Письмо в Мемориал

      Так получилось, что при моем невольном участии моя мама и ее сестра стали членами “Мемориала”. Случилось это таким образом. Еще с советских времен я читала и, когда могла, выписывала “Литературную газету”. (Кстати, чтобы выписать какую-то интересную газету или журнал, надо было выписать и какую-нибудь партийную газету. Это было довольно накладно, но однажды сотрудница, которая занималась подпиской у нас на работе, сделала открытие: можно выписать нужную тебе газету на год, а “нагрузку” – только на 3 месяца.) Видимо в начале 1988 года в “Литературке” появился материал о проекте памятника жертвам репрессий. И я написала туда письмо с моей идеей памятника: это должен быть парк, где любой человек может посадить дерево в память о своем близком человеке, сгинувшем в этой мясорубке. Ведь часто даже неизвестно, где лежат их останки, нередко безымянные. И я упомянула в письме, что так погиб мой дед. Через некоторое время мне пришло письмо из “Мемориала”, так как они собирали сведения о репрессированных. Я не была репрессированной, а моя мама и ее сестры и братья были, к этому времени у них даже были справки о реабилитации, полученные во времена хрущевской “оттепели”. Я передала письмо маме, и она и ее сестра через некоторое время стали членами “Мемориала”. Там попросили их написать свои воспоминания. И моя мама (Таисия) и ее сестра (Нина) написали вот эти воспоминания. Сейчас уже ни бабушки, ни мамы, ни ее братьев и сестер нет в живых.
В квадратных скобках мои дополнения и пояснения.
Январь 2015 г.
                --------
В оргкомитет «Мемориал». Сообщаем подробности периода репрессий.

Семья наша состояла из восьми человек:
Ивана Романовича 1894 года рождения – отец,
Мария Григорьевна 1895 года рождения – мать,
Дети:
Таисия, Нина 1918 года рождения – близнецы,
Валентина 1920 года рождения,
Виктор 1922 года рождения,
Антонина, Николай 1926 года рождения – близнецы.

      Проживали в пос. Ново-Михайловский, Чапаевского района Куйбышевской области. Жили очень бедно, до нового урожая не хватало хлеба. В 1928 году в поселке был организован колхоз, куда папа вступил один из первых. В 1931 году колхоз влился в коммуну им. ОГПУ, которая находилась рядом с колхозом, впоследствии она была преобразована в совхоз, который по сей день там существует.

      В марте 1933 г. нашего папу исключили из членов коммуны, не объяснив причины. В апреле его арестовали и увезли в г. Чапаевск (райцентр). Так как в коммуне все было обобществлено, мы остались без средств существования. Буквально на третий день мама с младшими детьми вынуждена была просить милостыню. Из нашей избы нас выселили, стали мы жить в землянке вместе с семьей Питкаловых, с ними же нас потом отправили в ссылку. Односельчане жалели нас, но подавать милостыню боялись, т.к. сразу было приклеено клеймо «враги народа». [Бабушка потом говорила: «Всегда подаю милостыню. Самой приходилось просить.» А одна тетя рассказывала: «Отправит мама нас: меня по одной стороне улицы, а брата - по другой, а сама смотрит украдкой – стыдно - своя деревня, все друг друга знают. А мы, - говорит, - идем и тоже плачем.» – Ж.А.]

      В мае 1933 года всех нас, маму и детей, посадили на две телеги и повезли. Вещей у нас не было, кроме смены белья в мешке. Нас не раскулачивали, мы были очень бедные. Провожали нас все жители поселка. Тут без страха все женщины плакали. Некоторые говорили: «Где же справедливость? Почему такие издевательства над нищими?» Без страха совали нам хлеб, сухари, картошку вареную, деньги - мелочь – набралось около шести рублей. С тем и повезли. Привезли нас в гор. Чапаевск, где мы встретились с папой в товарном вагоне с двухъярусными нарами. Со слов папы, суда над ним не было. Через 2-3 дня весь состав репрессированных был отправлен в Сибирь.

      В вагоне для естественных нужд была проделана в полу дыра, ее завесили тряпками, и пользовались все: мужчины, женщины, молодежь, дети. Всего было более 60 человек. От такого неудобства многие, в том числе и мы, страдали животами. Кроме этого, дня через три (а всего мы ехали дней восемь-десять) один раз в сутки днем между станциями, в поле, стали останавливать состав, открывали двери, охранник кричал: «Выходи до ветру!». Все выходили, тут же садились, и каждый делал что нужно. Раз в сутки давали черный хлеб. Мы, дети, радовались этому, т.к. дома ведь совсем нечего было есть. [Мама рассказывала: А один раз папа принес на остановке ведро простокваши. Еще мама рассказывала, что охранники говорили им, старшим девочкам: «Куда вы едете? Бегите!» Но куда они могли бежать? – Ж.А.]

