Страх

Он  так  и  не  проник  в  наши  души,  даже  после  того,  как  обманчивым  намёком  вынудил  нас  напрячься  в  предвкушении  зловещих  сцен  и  лихих   поворотов.  Он  не  покинул  пределы  текста,  оставшись  там  доминирующей  идеей,  которая  и  помогла  нам  ближе  познакомиться  с  персонажами  этой  случайно  выхваченной  из  жизненного  контекста  истории.

Напуганные  исполнитель  и  заказчица  убийства,  отравленный  алкоголик,  избалованная  дочь  и  несчастный  призрак…  Собственно,  о  них  и  пойдёт  речь.

Точнее,  они  сами  расскажут  о  себе,  если  мы  направим  на  них  пристальные  взгляды,  усиленные  толстыми  выпуклыми  боками  увеличительных  линз.

Ну  вот,  уже  рассказали.  Нам  же  остаётся  лишь  обдумать  услышанное  и  сделать  неспешные  выводы.

Очевидно  то,  что  все  представленные  повествования  несут  минимальную  эмоциональную  нагрузку,  предпочитая  суховатый  рациональный  анализ.  С  одной  стороны,  это  удаляет  их  от  истинного  искусства,  с  другой  –  приближает  читателя  к  справедливой  оценке  описанных  событий.  Пожалуй,  сейчас  другая  сторона  для  нас  важнее.

В  этом  смысле  не  менее  весомым  и  ценным  является  простой,  но  весьма  эффективный  приём,  позволяющий  всем  героям  выступить  от  первого  лица,  высказать  свою  правду,  исповедаться…  Именно  он  уберёг  нас  от  поверхностных  оценок,  от  постыдной  роли  недалёкого  и  жестокого  судьи…  А  ведь  едва  не  заклеймили…  Едва  не  отправили  в  застенки…   Не  случилось.  Вот  она  –  великая  сила  и  смысл  исповеди!  Вот  оно  –  то,  что  философы  называют  слиянием  субъекта  и  объекта…,  то,  что  делает  прозрачной  извечную  границу  между  добром  и  злом.

Не  будь  его,  все  персонажи  (кроме,  пожалуй,  обречённого  на  бессмертие,  раздвоенного  призрака)  оказались  бы  на  свалке  среди  смердящих  отбросов,  вызывая  у  обывателей  брезгливость  и  презрение.
 
Мы  же,  восприняв  иную  правду,  становимся  свидетелями  и  участниками  удивительного  перехода,  во  время  которого  меняется  наше  отношение  к  главному  человеческому  греху  –  убийству.  Оно  перестаёт  быть  столь  категоричным.

Конечно  же,  беззлобный,  я  бы  даже  сказал,  примирительный  монолог  убиенного  соседа,  добравшийся  до  внимательных  ушей  из  мрачного  царства  Аида,  также  способствует  этому.  Мы  понимаем,  что  нашему  пропащему  пьянице  гораздо  уютнее  на  берегу  Леты  в  компании  печального  Цербера  и  молчаливого  Харона,  чем  на  земной  поверхности  среди  наглых  и  скользких  чертей…  Мы  узнаём  о  его  желании  «прозрачной  тенью  бродить  по  полям  среди  бледных  асфоделей,  ничего  не  помня,  ни  о  чём  не  тоскуя,  ни  на  кого  не  тая  зла…»,   понимаем  его  и  чувствуем,  как  злодейство  постепенно  тускнеет…  При  этом  невольно  проникаем  сквозь  тесные  рамки  рассказов,  легко  преодолевая  пространство  и  время…  И  тогда  из  бесконечных  архивов  прошлого  выходят  и  унылой  вереницей  выстраиваются  перед  нами  кровавые  эпизоды,  в  которых  убийство  не  только  не  проклиналось…,  но  и  благословлялось…  И  нет  уже  в  нас  былой  ярости  и  непримиримости.  Как  нет  её  и  в  отношении  к  недавнему  массовому  убийству  циничных  распоясавшихся  карикатуристов  в  соседней  европейской  стране,  где  миллионы  разбуженных  пропагандой  обывателей  вышли  на  улицы  городов  с  искренним  гневным  протестом.  Видимо,  всё  же  не  так  проста  интеллектуальная  процедура  взаимоперехода  субъекта  и  объекта…  Не  всякому  доступна…  Особенно  обладателям  плоского  чёрно-белого  воображения.  Тем  не  менее,  продолжаю  настаивать  на  её  важности  и  необходимости.

