Киноповесть
Посвящаю своим советским родителям, бабушкам и дедушкам.
Действующие лица:
Юрий Георгиевич Михайлов, майор ВВС, лётчик-испытатель – 27 лет.
Наташа, его жена – 26 лет.
Сергей Иванов – его друг, сослуживец и однополчанин.
Димочка Комиссаров – студент-дипломник филологического факультета МГУ – 21 год, почти. С жиденькой бородкой на подбородке, только что стал носить очки.
Его мама – о возрасте умолчим; немного нервная, очень любит сына.
Виктор Вадимович – преподаватель МГУ, куратор и руководитель диплома Димочки – лет 55, лысоват, но молодится.
Исайсаич – главный бухгалтер серьёзного машиностроительного завода в Москве, у которого филиалы по всей стране. Большой тридцатипятилетний советский человек, большой умный лоб. Потный, 105 килограмм. Деятельный, но с отдышкой.
Шурочка – его жена, 110 килограмм. Весьма деятельная, так как «хоть и молодая, но всё про всё всегда знающая».
Сергунька – их сын, пухленький бутуз, лет пять-шесть.
Няня Сергуньки.
Евгений Евгеньевич и Евграф Евграфыч – подчинённые Исайсаича: молодой специалист и специалист в возрасте.
Проводница – опытная во всех смыслах женщина, муза Бальзака.
Монах – старик неопределённого возраста.
Говэрди – обаятельный грузин средних лет, коммивояжер.
Степан Матвеич и Петро – машинисты паровоза.
Герман Ильич – начальник железнодорожного вокзала города Северск. Ответственный человек, лет сорок.
Михась Супруненко – внештатный корреспондент местной газеты «Социалистычна жызня», фотограф. Активный и амбициозный молодой человек, мечтающий о славе и известности.
Подполковник Величко – командир войсковой части, расквартированной в Северске.
Макар Макарыч – начальник аэростанции «Северск-12», по совместительству руководитель местного аэроклуба – за полтинник. Никогда не унывает и имеет свойство находить выход из любой ситуации.
Женечка Василенко – выпускница аэроклуба «Северск» – 17 лет. Будет – в сентябре. Девушка в том состоянии, в котором ожидают высокое светлое чувство.
Танечка и Катенька – стюардессы самолёта гражданского воздушного флота СССР – ГФ-203 – 17-19 лет. Танечка, не зная сама, сводит людей и изменяет течение сюжета их жизней, Катенька – просто невеста.
Саня Ишханян – штурман самолёта ГФ-203, жених Катеньки. Летает первый год после выпуска из училища.
Полковник ВВС (артист театра и кино Александр Балуев) – руководитель испытательного аэродрома, а также лётчики – сослуживцы и друзья Юрия – всем от 25 до 38, не больше.
Прохожие на вокзале, пассажиры поезда, зеваки, лётчики, бухгалтеры и так далее.
Сцена 1. Подмосковное небо. Полёты. 15 апреля 1952 года.
Параллельно кинозал в Северске. Женечка Василенко смотрит кинохронику перед демонстрацией художественной картины.
В воздухе пара Ла-15, бортовые номера 03 и 08 – в кабинах Юрий и Сергей, идут рядом, две тысячи метров высота, видимость отличная. На правом траверзе – аэродром Раменское, что под Москвой – это Лётно-испытательная станция ВВС. Сегодня тренировка перед очередным рекордным стартом. Оба совсем недавно побили мировой рекорд скорости для реактивных самолётов при движении по замкнутому маршруту на 500 километров, теперь решили замахнуться на тысячекилометровую дистанцию. Да ещё в паре. Кстати, совсем неудивительно, что именно лётчики-испытатели в нашей стране традиционно устанавливали и устанавливают мировые авиационные рекорды – уж кому, как не им знать все возможности новой техники.
Идёт отработка слаженности в скоростном повороте – тут важно не отстать друг от друга. Двигатели на максимальные обороты, истребители быстро ускоряются, стремительно удаляясь от аэродрома, их теперь можно лишь рассмотреть только в сильные оптические приборы, что и делает полковник, руководитель полётов с диспетчерской вышки.
Зал кинотеатра, темно, лица зрителей нервно освещаются отблесками экрана: там мелькают кадры кинохроники – на аэродром парой приземляются серебристые истребители со звёздами на крыльях и фюзеляже. Бортовые номера 08 и 03. Группа военных с оркестром и цветами встречает рекордсменов. Бравурная музыка и тот незабываемый голос диктора:
– Замечательные сталинские соколы, верные сыны Отечества возвращаются с очередного рекордного полёта! Майоры Иванов и Михайлов в сложнейшем парном полёте установили новый мировой рекорд скорости для лёгких реактивных самолётов по классификации ФАИ на замкнутом пятисоткилометровом маршруте со средней скоростью в семьсот тридцать один километров в час! Ура, товарищи!!!
И зрители в зале в едином порыве с экранными персонажами кричат «ура» и бешено бьют в ладоши – на лицах простых советских людей радостные улыбки: ведь это и их личный рекорд! Рекорд, в который каждый из них внёс толику своего труда.
На экране меж тем Иванова и Михайлова встречающая братия стаскивает с маленьких приставных лесенок, когда лётчики пытаются сойти на бетонку аэродрома и начинают качать. Лица крупным планом, улыбки, красные звёзды на крыльях, лётчики взлетают вместе с цветами к глубоким гостеприимным небесам. Смена кадра: рекордсмены перед самолётом с цветами в руках – улыбающиеся, счастливые, немного смущённые. В кадр влезает спина фотографа. Он машет левой рукой, руководя процессом.
Женечка внимательно смотрит на экран. В зале практически нет свободных мест, и все взгляды присутствующих устремлены на героев. Потому никто и не видит, как складываются сами собой в бант губы девушки, как взмахивают волнами длинные ресницы, как медленно поднимается грудь, томно вздыхает… На коленях у неё, плотно прижатых друг к другу, руки медленно разглаживают вырезку из газеты именно с этим снимком…
Вышка у аэродрома. Все внимательно смотрят на восток, идёт наблюдение за полётом рекордсменов. Один из офицеров приник к окулярам мощного бинокля, руководитель полётов держит у рта микрофон.
– Скорость приборная девятьсот, – докладывает Юрий.
– Подтверждаю, – это слова Сергея.
– Вы над точкой, – голос руководителя полётов, – Иванов, Михайлов – внимание! Три, два, один – манёвр!
Ла-15 синхронно входят в левый поворот, самолёт Сергея – он сзади – попадает в спутную струю, его резко встряхивает, одно из креплений фонаря не выдерживает, прозрачную сдвижную часть фонаря срывает и бьет по хвостовому оперению – удар! Киль срезает как ножом, истребитель мгновенно вздыбливается как норовистый конь, его закручивает и, кувыркаясь, он переходит в неуправляемое падение, разрушаясь на лету! Через две секунды Ла-15 вспыхивает и превращается в огненную комету.
Юрий обращает внимание на всполох слева по борту, блик на фонаре, но не видит, что случилось с самолётом товарища и продолжает полёт.
– «Восьмёрка» упала, – докладывает один из наблюдателей.
Три секунды в эфире молчание.
– «Тройка»! «Тройка»! Задание отменяется! Ноль-восемь загорелся и упал на маршруте. Возвращайтесь на аэродром вылета. Михайлов, как слышите! Домой!
– Слышу вас хорошо.
Никто не видит сейчас лицо Юрия. Никто не видит, какими усилиями воли он сдерживается, чтобы не закричать волком!
– Выполняю.
У всех на КП мороз по коже от спокойствия в этом голосе.
Юрий разворачивает истребитель, снижает скорость и видит столб дыма, поднимающийся к небу. Есть шанс, что его друг успел катапультироваться и Юрий осматривает подмосковный лес, в надежде увидеть белое пятно парашюта. Делает несколько виражей над местом падения, даже выпустив закрылки у истребителя: надо снизить скорость почти до посадочной.
Но всё тщетно. На месте падения самолёта активно разгорается лес.
– Как же так… – бормочет он себе под нос, не веря в случившееся, и его слышат на КП, – как же так, Серёга…
Сцена 2. Помещение Лётно-испытательной станции.
У стены на лавке сидит Юрий, его лицо каменное. На стене висят тремя рядами дипломы и грамоты – достижения советских лётчиков. На самом видном месте стенгазета, где прикреплена «Комсомольская правда» с заглавной статьёй – «Мировой рекорд установлен!» Здесь же большая фотография, на которой два счастливых лётчика позируют рядом с истребителем. Подпись под фото сообщает: «Майоры Ю. Михайлов и С. Иванов после выполнения рекордного полёта».
Лётчики и инженеры негромко переговариваются.
– Я ясно видел, как вошли в вираж, так какой-то блик над «восьмёркой», раз – как молния!
– Может от «тройки» что-то оторвалось?
– Нет, самолёт Михайлова только что осмотрели – всё в порядке, исправен.
– Спасатели на месте?
– Сообщили, что идут через лес, вызвали гражданских лесных пожарных – иначе не пробиться. К вечеру рассчитывают быть на месте.
– Данные телеметрии пришли?
– Как раз расшифровывают.
Входит руководитель полётов, вносит распечатки данных телеметрии, все группируются над столом в центре комнаты, раскладывают листы. Юрий впервые поднимает голову и смотрит на спины товарищей.
– …Вот восемьдесят шестая секунда полёта – момент входа в вираж.
– Высота полёта у обоих одинакова, смотрите! Это явная ошибка Иванова! Борт ноль-восемь, как замыкающий, должен был идти с превышением на пять-семь метров.
– То есть попадание в спутную струю «тройки»?
– Именно!
– Но ведь самолёт Иванова не загорелся в этот момент, смотрите, это произошло на восемьдесят восьмой секунде!
– Значит, тряска спровоцировала какое-то разрушение конструкции.
– Пока спасатели не добрались до обломков «восьмёрки», точно нам не определить.
Тут за спинами товарищей появляется Юрий, они молча расступаются перед ним, лётчик внимательно рассматривает листы на столе, берёт один из них, подносит к глазам, затем второй, третий. Медленно кладёт их обратно.
– Значит, из-за меня…
Полковник кладёт к нему на плечо руку:
– Михайлов… Юра. Ты – поезжай домой, мы здесь всё тщательно разберём, не волнуйся. Сергей ошибся, ошибка пилотирования – просто несчастный случай, ты не виноват.
– Да… Но он погиб.
Полковник кивает кому-то, за Юрием увязывается один из инженеров, догоняет у выхода:
– Юра, вот.
Он протягивает ему кружку.
– Что это?
– Коньяк. Выпей. Так надо.
– Нет. Я не пью, ты же знаешь.
– На тебе лица нет.
– Нет!.. Я Наташе обещал.
– За Серёгу… Надо, Юра, выпей – легче станет.
Юрий отталкивает сослуживца и стремительно идёт прочь.
Сцена 3. Москва. Квартира Юрия и Наташи.
Входит Юрий, машинально снимает ботинки, у входа собранные сумки и чемодан, но Юрий не обращает на них никакого внимания, проходит в комнаты.
Наташа, активно жестикулируя, общается с кем-то по телефону:
– Да, я обещала и поговорю… Да… Сегодня. Мне самой это давно надоело… Коля, не дави на меня!
– Наташа…
– О! Юра пришёл, всё! Я перезвоню… Да-да-да! И я тебя тоже, пока!
Бросает со стуком трубку, решительно идёт к мужу.
– Михайлов, нам надо поговорить!..
– Серёжка погиб…
– Юра, я тебе должна сказать… Как погиб?
– Он попал в мою спутную струю на вираже и что-то случилось… Сгорел ещё в воздухе.
– Ужасно!.. Маша уже знает?
– Не знаю…
– Боже мой, двое детей остались без отца… Чёрт возьми, будь проклята ваша профессия!
– Что ты такое говоришь, Наташа?!
– Что слышал! У Маши остались хотя бы дети, она познала счастье стать матерью – а я?! Семь лет мы с тобой женаты, семь лет! А у меня как будто и мужа нет!
– О чём ты?
– А о том, что я давно уже вдова при живом муже!
– Ты хоть соображаешь, чего говоришь? Сергей погиб, мы с ним со Сталинграда вместе…
– Да, он погиб. И сколько у тебя погибло друзей на этом поприще, в мирное время – сколько, ты хоть когда-нибудь задавался этим вопросом? И почти у всех дети… Ты на фронте меньше ребят потерял в эскадрилье!
– Наташа…
– Что – Наташа?! Опять будешь петь песни «про технический прогресс» и что ты в команде самых передовых исследователей? Прекрасно, Юрий, просто прекрасно, там и оставайся! А я – детей хочу, я семью хочу и нормальный дом!
– Так разве?..
– У нас нет семьи, Юра. И никогда не было. Я наивная дурочка, думала, что это будет просто… просто ничем не отличающаяся от других профессия. Вспомни, десятого мая, утром, когда мы лежали с тобой на тех ящиках из-под реактивных снарядов, укрывшись куском брезента… мечтали – как заживём после войны… Мы были счастливы, в тот день… Потому что не погибли, и что решили быть вместе… Ты рассказывал мне о своих планах… Школа лётчиков-испытателей – как престижно, пришла реактивная эра! Ну, будешь летать, как обычно и возвращаться домой каждый вечер. А у тебя – то командировки на полгода на другой край Земли, то новейшие истребители и бомбардировщики, с которыми ты, Михайлов, нянчишься, как с собственными детьми, днюешь и ночуешь на аэродроме!.. Грудь в орденах, герой – на праздники китель не поднять от железа! А потом придёшь, что с работы, что с праздника – так тебя остаётся только похвастать, как там кого чествовали, какие там все у тебя замечательные, рекорды и достижения перечислишь, да на-боковую!.. А я – живая! Посмотри на меня, Юра! Ну, посмотри по-вни-ма-тель-не-е!! Мне уже скоро тридцать лет!.. Ты хоть знаешь, сколько лет твоей жене?
– …Двадцать шесть. В марте, одиннадцатого, был День Рождения.
– А, ну конечно – память великолепная, лётчик же ас, никто и не сомневался!.. Но мне не нужны ТВОИ награды, ТВОИ рекорды. МНЕ нужен муж! Живой и рядом – как у всех нормальных женщин. И Я не желаю, слышишь меня, не желаю, чтобы в один прекрасный день дверь открылась, сюда вошли чужие люди и сообщили мне, что ты сгорел в воздухе из-за какой-то ерунды!!! Во славу технического прогресса и всего человечества!
– Но ведь без жертв не обойтись…
– Мне не нужна такая жертва, Юрочка! И самой быть жертвой, одинокой и никому не нужной старухой я не хочу! Я хочу любви, понял? Прямо сейчас, сию минуту, сегодня и всегда, пока я молодая, пока у меня такие чувства!
– Я люблю…
– Не перебивай!!! Что ты знаешь о любви, майор Михайлов?.. В общем, я ухожу от тебя. Прости.
– Как…
– Наш брак закончен.
– Н-нет… Нет, Наташа… Я не могу… Ты не можешь… Сергей погиб… Из-за меня…
– Я не хотела говорить, но видимо придётся сказать… Как же это стыдно, Михайлов, если бы ты знал, хотя откуда тебе такое знать – ты же кристально чистый человек!.. Прямо кошки всю душу изодрали… Но – делать нечего.
– Что – нечего?..
– Нечего мне больше здесь рядом с тобой делать, Юра, прости. Я ухожу к Балабанову – Коле. Мы с ним уже полгода. Я плохая жена, я тебя недостойна.
– Это кто – Балаба…
– Интендант ваш.
Юрий раздавлен, просто убит этим откровением жены. Соперник даже не лётчик!!!
– Интендант?.. Так тебе что – денег не хватает?
– Вот почему сразу – если интендантом служит человек, так у него деньги на первом месте?! Он, прежде всего – мужчина, Юра... И хочет, как и я – нормальную семью, дом, детишек.
– И я хочу…
– Стоп, закончили! Я – всё сказала. Сейчас должно подойти такси, вещи я собрала. Что будет нужно, я приеду и заберу, когда тебя не будет дома. Ключи, с твоего позволения, пока оставлю у себя.
Звонок в дверь, Наташа бросается открывать, слышен разговор её с таксистом:
– Такси вызывали, хозяйка?
– Да-да, на Краснопресненскую. Вот вещи.
– Эти две сумки и чемодан?
– Именно. Подождите меня ещё минуту, мне кое что здесь – я быстренько.
– Конечно, мадам.
Наташа появляется в комнате, Юрий всё также сидит за столом, положив перед собой руки, и смотрит вперёд.
Она подходит сзади, хочет прикоснуться к его плечу, но не решается. Потом безнадёжно машет рукой и молча выскакивает из квартиры.
Дверь захлопывается, стук каблучков быстро стихает.
Юрий остаётся один в квартире.
Громко тикают часы на стене.
Михайлов встаёт, открывает один из шкафчиков, достаёт бутылку, решительно сворачивает пробку, перевернув, с бульканьем наливает жидкость в какую-то кружку. Проливает, водка течёт мимо по рукам, Юрий бессмысленно смотрит на неё. Потом подносит кружку ко рту, но вдохнув аромат напитка, вдруг с отвращением отбрасывает кружку от себя и с каким-то мычанием выбегает из квартиры.
У лифта он с остервенением нажимает на кнопку вызова, бьёт по ней, потом колотит по створкам дверей лифта кулаками и кричит:
– Наташа!!! На-ата-аша-а!!!
Сцена 4. Вечер. Улица. Парк. Кинотеатр.
С первого взгляда можно решить, что идёт пьяный – движение и шаги молодого мужчины совершенно не имеют смысла, хаотичны. Он иногда останавливается, тупо смотрит куда-то поверх деревьев и фонарей, машет руками, идёт, пошатываясь, дальше. Что-то бормочет себе под нос, но иногда зовёт ясно – то Наташу, то Сергея.
У входа в парк на лавочке нежно целуется парочка влюблённых, мимо проходит группа молодых людей, играет гитара, и парни с девушками поют известную песню «про клён и гармониста», они веселы и открыты.
Отовсюду слышна музыка – это радио с трансляции, где-то включена радиола, а кто-то поставил пластинку на патефон, в группах гуляющих обязательно играют гармонь или гитара – вечерний летний парк насыщен жизнью и радостью.
А Юрий ничего этого не слышит – в его мозгу стучат, толкаясь, лишь две мысли – Сергей Иванов, друг, однополчанин, с которым прошли войну, учились, делили всё-всё – погиб по его вине, пусть и случайно. И Наташа, любимая и единственная женщина, ради которой он был готов на любые испытания воли и разума, лишь бы она была рядом – подло бросила его, предала его чувства и доверие…
Как дальше жить?..
– Как дальше жить? – спрашивает он. – Серёжка… Наташа…
Юрий добредает до кинотеатра – как раз закончился сеанс, люди выходят из кинозала, смеются, обсуждают только что увиденную комедию…
– Вам плохо, мужчина? – его окликают, кто-то прикасается к плечу.
Оказывается, он сидит на ступеньках у входа в кинотеатр и стонет.
Юрий поднимает взгляд, но уже ничего не видит.
Кто-то бежит в фойе кинотеатра – там телефон:
– Скорая! Летний кинотеатр – здесь человеку плохо!..
Круговерть перед глазами, тяжкая боль в груди, нечем дышать…
Сирена «скорой»…
Сцена 5. Госпиталь. Консилиум.
Большая больничная палата. Профессор в белом халате и академической шапочке. Старомодное пенсне, бородка. За ним похожие лица, около десятка – всё больше мужчины в возрасте.
Юрий лежит на койке, настороженно смотрит на врачей, не ожидая ничего хорошего.
– Ну-с, голубчик, что тут у вас? – профессор берёт историю болезни майора Михайлова, листает внимательно, кивает: – Обычная картина.
Позади него консилиум перешёптывается. Врач отдаёт, не глядя назад бумаги, папку у него тут же подхватывают. Он снимает пенсне, медленно протирает их платочком, раздумывает, слегка покачиваясь на стуле в такт своим мыслям.
– Спазм аорты в результате стресса и перенапряжения... Сколько лет?.. Двадцать семь… Рановато, батенька, рановато… Но выглядите вы старше. Что с анализами на сегодня?
– В норме, – отвечает кто-то сзади, – общая динамика положительная.
– Это радует, – немного иронично говорит врач, как будто не особо доверяя этой положительной динамике.
– Летать буду? – у Юрия на повестке дня только один вопрос.
– Экий вы прыткий.
– Мне без неба нельзя, доктор, – а это уже тише, без нажима, больше в себя.
– Понимаю, понимаю, голубчик… Дети есть?
– Нет, – это опять кто-то из консилиума. Подходит сзади к профессору и шепчет на ухо, едва слышно:
– Друг погиб, вместе с войны… винит себя… жена бросила… семь лет, но детей так и не…
Профессор уже по-другому смотрит на больного – тот уже для него больше личность, чем пациент.
– Личное дело.
– Вот.
Врач смотрит личное дело майора Михайлова и на его лице впервые проявляются эмоции:
– А я и смотрю – вроде видел где, так дочь моя газету с заметкой про ваш рекорд показывала, как же – помню. И вот где довелось встретиться…
– Доктор, не тяните! Месяц уже валандаюсь.
– А вы быстрый какой, посмотрю.
– Я по жизни такой. В бою и при испытаниях быстрота нужна в голове и в руках, иначе не выжить и не победить!
– Хорошие слова – правильные. Однако… Юрий э-э-э… Георгиевич. Здесь вам не испытания и воевать не с кем. Это врачам пришлось воевать за вашу жизнь и бороться за ваше подорванное здоровье. А эта борьба скоренькой никогда не бывает. Раз уж вы к нам попали…
– Я сейчас встану с этой опостылевшей койки и поеду на аэродром! И никакие ваши…
– Я сейчас пропишу вам ещё на месяц постельный режим и никакая врачебно-лётная комиссия вас на дух не примет без моей санкции! Лежать и слушать! У вас какое звание?
– Майор.
– Да, вижу – майор. А я – полковник медицинской службы. Так же, как и вы – был на фронте, так же, как и вы – человек военный. И не понаслышке знаю, что такое приказ, майор Михайлов. Так что – лежать и слушать!
– Есть, – Юрий нехотя укладывается обратно на койку, когда как он уже почти на неё сел.
– Вы что же решили, Юрий Георгиевич, что у вас какое-то там недомогание? Что-то сродни ангине? При ангине вам любой участковый фельдшер пропишет три раза в день красный стрептоцид в порошке и полоскание горла содовым раствором с йодом. Глядишь – на пятый день от вашей ангины и след простыл… А здесь – сердце. Что не только мотор пламенный, как в песне, но и орган с самой важной ответственностью – за вашу жизнь. И теперь единственная задача – чтобы с вами уже не случилось, каково бы не было ваше прошлое: зарубите себе на носу (!), если вы хотите вернуться в авиацию, да в ещё к такому непростому, нервному и опасному занятию, как к испытанию новой техники, вам необходимо забыть, выкинуть из головы ту память, те события, в результате которых вы попали к нам. Понимаю – сложно. Но это надо сделать хотя бы на некоторое время, отвлечься. И без полного покоя, как бы для вас это не звучало дико, без полного душевного покоя, вам не восстановиться.
– Но как же я тут буду валяться, когда как там…
– Ваши товарищи штурмуют новые высоты и горизонты? Да, им будет вас не хватать – с вашим опытом и знаниями, им будет определённо непросто. Но похоронить им вас во цвете лет, похоронить товарища, который сгорел не в катастрофе, а от душевных терзаний им будет просто?!
– Похоронить?!
– Да. А вы как думали – это ангина? Или похмелье?
– Я не пью. И не курю.
– Молодец. Значит тем более беда, которая с вами случилась, произошла не от внешних причин.
– Как это не из-за внешних?
– Причина в вашей общей накопленной психологической усталости. Вам нет ещё и тридцати, а сердце ваше уже сильно изношено потерями, неумением расслабиться и отвлечься от постоянных проблем, стрессов и переживаний, постоянного психологического напряжения, свойственного вашей профессии. Внешние причины, несомненно, очень тяжёлые, но они лишь послужили спусковым механизмом процесса, который протекает у вас много лет. Да, гибель друзей, предательство близкого человека – не спорю, но и работа, в которой риск – постоянный фактор, вот причины, из-за которой мы с вами познакомились очно. Вот скажите мне – а когда вы за свои 27 лет жили? В смысле для себя, для собственного удовольствия, с чувством радости от каждого дня жизни?
– Я живу для Родины…
– Правильно во всех смыслах. Но вот для себя, подумайте…
– День Победы.
– Великий день для всех нас. Ещё. Для себя.
– Ну, женился…
– Прекрасно. Дальше…
– Дальше… Полёты.
– То есть – работа.
– Так как же без неё?!
– Конечно, работа важна. Я сам бегу на работу, как на праздник. Но как врач, смею вас заверить – на работе и кони дохнут. Государство наше, наша советская Родина, конституция великого Сталина, как основной закон – дали вам право трудиться на благо всех советских людей, что вы с честью и делаете. Но конституция же – дала вам право на отдых. Заслуженный!.. Вы когда в отпуске были в последний раз? А что спрашивать – вижу, что для вас это слово – пустой звук. И не спорьте со мной, молодой человек!.. Вот вам мой вердикт. Сделаете всё, как вам пропишу – у вас есть шанс восстановить здоровье, и значит, вернуться в профессию. Не сделаете, сорвётесь – погубите себя во цвете лет. И ничего, кроме глубокого сожаления ни у кого это – не вызовет.
Эхом: Не вызовет... не вызовет… не вызовет…
Сцена 6. Киевский вокзал, перрон, 3-й вагон.
Юрий с маленьким тревожным чемоданом, в выходной форме, со Звездой ГСС на синем кителе. Рядом его сослуживцы – полковник, что руководитель полётов и несколько лётчиков из отряда испытателей. Он почти их не слушает, всё оглядывается, всматривается в лица проходящих мимо людей, как будто разыскивая кого-то в толпе. Друзья пытаются его отвлечь.
– Значит – отдыхать?! – нарочито громко спрашивает один из пилотов.
Юрий кивает.
– На шестьдесят дней – вот повезло!
– Пансионат у самого моря – пляж рукой подать.
¬– Вечером кино и танцы – рассказывают, что оркестр приезжает из Новороссийска.
– На завтрак стакан сухого красного прописывают, как кроветворное средство.
– А вечером – девушек на вальс и кадриль, хе-хе.
– Точно!
– А вы слышали, товарищи, что это лучший пансионат на всём побережье Чёрного моря? Сам товарищ Маленков его организовывал. У него ж, говорят, тоже нелады с сердцем.
– Да тише ты с сердцем! – громкий шёпот и тычок тому в бок.
– Как на аэродроме? – спрашивает Юрий, хотя эта тема его не особо волнует, но товарищи рады и этому знаку, тут же подхватывают:
– Да всё в порядке, как обычно.
– Не летали неделю – погода, сам знаешь.
– Главный конструктор приезжал, утвердил программу испытаний.
– Да куда ты со своими испытаниями! – тот же раздражённый шёпот.
– Испытаний?.. – казалось, что Юрий на мгновение заинтересовался сообщением, но его взгляд, на секунду с интересом обращённый к сослуживцам, опять скользит в сторону, гаснет.
– Испытаний… – он мрачнеет, но вдруг бросается в сторону, увидев кого-то в толпе:
– Наташа! – женщина оборачивается, оборачивается и её спутник, которого она держит под руку. Но это не Наташа, Юрий застывает каменным столбом.
– Извините, он обознался, – это подходит один из пилотов.
– Ты его знаешь? – спрашивает спутник женщину, уводя её дальше по перрону, та пожимает плечами.
Объявляют посадку, Юрий возвращается к вагону. Рядом играет гитара, и люди поют «про клён и гармониста». Прощаются, обнимаются, желают счастливого пути.
Женщина средних лет обнимает совсем ещё юношу:
– Димочка, сыночек… Димочка…
– Ну, мама, – сын очень смущён таким вниманием, старается незаметно вырваться из объятий женщины.
Лётчики попеременно жмут Юрию руку:
– Отдохни и возвращайся.
– Купайся, загорай – за нас за всех.
– Мы ждём тебя.
– Давай, чтоб там всё нормально было.
– Юрий, я тебя оформил в отпуск на два календарных месяца, как раз перед осенней вэ-эл-ка приведёшь себя в порядок. Штатную единицу закрывать не буду. И программа испытаний для тебя уже прорабатывается на новый самолёт, под твой опыт – мне главный конструктор обещал. Тренировки продолжим на побитие рекорда, сам за место Сергея полечу, я ж тоже Сергей, не забыл?
– Не забыл, товарищ полковник.
– Хорошо. Так что теперь ваша задача, товарищ майор, за те 60 суток, что определили вам врачи, полностью восстановиться и вернуться в строй.
