Душа и слово

               

     В прошлую зиму, когда на железной дороге было затишье, я ехал в Смоленск. Вагон был полупуст, и в четырехместном купе нас было только двое. Мой спутник, мужчина лет сорока - сорока двух, худощавый, подтянутый и спортивный, какие обычно нравятся женщинам, оказался художником. Не знаю уж почему, но ночью нам обоим не спалось, и мы проговорили почти до утра. Впрочем, говорил только
он. Правда, иногда мой попутчик обращался ко мне с вопросом, но я понимал, что задает его скорее самому себе. В общем, это был даже не разговор, а исповедь человека, которому надо излить свою душу. Случай довольно обычный, так как со случайным собеседником иногда легче быть откровенным, чем со знакомым или даже близким человеком.
   
   С необязательного разговора о погоде мы незаметно перешли к женской теме. И вот тут-то, мой попутчик рассказал мне историю своей не совсем типичной для нашего времени любви.
   
   - Знаете, - сказал он задумчиво, - мне уже сорок. Я был женат, развелся. Потом часто увлекался, как мне казалось, любил. Я считал, что хорошо разбираюсь в женщинах. Наши отношения всегда зависели от меня. И все-таки, как я теперь понимаю, я не был по-настоящему счастлив.

    Собственно говоря, я и не подозревал, что могут быть иные, более возвышенные и более сильные,чувства. Я не понимал этого до тех пор, пока не встретил необыкновенную, ни на кого не похожую женщину.
    Да, да, не смейтесь! Хотя и редко, такие женщины встречаются. Может быть, всего один раз в жизни и то, если очень повезет. Наверное, это не типично. Прожил человек сорок лет. У него сложившийся характер и привычки, и вдруг в один день, вся его жизнь покатилась в другую сторону.
   
    Впрочем, я выразился не совсем верно. Внешне всё выглядело по-старому. Изменилось что-то в моей душе, в восприятии окружающего мира. Но самым невероятным наверное покажется причина. Ни жизненные коллизии, ни перемена места жительства или работы, а простые человеческие слова, упавшие мне в душу, как зерна на благодатную почву.
   
   Это был рассказ, прочитанный женщиной. Как-то я читал, что одна книга так подействовала на заключенного, что коренным образом изменила его психологию в лучшую сторону. Тогда я не поверил этому. Эту книгу я тоже читал, но на меня она не произвела никакого впечатления. Впрочем, это и понятно. Каждому нужна своя книга и свое слово. И вот я услышал его от женщины, обладавшей душевным богатством. Это было добро, от которого мы отвыкли за последние годы...
 
    В тот незабываемый день, с самого утра, у меня было чертовски скверное настроение. Началось все с пустяка -  убежал кофе. Была залита плита, и ее надо было мыть, чего мне ужасно не хотелось. Потом позвонила натурщица и извиняющим тоном сообщила, что ввиду сложившихся обстоятельств, не сможет сегодня придти. Это нарушало мои планы, но особое раздражение вызывала формулировка: «ввиду сложившихся обстоятельств». Вы замечали, что люди говорят теперь на каком-то
книжно - газетном жаргоне.
   
   Расхаживая по комнате, я повторял эти слова с нарастающим раздражением. Немного успокоившись, решил продолжить работу над портретом без натурщицы, но из этого ничего не получилось - не хватало ее лица, выражения глаз.
   
   Вспомнив о незаконченном пейзаже, вытащил и поставил его на мольберт. Оставалось только немного подправить небо, но чем больше я усердствовал, тем мрачнее становилось оно, придавая пейзажу совсем иное настроение. В сердцах бросив его в угол, я разложил на столе ватман, собираясь заняться иллюстрациями к рассказам, но у Шерлока Холмса получалось такое свирепое выражение лица, что мне самому становилось страшно смотреть на него.
   
   Чертыхнувшись и отбросив Холмса, я со стоном повалился на тахту, но безделье оказалось ничем не лучше. В голову лезли одни неприятные, раздражающие мысли. Если до сих пор мое одиночество и отсутствие обязанностей перед ближними казалось мне благом, то теперь это явно тяготило меня.

    Хотя человеку и необходимо какое-то время находиться одному, но по всей вероятности, наступает момент, когда с этим пресыщаешься. Мое угодливое воображение, вдруг создало миловидную женщину, которая, выйдя из кухни, направилась в мою сторону. Сев рядом со мной и заглядывая мне в глаза,
она спросила: « ну что, Соколик, устал?»
      
   - Мне даже показалось, что я ощущаю запах ее волос, пахнущих ромашкой. Она была не из тех женщин, которые иногда появлялись у меня в сумерки, а потом, вместе с рассветом, спешили на работу или к своим мужьям. Это была Жена. Моя, единственная и любимая, подобно которой у меня никогда не было... Виденье казалось таким реальным, что я чуть не обнял ее. «Черт возьми!» -
подумал я, - где и с кем я был до сих пор?!
   
   Я всегда считал, что жена и дети будут мешать мне работать, отвлекать от творчества. Что мне придется куда-то ходить и ездить с ними, заботиться. Странно, но я никогда не думал о том, что и меня будут любить и жалеть... Кстати, все мы так воспитаны, что всегда, жалость казалась нам чем-то постыдным и даже обидным, особенно для мужчины. А ведь признайтесь, что и вам иногда хочется, конечно, если вы этого лишены, что бы вас кто-то просто пожалел. Так, как делала это ваша мама?
   
   У меня эти мысли вызвали нестерпимое желание обрести сейчас, сию минуту, такую женщину, к которой можно было бы с нежностью прижаться. Только теперь я понял, что «утешительницы» которых я находил, никогда не могли заменить мне любящей жены. И первый раз в жизни я по-настоящему ощутил одиночество.
   
   Резко вскочив с тахты и торопливо одевшись, выскочил на улицу.  Шел дождь, но я не ощущал его холодных осенних струй и почти до самой темноты бродил, не разбирая дороги. Если бы меня спросили, где я был, я не мог бы ответить. Удивительным было скорее то, что я вернулся к своему дому.
   