      Через 8-10 дней прибыли в Томский пересыльный пункт. Всех поселили в большой барак без света, с трехъярусными нарами. Пересыльный пункт был забит народом, очень много народу гибло от истощения. Видели своими глазами трупы на улице. Много было ссыльных из Кубани. Как мы сейчас понимаем, здесь происходило формирование этапов на север Сибири. [Поскольку у них была большая семья, им выделили в бараке угол и отгородили его занавеской. - Ж.А.] Работать заставляли всех, даже подростков, иначе не давали есть. Таскали доски, бревна. Воду таскали из речки с очень крутым и высоким обрывом.

      К нашему счастью вскоре приехал вербовщик с Моряковского судостроительного завода (Затон Моряковский находился в 35 км от г. Томска). Он набирал только малосемейных. Нашу многодетную семью брать отказался. В то время уже было известно, что отправляли этапы по реке Оби на север Сибири. По пути следования их высаживали на глухих таежных берегах для постоянного жительства. Многие из них погибали. Такая семья, как наша, из-за отсутствия рабочих рук обречена была на гибель. Мама взяла всех нас, повела к вербовщику, со слезами просила пожалеть детей, мы встали перед ним на колени и, рыдая, просили: «Дяденька, возьми нас!». Он оказался с добрым сердцем, взял нас под свою ответственность. Это первый наш и главный спаситель. [Мама рассказывала: Он смотрел-смотрел на нас, а потом так отчаянно махнул рукой: «А ладно, беру, была - не была.» - Ж.А.]

      В Моряковском Затоне жили как вольнонаемные, хотя состояли на учете в Томской комендатуре НКВД как трудпоселенцы.  На судоремонтном заводе папа работал плотником, а мы, двое старших девочек, подсобными рабочими. Так как нам было по 15 лет, мы работали по 6 часов. Заработок был небольшой, не хватало выкупить хлеба по карточкам, поэтому недоедали и голодали. Иногда приходилось подрабатывать на разгрузке барж со стройматериалами (камень, кирпич, цемент, известь). Нам, подросткам, эта работа была не под силу, но голод заставлял.

      Осенью 1933 г. пошли учиться в 7 класс, одновременно работали на стройке. Еще двое детей учились: сестра в 6 классе, брат в 5 классе. Учились мы хорошо. От непосильного труда и ежедневного недоедания мы заболели куриной слепотой. Вынуждены были оставить учебу. Это для нас была трагедия. Когда принесли сдавать учебники, плача, рассказали причину ухода из школы. Директор школы т. Усольцева и педагоги школы не могли удержаться от слез. Тут же директор т. Усольцева разрешила всем четверым обедать в школьной столовой бесплатно. Это наш второй спаситель.

      В то же время в клубе завода в праздничные дни, когда проходило торжество, организатор этих мероприятий, когда зал был заполнен народом, выходил на сцену и объявлял: «Враги народа, выйдите из зала!», указывая на нас. В душе мы не считали себя врагами народа, на глазах у всех мы шли у выходу. После этого мы перестали ходить в клуб. [Мама рассказывала, что они начищали парусиновые туфли гуталином, чтобы они казались кожаными. А бабушка шила им платья с двумя парами рукавов: то короткие рукава пришьет, то длинные – вроде как и обновка. – Ж.А.]

      В январе 1935 г. комендатура направила нас двоих на 6-месячные курсы счетоводов. По окончанию их в июле 1935 г. мы были направлены комендатурой в Каргасогский лагерь (600 км на север от г. Томска). Для наших родителей и нас это было большим ударом, было нам по 17 лет. В Каргасокской комендатуре мы проработали около двух месяцев, и свершилось чудо. В сентябре 1935 года в Каргасок приехали в командировку начальник Западносибирских лагерей т. Долгих и начальник финчасти тов. Сергеенко. Мы, близнецы, были очень похожи друг на друга, и это обычно привлекало внимание окружающих. Тов. Сергеенко, увидев нас в бухгалтерии, тоже заинтересовался. Расспросил, откуда мы, где родители и как попали сюда, после чего предложил вернуться поближе к родителям, дал нам направление на работу на базу Томской комендатуры. Нашей радости не было предела. Это был наш третий спаситель. [Мама рассказывала: Эти начальники после разговора с ними поплыли еще дальше по Оби. На обратном пути они должны были сказать окончательное решение. И вот время идет, а их баржи (с этими начальниками) все нет и нет. Они с сестрой ночами плакали и молились, чтобы им разрешили вернуться к родителям. Когда им разрешили, они на этой же барже вернулись в Томск, в Моряковский Затон, где жила вся остальная семья. Они жили там на барже, в каюте. – Ж.А.]