Лицо Юрия впервые проясняется, мрачная хмурость уходит, появляется решительность. Он встаёт по стойке смирно, отдаёт честь:
– Есть, товарищ полковник, вернуться в строй!
Полковник крепко его обнимает, лётчики хлопают по плечу.
Он заходит в вагон, кивает через стекло друзьям, те приветствуют его с перрона, улыбаются ободряюще, один через натянутые губы, не разжимая зубов, бормочет:
– Не пришла, с-с-стерва!
Камера на кране переводит кадр на общий план – мы видим лётчиков сбоку-сверху, затем камера идёт вдоль перрона, мы как бы летим над поездом от паровоза. А вот и вход в Киевский вокзал. Прямо у дверей за колонной стоит Наташа. Она смотрит вслед медленно уплывающему составу, губы её напряжены, в глазах слезинки.
Когда поезд трогается с места, она, вздохнув, идёт к противоположному выходу из вокзала – здесь будки таксофонов. Мимо неё проносятся опоздавшие на поезд пассажиры – Наташа едва успевает отскочить в сторону от толстого мужчины в очках и бухгалтерских нарукавниках, и нескольких спешащих за ним людей.
Набирает в таксофоне номер, бросает монетку:
– Коля, это я… Да, уехал… Да… Только заеду – отдам ключи соседям и заберу там кое что по мелочи… Часа два и у тебя… Да, как и обещала, не волнуйся.
Она с некоторым раздражением кидает трубку на рычаг, кусает губы. Потом как-то странно мотнув головой, идёт к метро.
Начинается мелкий дождик…
Сцена 7. За сутки до вокзала. Библиотека МГУ.
Дипломник Димочка читает какой-то огромный фолиант, иногда поправляя сползающие на нос большие очки в роговой оправе – они немного великоваты, с чужого носа, но в тайне Димочка считает себя в очках настоящим неотразимым научным работником. Солидности также, по его мнению, прибавляет небольшая юношеская бородка, которую он иногда с глубокомысленным видом теребит, скосив глаза в сторону парочки девушек, но те упорно игнорируют без пяти минут дипломированного специалиста.
Входит профессор Виктор Вадимович – куратор и научный руководитель Димочки. Обращается к нему ровно, по имени-отчеству, что чрезвычайно льстит дипломнику.
– Ну как, Дмитрий Сергеевич, проштудировали теорию? Готовы ли вы мне предоставить тезисы вашей дипломной работы?
– Да, Виктор Вадимович, уже готовы, – голос Димочка специально модулирует несколько ниже своего естественного тенора, он уже серьёзно подумывает, как бы не начать курить, чтобы голос приобрёл такую необходимую ему мужественную надтреснутость. Останавливают два фактора – ограниченность в средствах и мамино сердце.
Дима достаёт из своего старенького портфельчика несколько листков бумаги, покрытых бисерным мелким почерком кабинетного червя: ведь так писать – солидно выглядит, такой почерк присущ настоящим научным деятелям, знающим цену себе и своей работе.
Виктор Вадимович нацепляет на нос очки с сильными увеличивающими стёклами, берёт листки, изучает их.
– Так, так… Интересно! Это – хорошо… И вот это – по теме… И вот это…
Быстро пробежав тезисы, отдаёт студенту его бумаги, снимает очки, протирает платком крупный лысоватый лоб:
– Ну-с, молодой человек, я погляжу – вы вырастаете в прекрасного исследователя и аналитика… – Димочка приосанивается, улыбается, кидает быстрый взгляд в сторону девушек – они уже более заинтересованно повернули свои головки к нему, ну, по крайней мере, так это ему кажется. Профессор продолжает: – Особенно актуальна затронутая вами темя единения свободолюбивой лирики Александра Сергеевича Пушкина и вечерних распевов запорожских казаков. Это, знаете ли, весьма любопытный и нестандартный подход в исследованиях… – Дима расцветает ещё больше. – Да-а, вы – в теме, вижу. И материала перелопатили гору, – студент вот-вот распушит хвост, как у павлина… – Однако… – молодой почти специалист недоумённо поднимает брови поверх очков, те предательски падают на кончик носа. – При прекрасном и интереснейшем теоретическом обосновании у вас не хватает, точнее – абсолютно отсутствует практическое подтверждение затронутой темы.
– Ну как же, – поправляет пальцем очки Дмитрий – видно, что отношения в этой паре основаны на демократии: спорить на злободневные научные темы принято, и каждый имеет право на собственное мнение. – Уважаемый Виктор Вадимович, вы же сами обратили внимание, сколько мною обработано материала, более полутора сотен источников за полгода, они же не из пальца высосаны, а добыты, как вы любите наставлять первокурсников – в поле, при практических изысканиях моих многочисленных предшественников.
– С таким аргументом спорить бессмысленно, уважаемый Дмитрий Сергеевич. – Виктор Вадимович миролюбив и дружелюбен. – Но вы, как один из моих лучших студентов, прекрасно знаете, что наука о такой живейшей субстанции, как язык, особенно это касается нашего русского языка, просто не может ни на мгновение устоять на одном месте. Поэты пишут стихи, писатели – прозу, драматурги – пьесы. А народ вообще вне всякой системы творит без заказа по зову сердца. Язык постоянно развивается, привносит новые формы, что-то устаревает и отбрасывается, что-то спешит за техническим прогрессом и развитием человеческого общества. Тому свидетельство – творчество наших прекрасных певцов социалистического реализма: Константина Симонова, Алексея Толстого, Константина Паустовского.
– Бориса Полевого.
– Бориса Полевого – именно! А где он своего главного героя нашёл, для величайшей истории про настоящего советского человека – Алексея Маресьева? Не в кабинетной тиши, а в истребительном полку – в действующей армии, на фронте. Так что поезжайте и вы, молодой человек, в поле – за своими материалами, за своими героями. Пора.
– Так у меня ещё…
– Всё у вас уже давно готово.
¬– Я хотел бы проверить источник…
– Вы стали носить очки? Снимите немедленно и поезжайте – свежий воздух тут же вернёт вам зоркость и остроту зрения.
– Надо посоветоваться…
– Вот я и даю вам совет, точнее – установку к действию.
– А как же мама?
И тут профессор из большого и ласкового кролика в мгновение ока превратился в индийского боевого слона, который резво вскочил со стула и навис над дипломником всем своим немалым ростом!
– Вашу мать!... Я уж как-нибудь упрошу её вам не мешать в вашем взрослении, молодой человек! – девушки и остальные студенты испуганно оглядываются на рассвирепевшего преподавателя, Димочка вжал голову в плечи от неожиданности – таким Виктора Вадимовича он никогда ещё не видел! – Отправляйся немедленно в деканат – командировка на тебя уже оформлена, получишь деньги, билеты и направление на жильё в общежитие!! – и уже мягче, присаживаясь: – Вам, Дмитрий Сергеевич, подготовлена изумительная поездка по местным культурным центрам Краснодарского края, с заездом в Крым. Посетите четыре колхоза, совхоз, полевой стан, два подворья и две станции МТС. Там есть прекрасные казачьи хоры – по крайней мере, в двух колхозах – народные коллективы, лауреаты различных конкурсов: пляска, народные песни и песни советских композиторов. Но и простых местных жителей обязательно послушайте – народ там на песню талантливый, авось повезёт вам на новую… Идите, молодой человек, не мешкайте, вам ещё собраться надо: три недели полевых работ – не шутка.
Дима встаёт в полнейшем расстройстве, не глядя собирает бумаги в портфель, сдаёт фолиант дежурному библиотекарю (тот тоже из старшекурсников) и даже не попрощавшись с наставником, на негнущихся ногах выходит из библиотеки. Все присутствующие смотрят ему в след, от чего Дима ощущает себя, как на аутодафе.
– И побриться не забудь!.. Распугаешь ещё там всех селянок своей козлиной бородкой (Дима съёживается от таких слов и готов провалиться сквозь землю, закрывая за собой тяжёлые двери), – а профессор вздыхает и уже гораздо тише напутствует студента: – Иди, иди, милый… А то в этой кабинетной пыли чахотку только к тридцати годам заработаешь и потомства не оставишь… – потом, подперев ладонью щёку, задумчиво смотрит в окно на панораму Москвы: – Эх, мальчик мой, мне бы твои годы… Я бы там с казачками… Эх!..
Сцена 7. Советский рабочий день в разгаре. Бухгалтерия огромного машиностроительного завода.
Слышны приглушённые удары пневматического молота, свистки маневровых паровозов, лязг железа, звон цепных механизмов. Из радио на подоконнике доносится бравурная советская музыка, затем весёлая хоровая песня рабочих и крестьян.
Несколько бухгалтеров усердно трудятся за своими конторками и бюро, то и дело раздаётся щёлканье костяшек настольных счётов, треск арифмометров. Изредка работники цифры перебрасываются короткими терминами на своём птичьем языке, только им понятными определениями – расчётная ведомость за июнь, больничные листы, журнал ордеров, главная книга, сальдо, баланс и другие. Среди них, выделяясь немалыми габаритами – ростом и весом, в центре напротив входа сидит солидный мужчина– это и есть один из наших героев – главный бухгалтер Исай Александрович. Впрочем, уже давным-давно коллеги, руководство предприятия, многочисленные труженики цехов, а также все домашние главбуха – супруга Шурочка, домработница, няня Сергуньки, дворник – называют его коротко и уважительно – Исайсаич. И в министерстве его знают именно по такому сокращённому имени.
Даже Михал Иваныч Калинин – всесоюзный староста, волею случая и с лёгкого слова Шурочки знает, что его один из лучших счетоводов – не какой-нибудь там просто Исай Александрович, а – ого-го, как сказать – Исянька!..
А он профессионал высочайшего уровня – маг бухгалтерии и повелитель чисел, владетель проводок и укротитель самых страшных диких зверей – Дебита с Кредитом. В общем, дорогие зрители, вы, наверное, уже догадываетесь, что Исайсаич – положительный во всём мужчина, честнейший советский человек, с безупречной и ничем никогда не запятнанной репутацией истинного патриота и гражданина своей великой страны!
И тут!..
Звонит телефон, Исайсаич медленно и с достоинством поднимает трубку, присущее его высокой и ответственной должности, подносит трубку к уху, и произносит почти тенором:
– Главный бухгалтер.
И в течение следующих тридцати секунд из степенного и уверенного в себе человека он превращается в слона, вокруг которого не одна, и даже не десяток, а целая армия страшных жутких мышей! Из трубки непрерывным потоком несётся что-то такое, что заставляет бежать по лицу главбуха крупным каплям холодного пота, глазам затравленно бегать, а подбородку мелко-мелко дрожать. Все сослуживцы Исайсаича кто с ужасом, а кто и с едва сдерживаемым восторгом смотрят на своего начальника – ведь они никогда не видели его в таком состоянии, своего любимого и всемогущего патрона бухгалтерии!
… – И поедешь сам лично и во всём разберёшься на месте!!! – как заключительный аккорд, слышно из трубки рык начальства. – А если не разберёшься, то с первым поездом в теплушке на Колыму лес валить!!!
Из трубки доносятся короткие гудки, но Исайсаич всё так же сидит, не шелохнувшись, чуть отведя от уха трубку, как будто кто-то ещё даст из неё дополнительные ценные указания. Ступор. Катастрофа. Подчинённые приходят в себя быстрее – кто-то уже бежит за водой, кто-то машет на главбуха амбарной книгой, а кто-то осторожно обтирает платком лицо. Один из сотрудников берёт из руки Исайсаича трубку и кладёт её обратно на рычаги. И этот щелчок приводит главбуха в чувство. Он уже осмысленно обводит взглядом столпившихся вокруг него подчинённых, берёт протянутый стакан, жадно, в два глотка проглатывает тёплую воду, обливается, давится, кашляет, кто-то услужливо похлопывает его по широкой спине. Вздохнул, выдохнул.
Все ждут.
– Директор… – все кивают с пониманием – ясно же, кто звонил. Исайсаич пожевал крупными щеками и продолжил: – Что-то там с нашим южным филиалом… Беда, ой, беда!.. – опять крупные капли пота, тряска подбородка, платок снимает влагу с лица. – Что-то там напортачили, а по-другому как?.. Как объяснить это?!! Шутка ли – у них там разница с нашим полугодовым отчётом в три миллиона, сто семь тысяч рублей, ноль семь копеек!
Все присутствующие разом с силой выдыхают! Кто-то послабее духом, чуть не валится в обморок, у кого-то разом подкашиваются ноги, и едва удерживается за спинки стульев и столы, слышны нервное щёлканье счётов, треск арифмометров и судорожное проглатывание воды.
Возгласы невпопад и в разнобой:
– Откуда?!
– Мы завсегда точно!
– Да! Завсегда!
– Комар у нас носа не подточит!
– Какой кошмар! Нас всех посадят!
– Три миллиона! Мы считаем точно!
– Ноль семь копеек, откуда!??
– Белены они там объелись!!
– И всё на нас!!!
– Ти-ха-а-а!!! – Это пудовый кулак главбуха с грохотом опускается на стол – все разом замолкают, уставившись на своего шефа, замирают.
– Директор приказал срочно ехать и разобраться на месте в трёхдневный срок. На дорогу полтора дня, бронь у нас всегда ждёт. Каждый вечер отчёт по телеграфу.
– Я поеду! – горячится молодой бухгалтер. – Я – разберусь!
– Руки коротки, Евгений Евгеньевич! – осаживает его бухгалтер в возрасте, – опыта маловато и харизмой не вышел!
– А вы не выдюжите, Евграф Евграфыч! – парирует молодой. – Годы уже не те, а волненье предстоит аховое!
– Хватит! – Исайсаич ставит точку в споре подчинённых, – вы оба правы, коллеги, а потому я поеду сам! Тем более именно мне директор дал поручение, я здесь голова – а значит, и отвечать мне. Своей головушкой… – главбух мрачнеет, но тут же берёт себя в руки: – У меня и опыта достаточно и сил на десятерых хватит и, как вы выразились: харизма присутствует, – тут Исайсаич приосанивается в кресле, подтягивая объёмное брюхо, что б все видели, какой он ещё молодец – подчинённые вежливо кивают.
– Всё, сейчас я еду домой собираться. Вы – Евграф Евграфыч, как опытный товарищ, позвоните моей супруге Александре Александровне. Вы найдёте правильные слова, я знаю, чтобы она не запаниковала, а быстро собрала всё необходимое для меня в дорогу. Вы – Евгений Евгеньевич, как молодой и прыткий, летите на Киевский вокзал, берёте билет из нашей заводской брони на восемнадцатичасовой поезд. Купе – само собой, мне ещё в плацкарте перед ответственейшей работой не хватало трястись – не выспаться толком, и с мыслями не собраться. Встретимся у табло через два часа. Евграф Евграфыч – заберёте отсюда полугодовой отчёт, служебный Опель «Адмирал» директора и мчитесь ко мне на вокзал, сами же с этого мгновения остаётесь в бухгалтерском отделе – за главного до моего возвращения. Всё ясно? Ну, с Богом!
Сцена 8. Опять мы с вами, уважаемые зрители, на перроне Киевского вокзала столицы. Лётчики провожают Юрия.
К проводнице вагона №3 подкатывает носильщик тележку – это едет чемодан Димочки. А вот и он сам, чисто выбритый и в новом костюме, похожим на военный френч – тогда была такая мода.
Под руку идёт с ним его мама, она ужасно нервничает, всё поправляет на Димочке несуществующие складки на одежде, разглаживает воротник или стряхивает невидимую пыль. Студент очень напряжён из-за этого.
– Мама! Ну, смотри – я же говорил, что этот сундук не войдёт в дверь вагона, куда мне столько вещей? Я же не на зимовку на Северный полюс отправляюсь!
– Дима! – мама уже на грани истерики – она впервые так надолго вынуждена отпустить от себя сына. – И не возражай, не возражай мне – я знаю лучше, что и как! Там рядом море, горы – по вечерам холодно.
– Там, как здесь – лето, – с трудом сдерживаясь, бормочет командировочный дипломник. Ему весьма неуютно и опять кажется, что все люди вокруг с усмешками смотрят только на него, на его страшный допотопный чемодан. И шёпотом друг дружкой на ушко обсуждают, что его – взрослого мужчину, без пяти минут дипломированного выпускника лучшего вуза страны, провожает не девушка, и даже не друзья, а мама – как какого-то недоросля, недотёпу-подростка! В пионерский лагерь!!!
– Место девятое, – сообщает проводница, проверив билет.
– Нижнее? – спрашивает нервно мама.
– Нижнее, – подтверждает проводница. Её лицо бесстрастно, она всяких пассажиров навидалась на своём веку.
Объявляют посадку. Лётчик со Звездой Героя Советского Союза на кителе проходит в вагон. Рядом играет гитара, и люди поют «про клён и гармониста». Прощаются, обнимаются, желают счастливого пути.
Мама в полнейшем нервном расстройстве порывисто обнимает сына:
– Димочка, сыночек… Димочка…
– Ну, мама, – Дима очень смущён таким вниманием, старается незаметно вырваться из объятий, – всё, пора, я пошёл, место надо ещё найти.
Проводница внимательно смотрит в сторону.
Мама с трудом расцепляет слабые руки – Дима хватает с тележки чемодан и, стараясь не показать, какой он тяжёлый, тащит его к входу в вагон. Это непросто для студента – его сила в умственных способностях, а не в мышцах. Но Димочка, стиснув зубы и помогая себе коленом, волочет мамин груз, перешагивает через порог и застывает над ним – чемодан слишком тяжёл, а силёнок оттолкнуться от перрона и перенести центр тяжести дальше в вагон банально не хватает! Несколько секунд Дима балансирует над провалом между вагоном и перроном – ни туда, ни сюда, как вдруг сзади его чемодан подхватывает чья-то сильная рука и с лёгкостью переносит в вагон. На мгновение кажется, что в воздух воспарил не только чемоданище, но и его научный владелец!
– С… Спасиб-бо… – Димочка видит удаляющуюся вглубь вагона фигуру в чёрной рясе и клобуке – это какой-то поп, походя, помог дипломнику!
– Мама, всё, иди, – машет он рукой маме, у которой едва хватает сил, чтобы не разрыдаться! – Я тут пойду… уже… – и он по шажку начинает затаскивать свой груз в вагонный коридор из тамбура, с трудом разворачивая чемодан на входе.
Мама всплёскивает в отчаянии руками, быстро достаёт из сумочки платочек и утирает слёзки.
– Не беспокойтесь за сына, – равнодушным голосом вещает проводница, – я тут за ним присмотрю. Едет до конца?
– Да… Да… – мама кивает, она даже не знает, что и сказать в таком случае – ей очень обидно, что сын не вышел попрощаться с нею на перрон, но она не смеет высказать свою досаду этой незнакомой женщине. Этой спокойной и чужой женщине, ставшей вдруг ни с того, ни с чего гораздо ближе к её мальчику, чем она сама. К её кровиночке, к её единственной радости, опоре и надежде в жизни, к которой никогда и никто не смел прикоснуться, не имел вообще никакого права!..
– Я его чаем напою, вашего Дмитрия, – говорит проводница с таким видом, с каким выносят смертный приговор изменнику Родины. И мама вдруг к довершению ко всем случившимся сегодня бедам осознаёт, что её сын вырос, и что опека над ним с каждым днём имеет всё меньше и меньше смысла и что – о, ужас! – он может вполне связать себя узами брака с абсолютно другой женщиной!!!
И мама ясно представила себе, как распахиваются двери торжественного зала городского загса, звучит марш Мендельсона. При скоплении многочисленных гостей и праздных зевак, в зал входят её Димочка в чёрном траурном костюме и в консерваторской бабочкой у худой шеи, да под руку вот с такой не пойми какого возраста проводницей в обязательном скучном форменной кителе и юбке-карандаше чуть ниже колен, а на голове её вот такая пилотка с железнодорожным колесом с крылышками. А к пилотке будет обязательно прикреплена шпильками пошленькая белая фата из тюля! О-о-о, эта пошленькая безвкусная фата из заштатного вокзального тюля – верх мещанства! Проводница по-хозяйски держит за плечо её сына левой рукой, а правой – железнодорожный фонарь, которым освещает и сигналит мимо пролетающим составам!..
И от этой бредовой, но абсолютно ясной и чёткой картины недалёкого будущего маме стало так дурно, что она, не дожидаясь отправления поезда, увозящего в неизвестные и страшные дали её сына Димочку, ринулась прочь, уже не сдерживая глухие рыдания…
А проводница вдруг улыбнулась ей вслед широко и открыто.
Ну, может быть самую малость, – с лёгкой лукавинкой в уголках глаз…
Сцена 9. Киевский вокзал. Перрон.
В сторону метро от головы поезда идут друзья и сослуживцы Юрия, рядом медленно набирает скорость состав.
– Я вот всё время хотел тебя спросить, – говорит один из пилотов, – ты чего Юре плацкарту взял, а не купе? Всё-таки заслуженный наш герой, рекордсмен мира.
– Ага! И сидел бы сычом в своём купе! – охотно возражает его собеседник. – И думки свои мрачные гонял!
(Ага! І сидів би сичем в своєму купе! Та думки свої похмурі ганяв!)
– Правильно, правильно! – подхватывает полковник. – В плацкарте все на виду, народ снуёт туда-сюда, чай, дети, галдёж – не соскучишься. Водку он у нас не пьёт, в курилку не бегает. А тут плацкарта – авось познакомится с кем-нибудь, может – в картишки перекинется с попутчиками.
– Или в козла!
– Или в козла, тоже приятное времяпрепровождение. Доминошки тасуешь так и этак, стратегию разрабатываешь – сердечко на месте, а не балакается по бабе.
– Точно!
Из здания вокзала выбегает семейство Исайсаича – он сам, его супруга Шурочка, няня, старающаяся не отстать за руку с их сыном Сергунькой. И Евгений Евгеньевич на пару с Евграфом Евграфычем с трудом волокут здоровенный портфель с полугодовым отчётом.
– Стойте! Стойте! Подождите! – машут билетами Исайсаич и его супруга.
Один из последних вагонов – дверь распахивается, появляется в проёме проводник:
– На сто двадцать третий? – кричит он.
– Да, да! На сто! Двадцать! Третий!!
Лётчики видят эту картину и воспринимают её, как должное – семья опоздала, надо помочь. Но они ещё ведь не знают, что едут только Исайсаич с Шурочкой.
Проводник ловко подхватывает главбуха за левый локоть, один из пилотов – справа его чемодан и одновременно мастерски перебрасывают внушительных габаритов мужчину в вагон вместе с багажом. С ловкостью жонглёра!
– Исянька! Исянька! – это вопит Шурочка – с нею сложнее, но и здесь на помощь приходит пара лётчиков. Они люди крепкие, тренированные – подхватывают её сзади за подмышки (Шурочка как-то игриво взвизгивает!) и, крякнув, с выдохом закидывают объёмную женщину точно в лузу прохода в вагон. Шурочка мягко заваливается внутрь на проводника и мужа. Но опытный работник советских железных дорог выкрутится из любой ситуации – через две секунды он уже на ногах, как ни в чём, ни бывало, а позади него слышится некая возня и приглушённые требования освободить ту или иную придавленную часть тела.
А в это время полковник подхватывает Сергуньку и взмахом перебрасывает мальчика точно в руки проводнику.
И Сергунька летит над перроном, раскинув ручонки. В те доли секунды под ним проносятся поля и леса, реки и озёра, города и сёла. Он – главный пилот большого, нет – самого большого советского самолёта, неустрашимо и стремительно летящего в бурные неведомые дали! И эти мгновения навсегда изменяют судьбу мальчика.
– Мы не едем! Мы не едем! – панически кричит перепуганная няня, которую тоже едва не отправляют сильные руки советских лётчиков вслед семье главбуха в поездку на юг Советского Союза.
– Портфель! – это взывают к лётчикам совершенно выдохшиеся Евграф Евграфыч и Евгений Евгеньевич, который уже до этого забега изрядно намаялся с бронью для супруги главбуха, так неожиданно пожелавшей сопровождать мужа в его деловой поездке. Вот Евгению Евгеньевичу досталось от неё, пока он, высунув язык, бегал от кассы до кабинета начальника вокзала – туда и обратно раз шесть, пока не утряс дело. Но купе для двоих уже не досталось, пришлось брать плацкарту. Впрочем, как мы увидим дальше в нашей истории, дорогие зрители, ничего в жизни не бывает случайным, а всё имеет свою причину и следствие для наших героев. – Портфе-ель! Мы – в Москве-е! Исайса-еич! О-он! Командировка!
Лётчики понимают свою оплошность в секунду. Полковник знаком показывает проводнику, что готов принять обратно ценный груз и тот немедленно отправляет пацана в полёт, пусть и не так красиво, но точно в руки принимающей стороны. А к железнодорожнику уже летит объёмный портфель, из-за которого разгорелся весь сыр-бор, проводник его ловит, но такая масса просто сносит проводника вглубь вагона, как и несколько мгновений ранее Шурочка.
Дверь вагона захлопывается, и вся группа немедленно останавливается, едва переводя дух.
Лётчики же бодрячком – пробежались отлично, сделали доброе дело. Мальчик на руках у полковника.
– Тебя как звать, сокол?
– Сергунька.
– Сергунька? Тёзка, значит – я ведь тоже Сергунька, только большой – дядя Серёжа. Лётчиком будешь, Сергунька?
– Буду! – и мальчик по-хозяйски тут же перебирается с рук на плечи мужчины – чтобы осуществить давно лелеянную мечту покататься. А то ведь у папы всё времени нет, либо он занят, а чаще – просто устал после трудового дня: не поиграть с мальчиком, ни покатать. А няня как-то катать отказывается.
– Наш человек, – говорят пилоты, – сразу к небесам парня тянет.
– Ага, смена растёт.
– Ой, не уроните! – волнуется няня.
– Такого уронишь, – это полковник дядя Сергей широким шагом идёт по перрону, унося на плечах молодое поколение советских покорителей высочайших вершин и первопроходцев неизведанных далей.
Сцена 10. Вечереет. Вагон.
Юрий сидит у окна справа, спиной по направлению движения, смотрит задумчиво на проплывающие мимо кварталы Москвы. Рядом на полке стоит его тревожный чемоданчик.
Входит монах, смотрит на билет, на полки, ага – здесь, и закидывает солдатский вещмешок на левую верхнюю полку.
– Здравствуйте. Ангела-Хранителя вам в путь, – это он так обращается к лётчику.
– Здравствуйте. – Юрий поворачивает на голос голову, отрываясь от сумеречного созерцания окна, и видит – кто перед ним. В первую секунду у него появляется желание что-то ответить на такое странное для атеиста приветствие, ну, что-то типа – «Я в бога не верю, на что мне ваш ангел бесплотный?»
Или ещё чего похуже: «Где ваш бог был, когда Сергей погиб?»
Или – тем более терзающее душу: «Как мог ваш бог допустить, чтобы Наташа меня бросила?!!»
Но ничего не сказал лётчик, проглотил бессмысленную претензию к незнакомому человеку.
Чего уж пустое перемалывать тут…
И опять отвернулся к окну. Но монах не обиделся, присел на лавку напротив:
– Далеко ли путь держишь, сын мой?
«Да какой я тебе сын?» – хотел ответить Юрий, но сдержался. Посмотрел опять на попутчика такого необычного, покачал головой, как бы размышляя:
– На юг, к морю. Отдыхать… – и из вежливости: – А вы?
– А я по святым местам иду, – с удовольствием ответил монах, – с Ладоги-моря возвращаюсь. Ходил с рыбаками на баркасе к Валаамскому святому острову, к мощам преподобных Сергия и Германа поклониться. Это на севере Ладожского озера. А теперь вот в Пицунду абхазскую, к храму путешествую, что десять веков стоит, к берегу, где апостол Андрей веру Христову на землю нашу принёс. А потом обратно в дом отчий – во Владимир-город.
– И как? – равнодушно спросил лётчик.
– Благолепно, – кивнул монах.
– Для каждого советского человека святое место – это столица нашей Родины город Москва, Красная площадь и мавзолей Владимира Ильича Ленина – вождя мирового пролетариата.
– Свято место везде, где молитва Господу в сердце просящего, – несколько уклончиво сказал старик.
Юрий вздохнул, в теософские споры его не тянуло, тема бога и религии всегда вызывали в нём скуку, да и вообще ему не хотелось продолжать этот разговор.
И он опять отвернулся к окну.
Но вдруг к нему пришла одна мысль в голову:
– А вот скажите мне, товарищ… Или как там у вас следует обращаться?
– Обращайтесь ко мне, как вам будет угодно. Можете по имени-отчеству – Сергей Андреич я, или просто – батюшка Сергий.
