Глава 10. Самоубийство отца, Свадьба Сережи

10. Самоубийство отца.

Продолжают нас воспитывать не только родители. Самым обязательным в воинской части было посещение политических занятий. На занятиях мы должны были делать доклады, предоставлять конспекты трудов Ленина. Нам даже отметки ставили, как школьникам, разве что на второй год не оставляли. На время этих занятий откладывались все самые срочные работы.

Мы все должны были брать социалистические обязательства, подводились итоги их выполнения, определялся победитель.

Звонки и встречи с майором продолжаются, мне все меньше нравятся его расспросы и поручения, говорю ему об этом. Он отвечает: «Привыкнете, все привыкают». Один раз я пришла после бурного обсуждения в лаборатории очередного повышения цен на золото. Что меня дернуло заговорить об этом? Посоветоваться хотелось, он вроде бы так по-отечески ко мне относится, старший товарищ.  Но тут он мгновенно преобразился, в лице что-то хищное появилось, прямо-таки крысиный оскал: «Кто сказал? Что?  Бери ручку, пиши. Не показывай вида потом, что к тебе это имеет какое-то отношение. Теперь заткнутся!» Медленно, слишком поздно стало приходить прозрение. Да никакую родину они не защищают! Защищают свои теплые места, удобное для них устройство!

Больше на встречи с ним я не приходила. Он встречал меня после работы шел рядом, настаивал на необходимости встреч. Я отговаривалась нехваткой времени, болезнью ребенка. Потом, в конце концов, решилась сказать прямо:
- Когда я соглашалась на сотрудничество, я не знала что это такое. Теперь знаю и не хочу!
- Что ж, это дело добровольное. Но ты об этом еще пожалеешь!
- Может быть.

До сих пор не знаю, почему он оставил меня в покое. Может быть потому, что уже готовился к отставке.

Освободилась должность старшего инженера-программиста. Год я выполняла эти обязанности, но приказа о назначении не было. Потом мне сказали открытым текстом, что нужно вступить в партию.
- Но я не хочу! Слишком много там подлецов и негодяев.
- Вот и будешь их изнутри разоблачать.

Не то, чтобы стремилась, но вроде бы это было естественным продолжением пути: октябренок, пионер, комсомолец. Отец партийный, тетя тоже. Прошла все положенные этапы. Сложно было отвечать на вопросы о текущих новостях, поскольку чтение газет ничего, кроме сонливости у меня не вызывало, политикой я просто не интересовалась, хотя мне ее постоянно навязывали.

Всего нас женщин – коммунистов оказалось в части шесть человек. На партийных собраниях мы неизменно занимали самый последний стол и чаще всего играли потихоньку в «Эрудит». Игра размещалась в небольшой коробочке с магнитным полем, легко спрятать.

Выступлениям на партийных собраниях придавалось большое значение. Те, кто стремился к продвижению по служебной лестнице, начинали именно с этого.  Всегда удивлялась, слушая выступления начальника нашего отдела, как можно так много говорить и ничего не сказать. Сплошные обтекаемые фразы: «В преддверии двадцать очередного съезда…», «Необходимо усилить…», «Требуется искоренить…» Ни одной конкретной фамилии, ни одного факта, чтобы никого не задеть, а вышестоящее начальство особенно.

На должность меня назначили, это дало существенное увеличение зарплаты, что было очень важно для меня.

Один год я была профоргом отдела, но провела собрание не так, как полагалось. На выборные должности попали не те, кто был в заранее составленном списке. Начальник отдела целый день доказывал мне, что я не права, возвращался к этому разговору снова и снова:
- Вы должны уметь проводить решения руководства, иначе верх берут серые массы. Я вас убедил?
- Нет, не убедил.

Больше профоргом меня не назначали, я занималась в профкоме работой с детьми.

А тут началась перестройка. Помню, с каким воодушевлением мы встретили начавшиеся перемены. Внимательно слушали и смотрели трансляции съездов, ведь до этого мы могли только читать сухие и откорректированные отчеты в газетах.  Но все это быстро надоело, эйфория прошла, тем более то, что творилось вокруг, никакого восторга не вызывало.  Список дефицитных товаров, которые надо было получать по талонам, стремительно увеличивался. Вскоре в этот список попали почти все предметы первой необходимости, включая мыло, стиральный порошок, макаронные изделия, сигареты, утюги и многое другое. Мясо и масло мы уже давно получали по талонам. На нашей ЭВМ эта программа распределения талонов являлась самой используемой. Причем военнослужащие получали талоны на всю семью, а служащие только на одного работающего, как будто детей у нас не было. Хотя участники войны и матери-одиночки все-таки имели право на дополнительный талон.