   Когда я открывал дверь, то услышал телефонный звонок. Звонил мой друг, артист драматического театра Сергей Середа.

  -Ты где ходишь, старик? - спросил он. - Я уже третий раз звоню тебе.
  -Искал утраченные ценности, - ответил я несколько раздраженным тоном.
  -Послушай, ты, кажется, еще ни разу не был в ХЛАМ е? - спросил он. - Может быть, сходим? У меня сегодня свободный день.
         
   Я удивился - какой хлам?, но тут же вспомнил, что это название нашего нового клуба - Художников, литераторов, артистов и музыкантов. Открылся он совсем недавно, и я там действительно, еще не был ни разу. О его создании говорили давно, но все не могли найти помещения. На наше счастье прогорело какое-то кооперативное кафе и два зала, которые оно занимало, отдали нам. Долго спорили о названии. Потом кто-то из старых писателей вспомнил, что давно, еще в двадцатые годы, то ли в Москве, то ли в Ленинграде был клуб под таким названием.

    Кое-кто из современных снобов запротестовал, но большинством голосов название все же, утвердили.
   
   Я ответил другу, что чертовски устал, и что вообще мне все надоело до чертиков.
   -А что ты собираешься делать сегодня вечером? - поинтересовался он. - Приходи, познакомлю с артистками. Увидишь их не на сцене, а в жизни. Есть очень примиленькие! Ну, а если повезет, то и новую литературную звезду Эмилию Глаубе.
   
   Глаубе я что-то читал. На нашем горизонте, она появилась совсем недавно, что не помешало ей сразу стать знаменитой. Ее рассказы печатали почти все журналы, вышел ее сборник. Но кто она и откуда, никто не знал. Самым удивительным было то, что писала произведения она очень не замысловатые, как говорится, «без закрутки». И было в этом что-то очень несовременное. Никаких производственных проблем, и конфликтов, служебных столкновений, мафий, необузданных страстей.
   
    Все ее рассказы основывались на человеческих взаимоотношениях и на морали одним словом на том, что современные писатели деликатно обходят стороной, как нечто несуществующее. Я, как и некоторые критики, считал, что подобная мораль устарела, и неприемлема в нашей жизни. А ее успех был именно в этом, и число ее поклонников росло с каждым днем. Не секрет, что читателям надоела доступная и безнравственная любовь, надоел секс, возведенный в высшую категорию, ни к чему не обязывающие связи... Всем хотелось чего-то чистого, светлого и, быть может даже недоступного.
 
    Будучи в скверном настроении, я спросил, чего ради, смотреть на писательницу, она ведь не артистка. Сергей ответил мне, что она сама читает свои произведения, и делает это с таким мастерством, что слушать ее большое удовольствие.
   
   Подумав о том, что впереди у меня пустой вечер - вряд ли я смогу чем-нибудь заняться, - я согласился.
   
   Сняв промокшую одежду, я натянул на себя ставший почти современной формой, свитер. Одеваясь, я думал о том, что прошли те времена, когда не только женщины, но и мужчины, собираясь в театр или на концерт, стоя перед гардеробом, долго перебирали свои наряды. В наше время самой демократичной, стала что ни на есть затрапезная, даже слегка замызганная и помятая одежка.
   
    Особенно, как ни странно, отличались этим мы, художники. Но я, хотя и никогда не стремился ничем выделяться среди своих собратьев, не снисходил до крика моды, вроде варёнки. По моим понятиям мужчина должен быть всегда опрятен, подтянут и мужественен. В черном свитере, с высоким воротом я чувствовал себя моложе и стройнее.
   
    Когда мы пришли в клуб, там было уже полно народу. Глазам предстало такое буйство красок, словно это был маскарад. Разнообразие фасонов напоминало о том, что наша жизнь еще не обрела определенного стиля.
 
    Среди мужчин, между «варенками» и огромными грубыми свитерами, похожими на рыцарские кольчуги, неожиданно мелькали шелковые и бархатные блузы, с большими бантами, какие носили когда-то профессиональные живописцы. Кто-то щеголял в русской вышитой рубашке, подпоясанной витым шнуром, а один оригинал был одет в черный сюртук. Что же касается женщин, то их наряды соответствовали специальностям и профессиям.
   
    Артистки были в вечерних платьях с низким вырезом и кокетливыми прическами. Художницы, как и их собратья - мужчины, напоминали туристок, ночевавших предыдущую ночь в машине или на сеновале.

    Писательницы тоже предпочитали вязаные вещи, однако, более элегантные, отделанные украшениями из керамики, дерева или кружев...
   
    Не успели мы сесть, как Сережка привел откуда-то модную миловидную актрису, которую я сразу узнал. Вот только никак не мог вспомнить, в каком спектакле видел ее.
   
   Взглянув в мою сторону, она сразу приняла загадочно кокетливый вид, но меня, искушенного женскими уловками, невозможно было провести. С какой бы скромностью ни были потуплены глазки, я знал, что это только игра.
   
    Женщина и сама, должно быть, уже забыла, когда искренне смущалась. Неожиданно я вспомнил ее роль, где она выходила на сцену в одной, совершенно прозрачной ночной сорочке. Выходила перед десятками и даже сотнями зрителей. И теперь ее наигранная застенчивость была, по крайней мере, смешна.
   
   По всей вероятности, мой взгляд был таким красноречивым, что ее «смущение» мгновенно улетучилось, и она заговорила со мной тоном, принятым среди людей одного крута. Кажется, я даже вздохнул с облегчением, избавившись от надоевшей игры. Я и так знал наперед, что будет после того, как мы уйдем из клуба, и было совсем неважно, пойду ли я к ней, или она осчастливит меня своим посещением.
   
   Невольно мне вспомнились строки из есенинского стихотворения: «Я всегда хотел, чтоб сердце меньше билось в чувствах нежных и простых. Что ж ищу в очах я этих женщин - легкомысленных, лживых и пустых».
   
