Возвращение отца

      
- Доченька, а для чего ты водку в компот наливаешь? – отстранённо спросил огромный человек с грубоватыми чертами лица, в рубашке защитного цвета, с большими натруженными руками, неподвижно лежащими на столе, положенными одна на другую.

- Мне врач прописал таблетку алкоголем запивать, - я кивнула на пустую пластинку карбамазепина, скрючившуюся на подоконнике.

Сам подоконник был пылен и не по-житейски неуютен. Окно за ним запотело.

- Первый раз о таком слышу, - человек продолжал говорить спокойно, чуточку равнодушно.

- Что тебе ответить? – я пожала плечами. – Ты, папа, за это время много о чём не слышал. Почти двадцать три года прошло, как ты от нас ушёл.

- Дать бы тебе ремня, – осудил отец.   

Я усмехнулась, выпивая компот. Таблетки давно закончились, надо было бы съездить в аптеку, но у меня не было денег. Я смешала новый коктейль.

- Поздно меня бить, - смакуя пьяный вкус яблока, запоздало ответила я. – Мне уже не шестнадцать. И, потом, ситуацию не изменить. Давай, лучше я и тебе налью.

- Налей, - не стал спорить отец.

Выпив, он пристально рассматривал рюмку на свет.

- Не узнаёшь? Это вам с мамашей на новоселье подарили, когда вы только поженились.

- А мать дома? – отец пододвинул мне пустую посудину.

Наполнив её, я не обделила и себя. Немного помолчав, раздумывая, сказать ли правду или солгать, я выбрала первое.

- Нету матери, бросила она нас, как и ты, - я выразительно посмотрела в окно. – Вот такой же день был, как сегодня...

Начинался дождь. Капли воды складывались в гигантскую стену, за которой не было ничего хорошего, как, впрочем, и плохого.

- Умерла? – отец произнёс это слово обыденно, будто спрашивал, сколько стоит один киловатт электроэнергии.

- Если бы, - рискнула сказать я. – Она же из рода долгожителей, у неё бабка в сто лет, в свой день рождения, двадцатого мая, на тот свет отправилась.

- А брат твой с матерью теперь живёт? – продолжал интересоваться отец жизнью своей бывшей семьи.
      
- Ну, ты, папа, даёшь! – я замерла, ошарашенно уставившись на ноготь большого пальца его правой руки, он был коротко и неровно подстрижен или обгрызен, и чёрен наполовину. Возле моей рюмочки растеклась лужица.
      
– Вообще-то, мой брат, он, вроде, как и твой сын, которого, ты, кстати, ждал. Я-то у вас так, для статистики росла.

Выпив, я становилась агрессивной.

- Придержи язык, - молвил отец, но удержать меня было невозможно.

- А ты мне рот не затыкай! – повысила я голос, одним глотком опрокидывая в себя бесовский напиток, подражая отцу, повторяя его движения. У меня даже ногти были не ухожены и обкусаны, как у него. - У тебя нет права так со мной говорить, потому что ты меня бросил!

Отец молчал, вздыхал тяжело и пил. Бутылка быстро опустела.

Так как он не говорил ни слова, я, выпустив пар, немного успокоилась – в конце концов, это случилось давно – и, с досадой переворачивая вверх дном свою рюмку, сказала не о том, о чём хотела бы:

– Пьём мы быстро... Вот как в таком виде за добавкой идти? И Бамбинсона не пошлёшь, ей не продадут. ****ь, что за жизнь!

Я швырнула пустую бутылку в угол. Она разлетелась на осколки.

- А кто такой Бамбинсон? – поинтересовался отец.

- Это внучка твоя … дрянь... крашеная. - Вырвалось у меня.

- Я бы тебя ударил за такие слова, - укорил отец.

- Ударь, - бесстрашно отозвалась я. – Можешь даже убить, мне всё равно… Я знаю, что говорю. У неё жопа шире морды, она палец о палец ударить не хочет, всё на мне – дом, огород, а ещё с работы меня уволили, за чужую оплошность.

Отец сидел, нахмурив брови.

- Может, всыпать ей по первое число?

- Детей, папа, больше бить нельзя! За это семь лет тюрьмы дают. И за убийство семь лет. Вот, пропью все деньги и сяду по статье. Пусть меня государство кормит. А дети – это наше будущее. Они теперь даже в школе полы не моют, потому что труд вреден для здоровья…

- А посмотреть на неё можно? – перебил меня отец.

- Бамбинсон! – закричала я так пронзительно, будто заблудилась в тёмном и сыром лесу.

Из недр дома показалась рослая девица с недовольным, заспанным лицом, мятой футболке и модных джинсах.

- Ну, чё надо? – не стесняясь постороннего, буркнула дочь.

- Бамбинсон, -вежливо попросила я. – Сгоняй за бутылочкой. Я тебе записку дам.