Отец доработал до пенсии и перестал работать в школе. Стал оператором котельной вместе с матерью. Маме пришлось поменять работу, потому что бухгалтерам пенсию не платили. Отец мог бы продолжать работу в школе, но понимал, что вряд ли справится  с алкогольной зависимостью. Он тяжело переживал вынужденный уход. Перед праздником 7 ноября я увидела слезы на его глазах:
- В школе-интернате в это время всегда столько людей вокруг. Готовятся к празднику, кто-то собирается уезжать домой, приходят отпрашиваться. А сейчас я никому не нужен.
- Папа, что ты говоришь! Ты нужен нам, нужен Алеше.



Той ночью 25 апреля Алеша очень долго не мог уснуть, плакал. Я уговаривала его, сидела с ним рядом. Пыталась даже колыбельную спеть:

"И пою я тихо сыну днем и под луной,
Дождь бывает желтый, синий, серый, голубой.
Желтый дождь протянет руки к той судьбе и к той,
Желтый дождь – он для разлуки, он пока не твой.
…
Спи, сынок, приходят к людям разные дожди,
Только черного не будет на твоем пути.
Верю, черный дождь не будет на твоем пути!"
    (стихи Леонида Лучкина)

- Не надо, мама, мне от этого еще грустнее становится!

На работу пришла не выспавшаяся, а там похороны, Сабинина хоронят. Молодой, такой всегда здоровяк был, никто бы и подумать не мог, что у него что-то болеть может. Рак никого не щадит. Смотрю, как родственники в машину садятся, и неожиданная мысль: скоро и ты так же ехать будешь.

По дороге домой встретила мать. Идет какая-то вся измученная:
- Я тебе комбинацию купила красивую. Отец опять пьяный, хулиганит.

Отец бродил по двору, растрепанный, в выбившейся рубашке.
- Я поросенка купил, посмотри какой хорошенький, и хвостик крючком.
- Папа, ну что же ты делаешь?  Почему ты опять пьешь?
- А ты! Что ты мне говоришь! Ходят к тебе сменные е…ри!
- Громче кричи, не все слышат. Ты калитку к своей б..ке опять отколотил?
На улице жарко, все кругом открыто. Краем глаза заметила Гальку  Тарасову за забором. Она рванулась вроде бы к нам бежать, муж ее удержал. Отец побрел в свой пристрой, там у него самогонный аппарат. У меня в глазах потемнело от гнева и обиды.
- Я убью тебя, если что-то случится с Алешкой!
- Галька, сучка такая, я же люблю тебя!
- Вы мне всю жизнь изломали своей любовью!
- Так вот ты какая злючка? Я и не знал. Мать говорила, а я не верил.
Вот он знакомый срыв, от которого темнеет в глазах, теряешь власть над собой. Мама это называет «поповская порода», все бешеные.

Я ушла в дом, села в кресло, руки и ноги налились тяжестью, шевельнутся не в силах. Отец где-то ходил там по двору, услышала его шаги на чердаке сарая. Он уже как-то пытался повеситься на этом чердаке. Сидел на пыльных досках настила, по щекам катились пьяные слезы: «Веревка оборвалась».  Я сняла с него веревку, обнимала, успокаивала. Я уже почти перестала реагировать на его угрозы покончить жизнь самоубийством, ведь это повторялось всю жизнь после его скандалов с матерью. Побежать, остановить? Он зашел в дом, постоял у окна.
- Где Алеша?
- На улицу убежал, он уже не знает, куда от тебя деваться.
Заметила, что он переоделся в чистую одежду, надел белую майку. Домой собирается идти? Алеша очень любит дедушку, он для него пример, а пример в постоянных пьянках и скандалах.

Он опять вышел во двор, я сидела все такая же окаменевшая, руки и ноги налились предательской, свинцовой тяжестью. Рванулась к нему душой и почувствовала, как будто он на расстоянии оттолкнул меня. А потом вдруг стало очень тихо, и заскрипела открывшаяся сама по себе дверь сарая. Отчаянно защемило сердце, я выскочила во двор, подбежала к сараю.

Он стоял спиной к двери, ноги на полу, как будто на цыпочки приподнялся, а на шее веревка, тянется куда-то высоко наверх, к стропилам. Схватила нож с верстака, резанула по веревке, задела свой палец, потекла кровь. Он упал, ударился краем лба о дверной косяк, я не смогла его удержать. Крикнула в окно тете Нине: «Скорее, помогите!» и побежала вызывать скорую помощь. Машина приехала буквально через пять минут, стали делать искусственное дыхание, начали с тетей Ниной и Сережей еще до приезда машины.  Врач подтвердила, что все делали правильно, но ничего не помогало. Поднесли зеркальце к его губам, оно осталось чистым.