   Но сегодня, почему-то. все было иначе. Даже то, что вызывает у мужчин вожделение: звуки томительного блюза, запахи вина, папиросного дыма, духов и близость полуобнаженного женского тела, казалось мне до омерзения надоевшим, и скучным. Во всем этом, кроме примитивной чувственности, не было ничего. Но что, если не это? Одинокая, холодная постель?
   
   От нечего делать, я принялся разглядывать публику. Среди них оказалось много знакомых, однако подходить к ним не хотелось. Неожиданно, я увидел, за длинном столом, на котором стоял пузатый самовар, элегантную фигурку одинокой женщины. На ней было темно-вишневое бархатное платье, украшенное серебряным витым кулоном с глазком рубина или граната. Таким же было кольцо, надетое на тонкий пальчик.
   
   Она сидела за чашкой чая, и грызла печенье или маленькие сухарики, которые вынимала из лежащего рядом пакетика. Делала она это машинально, так как ее взгляд был прикован к небольшому возвышению, заменявшему сцену. Там, сменяя друг друга, появлялись то артисты, то музыканты, то поэты. Одни пели, другие читали собственные произведения.
   
   Хотя народу было довольно много, в зале было тихо, так как разговаривали только вполголоса, чтобы не мешать выступавшим. Похоже, что здесь были уже свои любимцы, которых встречали аплодисментами.
   
   Обстановка была доброжелательная и почти домашняя, отчего мое дурное настроение постепенно улетучилось. Я заметил, что на стенах, висит много картин знакомых художников и подумал, что стоит, пожалуй, принести несколько своих.
   
   Невольно я опять посмотрел на женщину, привлекшую меня своей внешностью, и спросил Сергея, кто она.
   - Это и есть Глаубе! - заметил он. Я так и знал, что она понравится тебе! И с вдохновением и добавил - И учти, это еще до того, как она открыла рот. А стоит ей заговорить, и ты падешь к ее ногам! - уверенно заявил он.
   
   Меня это задело, и я сказал:
    - Еще не родилась такая женщина, к ногам которой я бы упал! А вот портрет, пожалуй, стоит с нее написать!
     -Ну, ну, — проговорил он усмехаясь. Кстати, ты знаешь, что обозночает её фамилия? Нет? В переводе с немецкого, это вера! То есть, "я верю!" Так вот, эта женщина, вселяет веру во что -то хорошее. И, в первую очередь, любовь.
   
   Глаубе не была красива той внешней красотой, которая бросается в глаза. У нее были мелкие и даже не совсем правильные черты лица и все же, в ней было что-то чертовски привлекательное. Как говорили в старину - шарм. А кроме того поражала удивительная открытость и правдивость ее лица, чуждого кокетства. А ведь она несомненно, замечала бросаемые на нее взгляды. Но самым замечательным, были ее вдумчивые и грустные глаза. Когда она случайно повернулась в мою сторону, и я встретил ее мимолетный взгляд, мое сердце невольно замерло от непонятного предчувствия. Оно было так мимолетно, что я не успел даже понять радость это или испуг.
 
   Я был уверен, что смотрю на эстраду, но вместе с тем, постоянно видел стол, за которым сидела Глаубе. Несколько раз к ней подходили мужчины, и о чем-то спрашивали ее. По всей вероятности, разрешения сесть рядом с ней, но она всякий раз что-то коротко отвечала, после чего они отходили, и она оставалась со своими сухариками которые, казалось, никогда не кончатся.
   
    Если бы она была хоть чуточку, похожа на одну из женщин, которые здесь находились, я не задумываясь подошел бы к ней, но меня что-то удерживало.
 
    Я попросил друга, чтобы он познакомил нас, но он ответил, что и сам не знаком с ней.
    - После того как она выступит, к ней всегда подходят поклонники. Кто за автографом, кто просто выразить свое восхищение. Вот и дерзай! - посоветовал он мне.
  Актриса, с которой познакомил меня Сергей, оскорбившись моим невниманием, незаметно исчезла, чего я даже не сразу заметил.
   
   Вечер шел к концу, и я стал опасаться, что Глаубе, так и не выйдет на сцену, но ошибся. Когда сошел с эстрады очередной исполнитель, она медленно поднялась на возвышение и, объявив название, стала читать почти наизусть, только изредка заглядывая в рукопись.
 
   Сергей был прав, делала она это классически. Думаю, что после нее, уже никто не решался выступить.
   
   Сильным голосом она не обладала, но из-за тишины в зале он был слышен в каждом уголке. Сюжет был прост. Боюсь только, что не смогу передать впечатления от ее выступления. Литературными способностями, я никогда не обладал, да и вообще пересказывать по-настоящему художественное произведение - дело неблагодарное, но я попытаюсь.
 
   «В выходной день десятый класс, вместе с учительницей, отправляется за город за грибами. Мальчик и девочка, до этого почти не знакомые, хотя и учились в одном классе, очарованные красотой леса, его тишиной, пением птиц, незаметно для себя, удаляются от своих одноклассников и оказываются совсем одни.
   
    Первозданная, почти девственная природа, наполняет их души восторгом. Увлеченные окружающим их миром, они даже не сразу замечают, что заблудились. Но эта мысль не пугает их. Девочка, подняв голову к вершинам деревьев, говорит с восторгом о том, что ей еще никогда не было так хорошо.

    Парень, ни сколько не стесняясь своих чувств, неожиданно предлагает ей познакомиться. Ей это не кажется странным, так как они в первый раз оказались рядом, без посторонних и в совсем необычной обстановке.
   
   Проголодавшись, они разжигают костер и едят печеную картошку и грибы, нанизанные на прутики. - Как хорошо, что мы оказались вместе. Одна бы я умерла со страху, - говорит девочка. - А с мужчиной мне ничего не страшно!
   
   Мужчине всего шестнадцать лет, но ее слова наполняют гордостью его душу, и ему хочется сделать для нее еще что-то более значительное.
 
   В лесу быстро темнеет. Он становится сумрачным и неприветливым. Искать обратную дорогу уже поздно, и путники решают заночевать возле костра.
   