Ибо  только  в  этом  случае  мы  освобождаемся  от  неизбежности  использования  промежуточных  звеньев  в  психологической  цепочке,  соединяющей  смерть,  страх  и  убийство.  Только  в  этом  случае  СТРАХ,  повисший  между  двумя  каменистыми  краями  бездонной  пропасти,  способен  стать  главным  героем  нашего  депрессивного  сюжета.

Итак,  страх.  В  той  или  иной  мере  он  присутствует  во  всех  текстах,  терзая  живые  и  мёртвые  души  их  обитателей…   Его  гримасы  многообразны,  однако  все  они  происходят  от  одной  главной,  той,  в  чьих  глубоких  морщинах  навечно  застыло  хмурое  подобие  смерти...  От  которого,  как   метко  выразилась  призрачная  героиня  «Послесмертия»,  мы  деревенеем…  Точнее  не  скажешь…  Ведь  мы  не  только  теряем  подвижность,  но  и  вполне  предсказуемо  обретаем  множество  косматых  ветвей,  рост  которых  обусловлен  страхом  небытия…  Кто-то  –  больше,  а  кто-то  –  меньше…  В  зависимости  от  зрелости  воображения,  толщины  кожи,  мудрости  воспитателей…  и  многого  другого.

Отец  Настеньки,  ведомый  нервной  душой  и  беспокойной  творческой  фантазией,  оказался  в  ловушке,  сооружённой  целой  бригадой  собственных  фобий,  прорабом  которой  был,  конечно  же,  страх  смерти.  Нет  сомнения  в  том,  что  потеря  дочери  для  него  означала  бы  потерю  собственной  жизни.  Эта  тривиальная  мысль  вдруг  преломляет  наш  взгляд,  в  результате  чего  мы  уже  видим  не  преступника,  а  достойное  участия  и  сострадания  несчастное  одинокое  существо…  Его  портрет  отсутствует  в  тексте,  однако  в  какой-то  момент  мы  узнаём  его  в  тонком,  сутулом,  утомлённом  силуэте,  присевшем  на  скамейку  у  фонтана…  Он  едва  заметен  на  позднеосеннем  фоне  лесопарка,  и  только,  подойдя  ближе,  мы  сможем  увидеть  его  грустные  влажные  глаза,  украдкой  взирающие  на  пустые  окна  покинутой  квартиры  на  восьмом  этаже…  Мы  почти  прощаем  его.  А  когда  узнаём  о  способе  борьбы  соседа  Насти  с  упрямыми  и  наглыми  бесами…,  наше  «почти»  мгновенно  куда-то  исчезает.

На  время  оставляем  одинокий  силуэт  и  направляемся  в  брошенную  квартиру,  чтобы  выслушать  затаившееся  там  эхо  и  попытаться  ощутить  то  невидимое  и  неосязаемое,  что  рождает  у  некоторых  тонких  натур  странную  фобию  –  horror  vacui.  И,  хотя  особой  надобности  в  этом  следственном  эксперименте  нет  (и  так  понятно,  что  причиной  страха  пустоты  является  отсутствие),  мы  всё  же  поднимаемся  в  израненном  лифте  на  восьмой  этаж,  достаём  толстобокие  линзы  и  погружаемся  в  первый  рассказ…