Я позвонила матери, она прибежала вместе с Ужинской, стали вызывать милицию, искать машину, чтобы перевезти тело. Он лежал рядом с сараем все в той же белой майке, на лице ни малейших следов удушья, глаза закрыты, как будто спит. Что-то заставило меня зайти в пристрой, взять со стола лист бумаги. Там было написано: «Галя, я веть любил тебя. Больше всех. Прощайте». Именно так, несколько предложений и с такой грамматической ошибкой.

Дальше помню смутно, я рыдала, что-то говорила, кто-то забрал у меня этот листок, больше я его не видела, но написанные слова все равно стояли перед глазами.
Сначала даже плакать не могла. Тетя Нина стояла рядом и повторяла: «Галина, не каменей!».  Уже возвращаясь с кладбища, стала выть и что-то причитать: «Как же я его не удержала!». Потом сидела во дворе у забора, ревела, твердила, что не хочу жить. Вася, муж Юли, утешал, как умел.

За день до этих событий снилось большое, круглое помещение, суетящиеся далеко вверху на узких переходах с паутиной металлических ограждений люди, кажущиеся снизу совсем маленькими. А я пытаюсь спуститься по длинной, почти отвесной, также металлической лестнице, но срываюсь с нее и лечу в бездну.  Отец погиб 25 апреля, 26 произошла авария на Чернобыльской атомной электростанции. Об этой аварии я узнала после похорон, слушала и читала о пожарниках, не защищенных от смертоносной радиации, остановивших большой пожар. Мне казалось, что именно зал электростанции я видела в своем сне. И это падение с лестницы так похоже на мой очередной срыв.

Но сколько у нас было занятий по гражданской обороне и в школе и в университете, рассказывали о трех факторах атомного взрыва, в том числе о радиации.  Вроде бы все должны знать, а случилось несчастье, никто не вспомнил. И поведение партийных работников, которые потихоньку вывозили свои семьи, не предупредив людей, чтобы хотя бы не выходили на улицы и закрыли форточки.

Перед этим огромным горем несколько поблекла собственная боль, но не прошла она до сих пор. И никогда не пройдет.

И еще один сон уже после самоубийства. Мне приснилось, что я с матерью и тетей Ниной иду по направлению к кладбищу. Отец идет наперерез быстрым шагом, подтянутый, в строгом черном костюме, каким он всегда был на работе. Он подходит ко мне, молча, берет за руку, стоит какое-то время и удаляется все так же быстрым шагом. После этого сна я чувствую незначительное облегчение. Он так решил. В свидетельстве о смерти написали причину «удушение», но никаких признаков удушья – синевы на лице, прикушенного языка  не было. Белая кожа, закрытые глаза, как будто спит. Я сразу обрезала веревку, скорая помощь приехала мгновенно. Скорее всего, это был инфаркт, приступ стенокардии до этого у него был.

Народу на похоронах было много, пришли учителя из школы, друзья, соседи – в городе его знали многие, только немного кто знал о том, как сильно он пил. Даже соседи по квартире, где они прожили к тому времени семь лет, не подозревали об этом. Уже позднее услышала, что кто-то объяснял неожиданное самоубийство растратой на работе. Наверно и еще что-то придумывали, не знаю.  Присутствовали три жены Славы. Татьяна, услышав мое заявление, что квартира мне не нужна, решила помириться со Славой и жить вместе с матерью: «Мы же все не вечные». Но неожиданно заупрямилась мать. Она стала настаивать на том, чтобы я отдала дом Славе и переселилась к ней. Такой вариант Таню совсем не устраивал, но пока отношения со Славой она не разрывала, ожидала.

Как-то Слава заявился ко мне с дружком, оба, конечно, пьяные
- Нам нужно выпить, давай нам закуски.
- Вам что здесь -  кабак? Почему я должна вам прислуживать?
- И ты, и мать виноваты в смерти отца.
- А ты не виноват?
- Ну, в какой-то степени и я…
- Вот за свою вину и отвечай, а за свою я как-нибудь сама отвечу!

В этот раз мы разругались особенно сильно, он меня «достал» своим стремлением ударить по самому больному, непременно обидеть, поиздеваться. Я говорила ему, что у него и друзей - то нет из-за этого, одни собутыльники, и я больше не считаю его своим братом, ни видеть его, ни разговаривать с ним больше не хочу.
О смерти отца я вообще ни с кем не могла говорить, ничего не хотела рассказывать. Только Мише описала все подробно в письме.