– Хорошо… Батюшка Сергий, вот скажите мне, что вот, по-вашему, по религиозному, вот, что – правильно? Как жить человеку, если… Если… Ну… Жена. Вот… Ну…
– Ушла к другому?
– Да. – И Юрию вдруг стало легче после этого короткого слова, как будто камень, давящий на грудь, свалился на пол. Он даже удивился, как монах так быстро догадался о его беде.
– А тут нечего и думать, Юрий Георгиевич, не любила он вас никогда. Ни по светскому, ни по религиозному – разницы нет. Не любила. А раз не любила, – монах подался вперёд к Юрию через столик, – так и неча страдать. Придёт срок, сынок, вот узришь, плакать она будет горючими слезами, ан – поздно будет.
– Плакать?..
– Плакать. Потому как бабе на Руси за мужиком надо быть, а не вперёд лезть и штаны надевать.
– Штаны?
Монах усмехнулся в усы.
– Это образно, мол – неча одёжку не по рангу примерять, а то бесы одолеют.
Юрию стало смешно, он криво улыбнулся нехитрой шутке.
– Ну, бабе – понятно. А мужику тогда что делать надо?
– А у мужика на Руси должно быть дело в руках и Бог в душе. Тогда и любовь в сердце поселится.
– Дело в руках… В бога не верю, но дело… Так есть дело!
– Вот и подумай, Юрий Георгиевич, не всё ж тебе меж облаков рекорды ставить, надо и о доме, о детишках подумать. А без любви земной, к женщине, тут никак.
– Была у меня любовь.
– Была – да не была, видимо, раз баба умыкнулась к другому. И не одну её винить надо.
– Да, она говорила, я смутно помню, что нет у неё мужа, давно нет… Так просто?
– Так просто.
Отец Сергий поднялся с лавки и полез на свою полку. Там он положил под голову вещмешок, в просторечии солдатском называемым – сидор, и прикрыл глаза, даже не сняв начищенные до блеска тяжёлые кирзовые сапоги.
Появляется Димочка, с трудом волокущий свой объёмный чемодан, а с другой стороны вагона – коммивояжер Говэрди с сумкой через плечо и небольшим чемоданчиком.
– Девятое… Девятое место… – бормочет Димочка, смотря на полки поверх роговых очков.
– Здесь девятое, – указывает перед собой рукой напротив Юрий.
– Э, а я с вами! – радостно приветствует мужчин Говэрди, – у мэня адыннадцатое. Говэрди, – и протягивает руку Юрию, – Из Тбилиси, – жмёт руку Димочке, – Вино показываю, отец, – это уже неунывающий грузин здоровается с монахом.
– Отец Сергий, с Владимирского скита.
– Юрий. Лётчик. Испытатель.
– Вах! – Говэрди с уважением кивает, увидев Звезду героя на кителе Юрия.
– Дмитрий… э-э-э… Сергеевич. Комиссаров. Дипломник МГУ, филолог. Еду в служебную командировку… На практику… В поле, – уточняет студент, но мужчины его понимают и кивают.
– «…И коммысары в пильных шлэ-эмах…» – напевает коммивояжер негромким баритоном известную советскую песню, потом, подумав, говорит, подтверждая (палец вверх): – Важное дэло: в поле.
Говэрди размещает свой багаж где-то на верхотуре. Затем, спустившись на пол с подножек плацкарты, продолжает разговор. И вообще – он явно очень общительный и компанейский джигит:
– А я вот домой. В наркомате был продуктовом, а, ну, это – писчевой промыс-слннсти. Там вино своё показывал. Нашего колхоза имени Сэрго Орджоникыдзэ. Вино нового сорта, а для совэтских людей – самое лучшее должно быть. Сто тысяч бутылок – план!
– Вино?
– Да. Вот, со следующего года будэм поставлять в Центрпотрэбсоюз, но зачэм ждать нам слэдующего урожая? Прямо сэйчас – за знакомство по стаканчику – всэ со мной? Товарищ лётчик?
– Спасибо – я пас. Просто не употребляю.
– А я вот не откажусь: путешествующим можно не поститься, – старый монах легко спрыгивает с полки, – давай-ка, сынок, подсоблю, – это он говорит Диме. Вдвоём они закидывают чемодан на третью полку.
– Спасибо.
– Да не за что. Это ж что там тебе в поле такое надо, что б чемоданище такой снарядить?
– Я не знаю, – Дима опять смущён очень, разводит руками: – мама собирала. Ещё таксист ворчал, почему так тяжело?
– Ну, раз мама, – монах прячет улыбку в усы.
– Гири везёшь? – грузин не перестаёт шутить, – спортсмэн, навэрно?
– Не знаю, – разводит опять руками Димочка: – приеду – разберу.
– Первый раз из дома? – спрашивает Юрий.
– Первый.
– А я вот – почти каждый мэсяц в дорогу собираюсь, – грузин расставляет на столике маленькие стаканчики из кожаного тубуса. – Особэнно – когда вино нового урожая готово – его всэм показать надо, хорошим словом в сэрдца людей направить. Уважаемый Дмитрий Сэргэевич, ви попробуете вино из солнэчной Грузии?
– Пожалуй, не откажусь, – волнуясь, выдавливает из себя освободившийся от маминой опеки дипломник, а коммивояжер кивает понимающе почти молодому специалисту, ловко выуживая из чемоданчика литровую бутыль с тёмно-бардовым густым напитком.
– А вы, Юрий, куда едете? – Говэрди на правах хозяина ловко разливает вино.
– В Новороссийск. Там меня встретят и в пансионат где-то у Геленджика.
– На отдых?
– На отдых.
– А может – к нам, в Грузию? И море у нас и горы, и виноград. А дэвушки!.. Вах!
– Сплошные соблазны, – улыбается монах.
– И соблазны, и монастыри, отец, что веками стоят.
– Вот я в Пицунду, к монастырю, что десять веков стоит и путешествую.
– Почти соседями будем, заезжайте к нам в колхоз – каждый знает, где мы.
– Заеду.
– Война закончилась, мир на нашей земле – живи, работай, украшай трудом своим родину, чего может ещё лучше! А после работы – танцуй, пей прекрасное вино, что родилось из волшебной ягоды и люби женщин!
– Прекрасный тост, Говэрди.
Юрий мрачнеет, отворачиваясь к окну, его взгляд становится пустым. Монах и коммивояжер переглядываются.
Появляется чета главбуха. Оба в мыле, как загнанные лошади: Исайсаич из последних сил тащит свой драгоценный портфель, позади отдувается Шурочка с чемоданом.
– Вот – это наши полки, – с отдышкой, из последних сил выдавливает из себя Исайсаич, засовывает портфель под столик и плюхаясь на сиденье – у них как раз боковые места напротив нашей компании. – Здрасьте! – кивает главбух мужчинам, те кивают в ответ.
– Здравствуйте. – отвечает Димочка.
– Здравия желаем, – это майор.
– Доброго пути и ангела-хранителя вам, русские люди, – степенно приветствует новоприбывших поп.
– Гомарджоба, генацвале! Устал, дорогой? Вина выпей, пожалуйста – в силу рукам и в радость сердцу.
– С удовольствием, товарищ.
Главбух берёт протянутый к нему стаканчик и махом выпивает его.
– Уже себе компанию нашёл! – Шурочка мощным взмахом закидывает на третью полку свой чемодан – мужчины уважительно крякают и переглядываются.
– Ну и ну! – у Димочки вообще очки съезжают на кончик носа.
– О как. – Юрий растягивает губы в улыбке: мол, вот это да…
– Вах, какая женщина! – Говэрди в восхищении, тут же в руке полный стаканчик – Вина, красавица?
Шурочка столбенеет от такого комплимента, напрочь мгновенно позабыв все претензии к мужу:
– Н-ну… Если муж позволит. – тоненько произносит она якобы в нерешительности.
Исайсаич сам в удивлении от такой реакции жены – ведь он привык, что Шурочка общается с миром исключительно командным голосом, он открывает рот что-то сказать, но Говэрди его опережает:
– Канэчно, позволит! – И ловко разливает всем очередную порцию виноградного напитка.
Димочка вдруг понимает, что стал окончательно взрослым – вторую порцию вина выпивает сам! В желудке уже приятно холодит, мысли замедляют бег, становится тепло и мягко на душе, а все окружающие – абсолютно родными и близкими людьми.
Но Шурочка, выпив вина, характеру своему не изменяет:
– Вот почему твой Евгений Евгеньевич взял нам боковые? Не мог оформить бронь на купе? – Она говорит специально приглушённым голосом – мол, это личный разговор супругов. Но говорит так, что всем всё прекрасно слышно.
– Бронь была на купе, – Исайсаичу неловко, что его, главбуха огромного оборонного завода, песочит жена на людях, – Только на одно место… А ты вдруг надумала ехать со мной.
– Я тебе что – мешаю?!
– Конечно, конечно – нет! Но раз ты решила так неожиданно сопровождать меня, то мы вынуждены немного потерпеть возникшие неудобства…
– Вот всегда у тебя так – потерпеть, потерпеть! С очередью на автомобиль «Победа» – «потерпеть»! Сергуньку определить в детский сад при наркомате тяжёлой промышленности – «потерпеть»! Путёвку выбить в санаторий вашего же завода – опять «потерпеть»: видите ли, есть более достойные работники! – это она обращается к Юрию, как к человеку в форме, а значит понимающему, что к чему в иерархии. – Тебе напомнить, что ты не абы кто на предприятии – самом, что ни на есть – крупном в отрасли? И что все переходящие знамёна в социалистическом соревновании регулярно берёт заводоуправление, напомнить?
– Шурочка, не надо…
– А вот надо! Ты – главный, слышишь? Главный бух-гал-тер! От тебя каждая копейка зависит. И вообще – как ты представляешь себе: я, и на эту верхотуру? – Шурочка мощно хлопает ладошкой по верхней полке. – Тебе же нельзя, ты же у нас – гипертонический больной!..
– Ну ладно, Шурочка, что-нибудь придумаем.
– Придумает он… Мужчина, вот вы – да, как вас зовут?
– Говэрди.
– Какое красивое имя. Налейте мне ещё вашего божественного напитка, а то у меня с этим главным сердечное волнение.
– Шу-урочка…
– Канэчно! Желание женщины – закон для мужчины!
– Ты понял?!
– Ну, Шу-у…
– Шура! – Юрий решает вопрос кардинально и быстро: – когда будем укладываться спать, вы занимайте мою полку, а я на вашу верхнюю залезу. Мне к высоте не привыкать.
– Ой, большое спасибо, товарищ военный… Хорошее вино, Говэрди… Вот видишь – мир не без добрых советских людей.
– А я – что?..
– Спасибо вам ещё раз, товарищ военный.
– Не за что, мне не сложно.
– Вот, героя из-за тебя пришлось побеспокоить.
– Почему из-за меня?
– Так этот шустрый малый твой Евгений Евгеньич, хотя он ещё ни по статусу, ни по возрасту имя-отчество не заслужил… Не мог нам, как полагается, бронь оформить. Вернёмся – выговор ему вынеси!
– Если вернёмся…
– Чего?
Они бы ещё долго вполголоса перепирались, но тут мимо их компании проходит девушка – это Таня, стюардесса самолёта ГФ-203. На ней форменный китель тёмно-синего цвета с начищенными до золота пуговицами и петлицами на рукаве и плечах, такого же цвета юбка чуть ниже колен и пилотка с тёмно-малиновыми вставками. На груди и пилотке – значки гражданского воздушного флота СССР, на правом рукаве вышит шеврон стюардессы третьего класса и эмблема с номером авиаотряда, пуговицы ярко начищены и блестят, начищены до блеска маленькие коричневые туфельки-лодочки, что справили Танечке в Одессе перед отпуском знакомые евреи. Волосы зачёсаны назад и стянуты в аккуратный хвостик незаметной резинкой.
И она – чудо, как хороша!
Хотя с виду она невысокая и худенькая, но на самом деле – Танечка кандидат в мастера спорта по бегу на средние дистанции, чемпионка в лыжных гонках.
Она идёт по вагону с кружкой горячего чая, стараясь не пролить его и не наткнуться на пассажиров, аккуратно и ловко (сказывается профессионализм стюардессы) обходя их ноги и багаж. И появляется в нашей компании в процессе разговора, замедляет движение, обходя чету главбуха, аккуратненько обнося их стаканом по кругу, и случайно бросает взгляд вглубь купе:
– Михайлов! – невольно вскрикивает она, все присутствующие тут же замолкают, обращая внимание на девушку и через неё на лётчика у окна. – Вы – товарищ Михайлов?! Герой Советского Союза?
Несколько любопытных лиц возникают в проходе и из-за стенок купе. Юрий отрывается от лицезрения заоконного ландшафта и от своих невесёлых дум, переводит внимание на голос девушки.
– Да. – Юрий не настроен на общение, но он воспитанный и вежливый человек – надо ответить на вопрос, а сидеть, как крот: – Я – Михайлов.
– Дэвушка, присаживайтесь, – гостеприимно указывает на полку рядом собою Говэрди, – хотите вина? Нового урожая!
А Татьяна с готовностью садится на лавку рядом с Димочкой напротив Юрия, студента тут же бросает в жар! А она, как на грех, обращается почему-то прямо к без пяти минут дипломированному московскому специалисту:
– А я не пью вино. Вот – это чай с сахаром, – с радостью говорит она Диме, а потом обращается к Юрию: – Меня Таня зовут, я стюардесса самолёта ГФ-203, мы летаем с аэродрома в Северске. А сейчас еду из отпуска, была в Москве! Как же у вас здорово! – эти слова она произносит прямо в лицо Дмитрию, от чего у того едва не случился нервный тик. – А вы тоже лётчик?
Дима впадает в ступор. Он впервые вдруг понимает, что выбор профессии сделан им как-то ну, не очень удачно… Да и при всех его мечтаниях опыта общения с девушками у него в процессе учёбы набралось совсем немного и в основном здрасьте там, привет, пока, дайте мне вот эту книгу и подобное, что никак не подразумевалось ну-у… личного внимания к его персоне. Так что опыта было не то, чтобы маловато – а вообще кот наплакал. Потому Дима, пребывая в ступоре от этих серых глаз, смог лишь отрицательно покачать головой.
– Жаль. – Танечка немного расстроена.
– Я филолог, – вдруг выдавил из себя дипломник МГУ, опять отрывисто кивнул и сказал сурово: – Д… Дмитрий. Комиссаров.
– Говэрди, – коммивояжер галантно кланяется Татьяне, – вино из солнечной Грузии, из города Гори.
– Откуда родом сам товарищ Сталин! – вставляет свои пять копеек Шурочка, показывает ладошкой на свою объёмную грудь: – Александра Александровна, супруга Исайсаича (ладошка в подбородок мужу, тот кивает и двигает бровями) – он главный бухгалтер самого большого московского машиностроительного завода. Да.
– Очень приятно.
– А это – отэц Сэргий.
– Очень приятно.
– Ангела-Хранителя вам, небесная девушка.
– О-очень приятно…
– И что у вас за самолёт? – вежливо интересуется Юрий.
– ГФ-203… Трёхмоторный.
– Это код регистрации. ГФ – сокращённо гражданский флот. А тип какой? Марка?
– А я не знаю, – простодушно отвечает девушка, пожимая плечиками, отчего становится ещё милее, – мы работаем в южном отряде транспортных перевозок: из порта Кавказ в Одессу, Мариуполь, Харьков, Киев, в Крым нередко – Симферополь, аэродром Джанкой, слышали? Ну и по другим местам – людей возим, грузы. Стоим в Северске.
– Хорошее дело, – говорит монах, все остальные кивают.
– А как же в Москве?.. – Димочка постепенно справляется с волнением, в чём ему способствует быстро допитый второй стаканчик.
– В отпуске была – у тётки двоюродной. Ах, Москва!.. Две недели, как один миг… Меня отпустила Катерина – наша вторая стюардесса. Сейчас приеду – она так же на две недели в отпуск пойдёт, к тому же у неё с нашим штурманом Саней Ишханяном намечается свадьба. Счастливые…
Говэрди тут же интересуется:
– А ви нэ замужэм, такая красавица?
А Шурочка полушутя-полусеръёзно мгновенно переводит на себя внимание пассажиров:
– Вот вы какие все ловеласы – грузины! Чего девушку так смущать? У самого же, небось, семеро по лавкам…
– А я не женат, мадам.
– Ой, ладно вам, шутник! Такой мужчина обходительный…
– Нет, я не замужем, – Таня вовсе не смущена, ведь она стюардесса, а стюардессам вообще не свойственно смущение: – Работы у нас много, летаем постоянно – стране нужен транспорт воздушный для восстановления народного хозяйства. Да и мужчины у нас в экипаже все женаты, вот даже Саню Катя окрутила.
– Ничего, теперь на ваш век мужчин хватит. – Юрий говорит тихо, как бы про себя и никто особо не догадывается, какой он вкладывает смысл в эти слова.
– Да уж, война закончилась семь лет назад, – вздыхает Исайсаич, – Новое поколение пришло, красивые, сытые…
Говэрди махом разливает вино по стаканчикам:
– Ну, за нашу великую Побэду, товарищи!
– За Победу! – охотно чокается с Говэрди и Шурочкой Димочка.
– Я читала в газете о вашем рекордном полёте с майором Ивановым! – восторгу Тани нет предела: – Вы за него Звезду Героя получили?
– Нет, – Юрий всё также не склонен к активному разговору, – за рекорды нас правительство отметило другими наградами.
– А, это ещё с войны? – догадывается стюардесса, Юрий кивает. – Вы были истребителем, как Покрышкин и Кожедуб?
– Да.
– Здорово! А я тогда ещё совсем девчонкой была, но читала всё про наших красных лётчиков – мечтала, как сама, как Герой Советского Союза Лидия Литвяк сяду в кабину «лавочкина» или «яковлева» и буду крушить фашистов! Крушить!!
– Какая дэвушка! – подмигивает Говэрди Димочке: – Огонь!
Димочка молча протягивает коммивояжеру пустой стакан.
– За женщин! – его язык немного заплетается, но от этого прибавляется искренности: – За наших советских женщин!
– Вот какие у нас замечательные мужчины собрались! – восхищается Шурочка, недвусмысленно толкая мужа в бок, тот едва не поперхнулся вином.
Но Юрий мрачнеет ещё больше, опять пристально изучая пробегающий за окном вечерний пейзаж, там, за окном, постепенно темнеет. В вагоне включили свет, и теперь за окном лишь контуры деревьев и построек, толком ничего не разобрать. Но Юрий всё также внимательно смотрит в окно.
Проводница обходит пассажиров, собирая билеты, предлагая чай и печенье. Юрий берёт стакан чая.
– А сложно было на этом рекорде? – всё допытывается до него Танечка. – Держать скорость такую неимоверную? Да ещё не сбиться с маршрута? – Это она риторически спрашивает Димочку. Теперь докладывает Юрию: – Мы, когда летим, Саня – наш штурман, постоянно прокладывает курс и докладывает командиру. – Теперь всем присутствующим пассажирам с восторгом и улыбкой: – А тут – в одиночку, в одном лице: и лётчик, и штурман, да ещё следи за приборами, высотой, скоростью!
Все кивают уважительно, кивает немного нескоординировано и Димочка. При этом наклонившись, случайно касается виском плечика девушки, но отшатнувшись тут же обратно, вскидывает брови. Танечка складывает губки и улыбается дипломнику.
– А где ваш напарник: майор Сергей Иванов? Вы готовитесь к следующему рекорду, как в газете обещали?
– Сергей… майор Иванов погиб месяц назад во время тренировочного полёта.
Татьяна нервно сглатывает:
– Ой, извините пожалуйста, я не знала.
Юрий кивает, всем теперь ясно – отчего лётчик такой неразговорчивый и хмурый.
А Дима кивает девушке с таким видом, как будто именно он потерял лучшего друга в тренировочном полёте.
И Юрий вдруг осознаёт, что боль от потери уже не такая острая, переносить эту печаль гораздо легче, чем ещё вчера, и можно терпеть. Не надо сдерживать волчий вой из стиснутой болью груди, уже можно – терпеть.
Уже можно – жить…
Сцена 11. Кабина паровоза и машинисты в ней.
Раннее украинское утро.
Рассвет едва забрезжил на горизонте. Идёт поезд по степи на север, луч яркого света разгоняет впереди него тёмно-синий сумрак, на повороте машинист видит что-то у насыпи.
– Петро, тормози!! – кричит он помощнику.
Второй машинист дёргает за рычаг, поезд со скрежетом тормозных колодок быстро замедляет ход, они оба высовываются из бокового окна.
– Шо там, Степан Матвеич?!
– Возьми фонарь, я на минутку приторможу, а ты глянь, шо там у насыпи – где ручей в трубу уходит.
– У коллектора?
– У коллектора! Давай, Петро, быстро!
Поезд почти останавливается у темнеющего в низинке коллектора слива – через него с колхозных полей проходят талые воды. Это на случай сильных дождей: чтоб сами поля, перекрытые насыпью железной дороги, оставались сухими и не заболачивались.
Как раз недавно прошли ливни и ручей, собрав воду, превратился на несколько часов в небольшую речку. Машинист Петро спрыгивает с подножки, шурша гравием, спускается вниз по насыпи к жерлу трубы коллектора.
Прямо перед ней у основания насыпи, на три четверти уйдя в землю и слегка накренясь, лежит авиабомба. Тусклый чёрный металл, кое-где покрывшийся пятнами матовой ржавчины, темнеет на фоне более светлого гравия и песка, прямо сверху на корпусе виден один из взрывателей, стабилизатор, помятый при ударе об землю, скручен немного вбок. Небольшая волна камешков, взбаламученная ногами помощника машиниста, неторопливо струится к бомбе и Петро чувствует, как струйки холодного пота бегут по спине и со сморщенного гримасой ужаса лба по лицу! Парень, всегда до этого считавший себя из неробкого десятка, судорожно пытается убежать обратно наверх насыпи, но ноги его проскальзывают, камешки предательски осыпаются, Петро не может подняться наверх, он по сути стоит на одном месте и даже немного начинает сползать к страшному привету военной поры. Молодой машинист пытается закричать, но воздуху в лёгких совсем немного, он выталкивает из себя какие-то короткие возгласы, как подбитая птица, фонарь треплется в руке, как на сильном ветру…
– А-а!.. Ды... Б-ба…
– Петро, шо тама?! А?! Пэтька, растудыть тебя в качель, так шо ж там за бисовшина?!
– Ба-а!.. Б… Ба-а-а!!!
Сцена 12. Вагон, перрон вокзала, раннее утро.
– Товарищ военный… – кто-то едва прикасается к плечу Юрия и он тут же выныривает из глубокого спокойного сна, – товарищ командир...
Это проводница. Стоит рядом с его полкой у головы, говорит тихо-тихо, но по её глазам лётчик видит, что что-то случилось.
И как будто не было этих семи мирных лет – он опять на фронте, срочный боевой вылет, опять тревога!
– Там, впереди… – начинает шептать женщина, а Юрий уже спрыгивает с полки, быстро, заученно одевается, застёгивается, поправляет форму, причёсывает волосы маленьким гребешком из кармана. – Тревога, товарищ майор, всех военных…
Юрий идёт по проходу к дверям, проводница семенит за ним, едва поспевает.
Поезд стоит. Утро едва освещает станционные постройки – Юрий спрыгивает на землю с подножки и оглядывается.
– Северск. Вон, товарищ военный, автобус на платформе…
Юрий широким шагом идёт к автобусу, к нему же направляются из других вагонов люди в военной форме, вышедшие по тревоге в этот ранний час…
Сцена 13. Пригород Северска. Поле. У насыпи железной дороги.
Поднимая клубы пыли к коллектору на всех парах несётся виллис. За рулём начальник станции Герман Ильич, рядом, схватившись за бортик, скачет на ухабах корреспондент местной газеты Михась – на груди его болтается фотоаппарат «Фотокор».
Не доезжая до коллектора метров тридцать, автомобиль резко тормозит, и мужчины выскакивают из него, стараясь не попасть в облако пыли, догнавшее по инерции подарок американского автопрома.
– Близэнько не подходи, Михась!
– Не баитесь, таваришь начальник! Будэ усё в ажуре!.. Так и есть – бомба, ети её в коромысло-о!
– Сымай поскорээ и тикаем!
– Ща… Вот… Вот так… Я с насыпы сыму, ракурс здесь скромный…
– Нэ рыскуй, не трэба нам это!.. Ну куда, ну куда ж лизыш? Твою душу мать! Взорвёсьси к едреням псиным!
– Не зорвуся… – Михась уже наверху насыпи, щёлкает авиабомбу сверху.
– Вот это кадр! – восхищается сам собою фотокор «Социалистычна жызня», – теперя в районную, да шо там! Бери выше, Михась, сёня твой дэнь – в областную многотиражку материал такой знатный полетит! Тут все свои локти от зависти пооткусывають!..
– Мих-хас-сь!!! – надрывным шёпотом ярится Герман Ильич, как будто от громкого голоса бомба может сдетонировать, – давай же вертайся в зад!!!
Сделав ещё два кадра, активный и бесстрашный корреспондент городской газеты с прицелом на областную славу с явным неудовольствием спускается с насыпи и идёт нарочито вразвалочку к автомобилю.
– Ну, усё снял? Поихали!
– Всё! Это будет сенсация на весь район, на всю область! А может… Ух, бомба!
– Садись же, бомбила, поехали! Мне ещё тревогу поднимать…
С прогазовкой и клубами пыли из-под колёс виллис лихо разворачивается и, убыстряясь, резво мчится по ухабам прочь от насыпи. Камера поднимается, мы видим поля, раскинувшиеся до горизонта, кадр передвигается в сторону и появляется окраина города, затем на ближнем плане – столб семафора, который плавно поднимает белую штангу с большим кругом на конце, в центре круга красная окружность, которую видно издалека – всё, проезд закрыт.
Сцена 14. Вокзал. Кабинет начальника вокзала.
Вбегает весь в мыле Герман Ильич – в кабинете кроме его секретарши полно военных с поезда, среди них и Юрий. В большинстве своём это офицеры разных родов войск, и многие фронтовики – то есть народ тёртый, опытный. А так же два милиционера в летней белой форме.
– Что случилось?
– Герман Ильич, я собрала, как вы просили, всех военных…
– Докладывайте!
– Вы – начальник вокзала?
– Да-да-да! Дорогие товарищи, всё по порядку!.. Сейчас, дух переведу… – начальник бросается к своему столу, над которым висит подробная карта Северска с пригородами и сетью дорог, хватает стакан и кувшин с водой, шумно пьёт из горлышка, держа стакан в другой руке.
– Фу!.. – кувшин на стол, теперь этой рукой – трубку с телефона: – Коммутатор?! Быстро мне воинскую часть! Подполковника Величко! Да!.. Товарищ подполковник, немедленно к нам! У нас бомба у насыпи в километре от города!.. Есть! Понял!.. Сейчас будет – часть тут рядом совсем. Так вот товарищи, – трубку кладёт на стол, кулаками упирается, набычив плечи: – Я только что с насыпи – проверял тревожную информацию наших машинистов с одесского поезда – в пять ноль пять они обнаружили вот здесь, – он поворачивается к карте и указывает на ней место – где коллектор слива дождевой воды – бомба, товарищи, бом-ба!
– Как?!
– Откуда здесь бомба?
– Почему раньше не обнаружили? При строительстве?
– Судя по карте – точно, не более километра от города…
– Дожди были у нас намедни сильные – ручей теперь, как река. Насыпь подмыло, и она в некоторых местах осела – ремонт уже идёт. Для подвижного состава не опасно, но запускать нельзя. Сколько раз я просил забетонировать такие участки, где слив!..
– Кто обнаружил?
– Я ж говорил – машинисты с одесского.
– А, да…
– Я немедленно остановил движение и дал команду собрать вас – вы, как люди опытные…
– Что за бомба? – это Юрий вышел к начальнику вокзала.
– Не знаю, товарищ Герой Советского Союза.
– Каких размеров, хотя бы?
– Ну, с меня где-то.
– Нарисуйте, как выглядит.
– Так я в малевании не особо… Вот Михась сейчас прибежит – ему полчаса фотокарточки напечатать, он у нас парень деятельный, дюже активный хлопец из газеты «Социалистычна жызня» – может, читали? Наша, северская.
– Нарисуйте, как можете. – Юрий решительно выхватывает из каретки печатной машинки у секретарши лист бумаги, достаёт свою перьевую ручку, кладёт это всё перед Германом Ильичом, – Здесь не картины писать – сможете, по памяти.
– Да… Сейчас. – Начальник вокзала размашисто чиркает по бумаге, несколькими движениями рисуя бомбу, – вот так, что-то вот так, посмотрите, товарищ Герой Советского Союза.
– ФАБ-250! – у Юрия похолодело в груди.
