Тимпания

         – Выезжаем! Да! Немедленно! – Пыжов положил трубку. – Софья Федоровна, на втором отделении массовая тимпания. Чумаченко звонил.
         – Вот паразит! Предупреждала же!..
         – Ругаться некогда. Поехали.
         С центральной усадьбы с пулеметным треском выскочил мотоцикл и, набирая скорость, стелил по дороге пышный хвост красноватой пыли. Александр Иванович выжимал все, на что способен старенький «Иж». Тимпания – острое желудочное заболевание. За несколько часов может погибнуть полстада, если не принять экстренных мер. Софья Федоровна, ветеринарный врач, обеими руками обхватила Пыжова, прижалась к его спине и закрыла глаза, чтобы уберечь от пыли. Она еще раз перебирала в памяти, все ли положила в ветеринарную сумку…
         Район не справлялся с планом производства молока. Последствия трудной зимовки не удавалось компенсировать и летом. Только в овцесовхозе графы «план» и «факт» шли ухо в ухо. На втором отделении, где сосредоточены две трети коров совхоза, и в добрые годы пастбищ не хватало, а нынче и подавно: лето сухое. Зато кукуруза на редкость удалась, вымахала – рукою не достать. Александр Иванович и Софья Федоровна, чтобы не допустить снижения удоев, распорядились перевести дойное стадо с естественных пастбищ в лагеря, поближе к посевам кукурузы, и организовать обильную зеленую подкормку.
         Перед этим Софья Федоровна внушала заведующему фермой:
         – Соблюдай осторожность… Не слушаешь?!
         – Та слухаю ж!
         – Так вот… время пастьбы постепенно сокращай, а подкормку увеличивай. В течение трех дней. Понял?
         – Чего ж не понять?
         Это было вчера, а сегодня… тимпания!
         Софья Федоровна бурей налетела на Чумаченко.
         – Опять в рюмку заглядывал? Или к Клавке бегал на третью бригаду?.. Я ж тебя упреждала, паразита!
         – Та воны забор порушилы, Софья Хведоровна, до кукурузы уйшли и обожралыся, – оправдывался тот.
         – А ты чего глядел?..
         «Заменять надо Чумаченко», – подумал Пыжов.
         Весь день провозились на ферме. Ни пастухи, ни доярки не уходили даже обедать, помогали Александру Ивановичу и Софье Федоровне выхаживать коров.
         Обошлось относительно малой бедой.
         Двух коров прирезали, остальных спасли. Но Софья Федоровна назначила сутки голодной выдержки всему стаду, а это значило, что удои не восстановить целую неделю, а то и дольше.
         Возвращаясь домой, Александр Иванович так и так прикидывал, как бы вытянуть план.
         «Тонн сорок молока потеряет совхоз. Что ж делать?» – ломал он голову. Заехал в центральную контору сообщить Гордееву о ЧП на втором отделении, но секретарша сказала, что Андрея Павловича вызвали в райком.
         В это время Гордеев сидел в кабинете Стогова. Михаил Спиридонович спрашивал о том, о сем, почти не слушал ответов. Андрей Павлович догадался, что предстоит неприятный разговор, и насторожился. Стогов заметил это.
         – Позвал я тебя, Андрей, для разговора неофициального, – понизил он голос.
         – И неприятного? – полувопрос, полуутверждение вставил Гордеев.
         – Садись поближе, – продолжал Стогов, словно не слышал реплики. – Скажи: брошюра у тебя цела, что с фотографией Сталина?.. Ну, где Сталин тебе руку пожимает… передовому комбайнеру страны?
         – Цела, – помедлив, ответил Гордеев.
         – Под стеклом и в рамке?
         – В рамке и на стене.
         – Убери ее от греха подальше.
         Андрей Павлович неотрывно смотрел на Стогова, ожидая продолжения разговора.
         – Не дошло? – спросил Михаил Спиридонович.