      На базе ОТП (Отдел Трудовых Поселений) НКВД проработали сначала как трудпереселенцы. На основании постановления № 840 Президиума Томского городского совета КриКД от 17.07.1936 г. мы были восстановлены в избирательных правах и работали уже вольнонаемными до ликвидации базы 29.11.1937 г. Родители тоже были восстановлены в гражданских правах, получили паспорта и весной 1937 г. переехали на жительство к нам в Томск. Вся семья опять была вместе. Папа и мама всю жизнь были крестьянами, и здесь они тоже тянулись к земле. В мае мы всей семьей сажали картошку, был яркий, солнечный теплый день. Во время обеда папа сказал: «Как долго мы ждали этого дня. Все вместе – это такое счастье».

      Но наше счастье было недолгим. 26 ноября 1937 года ночью папа был арестован. Мы, дети, проснулись с папой. В квартире стоял стон и рев, а мама не могла промолвить ни слова. Я, Таисия, где-то слышала, что в тюрьма развивается цинга от пресной пищи. Я подошла к папе и сказала: «Папа, возьми лук». Папа ответил: «Доченька, там и так горько будет, а ты лук даешь». Но лук он взял и хлеб. Ничего существенного из продуктов у нас не было, жили на одних овощах. Нас было 8 человек, а работали трое. Больше мы никогда не видели папу. Последние слова его были: «Дети, берегите мать». [В городе в это время уже постоянно шли аресты, арестовывали много ссыльных. И дедушке говорили: «Спрячься на время». А он говорил: «Я ни в чем не виноват, меня не арестуют.» - Ж.А.]

      Через несколько дней после ареста папы мама пошла в Управление НКВД узнать о его судьбе. Ей ответили: «Осужден на 10 лет без права переписки». Справиться о судьбе родственников и близких стояла тысячная очередь, мама ушла утром, а вернулась вечером.

      На нашем иждивении осталось пять человек: мама, два брата и две сестры. Все дети учились. Так как папа был арестован 26.11.1937 г., а база, где мы работали, ликвидировалась через три дня, на работу нас, как детей врага народа, не принимали. Несколько месяцев жили случайными заработками. Летом 1938 года нас выселили из квартиры. Пока было тепло, жили во времянке (вроде сарая), а когда стало холодно, стали мы искать пристанища. Мама с сыновьями поехала на родину, к своим сестрам. Одна из нас, Нина, вышла замуж, уехала на Сахалин. Трое устроились временно у знакомых, двое учились. Вся семья распалась, но все равно мы поддерживали друг друга. Только в 1939 году собрались опять почти все в гор. Мариинске, куда одну из сестер послали на работу после окончания фельдшерско-акушерской школы. Писали мы Сталину, ответа ни разу не получали. Только теперь стало ясно, что виновником всех наших бед был он сам.

      27 октября 1955 года папа был реабилитирован посмертно – отсутствие состава преступления. В 1956 году маме была назначена пенсия за папу. Первоначально она составляла 15 руб. с копейками, сейчас получает 21 р. 70 коп. Помог ей выхлопотать пенсию начальник УКГБ по Томской области тов. Посякин. Маме сейчас 94 года. Нас, детей, у нее шестеро. В настоящее время все на пенсии. Как ни было трудно, четверо из нас получили среднее специальное образование.

      Папа был настоящим патриотом Родины. Несмотря на то, что мы были сосланы в Сибирь, жили в тяжелых условиях, мы не слышали от него ни одного слова против нашего строя. И нас воспитал преданными Родине. Он всегда говорил: «Дети, это какая-то ошибка, рано или поздно правда восторжествует». Жаль, что папа не дожил до этих дней. Согласно свидетельству о смерти от 5 января 1961 года Аношкин Иван Романович умер 17 марта 1943 г. Возраст 49 лет. Причина смерти – туберкулез легких. Место смерти – в местах заключения. [В начале 90-х годов нам сообщили, что на самом деле он был расстрелян через несколько дней после ареста.- Ж.А.]

      Когда папа работал в колхозе, о нашей семье писали в газете «Волжская коммуна» и в брошюрке как о трудовой семье. Нам, сестрам, было в то время по 10 лет, но мы тоже работали, перевозили на лошадях снопы с поля на гумно.

      Когда мы работали на базе при Томской комендатуре, начальник спецчасти Цыганков приглашал нас работать в картотеку, где числились репрессированные, находившиеся в Западно-Сибирских лагерях. Мы поинтересовались нашим делом. В папке лежал лист, где было написано: ФИО папы, год рождения, место рождения, состав семьи, «член колхоза», дата высылки. Больше никаких записей не было.

      В конце хочется сказать тем, кто хотел уничтожить весь наш род под корень: Мы живы, несмотря ни на что. Нас шестеро детей, одиннадцать внуков, четырнадцать правнуков, три праправнука. Все мы ветви одного дерева, а корни его – мама (она жива, ей 94 года) и папа, который остался жить в нас. Жалко только, что мы не знаем, куда придти и поклониться его праху, не знаем, где  и как принял он свою последнюю м’уку.

12.12.1988 г.