– Наша? – спрашивает кто-то из офицеров, Юрий кивает. – Опасная?
– Не то слово… разлёт осколков при подрыве до двух километров, значит, город однозначно будет в участке поражения взрывной волной и разлетающимися осколками. Объявляйте всеобщую тревогу, товарищ начальник вокзала. – И обращаясь к милиционерам: – Надо оцепить это место. И организовать эвакуацию жителей из этого района.
– Эвакуацию мы немедленно начнём, но вот оцепить – это не получится, – отвечает один из служителей закона. – У нас в штате семь человек и ещё один в отпуске. Надо вызывать войска, сапёров.
Входит командир местной части подполковник Величко. Он командует пехотой.
– Я это и делаю. – Герман Ильич. – Да! А вот и товарищ подполковник! У вас сапёры есть?..
– Есть само собой, так что случилось? Здравствуйте, товарищи!
– Здравия желаем, товарищ подполковник!
– Бомбу машинисты увидели – прямо у насыпи. Тут товарищи говорят – ФАБ-250, бомбили и наши и немцы, всего хватало!.. Движение я перекрыл, и все поезда из Москвы перенаправил. Но у нас один поезд – как раз на вокзале застрял, с Москвы. И ещё несколько на подъезде.
Величко берёт трубку телефона на столе Германа Ильича, быстро набирает номер:
– Дежурный!.. Капитан Евдокимов?.. Немедленно поднимай часть по тревоге, чрезвычайное положение! И сапёров к вокзалу, всех. Да, – кладёт трубку и уже к присутствующим: – Всё, товарищи военные, за дело! Прошу вас обеспечить вместе с милицией общественный порядок, недопущение паники и всего такого.
Милиционеры и некоторые военные выходят из кабинета, им навстречу прорывается Михась с пачкой фотокарточек.
– Ещё мокрые!.. Вот!
Юрий берёт из рук корреспондента карточки, быстро их просматривает:
– Да, ФАБ-250. Сам я воевал в истребительном полку, но нередко нам приходилось делить аэродромы вместе с бомбардировщиками и штурмовиками... Зарылась глубоко, второй взрыватель придётся откапывать. Судя по панорамному снимку (Михась приосанивается горделиво – ведь он снял всё, как надо) здесь необходим экскаватор. И трактор. И грузовик помощнее.
– Экскаватор у строителей попросить можно, – Михась в курсе всего, что происходит в городе. – Они трубы центрального городского отопления укладывают на улице Дзержинского, я репортаж делал.
– Экскаватор – это по делу, – говорит командир части. – Трактор и грузовики имеются и у нас, кран я запрошу у соседей, но он прибудет не раньше, чем через пять часов. Особой помощи, товарищи офицеры, от вас не требуется, разве что способствуйте сохранению спокойствия наших граждан.
Почти все офицеры выходят из кабинета.
– Снимки сделал я, товарищ подполковник.
– Ясно.
– Нам надо было проверить сообщение машинистов, – добавил Герман Ильич.
– Это правильно. Но больше никаких гражданских лиц.
– Я корреспондент газеты «Социалистычна жызня» Михась Супруненко – вы же меня знаете, товарищ подполковник.
– Конечно, знаю, а что?
– Позвольте осветить на страницах газеты ваш опасный труд.
– Ваше желание мне понятно. Но объявленное чрезвычайное положение в опасном районе запрещает быть там гражданским лицам без специального пропуска. Вот вы сапёр? Нет? Нет. Специалист по взрывному делу? Опять нет. Вот и оставайтесь пока здесь, я сам всё вам потом подробно доложу.
– А фотографировать кто будет разминирование?
– Вот вы какой… Ладно, будете фотографировать, но в дистанции и из укрытия. А сам процесс снимет кто-нибудь из сапёров – у меня наверняка найдутся люди, что и в фотоделе разбираются не хуже вас, товарищ корреспондент.
Юрий понимает, что в присутствии его здесь уже нет необходимости, и направляется из кабинета. У дверей он слышит вопрос начальника вокзала подполковнику и останавливается, прислушиваясь:
– А сколько вашим сапёрам потребуется времени на то, чтобы очистить путь? Мне же надо поезда пускать, график весь к чертям полетел.
– С учётом движения техники и объёма предстоящих работ, думаю, что часов за десять-двенадцать управимся.
– Бомба лежит в сырой почве у самой поверхности, наверняка резьба на взрывателях проржавела, – размышляет Юрий, но все присутствующие его слышат. – Здесь не только задача откопать и вытащить бомбу, здесь необходимо её разминировать на месте, а это проблема может быть посерьёзнее.
– Так подорвать и дело с концом! – горячится Михась.
– И пути восстанавливать несколько дней! – возражает начальник вокзала, – тут весь график окончательно полетит, меня судить будут!
– Объезд есть? – спрашивает Юрий.
– Есть. Крюк в семьдесят два километра, полное расстройство в расписании движения поездов. Поезда уже идут по объездной дороге, но за вашим остановлены ещё шесть составов – их надо не только вытянуть обратно к железнодорожному узлу, но и вклинить в движение.
Сцена 15. У вокзала. Улицы Северска
Юрий выходит из здания вокзала и в задумчивости идёт к своему составу. Неожиданно майора привлекает звук авиационного мотора – он поднимает голову и видит в небе Як-18, пролетающий на низкой высоте несколько в стороне. Самолёт выпускает шасси и снижается – видимо аэродром совсем недалеко.
– А почему бы и нет? – сам себя спрашивает Юрий.
Сцена 16. Кабина Як-18 и параллельно наземный пункт управления
полётами – небольшой деревянный домик с двумя высокими мачтами-антеннами. На доске над входной дверью намалёвано немножко неровно белой эмалью – Северск-12. Рядом на стоянках ещё один Як-18, старенький По-2, два учебных планёра конструкции товарища Антонова БС-3, грузовой трёхмоторник Танечки Ю-52 и виллис Макара Макарыча.
Женя впервые выполняет самостоятельный полёт. Снизу пролетают окрестности родного города, поля, нитка железной дороги. Женя счастливо улыбается – восторг переполняет её душу! Ведь она может сейчас, если захочет, полететь куда угодно! Свобода полёта её пьянит: вот захочу – полечу к самому горизонту, за счастьем, за всем-всем-всем, чего так хочется юной жизни и что будет, обязательно и очень скоро будет!
Лётчица иногда смотрит в маленькое зеркальце заднего вида, которое расположено прямо перед ней на переплёте фонаря: просто не верится, что позади неё никого нет, а место инструктора, строгого и требовательного Макара Макарыча, занимает бессловесный мешок с песком. И не выдержав, Женя запела, перекрикивая грохот мотора:
– Я друго-ой тако-ой страны не зна-а-а-ю, где-е так во-ольно жи-ил бы – че-ело-ове-ек!!!
– Поёт девочка, – усмехается в усы начальник аэроклуба, он же по совместительству руководитель маленького аэропорта «Северск-12». Ну, аэропорт – это конечно громко сказано, в основном полёты совершают курсанты аэроклуба, но два раза в неделю сюда из Крымска или ещё с каких мест прилетает пассажирский ГФ-203, трёхмоторный транспортник: приданный авиаотряду старенький трофейный юнкерс. Вот и вчера его загрузили баками с мальками с местного рыбзавода – через полчаса он должен уйти в рейс на юг. Правда, экипаж ещё не явился, что странно… А пока суть да дело, можно в утреннее небо выпустить пару-другую курсантов его аэроклуба.
– Ноль-один, ноль-один, – говорит в чёрный микрофон Макар Макарыч, – повнимательнее на посадке, повнимательнее!..
А Женя в ответ кивает, как будто её видит инструктор, не переставая петь. Но он это чувствует и кивает в ответ.
Юрий широким шагом идёт за заходящим на посадку учебным самолётом и почти у края лётного поля нагоняет Татьяну.
– Ой, это вы? Здравствуйте!
– Доброе утро, Таня. Давайте ваш чемодан. Вы на аэродром?
– Так точно, товарищ майор – вон стоит мой самолёт.
– Так это же юнкерс – пятьдесят второй! Немец!
– Да? А я думала – почему это все надписи на немецком? Даже язык стала учить специально.
– Так что же – никто вам из пилотов не сказал, что у вас за машина?
– Вроде говорили – из трофейных, но я не придала этому значения. Столько забот и перед вылетом и тем более в воздухе…
– Понимаю.
– А почему вы здесь? Разве поезд не ушёл?
– Так вы не знаете?
– О чём?
– Движение перекрыто из-за авиабомбы, которую обнаружили у насыпи сразу на выезде из городской черты. Так что я хочу договориться с вашим командиром, чтобы взял попутчика.
– Это очень хорошо! Мы летим в Крымск через Мариуполь – у нас грузовой рейс, мы малька везём для рыбхозяйств на побережье, а затем в Геленджик – пассажиров по графику. Я слышала, что вам как раз туда и надо?
– Именно так.
– Замечательно! Это такая честь для нас. Конечно, мы вас возьмём – мест достаточно. Ребята будут ужасно вам рады!
– Ну, хорошо.
Они подходят к домику, Як-18 касается колёсами шасси травы лётного поля и резво проносится мимо них.
– Ноль-один, заруливай на стоянку, – говорит в микрофон Макар Макарыч.
– Вот, знакомьтесь, это наш руководитель полётов и начальник аэропорта Макар Макарыч. Здравствуйте, Макар Макарыч!
– Доброе утро, Татьяна. Это кого ты к нам привела?
– Позвольте представить – мой попутчик, Герой Советского Союза Михайлов Юрий Георгиевич!
– О, рекордсмен! Рад, очень рад знакомству, – жмут друг другу руки. – Какими судьбами к нам?
– Там бомбу нашли у насыпи, а товарищу майору надо срочно в Геленджик.
– Спасибо, Таня, я сам…
– Отлично, давайте вашу командировку, я сделаю отметку аэропорта.
– У меня путёвка.
– Давайте вашу путёвку, отмечу маршрут. Таня, быстренько в комнату отдыха – посмотри, пришёл ли ваш экипаж, а то я тут с полётами... Поторопи их – вылет через двадцать пять минут.
– Есть! – Таня козыряет по-военному и входит с чемоданом в домик.
– И много у вас юнкерсов в отряде?
– Две штуки. Свои задачи они выполняют, грузы и людей возят.
– А запчасти?
– Ну, запчасти… выкручиваются технари, как могут. В принципе матчасть надёжная и эксплуатируем мы самолёты не в тяжёлых условиях. Лётчики говорят – поскрипывают на кочках на взлёте. Иногда в турбулентности, если в болтанку на маршруте попадут, а так… А вам приходилось летать на таком?
– До сорок пятого я их только в прицел видел. Но потом пришлось осваивать в Школе лётчиков-испытателей, как и многие другие типы. А полтора года назад перегоняли два борта в Иркутск на завод – там их в фоторазведчики переоборудовали для геологов. Так что опыт имеется. А что?
– Да всякое в жизни бывает, просто спросил. На будущее. А вот и Таня с Катенькой – наша вторая стюардесса. Катя, где ваш экипаж?
– Беда, Макар Макарыч! – это Танечка вся на эмоциях, как всегда влезла впереди всех, ручки у груди, слёзки вот-вот хлынут!
– Татьяна! – резко осаживает её руководитель полётов, – вечно ты впереди батьки в пекло лезешь! Что за привычка бабская!
– Извините…
– Я к тебе обращался? Таки молчи до времени, пока не спросят, – к Юрию: – Вот вечно у нас так.
Юрий кивает и обращается к Кате:
– Так что случилось у вас, Катерина?
Катенька приосанивается важно, грудь вперёд, кидает короткий взгляд на Таню – мол, видала?
– Весь экипаж, товарищ Герой Советского Союза, валяется с краснухой, температура под сорок, тело ломает, глаза на свет смотреть не могут. У командира рвота, слабость, другим полегче, но все лежачие.
– Вот так новость! – вскрикивает Макар Макарыч. – Как же я вас в полёт выпущу? График и так просрочили – малёк сдохнет же!
– Вот так все разом и свалились? – недоверчиво переспрашивает Юрий. – А что – они корью в детстве не болели? И прививок на вэ-эл-ка не ставили?
Катенька и Танечка одновременно пожимают плечиками, что при других обстоятельствах было бы очень мило и забавно.
– Вот, я так и знал! – правый кулак начальник аэроклуба с треском впечатывается в левую ладонь, – как в воду глядел с вами, товарищ майор! Ну, ваш выход, как говорят в театре – спасёте нашего малька и сами доберётесь до места назначения! Выход?
– Возможно…
– Давайте вашу лётную книжку – я оформлю путевой лист.
– Чёрт возьми! Она у меня в чемодане, а чемодан в вагоне на вокзале!
– Так берите мой виллис и ходу! Вы в десять минут обернётесь!
– А как же остальной экипаж? – Танечка ничего и ни про кого не забывает. И это останавливает Юрия, который уже повернулся к автомобилю.
– Чего там с твоим Саньком? – Макар Макарыч вопросительно смотрит на Катерину.
– С моим?.. – Катя смущена.
– Да ладно тебе, – Танечка легонько толкает подружку локоточком, – все же знают, что вы у нас жених и невеста.
– Поздравляю! – говорит Юрий.
– Спасибо… Ну, он же тоже приболел… Полегче, вроде бы, чем у остальных… Он у меня крепкий, боксом занимается.
– Понятно. – Юрий обращается к руководителю полётов: – Макар Макарыч, вы мне на карте покажите маршрут. Я здесь во время войны много летал, окрестности до моря хорошо помню.
– Да легко! – начальник аэроклуба быстро достаёт из наплечной сумки свёрнутую карту, махом её раскрывает, девушки поддерживают её за уголки, чтобы майору было сподручнее смотреть. – Вот, здесь мы. А вот Крымск. Лететь вот так, строго на юг, привод по радиополукомпасу – прямо на Мариуполь. Там есть небольшой посёлок Ялта – половину малька тамошние колхозники заберут. Короче – не заблудитесь. А потом вот отсюда огибаем Таганрогский залив с севера, а затем на юго-юго-восток через Ростов. И всё – дальше, по прямой – на Краснодар. Проще пареной репы!
– А почему сразу через залив не пролететь?
– Лучше не надо – в это время года возможны смерчи.
– Ясно. Вот здесь и вот здесь были наши полевые аэродромы, летали на истребителях товарища Яковлева – Як-9. Навскидку – каждый маршрут минут сорок, ну, может и шестьдесят при встречном ветре.
– Что вы! Это вы на истребителе так быстро сможете! – Танечка абсолютно всё знает про технические характеристики советских самолётов. – А на нашем ГФ-203 мы два с половиной часа ползём только до Мариуполя.
– Зато красота какая внизу! – парирует Катенька. – Сколько раз летаю, товарищ майор, а наглядеться на родную Украину не могу.
– Это прекрасно. Макар Макарыч, а что с погодой, какой прогноз?
– Ну-у… В это время года случаются фронты, щквалы и локальные смерчи, так что лучше к морю не прижиматься. Идите над сушей – на маршруте полно ровных площадок, если что. Но матчасть нас не подводила. Бывало – потрясёт ребят, но ничего. Это ж небо.
– Ясно. Будем исходить из ситуации.
– Ну, вы ж испытатель.
– Да-да… Я вполне могу обойтись без штурмана. Ну, тогда я на вокзал. А вы найдите мне бортмеханика и второго пилота.
– Обязательно.
Юрий козыряет, девушки тут же салютуют ему в ответ, приосанившись гордо, руководитель полётов маленького аэродрома просто кивает с улыбкой в ответ и майор уезжает на виллисе.
– Так, красавицы… – задумчиво начинает Макар Макарыч, – где ж я вам… Ха, а вот что! Давайте-ка дуйте обе быстро за курсанткой, что сейчас выполняла полёт на «яшке». Евгения теперь у нас девушка опытная, справится.
Стюардессы отходят от домика, идут к стоянкам.
– Знаешь что, – Катенька обращается к подруге: – ты Женьку приведи – вон она рядом с самолётом крутится, а я пока Саню проведаю, мало ли…
– Счастливая ты! – Танечка обнимает и прижимается к Кате, – я так за тебя рада.
– А ты себе нашла кого? Или зря в Москву ездила?
– Ну-у… – Таня улыбается неопределённой улыбкой, загадочно пожимает плечами.
– А давай-ка рассказывай, подруга! Москвича себе отхватила?.. Москвича!? Ну-у, ты даёшь!..
Сцена 17. Утро, вагон.
Димочка сладко потягивается на полке, шарит руками по столику, находит очки и водружает их на нос. Только после этого открывает очи. И понимает, что отдохнувшие от писанины и многотомного чтения глаза уже плохо видят сквозь очки. Дима с досадой их снимает, что-то ворчит, кладёт обратно на столик. Рука натыкается на какую-то бумажку, студент-дипломник разворачивает её и читает:
– Это Таня, девушка, что вчера с нами познакомилась, оставила, – шепчет, стараясь не разбудить пассажиров, коммивояжер Говэрди с верхней полки напротив Димы. – Она подошла к тебе, когда ты спал, думала – в пиджак к тебе в карман положить, а потом решила под очки. И ушла. Ну, что там?
– «Напишите мне», – с волнением читает почти дипломированный специалист. – И адрес тут. Местный, как я понимаю.
– Вай, какая девушка! Современная, однако, – восхищается грузин. – И красивая. Ты, Дима, просто везунчик, хе-хе.
– Ну что вы такое говорите… – Дима смущён и краснеет. Но он крайне доволен. – А потом что?
– А потом она ушла, я ж сказал. Мы уже здесь больше двадцати минут стоим. Северск – глянь в окно.
Дима приподнимается и видит тихое утро провинциального украинского города: на станционном здании действительно выпуклыми буквами – «Северск».
– Да-а, она же как раз говорила, что из Северска, тут её аэродром.
– Давай-ка, мой друг, по стаканчику пропустим, раз такое дело, такая удача к тебе привалила.
– А удобно?
– А мы тихо, дорогой. Да.
Говэрди спрыгивает с полки, достаёт из сумки бутыль и разливает вино. Сверху монах протягивает кружку.
– Доброе утро, святой отец. С нами – за компанию.
– Доброе утро, сын мой.
– А где наш лётчик? – это проснулся Исайсаич.
– Вышел он, – появляется Шурочка с полотенцем на плечах. – Туалет закрыт, Исайсаич, так что идите в вокзал – там есть рукомойник. И пока народ не проснулся, толпой не побежал.
– А что случилось?
– Не знаю. Но майора нашего проводница увела. По-тихому. Я-то сплю чутко, сразу проснулась, как она шёпотом его позвала… А! Уже пьёте? Утром?! И не стыдно?
– Шурочка! – разводит руками грузин. – Ну-у, Шу-урочка…
– Мы немножко, – чуть заикаясь, лепечет Дима.
– Утром стаканчик виноградного сока – полезно, и Богу угодно, – вещает сверху монах.
– Ладно, – неожиданно добреет жена главного бухгалтера, – раз богу угодно, то и мне налейте. Уж очень у вас, уважаемый Говерди, вино качественное.
Мужчины быстренько собирают на стол – появляются хлеб, помидоры, зелёный перьями лук и кровяная колбаса, бутерброды с микояновской сырокопчёной (подарок Диме от куратора), кусок сыра и штук шесть яиц. В общем – просто стол для пира, не меньше. В разгар завтрака появляются Юрий и проводница.
– Всё ясно, товарищ командир, – говорит проводница, – а вот и ваш чемодан, всё на месте.
– Что случилось?
– Товарищ лётчик, вы выходите?
– Юрий, дорогой, стаканчик вина на дорожку? А – да, вы ж не пьёте…
– Здравствуйте, товарищи.
– Доброе утро.
– Давайте к нам, тут вот у нас завтрак.
– Извините, вынужден отказаться – я спешу.
– Юрий, так вы вроде до конца ехали?
– А почему мы так долго стоим? – вдруг соображает Шурочка, чувствуя женским сердцем неладное.
– Случилось непредвиденное, товарищи! – громко объявляет проводница: из соседних купе появляются заспанные, но заинтересованные лица других пассажиров. – Впереди на путях машинисты обнаружили авиабомбу. Сейчас для вас в буфете вокзала будет организован чай и горячее питание. Когда дойдёт очередь нашего вагона, я вас вызову собраться для завтрака.
– Значит – стоять долго будем, – говорит кто-то из пассажиров.
- Горячее питание – это хорошо!
- Вася, собирайся руки мыть!
- Ну-у, мам!..
- Пойдём, Коля, глянем – чем здесь торгуют.
- Степан! Можно покурить! Забивай козью ножку – по нашему, по-флотски!
- А сколько стоять будем? – у всех пассажиров, само собой один-единственный вопрос на повестке дня.
– Столько, сколько потребуется для того, чтобы наш состав вытянули в обратный путь для объезда. А это два-три часа, может побольше. Мы же последние, то есть самые первые перед бомбой.
– Надо срочно бежать и дать телеграмму. – Шурочка мыслить быстро, – а то ведь тебя ждут и встречают!
– Горячее питание – это хорошо, – опять доносится из соседнего купе.
– Помыться бы – жарко очень.
– В городе недалеко отсюда есть баня. Я вам покажу.
– Лишь бы не опоздать.
– Так может, выслушаем нашего пилота – он всё-таки специалист? – обращается громко Исайсаич к Юрию. – Сколько нам потребуется точно времени, может бомбу удастся быстро обезвредить?
– Местные военные оценивают все работы в восемь-десять часов, быстрее наш поезд вытянут в объезд. Здесь долго ждать технику – бульдозер и экскаватор прибудут не раньше, чем часа через четыре, а то и больше, плюс сами работы по разминированию и вывозу боеприпаса.
– Десять часов! – начинается общий галдёж, Юрий забирает чемодан и пробирается к выходу.
Исайсаич в ужасе обхватывает голову руками и раскачивается, сидя. Потом как во сне берёт со стола яйцо и начинает его чистить.
Но быстрее всех соображает и начинает собираться Димочка.
– Куда, Дмитрий? В буфет?
– С Юрием полечу, вдруг это самолёт Тани.
– А это мысль! – Говэрди переглядываются с монахом, быстро хватают манатки и спешат за Комисаровым, как за комиссаром, Шура толкает мужа в бок:
– Давай-ка быстро, Исайсаич, есть выход всегда у советских людей!
– Что?.. – главбух ещё толком не проснулся и больше занят очисткой варёного яйца.
– Бросай ты это… Потом доешь! – жена одним движением собирает остатки завтрака в картонный пакет из продуктового набора иностранных товаров, накидывает на голову мужа шляпу, себе шляпку московскую новомодную, хватает в руки портфель и чемодан, в зубы кошёлку с продуктами и толкает бедром Исайсаича к выходу:
– Давай быстро с ребятами, – даже не оглядываясь, громко вещает Шура, многие пассажиры поднимают на неё головы в недоумении, как будто она обращается к каждому из них поочерёдно, – не отставай!
– А что – уже на завтрак позвали?
– Девушка, это вы мне?
– Не толкайтесь, дама!
– Вася, сиди на месте, это тётенька не тебе… Пусть мимо спешит, полоумная.
Шурочка решительно продвигается к выходу, распихивая локтями и портфелем зазевавшихся попутчиков, отдавливая кому-то ноги.
– Осторожнее!
– Куда прёшь, тётка?!
– Под ноги смотрите, гражданка!
Неожиданно перед Шурой, уперев руки в боки, возникает соляным столбом проводница:
– Что за паника?!
– Мы, э-э-э…
– В буфет! – хрипит с чемоданом сзади Исайсаич, чемодан он с трудом вырвал из руки супруги.
– Вы ж завтракали только ж? И зачем вещи с собой взяли? Оставляйте – я прослежу, никто не позарится на ваш багаж!
– Ну, нам надо…
– Дайте пройти, мы выходим! – Шурочка делает недвусмысленное движение объёмной грудью вперёд.
– Ну, как хотите… – неожиданно соглашается проводница, немного отступает в сторону и пропускает чету, та максимально быстро пробегают мимо. – Идите-идите, – бормочет под нос всё повидавшая женщина, ведь каких только пассажиров не было на её железнодорожном веку! – Меньше будет галдежа в вагоне. Однако, вот шумные люди – то одно им не нравится, то другое. Да у меня плацкарта получше будет, какого ещё купе…
Сцена 18. Утро, перрон.
Пара выходит из вагона. Шурочка на коленке по шагу снимает вниз на низкий перрон портфель с годовым отсчётом, при этом умудряясь другой рукой поддерживать чемодан у мужа. И продолжает начатую в вагоне фразу:
– … С Юрием, нашим героем. Дима что-то про самолёт говорил, а он студент, соображает.
– А почему ты решила?..
– Да потому что у Юры пансионат в Геленджике – я ж сама слышала! У золовки свёкор Матвей Матвеич в прошлом году отдыхал, аэропорт там есть, рядышком, он рассказывал. А автобус ходит в Новороссийск. Если что, частника возьмём – с Геленджика тебе до твоего завода час ходу.
– Точно! – Исайсаич спрыгивает на платформу. – Мой свояк тоже там был! Ты у меня как Дом Советов, Шурочка, я так тебя люблю!
– И я тебя люблю, Исайсаич, мой пончик. Не отставай, вон уже наши мужчины какого-то ухаря на телеге поймали, надо и нам в экипаж машины боевой.
– …Ладно, по двадцать копеек, – соглашается возница, когда к гужевому транспорту быстро приближается семья главбуха, – но за багаж отдельно! А то вот у вас (показывает кнутом на чемодан Димы) – какой чемоданище! Моего коняшку напрягать так! Одно дело людей возить, а другое – скарб всякий, что не ведомо, какой нагрузки. Вон – в поезд на весы кладут и платят по тарифу за кило. А мы с моим Мерином, что – двужильные?
("Гаразд, по двадцять копійок", –... але за багаж окремо! А то он яка у вас валізіща! То мого коня так напружувати! Одне діло людей возити, а інше – скарб усілякий, що не відомо, якого воно навантаження!
Он до потягу кладуть на ваги і платять за тарифом за кіло. А ми із моїм Мірином, що двожильні, чи шо?")
– Мы согласны! – не давая опомниться попутчикам, громко говорит Шурочка водителю кобылы.
– Н. Но… у меня… – начинает было смущённый дипломник, намекая на ограниченность средств командировочного филологического специалиста, но Шурочка командно машет:
– Дмитрий, я как мать, беру на себя ваши расходы!
Возница с некоторым удивлением сравнивает Димочку с Шурочкой, прикидывая: как это молодая, статная, просто роскошная женщина может быть матерью такого, в общем-то, уже взрослого, пусть и несколько э-э-э… захудалого хлопца?
Пассажиры рассаживаются в телеге, помогают друг другу загрузить багаж: это, прежде всего чемодан дипломнику МГУ и бутыль драгоценной влаги коммивояжеру. Потом подсаживают крупногабаритных попутчиков (само собой – чета главбуха с их драгоценным портфелем), возница чмокает губами, приплёскивает вожжами, и лошадка без видимых усилий трогает с места самый лучший вид транспорта, для которого нет ограничений по погоде, местности, времени года. Лишь бы были во время стойло и порция хорошего овса, который прекрасно родит щедрая украинская земля.
Так и едут – очень неторопливо, как и присуще уважающим себя водителям кобылы. Ну, в данном случае украинского мерина. Мухи жужжат, Мерин лениво обмахивается хвостом, Димочка и Шурочка, как городские жители, морщат носы от специфического запаха гужевого транспорта, солнышко медленно поднимается всё выше и выше. Хрюкнув, заработало городское радиовещание из ржавых колокольчиков громкоговорителей – кто-то на украинской мове стал рассказывать вести с полей и рекорды по надоям молока. Закудахтали куры, хозяйки вышли на крылечки домов, здороваются, хлопают половиками, собаки побрёхивают, где-то играет патефон, рычит старая полуторка – в ней везут утренний надой в магазин…
Северск окончательно просыпается.
Прямо над ними проносится Як-18 (пассажиры инстинктивно прижимают головы), полого набирая высоту.
– Значит – правильно едем, – говорит монах, прикрывая глаза ладонью от солнца и провожая взглядом улетевший самолёт, остальные кивают.
– А то, как же! – отвечает возница, – у нас всяк аэродром-то где – знает. Он что при немчуре поганой, что при советской власти – тут у нас жизнь. Его ж сильно бомбили всю войну, чтоб ей пусто было, но потом как-то заровняли. Теперь хлопцы и девки в небо путёвку получают. Моя ж внучка, Женька, тоже хочет, как Валька Гризодубова, просторы покорять!
("А то як же! В нас всяк аеродром-то – де знати? Він що при німчурі поганій, що при радянській владі – тут в нас життя! Його ж сильно бомбили усю війну, хай їй грець, а потім якось заровняли. Тепер хлопці та дівки до неба путівку отримують! Моя ж онука, Женька, також бажає, як Валька Гризодубова, простір підкорювати!")