         – Пока нет…
         – Видишь ли, до обкома молва докатилась, что Гордеев, мол, выслужился в период культа. И брошюру припомнили, и заслуженного агронома, и орден. А теперь, когда партия едино-душно осудила беззакония Сталина, коммунист Гордеев его портрет врезал в рамку и повесил в передний угол…
         – Вожжин?
         – Видимо, – Стогов умолчал, что ему уже пришлось дать официальные объяснения. Именно Стогов возглавлял МТС, где Гордеев работал комбайнером, а позднее и агрономом. – Все, конечно, обойдется, но прошу тебя: будь поаккуратней, пока забудется эта… эта клевета, и о разговоре нашем – никому…
         – Спасибо, Михаил Спиридонович, – Гордеев тяжело поднялся и вышел, осторожно прикрыв дверь. Постоял на крыльце райкома, закурил. Затем сел в машину и хрипло приказал шоферу:
         – Домой.
         Ночью жена Гордеева, Екатерина Семеновна, вызывала врача. Утром Андрей Павлович не был на разнарядке. Ее провел Миронов.
         Стогов пришел в райком раньше обычного и углубился в бумаги. На десять часов утра назначено бюро райкома. Предстояло рассмотреть дополнительные меры по увеличению надоев молока.
         В кабинет вошел Сергеев.
         – Разрешите, Михаил Спиридонович? – спросил он.
         – Проходи.
         – Здравствуйте.
         – Здравствуй. Кажется, договорились встретиться в половине десятого? – Стогов поднял глаза на Сергеева, оторвавшись от бумаг.
         – Прошу прощения… Но только что звонили из соседнего района… К нам выехал первый, и не в духе. Вам звонили домой, но вас не застали.
         – Ясно. Предупреди всех руководителей хозяйств, чтобы были на месте. Бюро отменяю. Сам прикинь маршруты по району, чтобы… сам понимаешь. Я еду встречать Корева. К моему приезду подготовь последние сводки.
         – Сделаю.
         У границы района Стогов велел шоферу развернуться и поставить машину на обочину. Сам вышел из нее и стал ждать, прохаживаясь по тракту и время от времени поглядывая на часы. Солнце уже прогрело землю. В чистом небе широкими кругами парил коршун. По обе стороны дороги желтели хлеба. От них веяло домовитым, сытным духом. «Добрый урожай. Убрать бы вовремя, – подумал Стогов. – Через недельку начнем».
         Черную «Волгу» Корева увидел он издали и остановился на середине тракта.
         Корев не вышел из машины. Он хмуро кивнул Стогову и слегка помаячил двумя пальцами, чтобы ехал впереди. «Плохой признак, быть разносу», – подумал Михаил Спиридонович. Он не ошибся. Только подъехали к райкому, Корев, ни на кого не глядя, поднялся на второй этаж, первым вошел в кабинет Стогова. Не снимая дорожного плаща, сел за его стол, спросил:
         – Ты собираешься работать? В прошлом году зерно провалил – буря, видите ли, виновата! Нынче молоко проваливаешь. Кто теперь виноват? Чего молчишь?
         – Зимний недокорм сказывается, Николай Анисимович. За лето район надоил молока на двенадцать процентов больше, чем в прошлом году. Принимаем все меры…
         – Какие там меры? План не выполняешь! Рабочему классу… детишкам, понимаешь… Детишкам! Молоко нужно, а не твои меры!.. Ладно, – спокойнее заговорил Корев. – Куда повезешь показывать свои меры?
         – Может, сначала позавтракаем? – предложил Стогов. – Я распорядился…
         – Умаслить хочешь? Не выйдет!
         Стогов побледнел, глаза сузились, на скулах вздулись желваки. Корев взглянул на него и поспешно согласился:
         – Давай позавтракаем.
         В уютной комнате заведующего столовой сели за накрытый стол. Выпили по стопке коньяку. Корев похваливал любимые котлеты из дикой козлятины и дружелюбно поглядывал на Стогова. Тот был сосредоточен и хмур. Он ненавидел себя. Из головы не выходили слова Корева: «Умаслить хочешь?». Стогов знал, что Корев любил малосольную рыбу и котлеты из козлятины и держал дома запасы для такого случая. Когда поехал встречать Корева, заскочил домой, велел жене самой нажарить котлет и переправить в столовую. «Подхалим паршивый!.. На старости-то лет!..» – думал он и чувствовал себя так, будто уличили его в мелкой краже.