Я чувствовала почти такое же опустошение, безразличие ко всему, как в период депрессии. Но мне нужно было думать о сыне, Алеше всего десять лет, кому я его оставлю? А мама взялась все срочно продавать. От деревянной лодки пришлось отказаться, когда они перешли в квартиру, за лодкой надо все время следить, ходить на берег от той квартиры слишком далеко. Телефона у отца еще не было, мне как-то пришлось бежать три километра к отцу, когда сторож сообщил, что у лодки сорвало береговой якорь. Поменяли эту лодку на металлический «Прогресс», он стоял на берегу, спускали на воду с помощью специальной коляски.  Еще у отца был мотоцикл с коляской, гараж возле их дома. Все это мать продала очень дешево, буквально за копейки. Причем, чтобы продать мотоцикл, нам со Славой пришлось идти к нотариусу, писать отказ от наследства, потому что не прошло еще полгода.  Мама твердила, что не будет здесь жить, уедет в Сибирь. Слава торопил с решением о переходе, требовал отдать ему дом или квартиру: «Вы там сидите, как королевы, одна в доме, другая в квартире, а мы здесь ютимся вчетвером в крохотной комнатушке». Я просила подождать хотя бы немного, дать мне прийти в себя, меня никто не слушал.

Летом женился Сережа. Сережа женился сравнительно поздно, большинство его друзей уже были женаты. С девушками он встречался, многим нравился, но как-то до заключительного этапа отношений не доходило. С Ириной они вместе работали на агрегатном заводе, стали встречаться.

Трагедия с отцом, его похороны, где Сереже пришлось выполнять все организационные работы, многочисленных ритуальных служб тогда еще не было, подтолкнули Сережу и Иру к решению пожениться. Сереже пришлось даже одевать моего отца в морге. После этого он пришел к Ирине почти невменяемый. Отец Ирины, полковник военного интендантского училища, утешал Сережу, поддерживал.

Сережа унаследовал от своего отца уникальный музыкальный слух, великолепно играл на гитаре, как и отец легко подбирая любую мелодию. Учиться в музыкальной школе он не стал. Ему не понравилось, как грубо на вступительных испытаниях разговаривали с его матерью, и он отказался ходить в эту школу. С матерью у него всегда были очень теплые, доверительные отношения. В их доме никогда не было разделения на «взрослые» и «детские» столы, да и компанией тети Нины была чаще всего одна семейная пара, они дружили много лет. Тетя Нина приветливо встречала всех друзей Сережи, не была лишней за их столом, если они собирались у Сережи. У меня с тетей Ниной тоже всегда были очень хорошие отношения, маму это злило.

При подготовке к свадьбе приезжали из села Юля и Вася, пригласили к себе Алешу. У них было трое детей, близких Алеше по возрасту. Алеша поехал с ними, но вернулся к свадьбе на костылях. Он упал и ушиб ногу. У любого другого ребенка от такого ушиба был бы всего лишь синяк, а у него последовало обострение, колено сильно распухло. Ушибаться ему было нельзя. Я ни в чем не упрекала Юлю, а мама, как обычно, устроила грандиозный скандал.

 Свадьба проводили в городском кафе, она пришлась в самый разгар антиалкогольной кампании, водку на столы ставить не разрешалось. В бутылках не ставили, но наливали в графины самогон, вино, пили все равно, кто сколько хотел. Мать стала требовать от тети Нины, чтобы перед Славой самогон не ставили, как будто это могло помешать ему напиться, и как будто у тети Нины других дел на свадьбе не было, кроме как следить за Славой.

Мама посидела за столом недолго, ушла домой. Слава напился очень быстро, как обычно стал агрессивен, искал к кому бы прицепиться. Мы стояли в холле у окна, подошел Вася, муж Юли, обнял меня за плечи:
- Давайте вместе споем.
Славка покосился на меня:
- Я со сволочами не пою!
- Ты сюда гулять пришел или испортить свадьбу брату?
Больше я ему ничего не сказала, сразу отошла, но Вася стал заступаться за меня, еще вмешался спутник Гали Степновой, с которым она пришла на свадьбу. Галя продолжала нравиться Славе, ее спутник вызывал у него ревность. Хотя Галя после развода со Славой несколько лет жила с другим мужчиной, у нее был от него сын. Разошлись также из-за пристрастия мужа к выпивке. Потом Татьяна сообщила матери, что это я затеяла ссору, опять во всем оказалась виновата я.

Я никогда не слышала, чтобы мать или Слава обвиняли в чем-то себя. У них всегда был виноват кто-то другой: отец, тетя Нина, я. Кто угодно, но только не они. И так до последнего дня.

После свадьбы молодые сначала снимали квартиру в доме недалеко от нашего. Потом Сережа перешел на другой завод на тяжелую работу старшего механика цеха, получил там квартиру сначала в бараке, потом в многоэтажном доме. Он шутил: «Пошел на собачью работу, дали конуру».

продолжение
http://proza.ru/2015/01/03/1132