– Это похвально, – откликается Исайсаич.
Сцена 19. Утро, аэродром.
– Вот он, вот он! – чуть не подпрыгивает от нетерпения Танечка, взмахивая руками навстречу въезжающему на территорию аэростанции Северск-12 легковому автомобилю. Рядом с нею только что вернувшаяся из первого в жизни самостоятельного полёта Женя:
– Неужели это сам Михайлов?
– Да-да, это он! Я ехала с ним в одном вагоне! Там ещё один мальчик был, из эм-гэ-у, филолог…
– Так что Михайлов? – перебивает Таню Женечка. Она в курсе, если Танечку вовремя не остановить, то мысли её заведут совсем в другую сторону, не важно, какое было дело в начале… – Ты меня с ним познакомишь? Я даже себе вырезку из газеты про него... Вот это – герой! Настоящий мужчина!.. Таня! Про Михайлова я тебя спрашиваю!
– Михайлов?..
– Да. Герой Советского Союза. Неужели он поменяет заболевшего командира экипажа? Вот повезло… Сама увижу…
– Да, это ему Макар Макарыч предложил. И я с ним в рейс, Катя с сегодняшнего дня в отпуске. К тому же ей надо с Саней помочь – болеет человек.
– Да, если любимый мужчина заболел… – глаза у Женечки затуманиваются, – если любимый мужчина – то надо, как верная собака, у ног, целыми днями… Дни и ночи…
Сцена 20. В домике отдыха экипажей, аэродром.
Саня Ишханян с Катенькой целуются. Слышен звук мотора виллиса – это как раз подъезжает Юрий. Саня смотрит в щёлочку задёрнутых штор.
– Это кто это к нам приехал?
– Это Юрий Михайлов, испытатель – помнишь, мы на политинформации про его рекорд читали?
– Тот самый?!
– Да… Санька, ну иди ко мне, куда ты…
– Сейчас. А чего ему здесь?
– Так он на смену вашему командиру – Макар Макарыч пригласил его в экипаж. Там что-то с дорогой – поезда встали, а он на отдых в Геленджик едет. Танька с ним попутчицей – рассказала мне. Так он говорил, что воевал здесь – и за штурмана может… Саня! Тебе чего, я уже не интересна?
– Да-да, сейчас… Значит, вместо нашего…
– Да! Я не понимаю уже – тебе что, уже расхотелось провести со мной этот день? В небо тянет, а не к любимой девушке?!
– Нет, что ты…
– Так покажи мне, армянский мужчина, как ты можешь любить свою… Саня!!
– Подожди, Катя… Летать с таким человеком, это может – раз в жизни…
– Та-ак!!! Понятно-о!!!
– Не злись, Катюша, ну – не злись!
– А я и не злюсь! Вообще, ни капельки! Посмотри на меня – разве так люди злятся?!! С чего мне злиться? Я лишь пошла на обман ради своего парня – сказала, что он, как и весь экипаж, в этом собачьем Крымске заразу какую-то поймал, лишь бы со мной… Командир, второй пилот, бортмеханик – все, все, как один с температурой валяются, что твои дети в пионерлагере – так и Саню нашего за компанию! И ради чего?.. Ради чего – я спрашиваю?.. Сейчас он пойдёт, всё расскажет – что его невеста пошла на обман всей комсомольской ячейки… Только лишь для того, чтобы он один раз в своей жизни полетел с заслуженным человеком, Героем… Нашего великого Советского Союза?..
– Катя...
– Да, Катя. Это его девушка, которая приняла клятву вечной любви, пошла на такую жертву ради него, на обман, выставила себя на всеобщее осуждение… А комсомольцы – не обманывают, Александр! Нас и так на ближайшее собрание хотят вызвать. Да-да, не делай такие круглые глаза – мне шепнула секретарь комячейки. Вчера. Ведь мы себя ведём не по-советски, а по-мещански. Для нас, оказывается, личное счастье – на первом месте, ты не знал? Страну надо поднимать, после войны – сколько ещё в руинах…
– Чёрт побери!
– Ч-чего?..
– Подожди…
– Ты…
– Так, Катя. Что им ты про меня говорила? Ну, как я болею?
– Н-ну… Что красный весь, температура…
– Ага!..
– Что ты задумал, Ишханян?!
– Бей меня!
– Чего?
– Бей меня по лицу! Как это по-русски?
– Пощёчины!
Катя от всей души бьёт с размаху Саню по левой щеке так, что он едва удерживается на ногах.
– Э-эх!.. Теперь с другой стороны!
– Да зачем, Санечка? – Кате страшно, она сильно жалеет, что так ударила парня.
– Бей, кому говорю!.. Так же – хорошо!
– Да не буду я… – девушка уже чуть не плачет. Саня просящее трясёт перед собой ладонями:
– Ну, пожалуйста, Катенька, так надо!.. Ты же сама сказала, что я красный, – он старается говорить спокойно, даже чуть лепечет, как с ребёнком, лишь бы она сделала это. – Вот. При краснухе – краснота… покрываются красными пятнами. Это такая болезнь, ну – точно? Командир наш, я видел, так он красный, как рак! Лежит, мучается и блюёт… Не бойся – теперь этой ручкой… Вот сюда…
– А блевать как я тебя заставлю?
– Эт… Это – не надо… Просто стукни. Я побегу к самолёту – всем так и так – хоть и больной, но раз надо лететь, помочь Герою, я полечу!.. Нас на собрание завтра вызовут? А я там – «я с Героем больной летал! Как орёл»! Это в нашу пользу будет.
– Верно… Ну, тогда держись, штурман Ишханян! Обидел ты меня, ох – как оби-идел!..
– Стой! Стой!
– Что ещё? Боишься?!
– Нет… Ты только потом… Когда всё закончится… Никому не говори, особенно – моим сёстрам, что ты…
– Тебя била?
– Д… Да.
– А что так?
– Засмеют. До смерти вспоминать будут… Как меня, армянского мужчину… Так не красиво…
– Колотила маленькая русская девушка?... Так, штурман?.. Ах, ты мой бедненький… Получай!
Бац! Бац! Бац!!
– Ай!.. Ох!.. Эх!..
– Хватит?
– Н… Нет! Давай ещё! Давай же!
Бац! Бац! Бац!!
– Это тебе за поцелуи! Это тебе за обман комсомольской ячейки! Это за клятвы верности!..
– Всё, всё, хватит… Ну что – я красный?
– Ну, может быть немного… Ты же у меня смуглый, загорелый такой…
Саня затравленно смотрит на Катеньку, а та стоит – руки в боки, вся такая возбуждённая, растрёпанная, лицо алое, губы пунцовые, тяжело дышит, под униформой грудь вздымается…
– Ух ты-ы… – гундосо произносит вдруг штурман и бросается армянским коршуном на девушку…
Сцена 21. В домике аэростанции, аэродром.
– Юрий Георгиевич, привезли лётную книжку?
– Ну разумеется, Макар Макарыч. – Юрий достаёт из чемодана свой самый главный документ и протягивает его сидящему за столом начальнику аэроклуба, – вот, пожалуйста.
– Так-так… Есть, вижу: вылеты на Ю-52. Ну, тогда мы смело записываем вам взлёт через 15 минут командиром экипажа, дата, подпись… маршрут: Северск – Мариуполь – Крымск – Геленджик.
Дверь распахивается, и в помещение забегают разгорячённые Саня и Катенька.
– Товарищ начальник! Макар Макарыч! Я могу лететь! Немного температура, вот – красный весь!.. Но – готов!
Затем он поворачивается к Юрию, встаёт по стойке «смирно» и по-военному отдаёт честь, Юрий козыряет в ответ:
– Товарищ Герой Советского Союза! Штурман-радист Ишханян к полёту готов!
– Что, Катерина, отпускаешь своего болезного? – немного с иронией спрашивает начальник аэростанции.
– Да. А как иначе? Ведь надо лететь. Мы же комсомольцы.
– Ну. Ладно. Вот познакомьтесь, Юрий Георгиевич – наш штурман-радист Ишханян. Александр. Штурман хороший, хоть и молодой, летает без замечаний.
– Это прекрасно, товарищ Ишханян, но мне в предстоящем полёте особо штурман и не нужен – маршрут знаю, летал здесь. А вы больны, я слышал. И лицо вспотевшее, такое красное, даже в полосках… Вот – у уха, как будто вас кто-то пощёчинами наградил.
– Никак нет, товарищ Михайлов! Это у меня краснуха! Весь экипаж!..
– Краснуха у Саши! – испуганно восклицает Катенька, а Юрий с начальником аэропорта переглядываются с улыбками.
– Хорошо, хорошо, допустим – вы можете лететь. Ну, мне проще. Да вот только где мне взять бортмеханика, чтоб следил за моторами?..
– Так я за бортмеханика! – радостно заявляет Саша, – меня ж Василич уже обучил. – И штурман, немного прищурившись, как бы вспоминая, начинает водить по воздуху руками, словно управляя приборами. – Давление масла… смотреть, высотность… вот здесь, по приборам, температура… следить, жалюзи – чик-чик, переключать. Да. А ещё карбюратор прочистить, если что. Вчера Василич сам так и сказал, что ты, Ишханян, вообще весь самолёт вдоль и поперёк. Мы – армяне, к технике способные. Если скрипит, куда масло капнуть. Вот. Год летаю, и мне интересно.
– Ну, тогда вообще всё замечательно! Товарищ Ишханян – давайте вашу лётную книжку, я оформлю вас на вылет. А вторым пилотом, уважаемый Юрий Георгиевич, я к вам в экипаж рекомендую нашу выпускницу Евгению Василенко. Девушка она у нас хорошая, уже с опытом, комсомолка.
– Тогда жду её у самолёта: надо произвести его внешний осмотр перед вылетом. Штурман, вы со мной.
– Есть!
Сцена 22. У домика аэростанции, у самолёта, аэродром.
– Женя! – это кричит девушкам Макар Макарыч, вышедший на крыльцо, Михайлов с Ишханяном идут к самолёту, метрах в двухстах от здания. – Подь сюды…
Таня с Женей подходят к домику.
– Так, Василенко. У тебя же сегодня был первый самостоятельный вылет?
– Так точно! – девушка лучезарно улыбается, выпрямляется «во фрунт» перед Макар Макарычем.
– Лётная книжка с собой?
– Конечно! Вы же только что мне вылет записали.
– Ну да… Так вот, сейчас тебя оформлю и слетаешь вместе с товарищем майором, Героем Советского Союза Михайловым Юрием Георгиевичем в Крымск. Вот на том самолётике. Вторым пилотом. Как вылетите, я сообщу по связи в аэропорт прилёта, и там подготовят экипаж на обратный вылет, с ними и вернёшься.
– Так сразу?..
– А что? Ты же у нас лётчица. А там всё, как на Як-восемнадцатом, только моторов три штуки. Ну и кресла для пассажиров – девять штук. Опыт получишь – на таком. Бак для мальков. Туалет, если приспичит – комфорт, ети его… Ты ведь, красавица, хочешь и дальше в авиации советской быть?
– Да…
– Таки не баись!
– Я и не боюсь! Но…
– Это великая честь, девушка, с таким человеком лететь в экипаже! Он знает ваш ГФ-203, как свои пять пальцев! Одно слово же – испытатель! Рекордсмен! Трассу помнит, он здесь воевал. Ишханян вместо заболевшего Василича пойдёт бортмехаником. И девушки наши, Таня и Катя, (Катя разве отпустит жениха?) стюардессы – тут же рядом, полетаете в своё удовольствие!
– Вы думаете?
– Ну конечно! С нашими советскими просторами – куда нам без мощного воздушного флота для народного хозяйства?! Вот запись тебе в лётную готова. А это – документ! А документ правильный – это карьера! Ведь ты – наша молодая смена! Будущее гражданской авиации.
– Я бабушку с дедушкой не предупредила!
– Сегодня вернёшься. Всё, идём тебя представлять нашему Герою. Кстати, он вроде не женатый… на отдых один летит.
– Ой, ну что вы такое говорите…
– А что? Ты у нас девица на выданье, гарна дивчина. А он мужчина столичный, хоть куда, фронтовик. Приглядись…
Юрий осматривает юнкерс, по привычке поглаживая металл, проводя ладонью. Под центральным мотором, как раз у выхлопного коллектора, он видит залатанную куском дюраля довольно значительную пробоину. Такое ощущение, что ГФ-203 когда-то получил боевые повреждения…
– Старая немецкая колымага, – бормочет майор, проверяя пальцами крепость заклёпок на заплатке, не замечая, что Женечка уже у него за спиной. – Я таких, как ты, восемь штук на землю отправил…
– С людьми?! – в ужасе восклицает Женя.
– С фашистами! – неожиданно зло бросает за плечо лётчик, девушка вздрагивает испуганно, и Юрий, даже не оборачиваясь, идёт широким шагом к входному люку.
Сцена 23. Внутри самолёта ГФ-203, аэродром.
Юрий в кабине транспортника, сидит в кресле левого пилота, осматривается, вспоминает назначение тумблеров и приборов. Качнул штурвал на себя, от себя, подвигал педалями, кивнул сам себе – всё в порядке, вспомнил. Потом наклоняется к проходу и громко спрашивает:
– Бортмеханик! Уровень топлива!
– Треть!
– Центровка задняя… А что там за баки в хвосте?
– Это мальки с рыбзавода.
– Ах, да – Макарыч же говорил…
В проёме появляется Саня:
– Сейчас у нас самая пора возить малька по рыбохозяйствам, каждый рейс берём. Сезон такой.
– И сколько объём?
– Тысяча литров на пару.
– Ого! Под тонну… А с таким остатком бензина вообще центровка предельно задняя. Насколько я помню из руководства по эксплуатации – она не должна быть дальше тридцати семи процентов. Как же вы летаете?
– Так мы с пассажирами в основном. Их кресла и багаж сами видели – сразу за вашей кабиной.
– Передвинуть баки вперёд нельзя?
– Никак нет, товарищ майор, говорят – малька неудобно выгружать будет. У них там, в Крымске, приёмный шланг короткий. Да и кресла тут.
– Ясно, штурман. Пойдём-ка, покурим.
– Да я не курю.
– И я не курю. Но обмозговать с тобой, Саня, ситуацию – надо.
– Так вылет уже по расписанию.
– Пять минут роли не сыграют, я их на маршруте нагоню.
Сцена 24. Рядом с самолётом ГФ-203, аэродром.
Они спускаются по лесенке на землю, как раз подходят начальник аэростанции и молодая лётчица.
– Вот, товарищ майор – выпускница Северского аэроклуба Василенко Евгения, комсомолка, отличница боевой и политической, так сказать. Вам в экипаж вторым пилотом. Моя лучшая ученица, рекомендую.
Юрий хотел было что-то сказать в ответ, но вдруг эти огромные карие глаза, как водовороты, мгновенно втягивают его в свою бездонную глубину, у него как-то странно перехватывает дыхание, сердце замирает на три секунды, а потом мелко-мелко начинает стучать в грудную клетку, как пойманная маленькая птичка, пытающаяся вырваться из силков на волю… Но это было совсем не страшно, наоборот – какая-то мохнатая лапа успокаивающее погладила его душу. И мгновенное смятение уступает место равновесию.
– Юра, – он протягивает свою большую ладонь девушке, а она доверчиво кладёт в неё свою ладошку и в этот миг вспыхивает единственное желание – обнять, защитить, укрыть от всех бед и напастей, стать опорой, каменной незыблемой стеной…
– Женя.
Юрий выныривает из девичьих глаз, с трудом отпускает её руку, кивает. Медленно сглатывает, собрался с мыслями.
– Макар Макарыч, долейте бензина – центровка слишком задняя. А если на маршруте встречный ветер, болтанка? Прикажете падать?
– Зачем падать?! Зачем падать? У меня расчёты – топлива на полтора маршрута. А бензина долить не могу – бензовоз у нас со вчерашнего дня в ремонте: таки сняли карбюратор механики.
– Мне говорили, что вы обычно составляете рейс с пассажирами. При выработке топлива без них центровка вообще уйдёт за критические значения.
– А сегодня только планировался технический, билеты не продавали. Командир клялся, что и так дойдёт. Но я вам обеих стюардесс дам.
– Стюардессы – это хорошо. Но девушки они мелкие. А тут слоны нужны.
– Дайте мне полчаса! Я вам этих слонов из-под земли достану!
– Уже не надо. Прибыли сюда пара слонов и их друзья!
И Юрий указывает на телегу, величественно въезжающую на аэродром. С неё ему стоя машут знакомые попутчики – мы здесь, без нас не улетайте!
– Оформляйте этих граждан, что на гужевом транспорте, на рейс, уважаемый Макар Макарыч. Они со мной ехали в поезде, билеты имеют. Так что, пожалуй, центровка будет в норме.
– Это вы… – Танечка смущена, увидев Диму, а дипломник вдруг чувствует себя галантным кавалером, мушкетёром, которому сама королева поручила опекать юную деву в её путешествии, из Прованса в Париж под светлы очи Её Величества…
Дима как бы кивает в сторону, поглядывая на секундочки то на девушку, то куда-то в себя, то в задумчивые дали.
– Я рад вас видеть, Татьяна.
Дипломник делает вид, что его громадный чемодан весит пушинку и вообще не стесняет в движении с телеги на землю. Это у него получается не очень эффективно, но сзади монах, как бы невзначай, опять подхватывает багаж Дмитрия, спасая реноме почти дипломированного столичного специалиста.
Стюардесса и дипломник идут рядом к самолёту, едва касаясь друг друга плечами. Парень пытается удержать равновесие, и тащит чемодан упрямо.
– А вы получили мою записку, Дмитрий?
– Конечно. – Димочка великодушен, ведь он опытный во всех смыслах столичный мужчина, к тому же дипломники МГУ, как известно по всей Стране Советов: не лыком шиты! – И я намеревался по возвращении из командировки обязательно вам написать.
Ну, предположим, что не из командировки, а из практики. Но практика – уже как-то не солидно, не по-столичному, что ли, да и не профессионально. А Дима, ведь мы знаем: давно профессионал, это и Виктор Вадимович отмечал.
– А мы вот опять с вами встретились. – Танечка идёт чуть впереди, не видя, как столичный ухарь едва справляется с мамиными пожитками.
– Да-а…
– Это не случайно?
– Н… не-е… – Дима, пройдя пятнадцать метров, уже окончательно выбился из сил: ну вот чего стоило вознице подкатить телегу поближе к самолёту? Эти сто метров – как восхождение на Джомолунгму! Да ещё взгромоздить по маленькому шаткому трапу почти на целый метр высоты: во входной люк это чёртов чемодан! Перед люком стоит Макар Макарыч, он записывает вес пассажиров с багажом – весы прямо перед трапом. Димочка кое-как встаёт на них, подтягивая чемодан, но взобраться наверх?.. И тут монах, всё время шагавший позади молодой пары и улыбаясь их разговору, легко подхватывает мамин подарок из рук дипломника и в миг без всяких усилий забрасывает в дверной проём, где чемодан подхватывает Саня.
– Во-о! – Восхищённо восклицает штурман. – Теперь точно центровка будет в норме! – И скрывается в глубине фюзеляжа, утаскивая багаж Димы. А тот, как бы осматривая окрестности, уперев руки в боки, останавливается у трапа, стараясь незаметно отдышаться. Таня поднимается в самолёт, за ней на дрожащих ногах – дипломник.
Сцена 25. Внутри самолёта ГФ-203, аэродром.
– Уважаемые пассажиры! – разносится звонкий голос Катеньки. – Весь багаж проносите сюда – за кабиной штурмана и бортмеханика, в специальную нишу, мы прикрепим ремнями, и он никуда не денется. Над вашими креслами есть полки, куда вы можете положить мелкую ручную кладь. Рассаживайтесь от кабины слева по борту по двухместным креслам. Первыми вы, пожалуйста. – Это стюардесса обращается к чете главбуха – слоны должны сидеть на самых удобных местах, то есть впереди. – Давайте я заберу ваш портфель.
– Нам не надо! – Вдруг резко отводит её руку Шурочка. – Исайсаич – главный бухгалтер самого большого машиностроительного завода Москвы! И здесь, девочка, документы особой важности!
– Конечно, конечно… – Катя весьма уязвлена таким резким отводом, но она опытная стюардесса и не подаёт виду. – Как вам будет угодно.
– Я уберу его под кресло, – кряхтит Исайсаич, заталкивая под себя портфель. Но там слишком мало места и багаж торчит наружу, почти вполовину перекрывая проход между креслами пассажиров.
– Граждане пассажиры! – это уже вступает в диалог Таня, – по правилам техники безопасности во время полёта проход должен быть свободен для перемещения по воздушному судну членам экипажа и стюардессам. Давайте уберём ваш портфель…
–Нет! – Шурочка расставляет, как курица крылья, свои руки, загораживая своего мужа. – Исайсаич, скажи им!
– Н… Не могу… – главбух просящее смотрит на девушек, иногда затравленно поглядывая на свою склочную супругу. Стюардессы переглядываются:
– Мы вынуждены доложить о нарушении инструкции командиру экипажа…
– Я с вашим командиром уже знаком… – бормочет Исайсаич.
– Мы с ним ехали! – громко аргументирует Шурочка, уже переходя на повышенные обертона.
– Что случилось? – одновременно из кабины экипажа появляется Юрий и сзади из дверного проёма заглядывает Макар Макарыч.
– Не хотят убирать багаж, – докладывает Катя.
– Граждане пассажиры – инструкция! – поднимает карандаш вверх начальник аэростанции. А Юрий молча вытаскивает портфель из-под кресла и уносит в багажное отделение. Исайсаич сглатывает, чуть втягивая голову в плечи – он очень опасается, что на это скажет и предпримет его супруга. Та распахивает рот, и вроде как бы собирается с мыслями что-то заявить, но тут Юрий опять появляется в пассажирском салоне:
– Если мы упадём, то в гробу вам ваш портфель не понадобится. Если долетим нормально, он никуда отсюда не денется. Получите в целости и сохранности. – И через небольшую паузу, обращаясь к Макар Макарычу: – В Крымске мальков встретят?
– Так точно, Юрий Георгиевич! Ещё полчаса назад звонили – цистерна ждёт прям у Ка-Пэ. Так что Мариуполь отменяется – мы им малька доставим на следующей неделе. Идите по маршруту сразу в Крымск. А вообще уже со вчерашнего вечера телефон оборвали, план, говорят, горит!
– Ну, раз горит, не будем подводить социалистическое соревнование по выращиванию рыбных ресурсов для нашей Советской Родины. Все разместились?
– Все! – попутчики радостно оживают в предвкушении воздушного путешествия, только чета главбуха насупившись, молча глядит в квадратный иллюминатор. Позади них расположились Говэрди и Дима, ещё следующее кресло занял старик-монах.
– Ну, тогда – от винта!
– От винта! – кричит Макар Макарович, отталкивая от самолёта тележку с весами и помогая Танечке захлопнуть входной люк. Стюардессы обходят пассажиров: необходимо пристегнуть ремни.
– Товарищ Дима, – заговорщицки наклоняясь к дипломнику, шепчет коммивояжер, – может, для храбрости перед полётом?..
Дима размышляет, активно двигая бровями. В голове немного шумит после вчерашнего, да и не летал он вообще никогда – перед стартом присутствует мелкий мандраж, так что, пожалуй – можно! И дипломник так же в ответ заговорщицки кивает, слегка наклонив голову и смотря вперёд на стюардесс, которые уже сели на свои места по правому борту и пристегнулись.
Говэрди быстро отстёгивается, снимает с полки свою сумку, отдаёт её Диме, садится и пристёгивается, как ни в чём, ни бывало. Затем из сумки достаёт пару маленьких металлических стаканчиков, небольшую бутыль (большая у него в основном багаже). С характерным хлопком откупоривает сосуд и ловко разливает вино.
– Ну, за успешный полёт, дорогой!.. – они чокаются и проглатывают небесный дар Солнечной Грузии.
– О-о-о…
– Понравилось?
Дима кивает, в голове его почти сразу проясняется. Вино терпкое, гораздо более крепкое и сладкое, что они пили вчера и сегодня на завтрак.
– Ну и мне, сынки, – это сзади толкает коммивояжера монах с кружкой, – а то дедушка к еропланам я – не привыкший. Молюсь, но боязно всё-тык.
– Ой, ну вы посмотрите! Опять они здесь пьянку устраивают! – сварливо и на весь салон взвизгивает Шурочка так, что Исайсаич едва не сломал шейные позвонки, откинувшись от её голоса в сторону!
– Не ропщи, дщерь!!! – неожиданным сильным рокочущим басом припечатывает батюшка зарвавшуюся бабу: Шурочка съёживается, сгибается и пытается от неожиданного отшлёпа спрятаться за спинку кресла, что с её габаритами очень непросто.
– Пристегните ремни! – Юрий опять появляется в дверном проёме, все пассажиры сидят по креслам с невинным видом – мол, «пристегнулись, командир»! – Всё, товарищи, взлетаем.
Сцена 26. Кабина самолёта ГФ-203, аэродром.
Юрий проходит в кабину пилотов, садится в своё командирское кресло слева, пристёгивается и только после этого обращает внимание на Женечку, которая давно сидит на своём правом кресле и поедает поедом Юрия глазами. Майор, на мгновение опять попав в этот карий водоворот, быстро отводит глаза на приборы, переводит дух, потом кладёт руки на штурвал и говорит старательно ровно:
– Ну, давайте знакомиться: Юрий. Михайлов… Юрий Георгиевич Михайлов, майор ВВС. Если слышали (Женя кивает). Волей случая вместе летим с вами в Крымск, затем в Геленджик. Где на целых 60 суток по обстоятельствам, не зависящим от меня, буду оторван от управления воздушными судами. Так что обратно поведёте самолёт – вы.
– Я?!!
– Да, товарищ второй пилот. Здесь всё просто. Вот колёсико триммера высоты – после взлёта обязательно стабилизируете самолёт через управление триммером и всё, дальше – как на трёхколёсном велосипеде. Кстати, извините и напомните – как вас зовут, а то я с этой кутерьмой мимо ушей…
– Женя… Евгения. Матвеевна Василенко.
– Ага, Матвеевна – это хорошо-о…
Юрий переключает тумблеры на приборной панели, ставит сектора газа на «ноль», а затем зычно в проход:
– Бортмеханик! Зажигание!
– Есть, зажигание, командир!
Саня щёлкает переключателем внутренней электросети, Юрий делает тоже самое у себя. Стартёр начинает мерно с жужжанием раскручивать носовой мотор. Несколько небыстрых рваных оборотов и хлопков с выбросом сизого дыма, но на третьей секунде мотор вдруг клокочуще взрёвывает и бодро начинает свою песню на малом газу. Юрий кивает, указывает Евгении на порядок действий по запуску крыльевых двигателей – девушка внимательно наблюдает. Самолёт оживает, наполняется гулом и шумом, его мелко трясёт, вибрация распространяется по всем деталям и элементам конструкции, пассажиры все разом втягивают интуитивно головы в плечи. Коммивояжер и Дима с монахом на троих быстренько отмечают успешный запуск двигателей.
Юрий снимает с крючка за головой наушники с гарнитурой, знаком показывает Жене на её пару, второй пилот кивает понимающе и так же надевает наушники.
– А какой у вас налёт, Евгения? – спрашивает лётчик.
– Три круга, – отвечает Женя, Юрий, закусив нижнюю губу, молча переваривает новость. Ну, что ж – он пожимает плечами, я не просил, сами решили, ох уж этот начальник аэростанции!
Кстати, Женя сегодня сделала вокруг аэродрома даже не три, а всего один круг. Но ей стыдно в этом признаться – ведь рядом с ней настоящий воздушный волк, зубр, можно сказать, а она, получается, вообще меньше козявки? И тут Юрий как-то более осмысленно и внимательно разглядывает девушку и видит, что она совсем ещё юная особа, практически – вчерашняя школьница, почти девочка, с такими испуганными карими украинскими глазищами… Сжалась в комочек под его взглядом, так поглядывает жалобно-просяще снизу вверх – на него, взрослого опытного мужчину, всё повидавшего и познавшего в этом суровом мире – любовь и ненависть, верность и предательство, мир и войну, горе и радость…
– Ничего не трогай.
Женечка кивает, демонстративно обхватывает свои плечики руками – мол, больно мне надо было рулить этим громадным трёхмоторником! И это получилось так искренне и мило, что Юрий враз позабыл про свою суровость и досаду на Макар Макарыча, и улыбнулся, не в силах сдержать неизвестно откуда взявшуюся тёплую волну в груди.
– Просто смотри, что я делаю. Потом… Ну, решим.