         После завтрака Вожжин, сопровождавший Корева, подал сводку надоя молока по хозяйствам района за вчерашний день. Николай Анисимович широкой ладонью разгладил листок, просматривая колонки цифр, водил по ним пальцем. Вдруг палец замер на месте.
         – Это как понимать? – Корев вскинул глаза на Стогова. – Почему удои снизились, когда кормов полно? – Его левую щеку передернула судорога. – И опять овцесовхоз? Разбирался в причинах?
         – Не успел.
         Корев вскочил, стукнул кулаком по столу:
         – Смотри, Стогов! Распустил людей, развел богадельню!.. Едем в овцесовхоз.
         ...У Гордеева после разговора со Стоговым расшалилось сердце. Ночь он не спал и сейчас лежал на диване, бездумно уставившись в угол и осторожно растирая ладонью левую сторону груди, а тупая тревожная боль не отступала. Сама по себе боль не доставляла беспокойства, но держала в постоянном напряжении и неосознанном страхе. Медики говорят, что если сердце здорово, то человек не ощущает его. Андрей Павлович чувствовал каждый удар сердца, которые следовали то ритмично, равномерно, то замедленно, с натугой…
         В комнату вошел шофер Гордеева и сказал, что в совхоз едет Корев, что нужно встретить его за Красной балкой. Андрей Павлович поморщился, но встал и быстро собрался. Он подъехал и вылез из машины с некоторым опозданием.
         Эскорт из пяти машин остановился около массива пшеницы минутой раньше. Здесь были Стогов, Вожжин, Сергеев, специалисты районного управления сельского хозяйства. Издали выделялась крупная и нескладная фигура Корева.
         Гордеев присоединился к группе и ждал похвалы: на этом массиве он рассчитывал получить рекордный урожай.
         Каждый раз, проезжая мимо, он непременно останавливался и не мог нарадоваться. Поле раскинулось на южном склоне до самой границы с соседним колхозом и слегка волновалось от теплого ветерка. Ни одного сорняка не видно на всем массиве. Чувство гордости охватило Гордеева. «Через недельку-полторы убирать», – подумал он и улыбнулся.
         Корев с высоты своего роста в упор посмотрел на Гордеева, спросил вместо приветствия:
         – Почему хлеб не убираешь раздельным способом?
         – Зеленый еще, думаю, Николай Анисимович…
         – Сам ты зеленый! Пока думаешь, опять под снег упустишь!.. Коси немедленно, сейчас же! Понял?
         Гордеев хотел возразить, но перехватил предупреждающий жест Стогова и ответил:
         – Хорошо, Николай Анисимович.
         – Вот тебе и «хорошо». Все ждешь, чтобы за тебя другие думали? Заслуженный агроном…
         Заехали в центральную контору. Здесь Корев подождал, пока Гордеев передал распоряжение по телефону валить хлеба в валки. В кабинет вбежал Миронов:
         – Андрей Павлович, нельзя этого делать! Центнеров по пять с гектара не доберем, а то и больше! Рано косить!
         – Без демагогии! Это приказ, – грубо одернул его Гордеев.
         Миронов пожал плечами, посмотрел на Стогова, Корева, сказал растерянно:
         – Зачем добро-то губить?
         У Корева дернулась щека. Он гаркнул:
         – Приказ получил? Выполняй. Болтун!
         Миронов нехотя вышел из кабинета.
         Николай Анисимович проводил его недобрым взглядом, проворчал:
         – Распустили людей… работнички, – затем повернулся к Гордееву, не скрывая раздражения, приказал: – Вези на молочные реки.
         – На второе отделение, – подсказал Вожжин. Он успел узнать, что там случилось, и поглядывал на Гордеева, улыбаясь одними глазами. Андрей Павлович смерил его презрительным взглядом, пошел из кабинета.