   Собирая валежник, они неожиданно выходят к сараю, где хранится сено для подкормки лосей и косуль. Внизу почти пусто, зато наверху, куда ведет шаткая лестница, все завалено пахучим, ароматным сеном.
   
    Зябко поеживаясь, они зарываются в него почти с головой, но Андрей решает, что будет всю ночь охранять свою «даму», как мысленно он называет Наташу. Сквозь небольшое чердачное оконце пробивается лунный свет, падая прямо на лицо девочки, отчего оно кажется призрачно сияющим, как мрамор. Она спрашивает у него, ночевал ли он когда-нибудь на сеновале? Конечно же нет, ведь они
городские дети... С восхищением и удивлением Андрей смотрит на головку Наташи и вдруг начинает говорить стихами:

                Луна бросает луч 
                На нежные черты.
                Все сказочно вокруг,
                И ты уже не ты...

                Мы в лунной синеве,
                Как в космосе, плывем,
                Мой Бог, как мир велик,
                А мы песчинки в нем!

                Пусть вечным будет миг,
                И время пусть замрет.
                Мы в бесконечный мир
                Продолжим свой полет...

   Наташа спрашивает, чьи это стихи, но Андрей признается, что и сам не знает этого. Может быть, слышал когда-то, а может, они сочинились сами, сейчас...
   
   Разрыв сено, Наташа предлагает ему лечь, говоря, что так будет теплее.
   
   Они лежали так близко, что Андрей ощущал тепло ее тела, до которого не смел дотронуться. Но странное дело, эта одновременная близость и недоступность вызывала у него неизведанное до этого чувство нежности, и благоговения к этой девочке. Он даже боялся уснуть, чтобы не потерять эти новые прекраснее чувства.»

  - Вы когда-нибудь, думали о том, что мы уже с детства закомлексованы? — неожиданно спросил меня художник. - Боимся не только слов, но и чувств! - Помолчав, он продолжал:
   
  « - Когда Андрей открыл глаза, в сарае было уже светло. Наташи рядом не оказалось, но именно в этот момент, он услышал откуда - то извне ее голос: - Андрей, Андрюша, я дорогу нашла!
      
    Наташа оказалась права, мимо их сарая проходила самая обычная сельская дорога, с ещё свежей калиёй.
   
    Через несколько дней после грибной поездки, завуч предложила ребятам написать конкурсное сочинение на тему «Самое удивительное происшествие в моей жизни». Наташа и Андрей решили писать вместе одно сочинение, как они заблудились в лесу. Оно получило высшую оценку и было прочитано всему классу.
   
   Ребята слушали с большим вниманием и интересом. Их удивило, что, пробыв в лесу несколько часов, сами они, ничего не увидели, и не ощутили ни восторга, ни радости. Но наибольшее, не совсем здоровое, любопытство, вызвала у них совместно проведенная ночь Андрея и Наташи. Почти всех мучил один и тот же вопрос - было что-то между ними или нет? Как говорится, каждый понимал в
меру своей испорченности.
   
    То, что Наташа и Андрей об этом ничего не написали, ни о чем не говорило. Как-никак классное сочинение!
   
   Кто-то из ребят, представив себя на месте Андрея, пытался решить, как бы он поступил в данной ситуации. Некоторые были уверены, что «просто так» пролежать рядом всю ночь, они не могли. 

Девочки знавшие Наташу, считали иначе, но не все.»

 -Грустно думать, но, к сожалению, в наше время молодежь в этом отношении уже искушена... — с сожалением добавил мой попутчик.
    
 "- Какое-то время весь класс молчал. Задавать вопросы по - поводу этой злополучной ночи, никто не решался. - Может быть потом, с глазу на глаз...»
   
  И вдруг, как на концерте, тишина взорвалась аплодисментами.
   
   Эмилия читала о реакции ребят, а я, мельком окинув взглядом лица слушателей, увидел на них отражение тех же чувств - недоверия и сомнения. Были и такие, которые с удовлетворением улыбались, видимо, поняв все по-доброму.
   
    Оказалось, что существуют слова, которые могут задеть даже циника. Признаться, и я вдруг ощутил себя не таким уж нравственным, и добродетельным, каким казался себе до сих пор. Возможно, что все это кажется малоправдоподобным, но причина только в моем пересказе, который ни в коей мере, не соответствует повествованию.
   
    По окончании чтения, в зале сперва повисла тишина, но потом была прервана аплодисментами. Такая реакция стоила многого. Счастье, что тут находились художники и артисты, так как, давно известно, что писатели не очень щедры на похвалы своим собратьям!
   
   Эмилию сразу окружили, даже не дав ей сойти с эстрады. Улыбаясь, целовали руки. Она же с застенчивостью, не свойственной ее возрасту, поспешно отнимала их, смущенно улыбаясь при этом.
   
   Я тоже подошел к толпе, окружавшей ее, но протиснуться ближе не смог. Я стоял и с непонятным для себя трепетом пытался поймать ее взгляд, но она, словно нарочно, переводила его с одного лица на другое, будто кого-то искала.
   
   Вспоминая сейчас об этом, я не могу объяснить даже самому себе, что со мной происходило. Не обладать, не властвовать хотелось мне, а пасть к ее ногам, как и предсказывал Сергей.
   
   Все же мне повезло. На какое-то мгновение, наши взгляды встретились, и мне показалось, будто меня ударило током, так странно она на меня смотрела. То ли с интересом, то ли с любопытством.  Ее взгляд будто проникал внутрь меня, как рентгеновские лучи... И хотя от него у меня сжималось до боли сердце, мне хотелось, чтобы этот миг никогда не кончался... Но, увы, отвернувшись, она
сделала шаг в сторону и исчезла, растаяв в толпе... Я даже не заметил, в какую сторону она ушла, и все продолжал стоять среди зала.
      - Бесподобно, не правда ли! В театре ей бы не было цены! - услышал я рядом с собой голос Сергея и от неожиданности даже вздрогнул.
    