Лётчик двигает вперёд секторы газа на панели между креслами, моторы тут же отзываются влетевшими оборотами, самолёт мягко трогается с места, Юрий ведёт его к началу полосы…
Как вдруг!
Прямо поперёк движения, ничего не боясь, выскакивает мотоциклетка, даже сквозь рёв трёх немецких авиадвигателей стрекоча своим двухтактным микромоторчиком! Мотоциклист в больших круглых очках пригнулся над рулём и чешет прямо на винты!
– Что за чёрт!!! – Юрий мгновенно убирает обороты и толкает разом педали – тормоз! Юнкерс, ещё толком не разогнавшись, почти сразу послушно с клевком останавливается. Мотоциклетка прямо перед самолётом резко уклоняется и объезжает его. Через три секунды кто-то колотит по входному люку кулаками!
– Стюардессы! – кричит пилот в салон, – чего там, посмотрите!
Девушки одновременно отстёгиваются, вскакивают с кресел и стремятся к хвосту самолёта. Отъезжает в сторону со скрежетом люк, через мгновение по салону слышны чьи-то громкие шаги (сапоги с железными набойками), и в кабину всовывается никто иной, как фотокор «Социалистычна жизня» Михась Супруненко!
– Я с вами!!! – орёт он, мотор прямо перед кабиной мерно молотит винтом воздух. – Для газеты надо снять с воздуха место обнаружения авиабомбы! Вы же прямо над ней пролетите!!
Юрий лишь разводит руками – ну что такому чего говорить?! Однако надо принимать решение: останавливать двигатели и разбираться с начальником аэростанции из-за внезапного зайца – конечно надо бы, да и всыпать Михасю по первое число за лихачество, едва не приведшее к катастрофе! Однако ну как эти задержки уже надоели!
– Ладно! Чёрт с вами, Михась, летите! Но снимать будете из салона, здесь посторонним запрещено находится!
– Но у вас лучше обзор, товарищ лётчик!
– Идите к лешему, пока я вас не выкинул из самолёта!!! – точно, довели Юрия сегодня до белого каления!
Увидев, что пилот демонстративно начинает расстегивать привязные ремни, Михась тут же скрылся с глаз долой.
– Хрен с тобой, мальчик, лети… Таня, проверьте, чтобы корреспондент пристёгнутым был до моего сигнала и чтобы не лез, куда не положено! – Это Юрий сказал стюардессе, которая с вопросительным видом появилась в проёме двери в кабину. Танечка, сурово сдвинув бровки, кивнула и так же скрылась.
Сцена 27. Кабина самолёта ГФ-203, параллельно окончание взлётно-посадочной полосы и Макар Макарыч с флажками, аэродром.
Юрий газанул, прогретые моторы радостно заревели и ГФ-203 охотно подбежал к посыпанной гравием полосе. Пилот «дал» левую ногу, самолёт послушно повернул влево на девяносто градусов и встал на старте. Впереди далеко-далеко Юрий увидел маленького человечка с красным флажком в руках. На самом деле это Макар Макарыч, молнией примчавшийся на начало взлётно-посадочной полосы на верном виллисе – ну так ему не терпелось отправить этот многострадальный рейс в полёт! Увидев, что лётчик вывел на взлётку юнкерс, начальник аэропорта тут же махнул два раза флажком, затем убрал красный и поднял белый флажок – путь открыт, взлёт разрешаю. Юрий плавно двинул сектора газа вперёд, увеличил обороты. И Ю-52, покачивая крыльями на неровностях, побежал по гравию, быстро разгоняясь и – вот он уже в воздухе, как большая белая птица, широко расправив крылья – взмахнув, оторвался от земли. Справа остались стоянка и постройки аэростанции, «колдун» вяло показывал слабый встречный ветерок, затем пригороды города, они убегают куда-то вниз и назад, высота плавно растёт, промелькнул Макар Макарыч с виллисом и всё, небо открылось…
Начальник аэроклуба сложил в машину флажки, достал кисет и с превеликим чувством выполненного долга забил «козью ножку» – первую за это утро. Потому что самое главное дело на сегодня было выполнено, а значит – и перекурить можно. И потом выпустить в небо ещё трёх курсантов.
На лице его играет удовлётворённая улыбочка…
Сцена 28. Кабина самолёта ГФ-203, полёт.
– Сколько тебе лет, Евгения?
– Ш… семнадцать.
– Ага… Я тоже в шестнадцать первый свой вылет сделал. На самолёте У-2 товарища Поликарпова. Да у вас я видел такой же. Это сейчас новые учебные… А тогда в «Небесном тихоходе» – помнишь картину? Ну, вот и я так… Но хотел сразу истребителем… А фильм замечательный и самолёт У-2 замечательный. Это я теперь понимаю. Но надо было скорее в бой – крушить фашистов!.. Как Таня сказала вчера, в вагоне, я и не думал… Крушить… Меня хотели инструктором оставить в авиашколе, да я на дыбы встал – только на фронт! Поверили, что всё равно убегу… Воевать. А у нас через месяц от пополнения мы двое с Серёгой в живых…
ГФ-203 медленно набирает высоту. Под крылом проплывают постройки, тянется ниточка железной дороги, направляя полёт юнкерса на юг. А вот и то самое место – видно, как военные медленно окапывают насыпь, сооружают обводное русло ручья. Рядом стоят пара студебеккеров и виллис, невдалеке пылит трактор. Юрий плавно двигает штурвал, самолёт послушно входит в вираж, делая круг над раскопом, солдаты поднимают лица на гул моторов, машут руками. Лётчик в ответ приветственно качает крыльями юнкерса.
– А ведь это первый полёт…
– Чего? Это вы мне? – Женя протягивает руку к Юрию и слегка касается пальцами его плеча. И он от этого прикосновения, абсолютно дружеского и участливого, как бы просыпается, приходит в себя окончательно. Месяц невыносимой боли, кошмара наяву, в котором живёшь, и нет никаких сил вырваться, принизить эту тоску, режущую грудь – остались где-то на срезе полосы, где волшебными флажками Макар Макарыч вымел всё это из сердца Михайлова. Да, юнкерс старый, трофейный. Это не стремительный Ла-15, которым можно, как шилом, пронзать вертикально облака, сшивая их реактивной струёй в необыкновенные кружева полёта, и с которого так стремительно открывается горизонт, что позволяет видеть дальше и острее всех живущих на Земле людей. Но, так или иначе, эта скрипучая телега тоже летит. А только в полёте живёт лётчик. Месяц ожидания и страха, что это больше никогда не произойдёт, а значит – не будет и смысла жить… Но ведь произошло – Юрий опять в воздухе, за штурвалом не игрушечного, а настоящего самолёта, и не важно какого. И не важно – как это вывернуло в его судьбе, пусть и случайно. Но случайно ли? Это прикосновение юной девушки, с которой уже родство душ, связанных небом, теплом и покоем разливается в груди. Тоска, что терзала душу, напоминает лишь едва уловимой горечью, от которой с каждой секундой этого полёта остаётся всё меньше и меньше…
Юрий смотрит на Женю внимательно и с некоторым удивлённым любопытством, даже, пожалуй, излишне пристально, так, что девушка, смутившись, не знает, куда деть глаза, но снова и снова отвечает ему взглядом, сама с какой-то жадностью рассматривая его суровое лицо. И всё в нём нравится её девичьему сердцу – он такой, какой и был в мечтах: сильный, надёжный, знающий. Настоящий герой. Настоящий защитник Родины. Настоящий мужчина. А та самая вырезка из газеты, хорошо спрятанная в нагрудный карман комбинезона, и уже изрядно затёртая на сгибах, так странно греет сердце…
– Сейчас наберём эшелон в две тысячи, и сама возьмёшь управление.
Женя, не веря своим ушам, лишь кивает в ответ. А Юрий ощущает уже подзабытые для себя значимость и нужность. Нужность этой молоденькой лётчице. Здесь, в кресле командира экипажа, он чувствует себя на своём месте, там, где следует ему жить и работать. Там, где всё, абсолютно всё приносит ему радость и счастье. Особенно она…
Он уже летал на таком типе, но только сейчас отметил для себя, как грамотно и понятно скомпонованы приборы, как отрегулировано и приятно управление этим неторопливым транспортником, в котором люди проводят за штурвалами гораздо больше времени, чем истребители в свои вылеты.
Самолёт не противится пилоту, его не надо обуздывать, как норовистого коня и всё время контролировать, как истребитель. Он сам летит, просто надо ему указать – куда. И Михайлов, как бы заново знакомясь с аппаратом, закладывает небольшие виражи, подскакивает в невысоких горках, поддавая газу, или на несколько десятков метров устремляясь в пологом спуске вниз. И юнкерс послушно и без задержек, при этом плавно и с достоинством знающего себе цену воздушного извозчика, выполняет все прихоти пилота.
И в ту минуту от всего этого сердце лётчика Михайлова окончательно выздоровело.
– Давай. Держишь?.. Молодец. Теперь плавно – вместе со мной – левый крен… Левой ногой, так… Помогаем развороту… Теперь в обратную сторону… не торопись и не дёргай. Секторы газа на цифру «три», обороты, видишь, пошли… Курс чётко на юг. Вот так. А теперь сама. Разворот вправо на двадцать пять градусов… Ногой помогай… И снова на маршрут.
Женя выполняет манёвр. Юрий контролирует, в любой момент готовый прийти на помощь, но девушка вполне справляется сама.
– А теперь набирай ещё двести метров высоты. Секторы газа на «четвёрку», винты облегчи – вот рычажки сразу позади газа. Наберёшь эшелон – доклад. Моторы на «тройку», винты загрузи – это для того, чтобы двигатели имели постоянную нагрузку... Так выдерживаешь минуту. И потом ещё двести высоты – она нам не помешает, да и жарко у земли будет. Шаг винтов меняешь только на взлёте и наборе высоты. Запомнила? Повторяем вместе…
В кабину заглядывает Катя:
– Командир, у нас всё в порядке. По плану горячее питание через пятнадцать минут. Вам кофе – как всегда?
– Кофе, – с лица Юрия не слезает насмешливая улыбка, – как всегда. И второму пилоту.
– Есть.
Сцена 29. Салон и кабина стюардесс самолёта ГФ-203, полёт.
Катя перед кухонным блоком (который на самом деле – маленькая каморка со шкафчиками, электрической печкой и малюсенькой стойкой: немецкие конструкторы как могли, позаботились об экипаже), заглядывает в штурманскую рубку и обхватывает за плечи чего-то выслушающего в эфире через наушники Саню. Тот вздрагивает от неожиданности:
– А!.. Ну сколько раз ты меня будешь пугать!.. – страшным голосом шепчет он, очень довольный таким знаком внимания. А Катя чмокает его в нос и упархивает из рубки, оставляя штурмана в самых расстроенных чувствах. – Ну-у, Катя… Эх!.. Всю работоспособность из-за тебя потерял…
– Сань, ты кофе будешь? – она опять появляется в проходе, а штурман лишь может в ответ мелко трясти головой, глупо улыбаясь.
– Ну, как там наши пассажиры? – интересуется у Танечки Катерина, бодро вращая ручку кофемолки. – Всё в порядке?
– Да чего с ними сделается? Михась только, зараза, из самолёта хотел выпрыгнуть! Фотографировал бомбу, стало быть. Едва удержала.
– Ну и зря. Надо было отпустить.
И девушки смеются такой вот авиационной шутке.
– А вот тот мальчик, в очках – твой? Хм, интересный… И ты говоришь – учёный?
– Да. Только он ещё не мой.
– Твой, твой, не волнуйся, Татьяна. Ишь, как на тебя смотрит – прям раскраснелся весь. От гарной дивчины славного Северска ещё ни один москаль не ушёл.
И опять смеются.
А в это время Дима и его попутчики тихонько приканчивают терпкий портвейн. Первое волнение уже улетучилось, дипломник чувствует себя великолепно, даже немного вальяжно.
– Да, – говорит Говэрди, кивая собутыльнику.
– Д. Да-а… – вторит Дима, проницательно и мудро (так ему чувствуется) разглядывая Татьяну, отчего девушка вконец смущается, прыскает и скрывается на время в кухонном отсеке. Но лишь для того, что бы через четыре секунды выглянуть оттуда и встретиться с сальными глазками московского студента. У которого в голове бродят какие-то очень-очень смелые мы-ысли…
А монах уже прикорнул у борта, положил под голову сидор (вещмешок) и закрыл глаза.
– Очки ему не идут, – обсуждает Димочку Катерина. Она докрутила-домолола кофе и теперь варит его в кастрюле на плитке.
– Очки – как очки, – не спорит напарница, – наверно, много читает.
– Саня у меня девятнадцать раз подтягивается. Сама считала.
– Ну, он же у тебя боксёр. А Дима – филолог.
Таня расставляет чашки на подносе – сначала три для членов экипажа, второй порцией пойдут пассажиры, потом они с Катей, если будет время. И так же украдкой посматривает на дипломника. Тот цветёт.
Сцена 30. Вид из кабины и иллюминаторов салона самолёта ГФ-203, полёт.
Погода прекрасная. Небольшие облачка барашками плывут по своим дальним и неизвестным маршрутам мимо и несколько ниже по эшелону. Самолёт плавно набирает высоту. Небо ярко-ярко голубое. Земля внизу расчерчена на прямоугольники полей самых разных цветов и оттенков – это плодороднейшие земли Советской Украины, где палку воткни – зацветёт. Петляют дороги и речки, железка ровной стрелой не даёт сбиться с маршрута, вдоль неё свечки тополей, которые с этой высоты уже меньше спичек. Кое-где рощи темнеют зелёными пятнами, озёра и пруды поблёскивают приветливо отражённым солнцем.
А Юрий вспоминает, как была изрыта воронками и траншеями эта благодатная земля, как кровоточила ранами, иссечена осколками и пулями, обильно полита бурой солдатской кровью… И везде внизу был этот страшный буро-серый безжизненный цвет. Цвет гибели. Цвет смерти всего живого. Это было, как кажется, совсем ещё недавно, хотя по календарям прошло почти десять лет. О войне напоминают лишь кое-где сохранившиеся развалины домов, но земли радуют плодородием, зеленью – ни один свободный клочок земли не остался без плуга и семени.
В этом и моя заслуга…
– Что? – Женя опять подаётся к Юрию, наверно, он сказал свои мысли вслух. А ГФ-203 послушно кренится влево вслед за её руками и входит в вираж.
– Ой!
Девушка тут же возвращает самолёт на курс, активно работая управлением: она явно талантливая ученица.
– Повнимательнее… Повнимательнее… – тихо говорит её наставник, как-то по особенному улыбаясь своим внутренним ощущениям.
Женя уже вполне освоила управление, правда – оно немного тяжеловато для девушки, но Юрий доволен успехами ученицы и даже на три минуты полностью доверяет управление второму пилоту, чтобы успеть выпить чашку кофе. Лишь кивает ободряющее лётчице, когда она, как бы спрашивая, поглядывает на Михайлова: молодец, всё правильно, продолжай.
– Всё, беру управление, товарищ второй пилот. Разрешаю вам передохнуть и кофе. Катерина!
Сцена 31. Салон самолёта ГФ-203, полёт.
Пока Женечка пила кофе, держа чашку обеими ладонями, поглядывая украдкой на Михайлова, тот, подняв обороты, набрал высоту в три тысячи метров. Стало заметно прохладнее, но это бодрило. Вид открылся просто величественно-чудесный – впереди уже блестел залив, но справа вдалеке над Чёрным морем у горизонта стоял сизый сумрачный фронт. Юрий покосился с подозрением на него, прикинул – вроде должны проскочить, если направление ветра не изменится.
Да нет, проскочим – слишком далеко…
Самолёт, казалось, плыл в небе – внизу медленно открывался ландшафт. Все приборы и механизмы работают штатно, моторы ровно гудят на «тройке», волосы Жени чуть шевелятся из-под шлемофона – на приборной доске мерно жужжит вентилятор.
Да, прохлада бодрила, но явно не всех.
Двоим пассажирам неожиданно полёт не пришёлся по вкусу.
Михась вдруг понял, что его репортаж откладывается на неопределённое время – снимки он сделал, причём удачные, живые и качественные – просто любо-дорого будет посмотреть: он был хорошим фотографом и мог прикинуть заранее, что получится. Текст фельетона уже практически сформировался у него в голове. Но только тут, на приличной высоте, Михась вдруг сообразил, что возвращение в редакцию как-то отодвигается. Он ведь даже не спросил, куда летит самолёт и когда будет обратный рейс.
– Девушка, – схватил он довольно бесцеремонно Танечку за рукав, – а у вас есть парашюты, я сойду.
– Чего?..
– Мне в редакцию надо, срочно!
– Товарищ пассажир, – твёрдость в голосе Тани просто зашкаливает, она решительно отодвигает руку корреспондента, – наш самолёт выполняет запланированный рейс и не предназначен для выброски парашютистов!
– Репортаж века!
– Сядьте немедленно!
– Я поговорю с командиром экипажа!..
– Это нельзя!
– Я корреспондент «Соцыалистычна жызня»!
– Да хоть центральной «Правды»!
Все пассажиры в недоумении обернулись на перепалку – Михась сидел на последнем ряду у бака с мальками. Говэрди и Дима, не сговариваясь уже поднимаются со своих кресел с явным намерением утихомирить дебошира, но тут!..
Начнём с того, что как только первый толчок сдвинул транспортник с места, Шурочка вцепилась побелевшими пальцами в подлокотники кресла и замолчала, как рыба. Вся её уверенность куда-то испарилась в секунду. Но в предстартовой суете никто не обратил на неё внимания – муж, как уселся в кресло, с детским любопытством уставился в иллюминатор и пребывал в полнейшем мальчишеском восторге от всего происходящего: Исайсаич с упоением наблюдал за разгоном, восхитительным крутым взлётом и необыкновенными красотами, открывающимися в полёте.
Ну и ничего удивительного, что в этих впечатлениях он как-то позабыл про неприятности, приведшие его на борт юнкерса. Да чего там говорить – он даже забыл про жену, про свою патологическую при ней необходимость всё и вся сверять с её мнением: получать одобрение, страдать от неодобрения, говорить бесконечно внутри себя с Шурочкой, находить и приводить доводы в защиту своей правоты, зная наперёд, что она железной логикой и всезнайством легко разрушит его аргументы…
Так что у каждого в полёте были свои заботы.
Таня перепиралась с корреспондентом, троица сзади предавалась питию лекарства от страха, который мёртвой хваткой сжал горло Шурочке. Муж её по-детски радостно пялился в иллюминатор, комментируя под нос происходящее, описывая дали и виды, подбадривая пилотов в их лётном деле и не обращая внимания на то, что жена как-то очень непривычно не вставляет свои пять копеек…
– А-а-а-а!!! – объёмная Шурочка лёгкой птичкой вскочила со своего места и бросилась в хвост к выходному люку прямо на спину к Татьяне…
Сцена 32. Ретроспектива жизни Шурочки. Мультфильм.
Да, Александра Александровна никогда не летала. Повальное увлечение авиаделом всей страны (помните – «От модели на планёр, с планёра на самолёт»!) как-то прошло мимо, никогда не трогало душу и неугомонную во всех смыслах натуру. Она участвовала во всех песенных конкурсах, с чувством декламировала стихи, не боялась даже упаднического Есенина, с удовольствием выдавливая обильные слёзы у слушателей. У неё плакали даже хирурги. Но вот лыжи и велосипед, плавание кролем и турпоходы по окрестностям Подмосковья, стрельба из малокалиберной винтовки, упаси боже – прыжки в воду с вышки и, самое дикое – с парашютной!.. Прошли эти занятия мимо, были абсолютным табу. Абсолютным!
Она была рьяной пионерско-комсомольской заводилой, необыкновенной активисткой, прекрасным организатором с мощным командным голосом. Но вот ходить строем на параде, бежать кросс и участвовать в остальных эстафетах и конкурсах, кроме, напомним – песенных и декламации стихов, предпочитала из президиума, с трибуны или со стартовым пистолетом у кромки поля.
На одном из таких мероприятий, когда соревновались правления и бухгалтерии несколько московских предприятий, то бишь – советская интеллигенция, она заприметила одного скромного увальня, безошибочно особым девичьим чутьём определив в ещё тогда рядовом советском служащем перспективу дослужиться если не до фельдмаршала, то до генерала – точно. Легко окрутив скромного близорукого домоседа Исая, Александра постепенно взяла бразды семейного правления в свои руки, став полновластной хозяйкой в большой квартире, и затем огромной ведомственной дачи в Переделкино. Да, её заслуга в карьере мужа была неоспорима – именно она воспитала мужнину хваткость и жёсткость, умение держать удар, настойчивость в достижении любых целей. Ну и что, что для этого она пилила и наставляла Исяньку каждый день – ему это было жизненно необходимо с его врождённой ленью и буддистским спокойствием. Он, кстати, прекрасно понимал влияние на себя жены и был очень ей благодарен за это. Хотя в последнее время, где-то с год, ему такой расклад стал постепенно и сильно надоедать…
Может быть потому, что он – большой и ответственный руководитель бухгалтерии самого мощного машиностроительного завода Советской Страны, уже чувствовал вкус власти и номенклатурного обеспечения, много чего чувствовал и умел делать, добывать самостоятельно. Он получал государственные награды, был лично знаком и несколько раз обедал в гостях у всероссийского старосты. В фуршетах и за столом супруга слишком фамильярно на его взгляд обращалась с ним при высоком партийном руководстве страны: уже с заслуженным и признанным строителем коммунизма. Михаливаныч каждый раз недоумённо поднимал подслеповатые глазки поверх очёчков, когда Шурочка громогласно обращалась к мужу за праздничным застольем лауреатов и победителей соцсоревнований не иначе как – «Исянька!»
Конечно, он очень любил свою жену, обожал Сергуньку и никогда не увлекался «на стороне». Но эта опека Шурочки уже потихоньку стала не столько бы мешать, сколько быть лишней в достигнутом им положении. Он вырос и умел, повторимся, сам многое, особенно в смысле организации рабочего процесса, настройки коллектива. Люди его уважали и ценили: главбуху самого мощного предприятия страны не нужны были сегодня ни руководящие ценные указания, ни воодушевляющие призывы, ни тем более направляющие волшебные пинки. А Шурочка, в общем-то, оставалась и через шесть лет их брака на том же стартовом уровне. Но вырвать бразды правления из её пухлых ручек, никогда не знавших физического труда, было уже не просто, ох, как не просто…
А она, особенно после рождения Сергуньки, уверовала в свою нереальную женскую правоту и непогрешимость. Ей уже хватало большой квартиры в центре Москвы, общения с соседями – сплошь все герои и заслуженные деятели искусств. Уровню Исая полагалась и была получена госдача в тихом и чистом сосновом подмосковном бору, появились помощницы по хозяйству. А в СССР ведь слуг не было – по определению и социальному формированию общества, но домработницы, особо не афишируя род своего занятия, всегда помогали высокопоставленным госслужащим и знаменитым артистам, которым, как известно, некогда заниматься вопросами быта. Ну, чтоб этот самый быт не отвлекал одних от ярого служения народу, а других от соцреализма в творческом русле. Так что Шурочка раздобрела, больше командовала, нежели делала сама. Няньки баловали Сергуньку и нередко жена главбуха скучала. Выучилась управлять автомобилем – мужу полагался казённый «Паккард», нередко отправлялась в прогулки по городу и окрестностям. Всегда садилась за руль, когда семья переезжала на дачу. Любила на загородной трассе придавить акселератор и давно отвыкла, что ей кто-то мог бы перечить. Все вокруг ходили по струнке и плясали под её дудку. Исянька во всём слушался жену, в быту был неприхотлив – лишь бы чисто в доме и ужин вовремя. Сыном иногда занимался, но по настроению и считал себя вполне счастливым и удачливым советским гражданином, который трудится во благо Советской Родины, не жалея ни себя, ни подчинённых. Но и получает за это для жизни и отдыха всё, что может дать государство.
Шурочка, если посмотреть беспристрастно, по сути своего существования, достигла потолка самых смелых мечтаний советской женщины…
Монах своим окриком, в мгновение ока вернул её душу в далёкое и давно спрятанное в самые глубокие закоулки памяти детство, когда жёсткий и властный отец, красный командир, весёлый рубака и забияка, герой гражданской войны и псевдонародного советского литературного эпоса, без зазрения совести лупил маленькую Шурочку за любой самый незначительный проступок, всякий раз напоминая «бестолковой твоей матери, что ему надо сына, а не никчемную бабу»!
Он поколачивал с удовольствием безропотную и тихую жену, а потом уже подросшего младшего брата Шурочки. Просто так. По пьяному делу. А пьяное дело становилось с каждым годом всё чаще и чаще.
Семья вздыхала свободнее, когда отец выезжал на манёвры, особенно летом. Там он отыгрывался над подчиненными, всякий раз подтверждая свой статус сурового командира, воспетый приближённым к трону писателем…
Но как-то вдруг комдив вернулся с летних лагерей раньше времени. Он был трезв и очень испуган: таким его домочадцы никогда не видели. Взрослый мужчина, лихой командир, наездник и предводитель сабельных атак (как в кино про известного комдива гражданской), соратник Фрунзе, плакал и просил прощения. Семья пребывала в шоке. А вечером в дверь решительно постучали, отец схватился за наган…
Вошли какие-то чужие дяди в чёрных пальто, один из них отобрал револьвер из ослабевших от страха пальцев отца Шурочки. Его увели.
Александра выросла в детском доме. В далёком сибирском городе – центра добычи самых разных полезных и не очень полезных ископаемых. Поначалу было непросто. Вы знаете, что такое ДВР? Дочь врага народа – это несмываемый страшный ярлык. Но девочка отличалась цепким вниманием, логическим мышлением, умением видеть скрытые мотивы людей. Да и что людям в жизни по большому счёту надо – она поняла очень быстро. Вот когда ей отказали в приёме в Пионерскую организацию, она поступила решительно и жёстко – написала очень верное по посылу письмо Вождю, где ключевым моментом было её личное отношение к Советской власти, стране и народу, к идеям коммунизма и мировой революции. Она не отказывалась, ни в какую не отрекалась от своего отца, как требовали от неё старшие товарищи школьного комитета. Но она его строго осудила за малодушие и указала, что именно молодое поколение исправит своим беззаветным служением ошибки отцов. Если таковые у кого и случались. Сталину это письмо очень понравилось и он в ответном – попросил организацию школы пойти навстречу девочке и принять её в пионерки. Это вообще отдельная история, какой переполох вызвало письмо Сталина даже не в школе, а в городе! Писем Вождь в их сибирский промышленный центр не писал ещё никому! А тут дочери вр… Ой! Не-не, Александре – кандидату в пионеры советские!
В газете партийной организации города в несколько усечённом и отредактированном виде было вначале напечатано письмо девочки и в следующем номере – ответ Вождя (без купюр, само собой), что привело в неописуемый восторг всё трудовое население промышленного сибирского центра. Шурочка мгновенно стала местной знаменитостью.
Ясное дело, что уже никто и в мыслях не держал идею запретить ей вступить в детскую организацию. Всё прошло очень торжественно и при скоплении великого количества народу – с концертом самодеятельности, выступлениями трудящихся и отдельной читкой драгоценных строк письма вождя и революционных стихов, где Шурочка своим пламенным порывом и громким отрепетированным голосом поставила всех присутствующих буквально на уши! Одна только декламация стихов Маяковского «…Ваше слово – товарищ маузер!» привело присутствующих в такое воодушевление, что в этот момент можно было седлать боевых лошадей и скакать в Индию освобождать местных крестьян от гнёта англичан. А ведь ради такого мероприятия организовали местный большущий Дворец рабочей молодёжи, только что отбабаханный и введённый в строй – присутствовало в общем счёте тысячи три с половиной народа! Так эти самые трудящиеся чуть не разгромили в революционном восторге новое здание…
(– … Мы – юное поколение Страны Советов, уже через несколько лет встанем у руля государства и только от нашего революционного порыва души, от нашей пионерской совести будут зависеть будущие великие победы первой в мире свободной общности рабочих и крестьян!
– Вах, как сказала! Ай, маладэц).
Шурочка держала пионерский салют, её стойкость тихонько ставили в пример. И ей очень понравилось быть в центре внимания, когда каждое её слово (а завершающие слова были – клятвы пионера!), ловят все, у каждого в тот момент были ушки на макушке и смотрели те сотни глаз жадно и пристально только на неё…
Пришло время, потом, когда она выросла – и комсомол открыл ей радостные объятия.
