рукой печатными буквами:
«Тем, кому когда-нибудь попадется в руки мой дневник. Все, о чем я здесь пишу, мною прожито и прочувствовано. Не было только Элла, того единственного мужчины, которому я могла быть по-настоящему нужна. Не было потому, что я его просто выдумала... Вы удивлены? И вам не понять, как можно испыты¬вать чувства к человеку, которого не существует?! И все же это так. Потребность в любви очень велика.
     В юности мы трепещем в предчувствии ее. Влюбляемся и разлюбляем. А неутоленное же¬лание любить все растет и в конце концов преобразуется в любовь, саму в себе. Образ, созданный твоим воображением, становится почти реальным. Он живет, мыслит, чувствует, ревнует, а главное, любит тебя. И ты веришь ему, и ты почти счастлива...»

     Закрыв дневник, Виктория Андреевна вновь пробежала взгля¬дом строчки объявления, но, безразлично отодвинув газету, встала. Подойдя к окну, она устремила бездумный взгляд вдаль, тающую в дымке тумана. А в ушах у нее звучал чей-то жалобный и тоскли¬вый голос -  одинокий, совсем одинокий...
                ---ооОоо---