- А ты мне назавтра справку напишешь, что я заболела, типа, встала и голова у меня закружилась. Я в кино хочу сходить, на "Сойку-пересмешницу". По утрам детям скидки.

- Вот и отлично, - я вырвала из её школьной тетрадки по алгебре, валяющейся на микроволновке, листик и нацарапала знакомой продавщице писульку.

Бамбинсон накинула курточку, надела рэперку, взяла деньги и стала обуваться. На отца она не обратила ни капельки внимания.

- Кстати, Бамбинсон, - не выдержала я. – Познакомься, это твой дедушка.

Дочь с неподдельным удивлением воззрилась на стул, на котором восседал отец.

- Мам, - подойдя вплотную, она погладила меня по голове. – Может, тебе не надо больше пить? Хочешь, я на раскопки в Кемерово не поеду, а на эти деньги мы тебя закодируем? Я у папы ещё попрошу, если не хватит…

- Познакомься с дедом, - я сделала вид, что не слышу дочери.

Отец буравил нас тёмными глазами и молчал.

- С каким дедом? – Бамбинсон перестала меня жалеть.

- С твоим дедом. С моим отцом, - я погладила его по руке.

Она была прохладной и сухой.

- Он умер, мам, - дочь покрутила пальцем у виска.

- Ладно, иди, с тобой бессмысленно разговаривать, - сказала я дождливому стеклу. – И зонтик не забудь!

С миной подростка, которого все достали, она вышла.

- А я тебя за пивом не гонял, сам ходил, - укоризненно заметил отец.

- Я же сказала, что я в таком виде не могу на улицу выйти. Я же пьяная. А ей продадут, меня тут все знают и уважают, между прочим.

- За что же тебя, доченька, уважают? – усомнился отец.

Окно совсем заволокло дождём, как мокрой и грязной пелёнкой.

- За то, что я людей уважаю не по их должности, а по их человечности. За то, что я вежливая и культурная. За то, что я всегда здороваюсь первая с этими старыми каракатицами и дверью не хлопаю, а закрываю аккуратно, как ты учил. Я только в транспорте место уступать перестала, мне ведь уже сорок, у меня косточка на ноге выросла, мне стоять тяжело. Я с десяти лет, как нас в школе учили, беременным и старикам место в троллейбусе уступала, всё, я своё отработала. Пусть малолетки встают, хотя они даже не шевелятся, уставятся в свои телефоны, как бараны, типа, я за место плачу, значит, сижу, а ты там хоть сдохни. Внучка твоя, кстати, с тобой даже не поздоровалась. Сейчас поколение такое – наглое, хамское, ленивое.

- Дочка твоя на отца, кажется похожа? Жаль, не довелось встретиться…

- Жаль, жаль, - подтвердила я. – Ты бы ему врезал пару раз, и, может, у меня жизнь по-другому бы сложилась. Защитить-то меня некому было. А ты не только добры был, но и справедливый.

- Он, что бил тебя? – у отца сжались кулаки.

- Да бить-то он меня не бил. Так, как-то врезал в ухо, я им теперь плохо слышу, когда волнуюсь. Он меня за человека не считал. Всё супружество долдонил, что есть только одна женщина – Богородица, а все остальные проститутки. Они ему везде мерещились. Как-то мне куртку надо было на весну купить, а я очень сильно хотела кожаный плащ. Пришли на рынок, выбрали, деньги у нас были, а он меня в сторонку отвёл и серьёзно так говорит: «В кожаных плащах ходят только проститутки. Хочешь пополнить их число?»

А ещё как-то ужинать сели, а он меня приподнял над столом, держит за ворот халата и приговаривает: «А чего на столе не хватает?», а я уже не соображаю, хриплю только. Оказалось, вилки забыла положить. С тех я всегда про них забываю. Бамбинсон говорит, что это – моя фишка.

Отец слушал молча, сурово хмуря брови.

- Я тогда повеситься решила. У нас на кухне крюк был вбит для телевизора. Я верёвку скрутила, на табуретку встала, голову уже в петлю сунула, и вдруг Бамбинсон на кухню забежала, ей года три было, хлопает глазёнками, ничего не понимает. Я передумала тогда. Хотя временами жалею, что передумала.

- А чем твой муж занимался? Он начальником был? – спросил отец.

- Нет, папа, он уважаемый человек, скульптор, ему недавно звание присвоили, народного мастера, что ли. Он на Аляску ездит, в Китай, в Прибалтику. Женился. Бабу себе нашёл нормальную, богатую, владелицу магазинов. Она ему машину купила, заграницу возит его отдыхать, а мне он раньше твердил, что заграницу отдыхать ездят только буржуи и недалёкие люди. А про богатство говорил, что это грех и расстраивался, что у нас квартира трёхкомнатная и техника бытовая вся есть, жаловался, как же он перед Богом будет за это отвечать, в катакомбы хотел уйти жить, когда я на развод подала. А родители  его как довольны-то были! Они меня никогда не любили, потому что ты – обычный работяга, мамаша – счетовод, люди без связей, возможностей, короче, никто. И на мой диплом им плевать было, а свекровь всегда меня поправляла, когда я говорила "сажать помидоры" вместо "садить".