   Постаравшись взять себя в руки, я спросил как можно равнодушно:
  -Ты считаешь, что ее рассказы сами по себе ничего не стоят?
  -В том-то и дело, черт возьми, что стоят! И слова, и то, как она их произносит. Со сколькими примадоннами я ни играл, а ни одна так не пробирала до нутра! - признался Сергей.
 - А друзья у нее есть? — спросил я, как бы, между прочим. Он ответил, что, кажется, нет, так как она всегда сидит одна и одна уходит.
 - А она тебя, кажется, все же зацепила? — засмеялся он. Его смех был мне неприятен.
   
   Начались танцы. В основном мелодии были тридцатых годов. Под звуки танго и фокстрота закружились пары, но я больше не мог оставаться здесь и, несмотря на уговоры Сергея, направился к дверям.
 
   Я шел по улице, но вместо нее, видел перед собой образ женщины в бархатном платье, с короткой, но пышной прической светло- русых волос. Видел ее загадочные глаза цвета морской волны. Я был уверен, что за печальным взглядом кроется какая-то тайна или драма, но что именно? Хотя несчастной она не выглядела, у меня появилось желание помочь ей.
 
    Придя домой и швырнув куда-то пальто, я бросился к столу и, схватив угольный карандаш, принялся делать наброски. Кажется, я уловил самую суть - тонкая, почти девичья фигурка, плотно обтянутая платьем, слегка наклоненная набок голова, свисающая прядка волос...
 
    Вот только выражение глаз ускользало... Я брал новый лист ватмана и вновь, начинал рисовать  её портрет, но теперь уже в другом ракурсе. Самое сложное в портрете - это глаза, их выражение. В них отражается и настроение человека, и его душа. Вот, этой-то души и не хватало моему портрету.
   
    Неожиданно мне пришли на память строки из стихотворения Эмилии, последнее четверостишье:

                Пусть вечным будет миг,
                И время пусть замрет.
                Мы в бесконечный мир,
                Продолжим свой полет...

   На следующем листе, я принялся рисовать космос. Взявшись за руки, в нем парили две фигурки - мальчика и девочки. Я решил, что напишу это акварелью и подарю Эмилии.
 
   Потом я нарисовал сказочный лес с необыкновенными цветами и огромными бабочками. Наташа и Андрей, держась за ствол березы, стояли с запрокинутыми вверх головами и смотрели в небо...
   
   Я подумал, что, может быть, увидев мои рисунки, Эмилия согласится, чтобы я проиллюстрировал ее рассказы.
   
   В работе незаметно пролетела ночь, но я обратил на это внимание только, когда начало светать. В этот день у меня были дела в Союзе художников и редакции и, я, так и не ложась спать, отправился в центр.
   
   Вернувшись домой, я вновь принялся за рисунки к рассказу Глаубе. Ничем другим я заниматься не мог. Несмотря на бессонную ночь, я был полон вдохновения.
   
   Дни, как всегда были, заполнены работой, но в ожидании клубного дня, они казались мне бесконечно длинными. Я жаждал вновь услышать вкрадчивый голос Эмили и добрые слова, по которым, оказывается, стосковалась душа.
   
   В пятницу, когда я собирался в клуб, то уже с утра был как натянутая струна. Я ходил из угла в угол, начинал что-то делать и, не закончив, принимался за другое. Даже натурщицу отпустил за ненадобностью - ее лицо в этот день вызывало у меня неприязнь.
   
   То и дело глядя на часы, я изнемогал от медленного течения времени, не зная, чем себя занять.
   
   Еле дождавшись вечера, я свернул в трубочку несколько рисунков и, остановившись перед закрытыми дверями, трижды произнес полузабытое заклинание, придуманное мною в детстве: «Пусть будет!»
   
   Сняв в клубе плащ и подойдя к зеркалу, чтобы причесаться, я увидел на себе, вместо привычного свитера, костюм с голубой рубашкой и галстуком. Для меня это было полной неожиданностью, так как я совершенно не помнил, когда все это надевал на себя. - «Да, что-то с тобой, парень, ты не в порядке», - подумал я удивленно.
   
   Когда я вошел в большой зал, где проходили все встречи, народу было еще совсем мало. Невольно я бросил взгляд на один из длинных столов, за которым в прошлый раз сидела Эмилия, но он был пуст...
   
   Все шло своим чередом: сменяли друг друга артисты, поэты с распевом читали свои стихи - кстати, я давно заметил, что почти никто из них не умеет делать этого. Меня это всегда удивляло. Казалось бы, как не самому автору прочесть произведение с предельным чувством, но они, то завывают, то рубят воздух словами.
   
   Впрочем, практически я не видел и не слышал того, что происходило на эстраде, так как упорно смотрел на дверь, завешанную драпировкой из деревянных бус, нанизанных на тесьму. Пропуская очередного посетителя, она разлеталась всплеском волны, издавая при этом мелодичный звук. Завидев сквозь занавес женскую фигуру, я напрягался в ожидании, но это была вновь не она...
   
    К моему нервозному состоянию, добавилось раздражение, когда я вдруг услышал рядом с собой знакомый женский голос. Когда-то у нас был небольшой роман, или, как говорили в старину - связь, Она бывала у меня, и сейчас мне припомнилось, как однажды, перепив вина, со смехом, шаля, бегала нагишом по всей квартире. Расстались мы с ней по обоюдному согласию, но она заговорила со мной таким тоном, что я сразу догадался о ее намерениях, и с трудом избавился от ее присутствия.
   
    Просидев немногим больше часа, но так и не дождавшись Эмилии, я уныло поплелся домой. Моросил мелкий, нудный дождь, дул пронзительный, пахнущий рекой ветер.
   
    На душе было одиноко и мерзко. Несостоявшаяся встреча вызывала чувство обиды и разочарования, словно я кого-то потерял. Я пожалел, что у меня нет ни одного ее произведения. Мне ужасно захотелось прочесть хоть что-то еще раз. Помнится, ее рассказы произвели на меня сильное впечатление, но потом незаметно оно было вытеснено буднями жизнь. Я уже не помнил сюжета, но, как ни странно, осталось ощущение прикосновения к чему-то доброму, хорошему. В авторском исполнении рассказ прозвучал еще сильнее. Он затронул мне душу, и я, как пьяница жаждал утоления жажды. Мне нужны были ее слова...
   В следующий раз, собираясь в клуб, и желая обратить на себя внимание Эмилии, я надел коричневую вельветовую куртку, которая была мне к лицу. Но главной своей надеждой я считал свернутые в трубочку акварели. Я верил в них, как в талисман.
   