Там  господствует  минор.  И  произрастает  он  не  столько  из  сухих  поскрипываний  паркета;  дважды  упомянутого  чёрного  квадрата;  золотистого  шурупа  в  стене,  освобождённого  от  тяжести  морского  шторма  с  его  непрерывно  угрожающим  девятым  валом;  из  примятого  прямоугольника  ковролина,  тоскующего  об  уехавшем  диване…,  сколько  из  внутренней  пустоты  хозяина  квартиры…  Мы  чувствуем  её  присутствие,  её  печальную  энергию,  занесённую  сюда  от  фонтана  быстрым  взглядом  влажных  глаз…  Так  не  станем  же  подходить  к  окнам,  дабы  не  воскрешать  мельканьем  наших  любознательных  теней  усопшую  надежду  на  возвращение  Насти…

Не  станем  шумно  врываться  в  купе  международного  поезда  и  уговаривать  её  вернуться  к  папеньке.  Поскольку,  выслушав  её  страстный  монолог  о  недоразвитых  государственных  деятелях  и  бездарной  графоманке  с  рыбьей  фамилией,  мы  радуемся,  что  у  неё  хватило  решимости  и  сил  выбраться  из  тёмного  квадрата,  выскочить  из  чёрной  дыры,  чьей-то  злою  волею  образованной  на  этой  райской  территории.  Под  стук  вагонных  колёс  оставляем  Настеньку  наедине  с  женихом,  воспоминаниями  и  вожделенной  романтикой  свободы…

Оставляем,  а  сами  какое-то  время  напряжённо  размышляем  о  свежих  смыслах  и  обновлённых  намёках  символичного  и  загадочного  шедевра,  автором  которого  является  всемирно  известный  киевлянин  польского  происхождения  Казимир  Малевич…

Так  кто  же  всё-таки  нажимает  чёрную  кнопку  смерти?

Перебравшись  в  послесмертие,  этот  вопрос  продолжает  тревожить  потусторонних  участников  нашего  сюжета.  Каждый  отвечает  на  него  по-своему,  так  и  не  смирившись  с  ответом…  Почему?  Да потому  что,  его  нет.  Потому  что,  даже  там,  на  туманных  просторах  инобытия  отсутствует  ясное   понимания  того,  «…каким  образом  бесконечное  выходит  из  самого  себя  и  приходит  к  конечности».  Так  стоит  ли  ломать  голову  и  беспокоиться  о  том,  что  произойдёт  после  смерти  Настеньки  и  её  отца  с  живущим  в  их  душах  и  бесконечно  их  любящим  призраком?

Мы  не  смотрим  так  далеко,  и  наш  ответ  –  не  стоит.

А  вот,  по  возможности,  обезопасить  себя  в  этом  мире,  конечно  же,  стоит.  Но  не  от  воображаемых  размытым  сознанием  чертей,  а  от  самого  размытого  до  полного  безумия  сознания.  Как?  Да  хоть  бы  и  так,  как  сделала  это  испуганная  и  уставшая  женщина.  Так  это  она  нажала  кнопку?  Поверхностный  читатель  ответит  утвердительно  и…  ошибётся.  Что  же  касается  замысла,  то  она  была  в  нём  лишь  наблюдателем,  наспех  вооружённым  безобидным  театральным  биноклем.  К  этому,  на  первый  взгляд,  нелепому  умозаключению  нас  приводит  солнечный  свет,  усиленный  золотыми  монастырскими  куполами…

Что  же  мы  имеем  в  итоге?

Квартиру  без  жильцов…

Убийство  без  преступника…

Призрак  без  признаков…

Страх  без  дрожи…

Мы  имеем  несколько  правд,  которые  приближают  нас  к  истине,  а  это  не  так  уж  и  мало.

А  кто  искал  детектив,  ужасы,  фэнтези… ,  тому  –  в  другую  сторону…