История эта дала понять умной Шурочке, кому светит солнце в Стране Советской. И она, пользуясь моментом, решительно стала завоевывать своё личное, индивидуальное место под тем самым солнцем. Александра стала одной из активнейших членов вначале пионерской, затем и комсомольской организаций. Блестяще училась, была примером всем во всём, ну, или почти во всём, напомним, что в том же спорте она предпочитала организовывать, направлять и руководить. Но это ей удавалось так хорошо, что все ребята и взрослые безоговорочно ставили её во главе любых команд, сборов и турниров, зная, что Шура сможет воодушевляющим точным словом и огнём в глазах зажечь самых ленивых и безынициативных. Потом она легко выбила комсомольскую путёвку на учёбу в один из главных московских университетов…
И тут это чёртов корреспондент, у которого, как оказалось, такой противный визгливый голосок, прям несоветский абсолютно, сверлящий голову, как у какой базарной бабы!..
Сцена 33. Возня на борту ГФ-203 и что из этого вышло, полёт.
… – Хвати-ит ора-ать!!!
Жена главбуха лёгким пёрышком вспорхнула со своего места, махнув богатырской дланью и сбив с ног Катю, как раз спешащую в хвост на помощь Татьяне – стюардесса, не ожидая нападения, стукнулась о косяк дверей в салон и повалилась на пол. Но Шурочка сама неожиданно изменила направление движения и кинулась в кабину пилотов.
Все присутствующие в салоне на две секунды замолчали, соображая, что делать дальше: Михась в недоумении – кто это такой его затыкает, Таня стерегла корреспондента, монах проснулся и озирался сонно, Дима и грузин замешкались…
А самолёт через несколько мгновений вдруг стал задирать нос и полез вверх!..
Вместо того, что бы догонять Шурочку, Исайсаич стал поднимать Катю, та повисла на нём, оба они загородили проход, народ затолкался за ними, создал затор, а юнкерс бросило вправо и неожиданно крылом вниз! Пассажиры и стюардессы повалились кучей друг на друга – в креслах усидели лишь Михась и пристёгнутый с момента взлёта отец Сергий, а Саня в штурманской хорошенько приложился вначале по одной переборке, а потом по другой: спасли наушники (он слушал эфир) и реакция боксёра.
Потом самолёт так же резко переложило с правого крена в левый, он со скрежетом вышел из скольжения и, опасно задрав нос, полез вверх, быстро теряя скорость, рискуя сорваться в штопор…
Просто Шурочка большой пухлой молнией ворвавшаяся в кабину накинулась на Женю, посчитав, видимо, что с хрупкой девушкой ей будет легко справиться, и стала выдирать из её рук штурвал, навалившись всем своим немаленьким весом, пытаясь, как на автомобиле повернуть и «развернуть» машину! Михайлов, подавшийся за главбухиней, был вынужден вернуться к управлению, чтобы хоть как-то удержать взбесившийся от такой наглости транспортник, норовивший вообще перевернуться вверх колёсами. А Женя, одной рукой уцепившись за штурвал, выгнувшись дугой и уперевшись ногами в педали, другой с чувством и от души лупила Шурочку своей маленькой ладошкой по всему, до чего могла достать!
Александра потеряла равновесие, когда самолёт пошёл вверх, отпустила Женю и штурвал. Пухлая молния упёрлась спиною о переборку, болтая перед собой руками и пытаясь схватить Женю за плечи и шлемофон.
Где-то позади пассажиры уже всей кучей съехали к хвосту, значительно сдвинув центровку, юнкерс почти завис, несмотря на полный газ моторам и отданный на полную вперёд штурвал, устремив нос к небесам под почти семьдесят градусов…
Это был опаснейший момент, моторы ревели на максимуме, но положение в пространстве большого и тяжёлого транспортника не менялось. Ю-52 затрясся – это был грозный предвестник штопора и Юрий и Женя разом вспотели, прекрасно понимая, чем это грозит…
– Все сюда!!! – что было сил, крикнул Юрий, – все ко мне!!!
– Вперёд!!! – закричала Таня, толкая вдруг неожиданно сильными руками мягкого Исайчаича к кабине. – Цепляйтесь за кресла! Вперёд, дядя, иначе конец!!
Михась так и не сдвинулся с места – он белый, как девственная бумага в типографии перед печатью, застыл в своём кресле, лишь схватившись за подлокотники, как будто это могло его спасти. Лицо парня перекосилось, вроде хотел что-то крикнуть, но забыл слова…
А все остальные полезли «в гору», хватаясь за ножки и спинки кресел, помогая друг другу. Появившийся из проёма Саня Ишханян схватил подталкиваемого всем миром Исайсаича за грудки и мощным рывком утянул его к себе в штурманский отсек. Затем помог Кате, которую почти без чувств держали на ладонях сзади. У девушки хлестала кровь по лицу – она рассекла голову об косяк, и пока не было понятно – насколько опасна и глубока рана. Стюардесса едва держалась на ногах, правый глаз не видел, залитый кровью. Сзади ползли коммивояжер и дипломник, а также быстро сообразивший и нагнавший их служитель культа.
ГФ-203 мелко подрагивая, медленно повалился на левое крыло – это был классический пример сваливания, режима входа в штопор! И если на истребителе или учебном Як-18 у пилота, грамотно выполняющего все действия по выводу, всегда существовала почти стопроцентная вероятность справиться со штопором и вернуть машину в горизонтальный полёт, то у многотонного аппарата, масса которого разнесена на значительные расстояния от фокуса – точки приложения всех аэродинамических сил – будущее было, скорее всего, неизбежным и однозначным…
Люди всем гуртом сжались в кабинках стюардесс и штурманской у Сани, пытаясь создать наиболее выгодные условия для пилотов, искусственно помочь им. Оглушённая Катя, у которой активно лилась кровь из рассечённого виска, едва держась на ногах, обняв штурмана, уткнулась ему лицом в грудь…
Они молчали. Лишь сзади выл фотокор. Тихо, как потерявшийся осенний ветер.
Юрий сделал, всё, что мог – убрал газ, поставил рули на вывод. До него ещё никто не штопорил на Ю-52, по крайней мере, про такие опасные игры с трёхмоторным транспортником в среде советских лётчиков-испытателей никто не слышал. Немецкие инструкторы, некоторое время служившие после войны в Школе лётчиков-испытателей, вводя наших пилотов на немецкие самолёты, также никогда не затрагивали эту тему. Был, правда, случай, когда ещё в тридцатые, до войны, один из рейсовых Ю-52 попал над Швейцарскими Альпами в снежную бурю, лётчики потеряли ориентировку и, возможно из-за этого, самолёт свалился в штопор и потерпел крушение. Повезло тогда, что он упал на склон горы, засыпанный снегом, развалился на части, и потому несколько человек выжило. Так узнали подробности происшествия.
Но здесь…
Юнкерс как бы нехотя сделал полный виток, набирая вертикальную скорость. Кто о чём думал в этот момент, кто чего видел и понимал, вряд ли можно было узнать. Казалось, что никто не дышит и толком ничего не видит осознанно, лишь монах, закрыв глаза и перебирая чётки свободной рукой, тихо молился себе под нос. Моторы шелестели на малом газу, и его молитва была слышна…
Самолёт сделал ещё один виток, никак не реагируя на рули, раскручиваясь постепенно, солидно, но при этом медленно поднимая нос к горизонту, переходя в наиболее опасный режим штопора – плоский. Медлить было нельзя, надо было придумывать что-то кардинально изменяющее ситуацию, что-то нестандартное.
Левый штопор. Значит – в противовес вращению сектор газа левому мотору до упора вперёд, на красную «пятёрку». Держим с Женькой правую ногу как можно дальше вперёд, от себя – всё правильно, и штурвал от себя – так, есть. Закрылки? Что с закрылками? Убраны, хорошо. Что с высотой? Тысяча шестьсот… Нет, уже тысяча пятьсот…
Юнкерс сделал полных шесть витков. А потом его как будто кто-то схватил за хвост и остановил гибельное вращение. Самолёт опустил нос и вошёл в пике. Юрий дал полный газ всем двигателям и плавно потянул штурвал на себя, рядом молоденькая лётчица всеми силами старалась ему помочь…
Немецкий транспортник медленно реагировал на рули высоты, – маневренность истребителя, мгновенно отзывающегося на действия пилота, была ему недоступна. Аппарат скрипел, выходя из пикирования, стрелка спидометра показывала триста тридцать километров в час и была в красной зоне. Перегрузка ощутимо вдавила лётчиков в кресла, а пассажиры и так уже сидели на полу, их головы склонились…
– Держи… Держи…
И в момент перехода в горизонт, когда, как казалось, самое страшное было уже позади, что-то впереди в центральном моторе почти с музыкальным звоном лопнуло, винт остановился, и сильно запахло бензином. Юрий чисто на рефлексах молниеносно отключил носовой двигатель от электросети.
– Смотрите! – закричала Женя: из-под приборной доски ей под ноги весело бежала в кабину струйка бензина.
– Это шланг у бензонасоса оторвался! – Саня уже был рядом с пилотами. – Мы его с Василичем подкручиваем постоянно. Это – как раз надо с вашей стороны, товарищ Герой Советского Союза, залезть – и увидите. А там фланец нестандартный после ремонта самолёта, как с завода пришёл. Видимо, какой нашли по диаметру, но резьба с другим шагом. Его ж с войны, родной, немецкий, ещё повредили.
– Свяжись с землёю, кратко опиши ситуацию и запроси – куда нам идти на аварийную посадку. Евгения – управление ваше. Александр, у вас должен быть ЗИП.
– Так точно, у Василича в рубке.
– Показывай!.. Граждане пассажиры, оставайтесь на своих местах, как можно ближе к пилотской кабине. На двух моторах с такой центровкой мы опять можем свалиться в штопор…
Сцена 34. Лица. Полёт.
– Вам страшно?..
Таня и Дима стояли друг к другу близко-близко. Они как-то не смотрели в глаза, дипломник держался одной рукой за какую-то скобу, а девушка талией опёрлась на неё. И не было в мире более доверительного прикосновения.
– Не знаю…
Может – прекрасное грузинское вино действовало на юношу, может такая непосредственная близость стюардессы сыграло свою роль, адреналин от падения юнкерса, но страха действительно не было в душе у Димочки, может быть – впервые в жизни он ощущал в себе такую абсолютную уверенность. Он совершенно не верил в свою смерть сейчас. Дима готов был подняться в атаку на пулемёты и победить любого врага…
Комиссаров взял другой рукой девушку за плечо, а она подхватила его руку снизу, сцепив в замок. Это был необыкновенный момент истинной платонической любви, основы основ человеческого счастья, которым очень многим семьям так не хватает. Во все времена…
Михайлов возился под приборной доской, лязгая ключом, скрывшись почти наполовину. Он с трудом влез в узкое пространство, впервые в жизни пожалев о своём габаритном теле. Его широкие мощные плечи когда-то даже едва не помешали поступить в лётную школу:
«Кабина И-шестнадцатого слишком узкая для вас, молодой человек! А если что случится – как вы будете покидать самолёт в аварийной ситуации?»
«У меня не будет аварийных ситуаций, товарищ военврач. Я буду всегда возвращаться с победой из всех боевых вылетов!»
«Ну, как скажете, товарищ курсант…»
А Женя была абсолютно уверена, что Михайлов всё делает правильно, что он никогда не ошибается и была потому спокойна. Она доверяла своему командиру, она доверяла ему ещё с самого их заочного знакомства, когда руки аэродромной братии подбрасывали лётчика к рекордным небесам…
Управление ГФ-203 оказалось всё-таки простым и понятным, девушка и не думала о повреждении мотора, уже размышляла, как ей надо будет укрепить руки – «посоветуюсь с Саней, пусть поможет с тренировками».
Батюшка Сергий непрерывно молился. Он лишь глянул коротко в кабину к пилотам, когда самолёт вышел в горизонтальный полёт. Но как только носовой мотор неожиданно «сдох», предпочёл вновь прикрыть глаза и углубиться в общение с высшими силами – он справедливо полагал, что раз полёт не закончен, никто из них ещё не стоит на твёрдой земле, и потому надо усердно молиться о спасении, ведь может случиться всякое.
Ишханян перевязывал бинтом голову Кате – на борту была неплохая аптечка. Они улыбались друг другу, как будто ничего страшного не произошло, такое случается раз в неделю и им очень обоим приятно закрывать раны, полученные от бешеных пассажирок из Москвы.
Большие люди – семейство главбуха, умудрились разместиться как-то на ящике в кухонном отсеке. Шурочка молчала, положив голову на плечо мужа, а тот гладил её голову одной рукой, а другой на всякий случай крепко держался за ножку кухонного столика.
Говэрди смотрел в иллюминатор, усевшись у борта, и негромко напевал грузинскую песню. Ну, точно про любовь. В салоне Михась странно скособочившись, сидел на кресле. Лицо его было белым, глаза смотрели куда-то в себя…
Сцена 34. Шквал. Полёт.
– Вай, смотрите! – Говэрди указывал рукой назад по полёту. Только ему было видно, что ГФ-203 стремительно нагоняет клубящееся серое непроглядное страшное облако, чудовищной пастью проглатывающее сотни метров неба за считанные секунды!
Люди вяло среагировали на его возглас. Только Саня, аккуратно связав бантик из хвостиков бинта над виском Кати, отвлёкся.
– Что там?
– Там!..
И тут ГФ-203 так тряхнуло, что у почти всех, кроме монаха и сцепившего зубы корреспондента, клацнули зубы!
Мгновенно самолёт был окутан серой дымкой, в секунду потемнело, как будто транспортник влетел в сумерки и кто-то огромный, страшный и невидимый, схватил его и подбросил, как мячик, вверх!
Пассажирки разом визгнули!
И гул мощного ветра перекрыл рёв моторов и скрип конструкции!
– Что такое, Женя?! – Михайлов всё так же был наполовину под приборной доской.
– Шква-ал!!! – закричала Женя. – Шква-ал!!!
– Продержись хотя бы минутку! Я почти закончил!!
Это бесполезно описывать. Кто не попадал в такую передрягу в небе, тому сложно объяснить, что творилось на высоте всего чуть более километра. Ну, можно с натяжкой сравнить с такой ситуацией – вы летите в самолёте, и вдруг огромный дракон хватает пастью ваш летательный аппарат и начинает его жевать и трепать.
Вот самолёт легко подбросило на пару сотен метров вверх, затем боковой поток стремится опрокинуть его на крыло: несколько нескончаемых секунд почти неуправляемого скольжения, когда аппарат почти не слушается рулей. Уши раздирает волчий вой ветра и скрип дюралевых заклёпок – кажется, ещё секунда этой мучительной нагрузки и треснут лонжероны, крылья сложатся и тогда!.. Новый вихрь неожиданно накидывается сзади, стремясь развернуть самолёт на сто восемьдесят градусов, заносит хвостом вперёд и через несколько секунд – опять боковой, и при этом восходящий порыв такой силы, что всех вдавливает в кресла и Жене тянет руки вниз, стремясь оторвать их от штурвала…
И скрипит, и скрипит, всё, как несмазанная телега, как гребешком по стеклу у самого уха, до печёнок, до самых-самых кишок поселяет этот скрип одурманивающий голову и цепенеющий мышцы страх!..
– Фланец сорвался! Опять! Чёртова машина фашистская!
А со всем этим безумием билась, в общем-то, совсем не отличающаяся великой силой юная лётчица. Если в штопоре надо было лишь удерживать рули в определённом положении, то здесь на каждый выпад стихии надо мгновенно реагировать, парировать рулями, удерживать тяжёлый транспортник хотя бы носом по горизонту, не дать его опрокинуть, опять сбросить в штопор. Моторы захлёбывались на полном газу, неизвестно, сколько они ещё могут выдержать. Людей трясло, как груши, каждый получил серию из тумаков и шишек, кто чем – головой, плечом, боком...
И Женя очень быстро выдохлась. Ей приходилось работать педалями и штурвалом от края до края, на полную амплитуду движения, насколько позволяло управление. Ей казалось, что она борется с этим дюралюминиевым монстром уже много часов. Он загнал её в ад, откуда выбраться нет никаких сил! Девушка, несмотря на шлемофон, быстро оглохла от грохота выведенных на максимум двигателей и воя ветра. Каждой клеточкой своего тела она ощущала, как скрипит и стонет конструкция самолёта и какое неимоверное напряжение испытывает в этой бешеной кутерьме. И это вселило в её душу состояние дикого страха…
…Она уже несколько раз не успела среагировать должным образом на выкрутасы юнкерса, потому стала терять высоту. Два мотора обеспечивали горизонтальный полёт в спокойной атмосфере, но противостоять буйству шквала уже не могли. Да и реакция на пляску с саблями ветра снижали скорость самолёта и подъёмную силу крыльев.
Дождь хлёсткими струями бил по лобовым стёклам с такой силой, что казалось, что они влетели в водопад. Моторы ревели, перемалывая потоки воды винтами, водяная пыль и брызги летели назад свёрнутым жгутом. Но страшнее всего в этом бедламе, периодически освещаемом всполохами молний, разрываемыми ужасным грохотом барабанные перепонки, прыжками, нырками, тряской, было видеть прямо перед кабиной безвольно застывший воздушный винт…
И в какой-то момент лётчица заметила уже совсем недалеко внизу белые барашки. Море казалось твёрдым, застывшим серо-синим ребристым стеклом. Ветер придал самолёту значительное ускорение, выгнав их за пределы суши.
– Товарищ команди-ир!.. Юра!! Ю-ю-юра-а-а!!!
– Держи-и-и!.. Держи, девочка, а то расшибёмся!..
– Я держу-у-у!! Пожалуйста-а-а!!! Поторопи-и-ись!..
Никто уже ни себя, ни соседа не слышал в этом диком вое, рёве и скрипе. Наверно, люди кричали от страха, что-то просили и умоляли – никто не хотел умирать, и страшно было ожидание последнего удара.
Прости, я не смогла. Я не выдержала, слишком слабая я для этого дела. Зря пошла учиться летать – ну какая из меня лётчица? Героиней хотела стать, как Валентина Гризодубова, славы захотелось. Что б в каждой газете про меня, про мои рекорды рассказывали. И хронику снимали, перед сеансами картин в кинотеатрах по всей стране показывали. Чтобы быть достойной тебя, Юрий Михайлов.
Прости… Руки уже ничего не могут, не слушаются. Тело – как колодка, я его почти не чувствую. И болит так, что слёзы сами катятся из глаз.
Это конец, спокойно думала она, страх куда-то отступил. Я не справилась, чего там. Слишком понадеялась на себя. И понадеялся на меня Макар Макарыч, что он теперь подумает обо мне?.. Простите, граждане. Прости, Юра…
Женя потянула изо всех сил штурвал на себя, стараясь выправить самолёт, но толи переклинило рули, толи у неё действительно не осталось сил.
Моторы визжали, как циркулярные пилы.
Море стремительно налетало ей в лицо.
Она зажмурила глаза, не в силах выдержать эту картину, слёзы неудержимым потоком хлестались сквозь веки.
Вот сейчас… Вот, в следующую секунду… Ещё мгновение!
Но вдруг штурвал как будто расклинило, он легко подался и самолёт с рёвом вышел из гибельного пике! Справа мелькнул на гребне волны рыбацкий баркас, борющийся с ветром. Капитан судна в фуражке и свитере вытаращил глаза на неизвестно откуда свалившийся самолёт!
Перегрузка опять вдавила девушку в кресло, а через две секунды загрохотал носовой мотор – самая прекрасная музыка на свете! Самолёт почти перестало трясти. Женя робко приоткрыла глаза.
– Ну, чего ты? – услышала она в наушниках, и эти слова участия были сродни признания в любви.
Слева сидел в своём кресле Михайлов, удерживая штурвал своими могучими руками. Самолёт нёсся сквозь шквал, ветер и дождь всё также бесновались вокруг, но ГФ-203, как дикий мустанг, как Буцефал, почуяв железную руку хозяина, смирился и теперь легко подчинялся воле человека.
– Всё нормально, управление моё. Отдохни.
Она с трудом разжала пальцы, и руки безвольно упали к ней на колени, мелкая дрожь сотрясало тело. Но Михайлов, казалось, не замечал этого. Он уже надел наушники и говорил с нею через гарнитуру совершенно спокойно, как будто не было этой дикой скачки по небесам.
– Мы с Серёгой… С Ивановым, да. Вот так. Значит, сразу стали проситься в истребители. А нас, как отличников – в разведчики пишут! Ты представляешь, в разведчики!! И в Качинское училище – на Азовское море. На МБР-2. А я говорю – тогда в пехоту убежим, но ни за что – в разведчики! Как мы фашистов бить будем? Ругали нас жутко… Да мы ни в какую – только в истребители и точка! Ладно, взяли. Правда, на губе посидели пять суток и в наряде по столовой прям целый месяц. А чего? Истребителю надо быть терпеливым – во всём. Мне потом и в испытателях это качество пригодилось. Суетливость нужна только при ловле блох… У тебя блохи есть?
Лётчик повернулся к ней всем телом, в глазах играли смешинки. Женя сообразила, что Михайлов так шутит, и слабо улыбнулась в ответ.
– А, ну да, откуда уж у тебя блохи? Ты ж не собачка какая ведь?.. Ну ладно. Отучились мы с Серёжкой, на Калининский фронт – пополнением нас, тридцать один пилот. А там не И-16-е, как в училище, а истребители товарища Яковлева – Як-1 и Як-7Б. Ну, нам повезло, сразу в бой не послали, переучивались ещё две недели. На спарке вылеты, учебные бои. А потом наступление – нас на поддержку наземных войск, в охранение к штурмовикам… Вот тогда первый бой мы и приняли…
Михайлов замолчал, сумеречно вглядываясь в серые облака. Самолёт потряхивало, но лётчик одной рукой легко парировал атаки стихии.
Сцена 35. Первый воздушный бой, воспоминания Михайлова.
Тогда была так же плохая погода. Они сопровождали штурмовики Ил-2 в налёте на железнодорожную станцию. Низкая облачность и порывистый ветер, казалось, способствовали скрытному приближению к цели. Но над станцией оказалось чистое небо, тут же на их боевой порядок насели Ме-109-е и началось!..
Он понял, почему вдруг вспомнил тот день – небо вокруг его самолёта опять полыхало. Пусть не струями вражеских пуль и снарядов, а молний. И пусть ему не приходилось, как тогда, увёртываться от атак врага, самому ловить в прицел мессершмитты, а сегодня – мгновенно парировать выпады шквала и пронзающих воздух молний, выхватывать ГФ-203 из воздушных вихрей и ям. Он опять был там – в небе над станцией, опять вёл неравный бой, скованный на этот раз не выполняющими свою задачу штурмовиками, а неповоротливостью и инертностью большой тяжёлой машины. Но ответственность была та же – защитить, спасти своих товарищей, советских людей, выйти победителем из схватки.
И это было необыкновенное чувство… Лётчик был собран и внимателен настолько, что опять видел сквозь облака, предугадывая направления удара ветра.
И эта врождённая способность тогда очень ему помогла: мессершмитты атаковали по всем правилам – зашли со стороны солнца и буквально изрешетили ведущий штурмовик. Пара наших истребителей бросилась на перехват, но успеха не имели – их по всем правилам сковали боем и вертели на виражах. Юрий с Сергеем – ведомые своих пар, остались с Ил-2 и отсекали атаки немцев. Бой шёл на небольшой высоте, особо не покрутишься в пилотаже, но это не позволяло фашистам бить снизу.
Был момент, когда его ведущий замешкался на выходе из атаки и получил очередь – «яшка» задымил, лётчик попытался выйти из боя. Штурмовики продолжали под огнём утюжить станцию – на ней уже произошло несколько сильных взрывов, один из составов активно полыхал – чёрный клубящийся дым почти стеною разделял небо надвое. И Юрий решился на отчаянный шаг – он покинул строй Ил-2 и бросился в одиночку на четвёрку Ме-109. Те вначале опешили от такой наглости, позволили истребителю Юрия приблизиться, и потому прозевали атаку – один из немцев получил повреждения, вынужден был сам выйти из боя. Штурмовики собрались в круг, покружили минут пятнадцать, отбиваясь от яростных атак немцев, стремящихся развалить строй Ил-2, вклиниться между ними. Стрелки дружно встречали их огнём пулемётов, Юрий в одиночку трепал немцев укусами с боков и сверху, не давая прицельно стрелять. Пара «яшек», где летел ведомым Сергей, встречала врага на ближних подступах. И, в конце концов, мессеры отстали, у них запас топлива был всего на сорок пять минут полёта. Уцелевшие штурмовики и Юрий полетели домой.
Михайлову тогда влетело по первое число – ведомый не имеет права покидать своего ведущего, тем более оставлять без защиты подопечных. Назначили пятнадцать суток гауптвахты. Да только утром освободили из-под ареста и отправили на новое задание. «Отсидишь после Победы, – сказал тогда комполка. – Но запомни науку, писанную кровью наших погибших товарищей, и чтоб больше комар носу не подточил! Молодой ты, чтоб инициативу проявлять! Вот сам станешь ведущим, тогда и решай, кого бить, а кого охранять. Повезло, что справился… А если бы твоего ведущего сбили? На пути домой? Или из штурмовиков кого потеряли по твоей лихости?» А потом подумал немного и вдруг крепко пожал руку молодому лётчику: «С первой победой вас, товарищ сержант! Разведка донесла, что немец тот, которого вы подшибли над станцией, до аэродрома не дотянул – упал в поле и сгорел на хрен!»
Сцена 36. Личные чувства, полёт в шторме.
Женя смотрела на Юрия. Она понимала своей юной душой, что её сердце пропало навсегда. В его крепких руках, в его широких плечах. В его серых глазах, в которых тлела затаённая грусть. Ей хотелось обнять этого большого и сильного человека, прижать к своей девичьей груди и успокоить, укрыть от всех напастей и расстройств. И тут она только обратила внимание, что всё лицо и руки лётчика лоснились от бензина! Она вскочила с кресла и стала в какой-то порывистой нежности утирать своими маленькими ладошками его лицо, чуть не прижимая его к себе. Михайлов вначале недоумённо поднял брови, но через мгновение засмеялся. Впервые за полгода, наверное. И это был смех очень счастливого человека.
– Я же измазался, пропах весь, испачкаешься…
– Да ерунда… Тут у меня платок…
– Лучше возьми мой. Достань из кармана, на кителе…
– Нет уж, я своим!
Небеса свели их души.
А над Таганрогским заливом штормовые ветры благословили их чувства.
Старый трофейный самолёт стал им шафером.
Молнии озарили светом их одинокие сердца.
И неожиданно они выскочили из шквала и облачной кутерьмы и оказались прямо над противоположным берегом – дракону юнкерс и его лётчики оказались не по зубам! Солнце освещало ярко море и землю, тёплая волна ласковой кошкой проникла к людям и они разом облегчённо вздохнули. Самолёт тут же перестало трясти и бросать, Юрий снизил обороты до номинальных – моторы старые и уже не было никакой нужны их гнать. ГФ-203 пересёк береговую черту и поплыл солидно над засеянными полями и петляющими между ними дорогами, как и полагается знающему себе цену воздушному извозчику. Высота была не более трёхсот метров.
– Можно рассаживаться! – крикнул в салон Юрий. – До Крымска где-то полчаса. Экипаж – по местам! Женя, посмотри там – что и как.
– Товарищ командир, у нас раненый… раненая, – почти сразу вернувшаяся Женя взяла за рукав лётчика, тот повернулся к ней, не выпуская штурвала из рук. – Пассажирка, та – большая, что помогала мне штурвал крутить, Катю об борт приложила.
– Сильно? Травмы?
– Кровь шла, но Саня перевязал.
– В сознании?
– Да, всё в порядке.
– Ясно. Что там со связью, штурман?!
– Сообщают, чтобы сразу в Крымск шли – малька очень ждут.
– Лучше бы людей ждали, – проворчал Юрий. – Расчёт полётного времени?
– Двадцать одна минута!
– Как там Катерина?!
– Я в порядке, командир.
Стюардесса с перебинтованной головой появилась прямо у плеча лётчика, Жене пришлось подвинуться, чтобы её не загораживать.
– Точно?
– Так точно!
– Ладно. Как пассажиры?
– Всех усадили и пристегнули перед посадкой.
– Это правильно.
– А у вас – что тут было? Трясло так! Не помню вообще, что б так трясло. И с мотором что?
– Мелкие недоразумения! – лётчик улыбается широко с таким видом, что ничего особенно буквально ещё пять минут назад не происходило, никакой опасности, так – пустячок.
Дима сидел рядом с Таней, они молчали, пальцы были их крепко сцеплены. Говэрди и старик неторопливо пили вино, чётки всё так же вертелись меж пальцев монаха. Катя вернулась в салон, голова кружилась, но всё в порядке, рядом поддерживал подругу Саня. Главбух с женой, покряхтывая, переползли на свои места и прежде всего, пристегнулись. А Михась, красный, как рак, так и сидел, как-то скособочившись напряжённо. Танечка, когда пошла проверять ремни перед посадкой, хмурила бровки и морщила носик, проходя мимо него…
Сцена 37. Крымск, приземление.