- А ты училась? И какая у тебя профессия?

Я вышла, разыскала в серванте дипломы, принесла их на кухню и бросила на стол.

- Вот, можешь полюбоваться.

Папа развернул оба диплома – бакалавра филологии и преподавателя немецкого и английского языков – и посмотрел на меня с гордостью. Рассмотрел их внимательно, сложил, провёл грязным пальцем по корочкам, и впервые улыбнулся.

- Молодец, дочка! Учитель – это очень почётная профессия.

- Сейчас не то время, папа. Сегодня ты учителя от базарной торговки не отличишь. Они детей учат говорить «ложить» и «звОнит», задницы обтягивают так, что резинка от трусов просвечивает. Вот Бамбинсон говорит: «Наши пацаны на географию ходят, чтобы посмотреть, какой у географички лифан».

А я учителем не работаю, потому что дети – дебилы. На них орать надо, или скакать перед ними, а я себя уважаю. Зря я вообще поехала в этот институт поступать. Был бы ты рядом, ты бы меня не отпустил, я уверена. Учиться-то было интересно, а в общаге я столько ужасов натерпелась…

Всякое было. Иногда жрать было нечего. Как-то неделю на кофе и сале жила, стипендию задерживали. А как я одевалась? Как чмо. На выпускной не пошла, потому что платье не на что купить было. У меня тогда были джинсы чёрные, маечка и босоножки рваные. Их даже в ремонт не брали, я сама через день зашивала…

Хлопнула дверь. Вернулась дочь, промокшая и продрогшая. Оставляя грязные следы, она подошла к столу и поставила у меня перед носом бутылку водки.

- А ещё нам на первом курсе ночью какие-то подонки дверь выбили, я с тех пор всяких стуков посторонних пугаюсь.

- Мам, хватит уже рассказывать, как тебе там было плохо. Слушать уже надоело. Хватит себя жалеть! – перебила меня Бамбинсон.

- Нет у неё совести, - пожаловалась я отцу.

Он грустно смотрел на нас, своих потомков.

- Конечно! – скептически отозвался подросток. – Ты как-то всё время забываешь, что я еду готовлю, полы мою…

- Как ты их моешь! После тебя потом горы грязи остаются.

Бамбинсон засопела и затрясла чёлкой.

- Я поем у себя?

- Ешь, - разрешила я, отвинчиваю пробку. – Только тарелку под диваном не оставляй, из неё потом твоя кошка ест.

Дочь разогрела в микроволновке какую-то снедь и ушла к себе. Вернулась она тотчас же.

- Мам, в моей комнате опять потолок протекает!

- Подставь таз, - ответила я, наливая неизвестно какую по счёту рюмку.

- Мам, тебе уже хватит, ты уже и так пьяная! – взмолилась дочка.

- Я не пьяная, - возразила я, - мне просто не повезло. Ох, опять эта крыша. Хоть ты бы починил, что ли? – я дотронулась до руки отца. Она была горячей.

- Я починю, - он встал. – Где у тебя, дочка, инструменты?

- Да где-то на веранде, - озадачилась я. – Молоток есть точно, гвозди, пила циркулярная, доски под навесом… Да сейчас-то не ходи, ты же в одной рубашке, а у нас одежды мужской нет, ты промокнешь…

Не слушая, отец решительно направился к выходу. Открыв дверь, он обернулся и посмотрел на меня таким взглядом, от которого мне захотелось заплакать.

- Мама, - Бамбинсон обняла меня и прижала мою голову к животу. – Пожалуйста, не разговаривай с чайником. Ты меня пугаешь… Давай будем тебя лечить.

- Бамбинсон, ко мне отец вернулся! Теперь у меня всё будет хорошо.

Дочь заплакала.

- Мама, твой отец давно умер, а ты разговариваешь с чайником.

- Нет, доча, - не согласилась я. – Он вернулся. Он крышу пошёл ремонтировать. Слышишь, стучит? И мне больше не страшно.

- Это дождь…

- Нет, это он гвозди забивает.

- Пойдём спать, пожалуйста, - она отняла у меня бутылку. – Я очень тебя прошу. Я завтра приберусь и бельё поглажу. Ну, пожалуйста!

Я обмякла и позволила ей увести себя в комнату. Я рухнула на не заправленную кровать и поджала под себя ноги. Бамбинсон укрыла меня одеялом и тихо вышла. В ноги прыгнула кошка и, урча,  свернулась клубочком.

Я стала проваливаться в глубокий, счастливый сон. Ливень молотком бил по шиферу.

«Это папа чинит крышу. У нас теперь наконец-то всё изменится!» - успела подумать я, прежде чем погрузиться в сон.


Фото автора

Рассказ опубликован в журнале "Урал" №9/2023 год