   Наряжаясь, подумал о птицах, самцы которых, привлекают самок своим нарядом. Например, павлин с его королевским роскошным хвостом. То же было и в зверином царстве. Ну, а мы чем хуже или лучше?  Каждый привлекает к себе, чем может!
   
   Эмилию я заметил еще стоя в дверях - она сидела на том же месте, возле самовара, видимо, облюбовав для себя этот укромный уголок. От неожиданности я так растерялся, что чуть не сел на первый попавшийся стул возле двери. Набравшись смелости, я все же подошел к ней. Пожелав доброго вечера, я протянул ватман.
   - Что это? - спросила она, удивленно поднимая на меня глаза и принимая рулон. Я молчал.
   
   Когда она развернула листы, лицо ее оживилось.
   - Это просто поразительно! — воскликнула Эмилия. - Вы удивительно точно схватили сюжет, и нарисовали даже то, о чем я только думала. Мне очень приятно, спасибо!
    Больше она ничего не сказала, и не предложила сесть, поэтому мне ничего не оставалось, как отойти от нее. Я даже не решился предложить ей свои услуги в иллюстрировании, как собирался это сделать. Признаться, я сам не узнавал себя. К сожалению, классические герои давно ушли в прошлое.

    Внешние отношения между, мужчинами и женщинами упростились. Исчезло чувство недозволенности и взаимной деликатности. Я был тоже продуктом своего времени. Но вот появляется не похожая на других женщина, и я теряю опору под ногами. Даже то, что она, по всей вероятности, старше меня, не имело никакого значения.
 
    Отходя от нее, я думал о том, что только душевный человек может написать высокоморальное

произведение. Хотя, если судить по своему жизненному опыту, нередко встречал людей, у которых красивые слова не соответствовали их поступкам.
   
    Найдя свободный столик, я сел так, чтобы видеть Эмилию. Да, совсем забыл сказать, что на этот раз на ней было темно-синее атласное платье со стоячим воротничком и теми же украшениями. И серебро, и рубин удивительно гармонировали с ее нарядом.
   
   Пока я выбирал место, Эмилия успела налить себе чаю и опять что-то деликатно грызла. Мне приятно было смотреть на ее удивительно подвижное и эмоциональное лицо, на котором отражались буквально все чувства.
 
    Вспомнив об акварелях, она вновь принялась их рассматривать. Потом, видимо, чувствуя мой взгляд, подняла голову и улыбнулась мне с благодарностью. Нет, эта женщина определенно обладала, необыкновенными свойствами! Ее взгляд вызывал у меня ощущение, будто она чем-то касалась моего лица.
   
   Я сидел и с нетерпением ждал ее выхода, но Эмилия, казалось, не собирается сегодня читать. И вдруг, оставив свое чаепитие, она быстро поднялась и направилась к сцене. В зале было довольно шумно, и названия я не расслышал.
   
    Рассказ был о знакомстве двух пожилых людей, не имевших до этого семьи. Тема настолько банальна, что мне стало даже как-то неловко за Эмилию, и я подумал с досадой о том, что она могла бы выбрать что-то более интересное. Но, по мере того как сюжет развивался, слушать становилось интереснее.
   
    Смысл был в том, что герои рассказа не просто встречались, а пытались, задним числом, прожить свою молодость. Если бы и он и она вели себя согласно возрасту, то, возможно, и обрели бы тихое счастье, но им хотелось испытать то, чего они были лишены в свои двадцать лет. Они, назначали свидания, ходили на танцы и в кино на последний сеанс, целовались. И хотя все шло, как по сценарию, не было во всем этом ни трепета, ни восторга... Каждому из них казалось, что в неудаче, виноват другой. Закончилась эта грустная история тем, что они опротивели друг другу и расстались.
   
    Литературный язык Эмилии был настолько образным и емким, что герои воспринимались, как реально существующие люди. Даже после того как она закончила читать, у меня осталось ощущение, что действующие лица находятся где-то рядом.
   
   Сойдя со сцены, Эмилия вернулась к своему столу за иллюстрациями, а я ринулся за ней. С женщинами у меня никогда не было проблем. Я мог познакомиться с любой и всегда владел ситуацией.

Увидев впервые Эмилию, я сразу понял, что с ней надо держать себя иначе, чем с остальными. Вернее, надо стать самому иным.
   
   Свободный в обращении и разговоре, я робел в ее присутствии. Я, попросил позировать мне и выразил это так косноязычно, что мне еще и теперь стыдно об этом вспомнить. Восхищаясь ее рассказом, я лепетал что-то маловразумительное. Эмилия слушала меня молча, слегка наклонив голову набок. Взгляд ее был внимателен и задумчив, но не более. Никакого интереса ко мне она не проявила, однако позировать согласилась.
   
   Эмилия держала в руках рулон, собираясь уходить. Пора было расставаться, но я все никак не мог остановиться. По всей вероятности выглядел я глупо. Не знаю, как долго я бы еще болтал, но, заметив, что губы Эмилии кривятся в насмешливой улыбке, замолчал на полуслове, словно выключился.
   
   Она протянула мне свою маленькую красивую руку и попрощалась. А я, вместо того чтобы пожать, наклонился и поцеловал ее. Впоследствии вспоминая об этом, я сам удивлялся себе, так как никогда не целовал женщинам рук, считая, что подобное выражение чувств, давно ушло в прошлое. Подняв голову, и вновь увидев глаза Эмилии, я невольно вздрогнул.
   
   Я готов был дать голову на отсечение, что она читает мои мысли. Я же робел перед ней, как мальчишка. Договорившись на определенный день и час, мы расстались. Хотя мне страшно хотелось проводить ее, я не решился на это.
   