         На крыльце конторы остановились все разом. На машинном дворе, как в растревоженном улье, разноголосо ревели моторы. Первые машины уже выходили из ворот, направляясь в поле.
         – Вот это оперативность! – бросил реплику районный агроном и осекся.
         Корев посмотрел на него, улыбнулся, принимая похвалу в свой адрес, обвел всех торжественным взглядом и произнес:
         – Что ж, товарищи, битва за хлеб началась!
         Гордеев представил, как лягут на землю недозревшие хлеба на полях его совхоза, на полях, в которые вбухано столько сил и ума, на которые возлагались такие надежды! Хотелось кричать: «Что вы делаете? Остановитесь!» А он сунул под язык таблетку, сцепил зубы и молчал. Стоявший позади Стогов сжал ему руку, спокойно сказал:
         – Время не ждет. Поехали, Андрей Павлович.
         Ни Стогов, ни Гордеев не знали о ЧП на втором отделении, и случилось так, что они не просмотрели сводку надоев за вчерашний день. Один завертелся с приездом Корева, другой провалялся в постели.
         Стогов много раз видел Корева в необузданном гневе, но таким видеть не доводилось.
         – Почему коровы не накормлены? – ревел он, наступая на Гордеева. – Кругом кукуруза стеной, а в кормушках пусто!
         Андрей Павлович и сам не понимал, в чем дело.
         – Директор называется! Не знает, что творится под носом! Партбилет отберу! В душу...
         Вожжин проворно сбегал к кукурузному полю, надергал охапку сочных стеблей, бросил в пригон. Коровы накинулись на корм, тесня друг друга. Чумаченко, перепрыгнув изгородь, отогнал коров, собрал кукурузу и выкинул из пригона.
         – Не велено, – пояснил он. – Сказано, шоб сутки без корму. Голодная, значить, диета аж до вечера.
         – Кто велел?- прошипел Корев.
         – Як хто? Головной зоотехник. Вот хто, – Чумаченко указал на Пыжова.
         За шумом не заметили, как подошел Александр Иванович и остановился рядом, опираясь на резную трость. Корев шагнул к нему, вырвал трость, зашвырнул в кукурузу.
         – Подлец! Вредитель! Стогов, сегодня же передай дело прокурору. Слышишь? Сегодня же. Сам проверю.
         Примчался Жук и сходу бросился на Корева. Пыжов успел крикнуть:
         – Жук, нельзя! Сюда! Лежать!
         Пес нехотя повиновался, лег возле ног хозяина.
         – В тюрьме сгною, в душу мать!.. – Корев смерил Александра Ивановича сощуренными глазами, не зная, что еще сказать. Левую щеку у него коверкала судорога. Он круто повернулся, пошел не оглядываясь. Его машина рванула с места и утонула в пыльной завесе. Остальные машины кинулись вслед.
         – Шо це за тимпания?- спросил Чумаченко.
         Пыжов не ответил. Он поковылял искать трость.
         Черная «Волга» Корева летела без остановки. На границе земель овцесовхоза отстал и повернул назад Гордеев, на границе района – Стогов.
         ...Андрей Павлович сидел в кабинете, не зажигая света, сосал таблетку валидола. Ему уже рассказала Софья Федоровна о ЧП на втором отделении. «Что за напасть? – думал он. – Такое совпадение! Не случайно, конечно. И тут Вожжин постарался». Гордеев два раза посылал за Пыжовым, но его не было дома. Зазвонил телефон. Андрей Павлович снял трубку, услышал голос Стогова:
         – Ну, как ты?
         – Хуже некуда!
         – Крепись… Хлеб косишь?
         – Кошу,- вздохнул Гордеев.
         – Запрети сию же минуту. Поиграли, и хватит. В случае чего – я велел. Понял?
         – Ты серьезно? – обрадовался Гордеев.
         – Такими делами не шутят.
         – Спасибо, Михаил Спиридонович. Я… Постой! А с Пыжовым как? Его вины нет. Чумаченко недоглядел.
