Пусть все промолчат

- Слушай, Юра, ну сколько можно? Ты в компании уже 2,5 года, и никто ничего не знает. Ты же вообще ничего не рассказываешь. У нас тут такое лаунж-прайвет пати, а ты, как обычно, молчишь.
- Блин, точняк, поделись, ну давай, вон даже я рассказал, что второй раз женат. Чертов ром, всю душу на изнанку выложишь, завтра наверняка жалеть буду страшно.
- Так вы хотите, чтобы и я завтра жалел? – сказал Юра.
- Все, что сказано тут, тут и останется.
- Такое ощущение, что ты в прошлом какой-то уголовник. Сидишь, весь на шифрах. Давай не сци, не осудим, тим-билдинг, типа как. У нас же сплоченность будет лучше.
- Ну и что вы хотите знать? – томным, нерешительным голосом спросил Юра, понимая, что на этот раз, видимо, не отвертится.
- Все! -  воскликнула очарованная практически согласием молодая девушка. - Наконец-то мы что-то узнаем, - подумала она и продолжила. - Женат, не женат, есть ли дети, сколько, возможно, девушка, все семейные драмы, все давай!
- Хорошо, - сказал Юра. – Он поднял стакан, еще немножко отхлебнул рома и, слегка опустив голову, сказал: - Тогда слушайте!

Я был влюблен, до безумства влюблен. И это не была просто какая-то страсть или одержимость, это была правда любовь. И она тоже меня любила. Мы, как прокаженные, вставали и шли на работу, жалея о том, что нам придется разлучиться на 8-9 часов и как будто обезумившие бежали с работы домой, чтобы обнять друг друга. Мы жили от выходного к выходному. Мы строили планы. Мы хотели семью. Мы знали, что мы – это просто судьба. И знали, что не могло быть иначе. Мы друг у друга, это подарок, который мы безумно ценили. И каждую минутку мы старались уделить друг другу, как будто кто-то у нас друг друга заберет.

Да вы просто представьте это безумство! Мы знали, как назовем наших детей, мы знали, как будет выглядеть детская, мы знали, в каких тонах у нас будет свадьба, мы знали, что если будет девочка, то мы назовем ее София.

Что самое приятное, день ото дня безумство никуда не исчезало. Мы заботились друг о друге, заботились так, как никто и никогда ни о ком не заботился. Когда у нее заболела спина, я обхаживал ее со всех сторон. Я носил ее из комнаты в комнату, а она в ответ плакала от счастья.

Но спина не проходила, становилось только хуже, она стала двигаться как робот, и только тогда мы решили придать этому значения. В срочном порядке нашли хорошего врача. Врач сказал, что сместился какой-то позвоночный хрящ и передавил нерв.
Боли усиливались, ее начало тошнить.

Операция – констатировал врач. Мы в шоковом состоянии согласились, не пошли на консультация к кому-нибудь еще, просто согласились. Взмах скальпеля, не правильное движение руки хирурга, а черт, что бы то ни было, но она больше не ходила. Врачи извинялись. Эти суки извинялись! Плевать мне было на их извинения. Она больше не ходила.

Жуткий период нашей жизни, она все время плакала, а я ее утешал. Она бросалась в меня вещами, которые попадались под руку, умоляла бросить ее, а я отказывался. Она нервно всхлипывала каждый раз, когда я извинялся, и снова умоляла бросить ее. Она лежала, она ненавидела себя, но все вымещала на мне. Она кричала, как же она кричала, орала, что она калека, она мне не нужна, она изгой, и я все равно уйду, пусть лучше это случиться сейчас, чем потом.

Она пыталась покончить с собой. Она говорила, что всем так будет легче. В те короткие промежутки, когда я был на работе, а ее маме нужно было куда-то отлучиться, вернувшись домой, мы могли застать ее на полу, корчащуюся от бессилия, в попытках добраться до раковины, где лежал мой бритвенный станок.

Общаясь с очередным врачом, мне сказали, что есть шанс. Есть израильская клиника, которая готова провести нужную операцию. Но вы же знаете, как обычно бывает, длительный реабилитационный период и огромная стоимость. Но мы не сдались. Я нашел вторую работу, она нашла работу удаленно, а ее родители засуетились в попытках продать свою дачу. И вы знаете, все стало лучше, намного лучше. В ней засиял лучик надежды. Она преисполнилось любовью к близким и ко мне, в частности. Она поняла, что я ее ни за что не брошу.  Она стала жизнерадостной. Я был счастлив видеть ее такой, и даже каторга двух работ не могла поглотить мой дух, который просто фантастическим образом заряжался от ее улыбки.

Вы знаете, мы начали улыбаться, и судьба улыбнулась нам в ответ. Очередной раз вечером за просмотром телевизора нам пришла мысль, что такой живот, не смотря на лежачий образ жизни все равно очень странное явление, и мы оказались правы. Она была беременна.

Мы были счастливы и начали трудиться с двойным упорством. Мы снова безумно любили друг друга.

Мы организовали небольшую, но очень красивую церемонию росписи. Она была прекрасна, элегантна, изящна. Я очень хотел заплакать. Это был самый счастливый момент моей жизни. Когда ты знаешь, что вот-вот у тебя будет ребенок от женщины, которую ты безумно любишь, и сейчас она сидит напротив тебя в белом платье, и вам предлагают обменяться кольцами. О боже, как же я был счастлив! Безумно счастлив после всего, что пришлось пережить. Я был очень счастлив.

Беременность проходила хорошо, но когда схватки стали уже очень сильными, нам пришлось положить ее в больницу. Врач констатировал: в течении недели родит. И стоило нам только обрадоваться этой новости и трепетно взять друг друга за руки, как врач поманил меня за собой.

Разговор был коротким: шансы 50 на 50. Как для нее, так и для ребенка. Много усложнений из-за не функционирующих нижних конечностей. Он мог дать только одну гарантию, если прервать это сейчас, то она точно выживет, а ребенок нет. При любых других раскладах исход не известен.

Юра замолчал, над комнатой висело гробовое молчание. Все боялись сказать хоть слово. Он надпил из своего бокала с ромом, было видно, как глаза начали наполняться слезами и он тихо продолжил:

Софочке уже 4. Она у меня такая умничка. Недавно отдал ее в садик, воспитательница говорит, что она очень умная как на свой возраст, а еще у нее талант к рисованию, просит меня обязательно отдать ее в художественную школу.

Она так похожа на маму, как две капли воды. Такая красивая, я так ее люблю.

Было видно, как слезы уже капали с подбородка. Он слегка дрожащей рукой достал из-под футболки серебряную цепочку, на которой весело тонкое золотое кольцо, и поцеловал его, сильно прижимая к губам. На кольце кто-то разглядел едва заметную филигранно выточенную гравировку «моя навіки».

До конца вечера никто не произнес ни слова.