   Эмилию сменил музыкант. Сев за пианино, он заиграл вальс из кинофильма «Мой нежный и ласковый зверь». У каждого человека есть свои любимые музыкальные произведения, и это естественно. Но тем не менее я не встречал еще никого, кому бы не нравилась эта мелодия. Я не был исключением, и теперь эти звуки гармонично вплетались в мои мысли об Эмилии. Я впервые слышал эту музыку не по радио, а непосредственно в одном помещении с музыкантом, и должно быть, поэтому впечатление было еще более сильным. Мелодия продолжала звучать в моих ушах даже после того, как я вышел не улицу.
 
    Мы расстались, но я продолжал ощущать ее присутствие, обонял тонкий аромат незнакомых духов, слышал ее голос... Я понимал всю ее власть надо мной, но меня это скорее радовало, чем пугало, так как я готов был ради нее на все. Впрочем, это были только слова. Ведь у меня не было необходимости сражаться за нее, спасать, охранять от кого-то или жертвовать своей жизнью. Не бросаться же, в самом деле, с последнего этажа в знак своей преданности?!
   
   Вы, конечно, заметили, что я без конца повторяю: «первый раз в жизни», «ничего подобного», «никогда раньше», но все это именно так и было, и никаких других слов тут не придумаешь. Свою жизнь после встречи с Эмилией я стал оценивать совсем с иной позиции. Я был творческим человеком. Любил и ценил красоту во всем. Но ведь не секрет, что ради насущного хлеба все мы, или почти все, вынуждены рисовать или писать не то, что думаем и чувствуем, а то, что устраивает кого-то там, наверху.
   
    Творить ради своего удовольствия почти не удается, не хватает средств и времени, что неизбежно приводит к ремесленничеству. Эмилии же, несмотря на запреты, критику и редакторское давление, в чем я не сомневался, удавалось донести до читателя и слушателя все богатство и щедрость своей души. Ни одно ее слово не пропадало бесследно.
   
    Все о чем она писала, трогало душу, пробуждая в ней светлые чувства. Человечность эта была и во всем ее облике, что и привлекало к ней. Я на самом деле не встречал подобной ей женщины, а потому, каюсь, был не особенно высокого мнения о всем женском роде.
   
    Стыдно признаться, хотя я в этом и не одинок, но я никогда не старался найти интеллектуалку. Меня даже развлекала пустая болтовня моих подружек. Мне и в голову не приходило говорить о ними о своем творчестве, для этого у меня были собратья-художники. Впрочем, наше общение, ограничивалось совместными попойками. Близкого, доверительного отношения почему-то не получалось. Теперь не принято говорить о своих чувствах. Не в пример богеме прошлого столетия, мы почему-то, стесняемся этого.
   
   Эмилия пришла ко мне через два дня. Она была, как я и просил, в вишневом платье. Первое, что я ее спросил, это назвать свое отчество. Называть ее по имени я не мог. Она ответила мне, что она Ёгановна, причем сказала это мягко, с немецким произношением - Ёхановна. Я заметил, что Еган, это Иван, а стало быть она Ивановна. Эмилия уточнила, что ее отец был по паспорту Ёхан, а, стало
быть, она не Ивановна, а Ехановна.
 
   Взяв с журнального столика книгу, она встала в такую непринужденную и естественную позу, что мне не было надобности что-то менять.
   - Обычно, когда художник рисует или пишет женщину, он перестает воспринимать ее, как существо другого пола, даже если она обнажена. Нет, он, конечно видит красоту ее форм, но она становится для него только натурой, моделью. Вожделение заменяется у него вдохновением и творческим порывом. Мне уже и не вспомнить всех женщин, которые когда-то позировали мне. Обычно между нами почти никогда не возникали близкие отношения.
   
    Когда же я начал делать наброски портрета Эмилии, мне ужасно мешало ощущение ее присутствия. Меня удивляло, что она была одновременно проста и естественна и, вместе с тем, будто слегка смущалась. Особенно это было заметно, когда встречались наши взгляды. Я никак не мог понять ее тайны, тем более что она была уже в том возрасте, когда женщины хорошо знают себе цену, и держатся уверенно.
   
    Ко всему прочему, она принялась декламировать стихи. Кажется, это была Ахматова, я не уверен, так как никогда не увлекался поэзией. Каюсь, я всегда считал, что это женское занятие, но Эмилия читала так, что даже меня проняло. Впечатление было такое, что она просто рассказывает мне о чем-то своем дорогом и сокровенном. Это тоже отвлекало меня от работы.
 
    Наконец, приблизительно через час, мне удалось освободиться от ее влияния, и я по-настоящему увлекся работой. Время летело незаметно, и я даже забыл о том, что передо мной так долго в одной позе, стоит человек. Я бы наверное, работал до самой ночи, если бы Эмилия сама не сказала о своей усталости. Спохватившись, я попросил у нее извинения и предложил для бодрости выпить чашечку кофе. Она согласилась.
   
    Сев на диван, Эмилия попросила разрешения взять гитару, висевшую на стене. Уйдя в кухню, я слышал, как она тихо перебирает струны, словно не может подобрать мелодию. И вдруг она запела. Ее негромкий, но проникновенный голос делал каждое слово значительным.
   
     В ожидании, пока закипит вода, я подошел к дверям и прислушался:

                Слова, слова, как мир стары,
                Но мне они еще нужны.
                Слова, затасканные в кровь,
                Я повторяю вновь и вновь,

                И рифма старая звучит,
                В ней монотонно дождь стучит.
                Хоть за окном стоит весна,
                Не сбросить сладостного сна,

                Так тяжко утром просыпаться,
                Со снами жалко расставаться,
                Где жизнь полна прекрасных грез.
                Любви и встреч, прощальных слез...
   
   Странно, но эти строки запомнились мне сразу и навсегда. Я был уверен, что это о ней, о ее жизни, чувствах, мечтах.
 
    Задумавшись, она ненадолго умолка. Я не торопил и не задавал вопросов.
   
