О любви. Его маленькая птичка

         Был холодный апрель. Ее выписали из роддома, а дозвониться ни до кого не смогла. Подруга на репетиции. Мать за тридевять земель да и не знает, что родилась внучка, иначе примчалась бы, прилетела. Боялась сказать, мужа ведь нет. Коллеги кто где. Вот и шла к дому в легкой юбке и свободной толстовке. В дубленку укутала малышку. Машеньку! Дуло, продувало насквозь. Не ежилась.  Гордо шла, счастливо. Чего плакать? Слезам не верит не только Москва. Тихая провинция тоже. Самой надо управляться. Самой!
         – Машка, миленькая, не ори. Дай поспать. Часочек, два... Господи, хоть бы из театра кто утром пришел, в магазин сходил. Репетиция с десяти, успели бы.
         Звонок в дверь. Глюки! Ночь. Кому она нужна? Но открыть, открыть, вдруг соседи.
         Он стоя у порога злой, с пакетами. И кричал:
         – Я не гад последний. Как могла промолчать? Почему ребенок плачет?
         – Она не плачет, орет... Я устала!
         – Не прощу тебя. От чужих людей узнал. А если бы не сказали?
         – Замолчи! Покачай Машеньку. Я посплю. Только поем сначала, а то молоко пропадет.
         Он достал йогурты, хлеб, фрукты, молоко, сыр, масло. Сделал бутерброды. Надо накормить поскорей эту гордячку театральную. Кожа, да кости. Черные круги под глазами. Не сказала о беременности, а он не ясновидящий. Другой город, семья. Расстались! Все романы кончаются, но ребенок – то его. Кричать перестал. Что там у них?
         Она, съежившись на диване, спала. Малышка жадно сосала грудь. Крохотные пальчики беспокойно царапали кожу возле соска. Он подумал, что ногти отрасли, надо обрезать. И похоже, памперсов нет. В квартире бардак. Значит не помогает никто. Забегут актриски, поахают, посюсюкают. И вся помощь! Промолчала...
         Перепеленал дочку. Нос его, волосики светлые, а на мочке маленькая вмятинка. У него такая же. От нежности перехватило дыхание, скулы свело. Как быть – то теперь? Вымыл полы, посуду, выстирал пеленки. Приготовил куриный бульон. Нашел раскладушку, закрыл глаза. И словно в кино, кадры, кадры, кадры...
         Чужой город, деловая поездка. Театр. Спектакль «Обыкновенное чудо». Принцесса порывистая, пластичная, трогательная. Он только на нее и смотрел,  жалел, что не купил цветы. Ждал у служебного входа. А почему нет? У него самолет утром. Можно посидеть с красивой женщиной в ресторане, отвлечься от дел и проблем. И постель... Она такая зажигалка, эта «принцесса». Не откажет! Таким, как он, не отказывают.
         - В ресторан? Девчонки, нас приглашают. Идем?
         Что ему оставалось делать? Марку держать. Ах, эти провинциальные актриски! Прелестные, без эпатажа. Неизбалованные вниманием. Пили шампанское, стреляли глазками. В него! Веселого, щедрого, с озорным, хитроватым прищуром. И она стреляла. Кутала плечи в простенькую шаль, когда он прикасался к ее ладони, и стреляла. Понял, постель будет. Он удивит, покажет класс. Не жена, которой стало все скучно и буднично.
          И было. Он спешил в аэропорт потрясенный. Принцесса! Наивная, стеснительная. Все в первый раз. Доверчивое тело. Легкие руки. Обжигающе горячие губы. Влюбиться можно. Прикипеть, с ума сойти... Нет, он ее забудет. Подумашь, жене скучно. Жили как – то. Забудет, как только увидит глаза внуков. А в самолете будет спать. Через неделю позвонил в театр. И удивился, что волнуется.
          – Как поживает принцесса?
          – Нога у принцессы болит. Связки растянула. Сижу дома.