         – Знаю. Мне Софья Федоровна звонила. Но здесь сложнее. Вина все-таки есть. Подъезжай с утра, дотолкуем. Будь здоров.
         – До свидания.
         Три месяца каждую неделю вызывали Александра Ивановича то к прокурору, то к следователю. Много раз повторял он одно и то же, подписывал листочки допроса. Наступила ненастная, мозглая осень. То снег, то мороз, то оттепель и дождь. В небе низкие грязные тучи. Бездорожье. Собачья погода и волокита доконали Пыжова. Он осунулся, ноги покрылись чертовой экземой. «На нервной почве», – как заключил совхозный медик. Завернувшись в брезентовый плащ, Александр Иванович ездил по бригадам и кошарам в двуколке. Животноводы делали вид, что ничего знать не знают, но распоряжения его выполняли с полуслова. Знал Пыжов, что несколько раз вызывали в прокуратуру Софью Федоровну и Чумаченко. Допросили всех скотников и доярок. «Зря вините Александра Ивановича», – повторяли они. А следствие тянулось, как осенняя дорога.
         Сначала Пыжов пытался поговорить с Гордеевым, но тот больше молчал, иногда отговаривался.
         – Ты же знаешь, нет моей вины, – напирал Александр Иванович.
         – Знаю.
         – Почему не вмешаешься?
         – Мое заступничество тебе только повредит.
         Пыжов не верил Гордееву, избегал с ним встреч, бумаги передавал через секретаршу, на разнарядках сидел в углу, в тени. Он не ведал, что его дело держал на контроле лично Корев и требовал сурового наказания «подлеца». Чем дольше тянулось следствие, тем реже были звонки из обкома. Там, видимо, полагали, что степень вины и наказания пропорциональны продолжительности дознания. А затем Кореву стало не до Пыжова.
         Суд проходил формально. Постановление суда предписывало взыскать с зоотехника, ветврача и заведующего фермой стоимость двух прирезанных коров, за вычетом выручки от реализации мяса, что составило по 62 рубля и 37 копеек с каждого. Пыжов не мог осмыслить, зачем так долго и унизительно мучили его из-за пустяковой суммы. Неужели всерьез верили в злой умысел?
         Он вышел в городской сквер, смахнул со скамейки снег, сел и закурил.
         Падали редкие снежинки, осторожно лавируя между веток тополя, под которым он сидел. На тропинке вертелась синичка, выискивая пропитание. Пыжов поскреб в карманах, кинул ей семечек. Синичка подхватила одно, вспорхнула на ветку, прижала его лапками и начала обрабатывать крепким клювиком, как отбойным молоточком. Выбрав сердцевину, покрутила головой в черном чепчике, слетала на дорожку за вторым семечком. Сразу же невесть откуда взялись еще две синички. Александр Иванович разглядывал нарядных желто-зеленых птичек и улыбался. От него, как многотонный дорожный каток, откатывался груз, приходило успокоение.
         Гордеева не удивило заявление Пыжова об уходе. Он все же спросил:
         – Причина?
         Александр Иванович взял заявление, дописал: «Не сработался с директором» – и вышел из кабинета.
         Андрей Павлович позвонил Стогову:
         – Михаил Спиридонович? Здравствуй. Гордеев… Пыжов подал заявление об уходе. У меня он работать не хочет, но из района отпускать такого специалиста нельзя… Конечно, справится. Ручаюсь… Хорошо. – Гордеев нажал кнопку, вызвал секре-таршу. – Валя, пригласи Александра Ивановича.
         – Я на твоем месте, пожалуй, поступил бы так же, – хрипло заговорил Андрей Павлович, когда вошел Пыжов, – но ты, к со-жалению, не все знаешь.
         – Раньше у нас секретов не было, – Пыжов криво усмехнулся.
         – У меня и сейчас от тебя своих секретов нет, – Гордеев особо выделил слово «своих». – Поезжай в райком, Стогов ждет.
         – Читать мораль? Вправлять мозги?
         – Поторопись.
         Только Пыжов переступил порог приемной райкома, секретарша показала на дверь:
         – Проходите. Уже спрашивал.