   Она приходила ко мне каждые два дня. Я с нетерпением и трепетом ждал этих встреч, и с грустью и отчаянием думал о том, что придет день, когда я закончу ее портрет и мы перестанем встречаться.

   То, что она согласилась позировать, не давало мне ни прав, ни надежды на продолжение знакомства. Для нее же это было, наверное, только деловое общение. Хотя.... Ах, как мне хотелось верить, что и она неравнодушна ко мне! Я успел полюбить ее... Полюбил, необычной для себя любовью, которая вызывала у меня новые, неизведанные чувства. Я впервые в жизни желал не обладать женщиной, а
принадлежать ей. Причем в любом качестве, только бы она разрешила мне смотреть на нее и слушать.

    Внезапно я почувствовал, что всю жизнь, мне не хватало добрых человеческих слов, чьей-то душевной щедрости.
   
   Не знаю почему, но я не решался спрашивать ее, будет ли она в следующий раз в клубе, но, как бы я не был занят, два раза в неделю непременно приходил туда.
   
   Ее появление я чувствовал, даже не глядя на двери, сидя к ним спиной. Заметил я, и то, что не один, смотрю на нее с таким восхищением. При виде Эмили, оживлялись и другие мужчины. С ревностью смотрел я издали, как они приветствовали ее, как целовали руки... Я же сидел, как загипнотизированный. Когда она улыбалась кому-то или что-то говорила, у меня прерывалось дыхание.

    Успокаивало только то, что смотрела она на всех мужчин одинаково - внимательно и в то же время равнодушно.
   
    Несколько раз, я отваживался подсаживаться к ней за один стол. Она с обычным интересом смотрела и слушала все выступления. Если ей что-то нравилось, лицо ее светлело и оживлялось. А я сидел и смотрел на нее, просто до неприличия, уставившись в упор.
   
   Мой пристальный взгляд отвлекал ее, и она, ничего не говоря, повернув голову в мою сторону, с укором взглядывала на меня и я ненадолго отводила свои глаза. В эти мгновения мне стали понятны и близки Дон Сезар де Базан, Сирано де Бержерак, Робин Гуд и все мушкетеры, казавшиеся мне до этого просто вымышленными идеализированными героями. И еще мне вдруг открылась истина, что любовь, даже не взаимная, уже счастье.
   
    Однажды, когда до завершения портрета оставалось всего несколько сеансов, Эмилия принесла
рукопись, и когда я приступил к работе, без всякого объяснения, принялась читать. Это была повесть о девочке, попавшей вместе с матерью и бабушкой после немецких лагерей в Сибирь. Я сразу понял, что это о ней. Сперва она описывала жалкое существование их семьи в ссылке, а потом жизнь в послевоенном Ленинграде, куда приехала по вызову дяди. Поражал контраст полунищенского неустроенного бытия и хорошевшего с каждым днем Великого города, с театрами, музеями, магазинами...
   
   Чтение так увлекло меня, что я застыл с кистью в руке, забыв о работе, и слушал... Огорчила и тронула до боли ее безответная любовь. Я не считал себя равнодушным человеком, но такого сочувствия и нежности еще никто не вызывал у меня.
   
    Бросив палитру на стол, я опустился перед ней на колени и прижался головой к ее ногам. Боже мой! Если бы вы знали, что творилось в моей душе в этот момент! Кто бы мог подумать, что я буду когда-нибудь вот так, стоять в слезах у ног женщины! Да я бы и сам не поверил этому.
   
   Ничего не говоря, Эмилия наклонилась, и взяв меня за плечи, поставила на ноги. Впервые я видел ее лицо так близко. Видел большие серые глаза, как мне показалось, смотревшие на меня с лаской. И

    вдруг я понял то, что так долго не давало мне покоя. Понял загадку Эмилии. Несмотря на свою привлекательность, она была непорочна, как Дева Мария! В этом я готов был поклясться. И это мешало мне привлечь ее к себе, сжать в объятиях.
   
    Вместо этого я стоял, замирая от близости и не смея дотронуться до нее. Мои глаза закрылись сами - собой, а раскрывшиеся губы жаждали ее поцелуя. Она поцеловала меня, но прикосновение ее губ вызвало в моей душе вместо восторга нестерпимую боль. Не знал и не думал , что любовь может вызвать такую муку.
   
   Мы стояли с ней так близко друг от друга, что я явственно ощущал ее дыхание на своем лице, и молчали. Руки Эмилии все еще лежали на моих плечах, а мои беспомощно висели вдоль тела... Вместо того чтобы признаться ей в своей любви, я произнес слова не свойственные мужчине. Я сказал:

    -«Возьми меня!»
   
     В ответ она произнесла только одно слово: «Поздно!». После чего, поцеловав меня в глаза, быстро ушла...
   
   Больше она не приходила ко мне, не появлялась и в клубе... А я уже не представлял своей жизни без нее, без ее лучистых глаз и такого задушевного вкрадчивого голоса...
   
   Случайно мне все же удалось узнать ее адрес. Она живет в Смоленске. И вот я еду за ней.
    - А вы уверены, что она поедет с вами? - первый раз задал я вопрос своему собеседнику.
    - Если она не поедет, я останусь в Смоленске или в любом другом городе, где будет жить она, лишь бы быть рядом с нею!
     -Помните «Гранатовый браслет»? Там дядя графини говорит ей, о Желткове, что такая любовь, бывает раз в сто лет! Вот и у меня почти как у Желткова - один раз и на всю оставшуюся жизнь!
     -Она встретит вас?
     -Не знаю, но я дал ей телеграмму.
   
   Рано утром, мы прибыли в Смоленск и мой попутчик был молчалив, но я заметил, что он очень волнуется. На платформу художник выскочил первым и, когда я вышел, он уже стоял на перроне с удивительно миловидной и обаятельной женщиной. Целуя ее руки, он повторял только ее имя:
     - Эмилия, Эмилия.
   
   Меня, он конечно, не заметил. А я, глядя на них, порадовался и в то же время позавидовал им, ведь такая любовь действительно приходит раз в сто лет!
            ---ооОоо---