          И он забеспокоился. Вспомнил ноги, вздрагивающие от ласк. Ровненькие, еще смуглые от летнего загара. Голос вспомнил, импульсивный, теплый. Девчоночка! Ей двадцать один, ему сорок пять. Ехать, ехать! Не ждать выходных.
          – Я завтра буду. Вылечим твою ногу.
          Она промолчала. Не поверила, понял он.
          Три года страсти и нежности. Три года ее радостей, проблем, привычек. Играла все ту же принцессу. И эпизоды... Режиссер то ругал, то на шашлыки или в сауну приглашал. Отказывалась. Плакала. Он приезжал, утешал, любил... Хотел с режиссером по - мужски разобраться. Она ужасалась: «Ты что! Еще хуже будет». Шутил над ее шалями. Вязала сама, из дешевых ниток, крючком. Накидывала на пальто, плащ или куртку. Это было вульгарно, а ей нравилось, особенно когда длинными кистями играл ветер, когда засматривались прохожие.
          – Выпендражка, - говорил он, - все бы тебе внимание. Все бы тебе играть.
          Умилялся, когда она хлопотала на кухне. Умела готовить плов: рисинка к рисинке, ароматный, дразнящий. Пекла лепешки, каких он никогда не ел.
          – Скучаешь по Ташкенту? – спрашивал он и понимал, тоскует. В этом северном городе с куполами церквей, не хватало солнца. Ей не хватало! Не доставало сочных, ярких красок, но так получилось, пригласил только этот театр.
          Заплетал в косу упругие черные волосы, любовался. Красавица! И был благодарен за то, что не спрашивает, а что дальше? Знал, что дальше ничего не могло быть. Надо быть счастливым сегодня. И подарить счастье ей. А завтра, через неделю, через месяц очнешься от этого колдовского сна и забудешь, как звали... Зина, Замира? Настоящее имя Замира, Зама, Замочка. Для публики, для театральных афиш и программок другое, Зина. Забудет! Было и было. Правда, и не увлекался так страстно. Не мотался в другой город, не выдумывал легенды.
         Не забыл. Просто однажды не приехал. Слякоть, дождь... Раздраженные пассажиры в аэропорту. Самолет задержали на два часа. Да ну его! На диван и отоспаться. И звонить не будет. Не приехал и не приехал. Через неделю увидятся.
         Отоспался и понял - все! Девочке надо замуж, рожать, воспитывать, а он мешает. Славная девочка. Хорошо было. Только не пламя уже. Угли. Еще горячие. Можно раздуть, а зачем? Она навязываться не будет. Поплачет, может быть. Ну,  поплачет... Все! Пока не закружило окончательно, не увело, как уводит в лесу. Надышишься его запахом до одури и не знаешь, куда идти. Он пока еще знает. Оказалось, не все! Позвонили знакомые, сообщили, что она родила.
         – Зина, малышку кормить надо. Проснись. Проснись, пожалуйста. Устала, я понимаю. Покорми и спи.
         Он знал, как обращаться с грудными детьми. Умело перепеленал. Подумал, что надо купить памперсы, распашонки, костюмчики, кремы, присыпку. Но сначала накормить! Тяжелое дыхание, черные круги. Набухшие груди. Молочная струйка сбегает на постель. Сел рядом, приложил к груди дочку. И вдруг понял, что – то не так. Грудь горячая. И запах крови! Откинул одеяло... Мелькнуло предательское - вызвать Скорую и убежать, уехать. Ребенка врачи не бросят. Сама виновата. Незачем, незачем было скрывать! Приснилась недавно черная полоса. Вот оно. Катастрофа. В его – то возрасте.
         - Няню наймите, - посоветовал врач, -  а у жены, похоже, дела серьезные. Нескоро вернется.
          Катастрофа! Делать – то что? Надо решать. Быстро. Убежать, уехать не получится. Мало ли что в голову пришло. Платить надо. За все человек платит. За страсть, за любовь, за предательство.
          – Что стоишь? – тихо сказала молодая женщина, - вызывай детского врача, а Машеньку я покормлю. Вместе с Зиной рожали. Потом думать будем.
          Соседи собрались на площадке, молчали, отводили глаза. Он их помнил.