         Стогов встретил Александра Ивановича у самой двери, усадил в кресло, сел рядом, спросил улыбаясь:
         – Обиделся? На меня, на Гордеева?
         – А разве не за что?- Пыжов встал. – Вы же коммунисты, и не рядовые! За шкуры дрожали?
         – Ого, голос прорезался, – захохотал Стогов. – Да ты садись.
         – Зачем вызывали?- продолжая стоять, спросил Пыжов. Он был неприступно колючим.
         Стогов посуровел, медленно поднялся:
         – Корева исключили из партии. Знаешь об этом?
         – Не… не может быть! – Александр Иванович опустился в кресло.
         – Не знаешь, а бросаешь обвинения: «За шкуру дрожали!»
Стогов сел и продолжал спокойнее:
         – И тебе помогали, но руки были связаны, особенно у Гордеева. На нем висело обвинение пострашнее твоего.
         – Что за обвинение? В чем?
         – Не сказывал тебе?.. Впрочем, я не велел. Теперь скажет… – Михаил Спиридонович еще что-то говорил, но Пыжов не слушал, переваривал оглушающие новости.
         «Вот тебе и тимпания, – вспомнил он определение Чумаченко, когда Корев уехал с фермы, – а Гордеев, значит, вправду помочь не мог…»
         – Что молчишь? Не согласен, что ли? – повысил голос Стогов.
         – С чем?
         – Я же говорю: Гордеев советует назначить тебя директором совхоза.
         – Очередная шутка?
         – Мне, по-твоему, делать нечего, только шуточки шутить? – рассердился Михаил Спиридонович. – Принимай Еловский совхоз.
         – Я собирался уехать из района… А коли так, разрешите остаться в овцесовхозе в прежней должности.
         – Нет,- решительно возразил Стогов.
         – Надо остаться, Михаил Спиридонович… Я посоветовался с учеными… – Пыжов замялся. – И затеял кое-какие опыты. Нужно закончить.
         – Что за опыты, если не секрет?
         – Какой там секрет! В овцеводстве пора отказываться от дедовских методов ведения отрасли. Молодежь в чабаны не идет, а почему? Разбросанность бригад, неустроенность быта, оторванность детей от родителей в школах-интернатах. А что если создать укрупненные бригады из пяти, а то и десяти отар вблизи от поселков? Естественных пастбищ становится все меньше, их распахивают, а полевое кормопроизводство можно приблизить к месту содержания овец. Кошение, подвозку и раздачу кормов механизировать.
         – Короче, ты собираешься держать овец в загонах весь год? – спросил Стогов.
         – Тех, что на откорме, да. А маток пасти на искусственных пастбищах. Мне пока не все ясно. Но в укрупненных бригадах окоты отар можно спланировать по сдвинутому графику, а тогда…
         – Бригада обойдется своими людьми, – подхватил Стогов.
         – Почти.
         – Что ж, дело, похоже, стоящее, – Стогов подумал и спросил: – А в чем все-таки твой опыт?
         – На третьем отделении без малого четыре тысячи ягнят выращиваем на одной механизированной площадке. Людей потребовалось вдвое меньше, живут люди в поселке с семьями, и ягнята развиваются нормально.
         «Черт-те что! – думал Стогов. – У мужика государственная башка, а мы из него рвем жилы и не даем работать, не даем мыс-лить!»
         – Как же ты собрался уехать из района? – спросил он.
         Пыжов пожал плечами.
         – За одно это нужно бы вкатить тебе партийный выговор, – отчеканил секретарь райкома. – Ты сам-то понимаешь, какой важности работу затеял?.. Хорошо, Александр Иванович, действуй. Гарантирую любую поддержку. В любое время звони, заходи, а на днях сам к тебе приеду.
         Но Стогов ни приехал. Морозным утром, когда в городском парке цепенели тополя в кудрявом инее, Стогова не стало…
         А через три года Пыжов защитил диссертацию на соискание ученой степени кандидата наук.

                г. Красноярск, 1982-1983 гг.