– Посадишь?.. Ладно, давай вместе. Вот так: прибираем газ – на «двойку»… Молодец. Скорость – сто пятьдесят. У нас там малька тонна, а так без него посадочная – сто двадцать пять, сто тридцать, запомнила?.. Выравниваем нос по горизонту: видишь – белые полоски на капоте? Их как раз выставляем по линии горизонта – нормально посадочное положение самолёта в пространстве. Крыло не заваливай, влево чуть, ага. Вот прибираем газ, вот так… Ещё чуть… Касание! Моторы на «единичку»! Держим направление ногами, отлично! Да ты мастер, Евгения!
ГФ-203 спокойно прокатился по бетонной полосе, слегка подрагивая на стыках плит. Девушка в военной форме и двумя белыми флажками указала место стоянки – рядом уже ждал грузовик с цистерной и группа рабочих с рыбосовхоза, готовые обеспечить перекачку воды с мальком. А ещё чуть поодаль стоял автобус в Новороссийск, ожидая пассажиров рейса из Северска. Это конечно, сам Макар Макарыч по телефонной связи предупредил руководство Крымского аэроузла о прилёте Героя Советского Союза. Ну и остальных граждан.
Юрий прогазовал моторы и отключил зажигание с Ишханяном, показав этот процесс Евгении. Моторы встали, и тишина была звенящей.
Монах закончил молитву и убрал чётки в сидор.
– Ну, с Богом!
– Бога нет, батюшка, – больше по привычке возразил дипломник.
– А кто ж тогда, сынок, помог нам, божьим тварям, из такой катавасии выбраться? Живёхонькими?
– Мастерство Юрия, Героя и лётчика-испытателя.
– Конечно, Юрий мастер своего дела. Но кто зажёг его путеводную звезду и привёл к нам в час лихих испытаний? Не иначе как Богородицы свет. По молитве. Правда, Юрий Георгиевич?
Они встают с кресел, лётчик появился в проёме салонной двери, улыбается немного, пожимает плечами на слова монаха.
Отец Сергий побывал в Пицундском монастыре, как и обещал. Он путешествовал по великой советской стране долгие годы, неся слово Божье тем, кто хотел его услышать. Кто желал – тех венчал и крестил. А обрёл покой в конце своего длинного непростого пути, как и планировал, в Соловецкой обители, что на Белом море. И, может быть, молитва его незаметная в то атеистическое время, хранила страну и людей русских, землю русскую. Где много живёт всяких народов и много случается всяких неурядиц. Но много света, силы и добра по молитвам праведников наших.
Сцена 38. Крымский аэродром, разговоры героев.
Михась пулей выскочил из самолёта, едва открыли люк и пассажирскую дверь, не стал дожидаться трап. Соскочив на землю с крыла он, как-то странно пригибая колени, побежал в здание аэровокзала, точнее, за него, где располагались отхожая кабинка. За этим занятием его и оставим. Кстати, репортаж у него не получился – руководство задвинуло его работу, мотивируя тем, что: «Какие бомбы?!! Откуда здесь у нас бомбы – война уже была сто лет назад! И вообще, товарищ Супруненко, это была секретная войсковая операция и нечего наводить панику на советских граждан!.. А может вы – иностранный шпион?!» У него отобрали карточки и плёнку, хотели даже лишить фотоаппарата, но корреспондент встал на дыбы за родную трофейную «Лейку». Вечером Михась с горя напился, чего с ним никогда не случалось, полез обиженно в драку и загремел на пятнадцать суток – тогда с дебоширами не церемонились.
Некоторое время о нём в Северске не было ничего ни слышно, не видно, а потом выяснилось, что он уехал в Киев и там поступил в театральное училище. А вот на подмостках он нашёл своё призвание и обрёл славу.
…Подъехала санитарная машина, Говэрди и Саня помогают Кате спуститься с трапа. Врач поддерживает стюардессу с земли. Медсестра, водитель, рабочие толпятся рядом.
– Саня… – девушка оборачивается перед санитаркой, порывисто обнимает штурмана.
– Я разберусь тут… Помогу Михайлову, а потом сразу к тебе.
Они страстно целуются в губы, удивлённо-смущённые лица встречающих.
– Невеста, – кивает на парочку Говэрди, граждане кивают понимающе, улыбаются – ну, прям, как в кино!
Катя вышла замуж за своего штурмана, у них родились две девочки и мальчик, который, вы не поверите – стал Заслуженным штурманом-испытателем СССР. Соседи и знакомые им завидовали, так как они никогда не стеснялись своих чувств, что в тамошнее время было несколько необычно.
Правда, у них случались ссоры с битьём посуды и громкими обвинениями – что поделаешь, южные люди, южные страсти. Катерина многие годы сохраняла привлекательность, имея обворожительную фигуру и огромные глаза. Да и Саня, как и многие армянские мужчины, никогда не скрывал своих симпатий к статным славянским девушкам.
– Вы мне напишите? – Таня и Дима стоят у стабилизатора, они отошли немного в сторону, чтобы никому не мешать. И чувства свои прячут ещё: девушка поправляет воротничок дипломнику, и оба так смущаются.
– Обязательно. Вот, здесь ваш адрес. Я с поезда берегу.
– Спасибо…
– Я пойду, – багаж заберу.
– Конечно.
Дима скорым шагом возвращается к трапу, Саня подтаскивает его чемодан и Дима, напрягшись, самостоятельно снимает его на землю, чувствуя доселе неизведанную в себе крепость тела. Рядом на траву легко спрыгивает Женя.
– А скажите, девушка, – обращается столичный парень к жительнице Северска, – а что нужно сделать, чтобы научиться летать?
– Здоровье иметь. Прежде всего – зрение сто процентов. Вот у вас очки?..
– Не-не, – Дима быстро снимает и прячет оптические приборы куда-то за спину, – это просто усталость, от книг.
– А.
– А чего ещё?
– Сильным надо быть. Нормы ГТО сдаёте?
– А какие? – дипломник холодеет: занятия физкультурой для библиотечного червя всегда были мукой.
– Э – подтягиваться надо. Пятнадцать раз.
– Пятнадцать?!! – Комиссаров в ужасе, с трудом прячет своё волнение – он и двух раз-то не подтянется, висит овощем на перекладине.
– Потренируешься, какие ваши годы, Дмитрий. – Это уже рядом с ними Михайлов, по-отечески кладёт свою ладонь на плечо дипломнику. – К следующему набору в аэроклуб наберёшь форму.
– А как же диплом.
– Сдавай по плану. Потом приезжай в Северск, учительствуй. Ты же можешь преподавать?
– Да, педагогика тоже была курсом.
– Ну вот. И параллельно учись летать. Как вот Евгения, мой второй пилот. Тогда всегда будете вместе. Таня стюардессой, тебя за штурвал посадим. И не этой старой немецкой колымаге будешь сокращать расстояния нашей великой огромной страны, а сядешь за штурвалы новейших советских пассажирских самолётов, что выше уже на голову. А удобные они какие, мощные, быстрые. Летают высоко, там, где не будет таких вихрей. Я тебе докладываю это, как испытатель. Для всех найдётся работа в советском небе. Особенно когда людей связывает не только работа, но и чувства, как у вас.
Таня и Дима разом краснеют, Юрий усмехается – мол, всё у вас будет как надо в советской семье.
Подошли супруги. Дима и Таня тактично отходят в сторону, а Исайсаич и Шурочка покорно ждут своей участи.
– Вы нас чуть не убили. Из-за вас, вашей дикой выходки могли погибнуть достойные советские люди, которым ещё жить да жить, украшать нашу Родину своим трудом. И, самое главное, вы сами, своими руками могли сделать собственного ребёнка сиротой. Конечно, государство не оставило бы его одного, в такой беде. Вырастило бы и воспитало, как надо. Но для любого ребёнка, да что там – для любого человека, самое главное в жизни – это семья, родные и близкие.
Не понятно – ругает Юрий Александру или просто журит: его голос спокоен, а Шурочка дрожит от этого ещё больше. Главбух хочет чего-то сказать в оправдание жены, но та его чуть толкает в бок – не лезь.
– Вы будете на меня жаловаться?
Юрий всё так же бесстрастно глядит на неё, молчит несколько секунд.
– Нет.
Супруги даже не таясь, вздыхают с облегчением.
А Юрий уже смотрел на девушку в лётном комбинезоне, что-то объясняющую внимательно слушающему её Комиссарову. Лётчик смотрел и понимал сердцем, что теперь у него в жизни – всё будет хорошо.
– Спасибо! – Исайсаич прижимает руку жены к своему сердцу, трясёт мелко головой, не в силах выразить чувства.
– Абсолютно не за что. Но я хочу вам сказать вот что, и прошу запомнить мои слова. Александра, вы ведёте себя, как зазнайка, которая знает всё на свете и смеет учить всех. Это совершенно не приемлемо в нашем обществе. Такое поведение, как мы с вами только что убедились, может спровоцировать самые страшные последствия. Никогда больше не лезьте вперёд, на рожон, если вас не просят, не берите на себя ответственность за других – в ситуации, в которой вы ничего не соображаете. У вас есть муж – слушайтесь его во всём и поддерживайте его в беде и радости. Ваше зазнайство просто унижает достоинство советского гражданина, разрушает ячейку общества. Прощайте. Желаю вам здравствовать.
Юрий отдал честь и повернулся к Евгении, которая как раз подошла и стояла поодаль, явно ожидая его. Лётчица прищурилась сурово на Шурочку, но та, быстро потупив глазки, увлекла в сторону мужа.
– Ты сердишься на меня? – Шурочка, приобняв мужа, заглядывает ему в глаза. Они медленно идут к автобусу, в руках у обоих их пожитки: у женщины чемодан с вещами, у главбуха пресловутый портфель.
– А знаешь – нет. Да, не сомневайся, не сержусь. Я вижу, что ты осознала свою ошибку.
На самом деле, конечно, Исай Александрович хочет, ох, как хочет высказать жене, всё, что накопилось… Однако, у него уже немалый опыт в руководстве людьми и он понимает, как важно в педагогике не перегнуть палку, иначе – обратный эффект. Лётчик и так пропесочил Шурочку, как надо, как в мечтах представлял себе главбух – точно, ёмко, не в бровь, а в глаз и чтоб – до печёнок. Так что мы теперь будем – ласковыми. Потому и добьёмся – большего.
Здесь же важно сыграть на противоположностях.
– Спасибо, Исянька.
– Шура…
– Да?
– Я бы хотел бы тебя попросить.
– О чём, мой котик?
– Не называй меня Исянькой. Ну, по крайней мере – на людях. А то Михаил Иванович Калинин, наш всесоюзный староста каждый раз недоумевает. Ему потом герои труда и ударники производства высказывают.
– Хорошо. Как скажешь, мой золотой.
– И вот ещё что…
– Да?
– Тут я прикинул – раз мы так быстро долетели и до Новороссийска к нам на предприятие уже близко, а они ждут наш поезд ещё через несколько часов… Пока там встреча, гостиница, поесть надо, то, сё – уже вечер будет…
– И чего ты задумал, Исянька? Ой!
– А задумал я вот чего! Раз на работу мне не сегодня, а завтра, давай напросимся с Юрием в Геленджик! На день! Помнишь – свояк два года назад там отдыхал: и частники сдают комнаты и пансионаты есть.
– А разве их войной не побило?
– Геленджик немцы не смогли взять. А потом, уже семь лет прошло – восстановили разрушенное, что немцы бомбами почехвостили. Свояк говорил – набережная новая, красивая, лотки с мороженым, кинотеатры и танцплощадки на каждом шагу, у каждого дома отдыха. Высадили деревья везде, пыли нет, музыка из репродукторов – гуляй, не хочу!
– Ну, а твоя работа, отчёт этот, – Шурочка кивает на портфель в руках мужа.
– Да всё там в порядке. Когда нас трясло, я, чтоб отвлечься, стал в уме по новой считать, вспоминать все проводки. И понял, где у них ошибка.
– Понял?
– Именно!
– Ну, какой же ты у меня молодец, Ись…
– Да ладно, называй так, как привыкла. Но только на людях – ни-ни!
– Да-да, мой дорогой Исай Александрович!
– И ещё…
– Что пожелает мой главный бухгалтер?
– Ну, даже не знаю, как и сказать… В общем, Сергунька уже подрос, он у нас один, зарплата и обеспечение хорошее, у тебя помощницы есть…
– Ты хочешь дочку, мой любимый Исайсаич?
– Д… Да.
– Сергунька не должен быть эгоистом – это не по-советски.
– Ты тоже хочешь?!
– Мы так с тобой давно вместе не отдыхали – я занята домом и сыном, ты – вечно на своём заводе.
Они сделали круг по полю, прижавшись плечами, разговаривая, и с обожанием любуясь друг другом. Как бы само собой вышло, что в конце разговора они вновь оказались у ГФ-203. Юрий наблюдал за откачкой воды с мальками, подписывал какие-то бумаги приёмщикам. Чета главбуха клятвенно пообещала Михайлову вести себя смирно, как мышки. Юрий подумал немного и согласился – эти слоники обеспечат самолёту переднюю наиболее безопасную центровку. Через положенное время Шурочка родила прелестную девочку, воспитанную в любви и музыке. Она стала известнейшей советской эстрадной певицей, фамилию которой все вы знаете и так, а потому нет смысла её повторять.
– Послушайте, отец, – обращается к монаху Говэрди, – а давайте попросим автобус довезти нас до порта – там, на теплоход и через несколько часов мы в нашем совхозе, как говорят мои русские друзья – рукой подать. А то у нас после войны столько детей народилось, а крестить – некому.
– А храм Божий у вас есть?
– Найдём, отче. У нас этих храмов!..
– Ну что ж, благое дело. А в Пицунду поможешь мне добраться потом? Мне надо Богоматери Пицундской поклон наш северный донести и молитву братии святой.
– Донесём, обязательно донесём, батюшка. Кстати, Дима – а не поехать ли вам с нами? У нас песни какие, горы! А вином каким я вас угощу!
– Но тема моего диплома – творчество Кубани.
– Так мы недолго – попоём вам с недельку, а потом и сюда успеете.
– Ну, я не знаю… С другой стороны – у меня народное творчество и особыми рамками меня куратор не ограничивал. Наоборот, говорил – ищи таланты.
– Вот!
– Я у Тани спрошу.
– Поезжайте, Дима. У нас сейчас рейсы каждый день. Мне некогда будет скучать. И вы мне писать обещали.
– Я буду писать вам каждый день!
– Ну, в этом нет необходимости. Да и с дипломом у вас сейчас много работы будет, мне писать когда? Раз в неделю – достаточно.
– А потом…
– А потом – я вас встречу и… Мы всё – решим. Как захотите, так и решим, Дмитрий.
– Вах, ну какая же девушка, а? Сам бы женился!
Говэрди не изменил своему амплуа и до сих пор выращивает виноград в своём совхозе, правда, теперь совхоз называется по другому, но это и не важно. А важно то, что Говэрди, несмотря на возраст, всё ещё крепкий грузинский мужчина, который любит женщин, родину, горы, и солнечный напиток богов, который даёт волшебная ягода, взращенная его умелыми и заботливыми руками.
– Женя… Евгения. Сейчас у нас будет короткий перелёт в Геленджик и я…
– Не надо, Юра… Если вам…
– Надо. И вообще – давай перейдём на «ты». Потому что я с тобой не хочу больше так – по рабочему, официально.
– Хорошо. Юра.
– Так вот. В Геленджике я передам тебе управление, и обратный рейс совершишь без меня с присланным экипажем – там нас уже ждут и бортмеханик и пилоты. Так что полетишь, если захочешь пассажиром. А если захочешь…
– Я сяду за штурвал.
– Я не сомневался в этом… Тем более! Так вот, Евгения. Считаю необходимым доложить чётко, по-военному, как привык. И тянуть в этом не вижу смысла. За последние часы я многое передумал и многое пережил: после всего того, что с нами произошло, вы просто обязаны теперь стать моей женой. Обещаю вам со своей стороны любить, ценить и уважать не только как замечательного и доброго человека, не только, как оказалось – умелого пилота, но и как очень красивую и очень желанную женщину!
Ещё через полтора часа Ю-52, управляемый молодой лётчицей, сделал круг над аэродромом в Геленджике, и, покачав на прощание крыльями, взял курс на север. Затянутый Юрием фланец больше никогда не беспокоил ни техников, ни лётчиков.
На крыльце здания аэровокзала, прикрыв ладонью глаза, Юрий наблюдал взлёт ГФ-203. И думал он не о девушке за штурвалом юнкерса, а о Наташе: лётчик вдруг осознал в тот момент, что простил жену и даже испытывал к ней некоторую благодарность. Ведь как бы она подло не поступила с ним, в одном Наташа была совершенно права – нужно было менять свою жизнь. И эта потеря – да, очень больно ударившая по самолюбию испытателя и Героя, помогла посмотреть на себя со стороны и многое осознать, сделать выводы и потому получить второй шанс на любовь и счастье. А любовь и счастье – они могут быть только в семье.
Наташа, кстати, успешно вышла второй раз замуж – за Колю-интенданта, с которым нередко потом пересекался по службе Михайлов, была любима и востребована, как ей и хотелось. Прожила вполне удачную жизнь со своими радостями и горестями, удачами и потерями, в общем – судьба её сложилась, как и у многих хороших людей в нашей стране.
...И через три дня Женя приехала к Юрию в пансионат. Приехала вместе со своими бабушкой и дедушкой, так как кроме них у неё после войны никого из родственников не осталось. И весь пансионат гулял на их свадьбе. У четы Михайловых родилось четверо мальчишек, которые пошли по стопам родителей и связали свою судьбу с советским небом и авиацией, а самый старший даже стал космонавтом и так же, как отец – Героем Советского Союза.
А вот Диму Комиссарова и Таню судьба развела на долгие двадцать три года и не в них самих была в той разлуке причина. Бывает так в жизни людей, когда судьба разводит пути-дороги. Оба создали семьи в своих городах, родили детей. Были по-своему счастливы, но и несчастливы тоже. Дима, в силу своего спокойного и незлобивого характера нашёл себе форменную стерву, которая с удовольствием пила из него кровь многие годы. Он находил отдых в командировках и передаче знаний молодым студентам. Таня, навсегда связавшая свою жизнь с небом, так и не смогла ужиться с ревнивым мужем…
Но через много лет они случайно (хотя – что может случайным в нашем мире?) оказались в зале ожидания одного захолустного аэропорта, где оба застряли в непогоду – Таня летела своим рейсом, Дмитрий возвращался домой после очередной командировки в поле за народным творчеством. Он уже был профессором, она – как и прежде, стюардессой. Они узнали друг друга через столько лет – его очки и скромность были неизменны, а Татьяна, несмотря на возраст, как и в том рейсе, была стройна, привлекательна, профессиональна и безупречна в своей изумительной форме.
Уже давно не юные люди проговорили, взявшись за руки, всю ночь в аэропортовской кафешке и под утро решили больше никогда не расставаться. Никогда.
Но это – уже совсем другая история.
Может быть, я её когда-нибудь и расскажу…
2 октября 2014 года.
Новый Городок – Москва – Мытищи – Перловская – Москва – Путилково – Новый городок
Случай с лётчиком Михайловым
© Copyright: Эрнест Катаев, 2014
Свидетельство о публикации №214112201326
Свидетельство о публикации №214112201326
Рецензии
Эрнест, Вам удаётся выписывать персонажей, раскрывать характеры и т.п. Но Вам совсем не удаётся достоверно описывать авиацию изнутри, что ли. Видно, пишет не лётчик, но, безусловно, человек, влюблённый в авиацию. Было бы лучше, если перед опубликованием Вы бы консультировались у профессионалов.
Один пример - Вы пишете как погиб лётчик в начале этой повести. Попадание в спутный след (СС) не может привести к срыву фонаря. Сам влетал в него, спутный след, неоднократно на МиГ-23М. В СС тебя может как выкинуть из него во внешнюю сторону (смотря под каким углом в него влетаешь), так и закрутить внутрь. Также надо различать СС от двигателя/двигателей (наиболее сильно проявляется) или от фюзеляжа. Это не одно и то же. И опасность попадания в СС заключается в том, что может не хватить высоты для вывода, броски по высоте могут достигать у истребителей до нескольких сотен метров, у бомбардировщиков - километры, с резким гашением скорости и повышенной перегрузкой (на истребителе до 3,5 единиц).
Ибо на посадке бывают и более сильные перегрузки и та же вибрация, если взлёт/посадка производится с грунта. Это простая физика вкупе с аэродинамикой. Отвлекаясь на эти мелочи, общая картинка немножечко смазывается. Удачи в творчестве!
Вадим Дикан 07.08.2015 12:57 • Заявить о нарушении
Один пример - Вы пишете как погиб лётчик в начале этой повести. Попадание в спутный след (СС) не может привести к срыву фонаря. Сам влетал в него, спутный след, неоднократно на МиГ-23М. В СС тебя может как выкинуть из него во внешнюю сторону (смотря под каким углом в него влетаешь), так и закрутить внутрь. Также надо различать СС от двигателя/двигателей (наиболее сильно проявляется) или от фюзеляжа. Это не одно и то же. И опасность попадания в СС заключается в том, что может не хватить высоты для вывода, броски по высоте могут достигать у истребителей до нескольких сотен метров, у бомбардировщиков - километры, с резким гашением скорости и повышенной перегрузкой (на истребителе до 3,5 единиц).
Ибо на посадке бывают и более сильные перегрузки и та же вибрация, если взлёт/посадка производится с грунта. Это простая физика вкупе с аэродинамикой. Отвлекаясь на эти мелочи, общая картинка немножечко смазывается. Удачи в творчестве!
Вадим Дикан 07.08.2015 12:57 • Заявить о нарушении
Добрый день, Вадим. Огромная благодарность вам за ваши замечания, как профессионала и человека, понимающий авиацию изнутри событий. Очень редко в моём творчестве меня рецензируют именно специалисты. К примеру один из историков авиации отметил, что бортовые номера тогдашних истребителей были исключительно трёхзначными, ясный пример - война в Корее.
Как правило люди видят несущественные детали в повести, например, что тогда плацкартных вагонов не было или что песни, которые упомянуты в повествовании были сочинены гораздо позже того времени. Или псевдотехнические претензии по поводу ремонта мотора Юнкерса в воздухе - мол, лётчики входили на крыло, а у меня идёт ремонт изнутри фюзеляжа. Вот, и очень удивляются картинке Ю-52, присланную в ответ на такого рода претензию. Или потом, не зная даже строчки истории Отечества, с пеной у рта утверждают, что немецких самолётов у нас не было.
Эх...
Для меня главное в этой киноповести именно люди, а всё остальное лишь декорации и антураж. В любом кино, вы же сами понимаете - есть своя киноправда, особенно в абсолютно выдуманной истории. Иначе не поверят ни читатели, ни зрители.
А вот по поводу Ла-15, то, увы, здесь я вынужден вам ответит вот чем - как минимум у этого самолёта были две катастрофы именно из-за неисправностей крепления фонарей. Вы не забывайте, что это первые самолёты, Ла-15 и МиГ-15 - нашей реактивной авиации, где каждый шаг давался кровью, авариями и катастрофами. Возросшие скорости, турбореактивные двигатели,стреловидные крылья, неизведанная аэродинамика, которая изучалась и оплачивалась немалой человеческой ценой.
Я не поучаю вас, упаси боже. Ведь вы строевой лётчик и у вас есть бесценный опыт, которого нет у меня. У меня есть другой опыт - опыт изучения истории.
Так вот - катастрофа 3 февраля 1949 года, самолет "176" потерпел катастрофу. Погиб летчик-испытатель О.В.Соколовский. Он не закрыл фонарь, но скорее всего крепление выскочило от тряски на взлёте, очевидцы видели, как он пытался на высоте 50 метров закрыть фонарь (перед взлётом само собой техники проверили закрытие фонаря), самолёт потерял скорость, перевернулся и упал у полосы.
Вторая катастрофа 17 апреля 1950 года - испытания Ла-15 с дренированными консолями и стабилизатором, лётчик О.М Омежкин. И ситуация скорее всего была именно подобная то
Эрнест Катаев 09.08.2015 21:39 Заявить о нарушении
Как правило люди видят несущественные детали в повести, например, что тогда плацкартных вагонов не было или что песни, которые упомянуты в повествовании были сочинены гораздо позже того времени. Или псевдотехнические претензии по поводу ремонта мотора Юнкерса в воздухе - мол, лётчики входили на крыло, а у меня идёт ремонт изнутри фюзеляжа. Вот, и очень удивляются картинке Ю-52, присланную в ответ на такого рода претензию. Или потом, не зная даже строчки истории Отечества, с пеной у рта утверждают, что немецких самолётов у нас не было.
Эх...
Для меня главное в этой киноповести именно люди, а всё остальное лишь декорации и антураж. В любом кино, вы же сами понимаете - есть своя киноправда, особенно в абсолютно выдуманной истории. Иначе не поверят ни читатели, ни зрители.
А вот по поводу Ла-15, то, увы, здесь я вынужден вам ответит вот чем - как минимум у этого самолёта были две катастрофы именно из-за неисправностей крепления фонарей. Вы не забывайте, что это первые самолёты, Ла-15 и МиГ-15 - нашей реактивной авиации, где каждый шаг давался кровью, авариями и катастрофами. Возросшие скорости, турбореактивные двигатели,стреловидные крылья, неизведанная аэродинамика, которая изучалась и оплачивалась немалой человеческой ценой.
Я не поучаю вас, упаси боже. Ведь вы строевой лётчик и у вас есть бесценный опыт, которого нет у меня. У меня есть другой опыт - опыт изучения истории.
Так вот - катастрофа 3 февраля 1949 года, самолет "176" потерпел катастрофу. Погиб летчик-испытатель О.В.Соколовский. Он не закрыл фонарь, но скорее всего крепление выскочило от тряски на взлёте, очевидцы видели, как он пытался на высоте 50 метров закрыть фонарь (перед взлётом само собой техники проверили закрытие фонаря), самолёт потерял скорость, перевернулся и упал у полосы.
Вторая катастрофа 17 апреля 1950 года - испытания Ла-15 с дренированными консолями и стабилизатором, лётчик О.М Омежкин. И ситуация скорее всего была именно подобная то
Эрнест Катаев 09.08.2015 21:39 Заявить о нарушении
Вторая катастрофа 17 апреля 1950 года - испытания Ла-15 с дренированными консолями и стабилизатором, лётчик О.М Омежкин. И ситуация скорее всего была именно подобная, описанная в киноповести - самолёт на большой скорости потерял управления и упал - одна из версий - отрыв фонаря и удар того в киль. Самолёт закувыркался, видимо лётчик из-за перегрузок потерял сознание и не смог воспользоваться катапультой.
Вообще проблема вибрации на Ла-15 была изначально из-за резонанса колебаний хвостового оперения и фюзеляжа - первый опытный развалился в воздухе, лётчик Фёдоров с большим трудом смог выбраться из падающего самолёта (пиропатрон с катапульты он попросил снять сам из-за опасения, что тот сработает из-за вибрации). Вообще в происшествиях Ла-15 потеряно несколько самолётов и минимум четыре лётчика.
С уважением Э. Катаев. Бывший учредитель и издатель журнала "Авиация".
Эрнест Катаев 09.08.2015 21:48 Заявить о нарушении
Вообще проблема вибрации на Ла-15 была изначально из-за резонанса колебаний хвостового оперения и фюзеляжа - первый опытный развалился в воздухе, лётчик Фёдоров с большим трудом смог выбраться из падающего самолёта (пиропатрон с катапульты он попросил снять сам из-за опасения, что тот сработает из-за вибрации). Вообще в происшествиях Ла-15 потеряно несколько самолётов и минимум четыре лётчика.
С уважением Э. Катаев. Бывший учредитель и издатель журнала "Авиация".
Эрнест Катаев 09.08.2015 21:48 Заявить о нарушении
кстати, по поводу любви к авиации - прочитайте мою сказку "Грусть Потапыча", ради интереса
Эрнест Катаев 10.08.2015 16:24 Заявить о нарушении
Эрнест Катаев 10.08.2015 16:24 Заявить о нарушении
Эрнест, а почему Вы себя позиционируете как бывший редактор журнала? Кричащее название. Что-то серьёзное произошло в отношениях с акционерами?
Вадим Дикан 05.09.2015 04:22 Заявить о нарушении
Вадим Дикан 05.09.2015 04:22 Заявить о нарушении
Всё до банальности просто, Вадим. Журнал разорился. Потеря производственной и складской базы, ну и предательство тех, на кого рассчитывал.
Эрнест Катаев 05.09.2015 13:57 Заявить о нарушении
Эрнест Катаев 05.09.2015 13:57 Заявить о нарушении
На это произведение написаны 2 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.