          – Помогите, - попросил тихо, - пожалуйста. Я все решу.
          Позвонил на работу, попросил отпуск. Жене что сказать? Правду не примет, не поймет. Ну и пусть будет командировка. Отправляли же раньше надолго. Некогда, некогда об этом...
         Зина проснулась ночью. Боль, жажда. Неработающая кнопка вызова. В палате одна. До утра не вытерпеть. Сдерживая стоны, поднялась. И согнувшись, держась за стену, вышла в коридор. Постучалась в ординаторскую. Выдохнула: «Пить!»
         – Ненормальная, - рявкнул врач, - пять часов над тобой стояли, едва вытащили. Кто позволил встать?
         – Пить, - повторила она, - и укол, если можно.
         Уколы, чашка с водой... И сон! А во сне маленькая девочка с веселыми глазами тянула к ней руки. Сидела на коленях у белокурого большого мужчины и смеялась. Какое знакомое у него лицо. Кто?
        Утром вспомнила и подумала, счастье, что приехал в тот день, умерла бы, истекла кровью. Ангел Хранитель позаботился. Ее или дочкин. Это уже неважно. Но знак! Надо простить мужчину, которого любила и который так подло исчез. Ждала. Дочка под сердцем билась и тоже ждала. Можно было признаться: устал, разлюбил. Она бы поняла... Но спас, значит прощен.
        Он приходил в больницу каждый день. Белокурый, красивый, с цветами. Приносил соки, фрукты, деликатесы. Не волновалась. Любовь утонула в боли, сначала душевной, потом физической. И было непонятно, как вспыхнул тогда этот пожар, как жизни представить без него не могла?
        – Просто женщину из тебя вырезали, - сказала одна из актрис, - гормональная перестройка. Не гони его. Все образуется.
        Что может образоваться, если вырезали? Воспитывать дочку, а о мужчинах забыть, забыть!
        – Ты уезжай, - попросила она, - у тебя дела, дом. Я уже почти в порядке. Выпишусь из больницы и к маме, в Ташкент. Ну, может, не сразу, а месяца через два. Спасибо за все.
        – Замочка, - улыбнулся он, - Машка вчера заплакала, когда я отошел. Привыкла. Как быть – то?
        – Отвыкнет, Витя. И ты отвыкнешь.
        - Как это я отвыкну? Моя кровь, мои гены. Моя девочка!
        Испугалась: «Не надо больше его визитов и помощи. Мало ли, увезет ребенка в свою семью, наплетет жене с три короба. Не надо». Он держал ее руку в своей и с жалостью думал, что все такая же ранимая, беззащитная. Маленькая птичка. Так называл. Тогда!
        – Не думай о плохом. Лечись. Завтра я привезу тебе Машу. Ненадолго.  Врач разрешил.
       Радость какая! Она ведь и не видела ее как следует. Только плачущую. Все болело и горело. Может, продуло тогда на ветру. Может, инфекцию занесли. Кто ей правду скажет? И напрасно она на Витю. Второй месяц за няньку. С соседями подружился. Отец! Пусть дочка знает, что он у нее есть. Пусть чувствует себя защищенной. У нее отца нет. Мать всегда так и говорила: «Нет!» Лучше бы был, хоть иногда.
         Через месяц он провожал их в Ташкент. День был солнечным, в серебре снежинок, а ему казалось, что магнитная буря, солнце просто игриво обманывает и пятна на нем черные. Много! Но шутил, что – то дочке напевал и повторял иногда: «Моя маленькая птичка, самая лучшая птичка на свете».
       – Пора, - сказала Зина, - уже объявили посадку, а ты даже не заметил.
       Поцеловала в щеку.
       – Приезжай, когда захочешь. Она будет тебя ждать.
       Он смотрел, как улетает самолет, все дальше, выше и повторял растерянно: «Моя маленькая птичка. Моя девочка». Потом ехал домой. Домой ехал и не думал о том, что скажет. Командировка и командировка. Что говорить? Звонил через день. Жена верила на слово, не проверяла.