Книга о прошлом. Глава 12

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ.
СЛАДКИЙ ВКУС ШЕКИНСКОГО ВИНА.


1.
Дом неожиданно скромный. Такой же, как и остальные, на этой извивающейся змеёй деревенской улочке. Впрочем, за пышной растительностью и глухими заборами – даже не заборами, а каменными стенами – подробностей особо не разглядишь.

Рафик ведёт машину по узкой, заметно уходящей вверх дороге медленно, но, похоже, не из-за боязни раздавить зазевавшуюся курицу – Эльгиз высунулся в окно и напряжённо вглядывается в каждую деталь деревенского пейзажа.

- Бэс! Дидэм-эш! – неожиданно выкрикивает он. И оживлённо указывает Рафику на детские каракули на белой стене – кто-то углём схематично изобразил четырёх человечков: они держатся за руки и идут по направлению к деревянной калитке.

Рафик облегчённо вздыхает, сдвигает на затылок свою огромную кепку и подруливает к забору.

- Эй, Раф, – любопытствует с заднего сиденья Радзинский, когда Эльгиз выходит из машины и скрывается в саду. – Элик точного адреса не знал, что ли?

Рафик улыбается как-то виновато:

- Учитель Элика вечно заставляет загадки разгадывать. Всех остальных он просто принимает в своём доме в Шеки. А Элик почти каждый раз по всей стране мотается. У них это ещё с тех времён повелось, когда Элик сопливым мальчишкой был и ухаживал за дочерью Фархад-муэллима. Однажды Эльгиз три дня по пустыне ездил, пока не заметил у дороги шест с белым платком, на котором была нарисована шахматная доска с какой-то известной шахматной партией… – закончить рассказ Рафик не успел, потому что у калитки появился Эльгиз и выразительно махнул рукой, приглашая пройти всех в дом.

Рафик сразу заторопился, выскочил наружу, захлопал дверцами машины, которые из-за жаркой погоды все до единой были распахнуты. А Радзинскому пришлось затолкать обратно в блестящую новенькую пачку так и не прикуренную сигарету. Он тоже выбрался из рафиковой «копейки», потянулся, а затем, низко склонившись, заглянул в салон автомобиля:

- Коленька, солнце моё, выходи, нас ждут, – приторно-ласковым голосом сообщил он дремлющему на заднем сидении аспиранту, которого не разбудило до сих пор ни хлопанье дверьми, ни их с Рафиком оживлённые голоса. Разомлевший, порозовевший ото сна аспирант подскочил от неожиданности, да так, что едва не стукнулся головой о потолок. Радзинский невозмутимо подождал, пока Николай проморгается, и галантно подал ему руку.

Аверин спросонья не понял, в чём подвох и с благодарностью ухватился за протянутую ладонь. А Радзинский, когда помог ему выбраться из машины, пальцы свои не разжал, и так вот – за ручку – повёл аспиранта по дорожке к дому. Неизвестно, что ждёт их внутри.

В уютной, убранной жёлто-розовыми коврами комнате их встретил колоритный старик: седая шевелюра кольцами, благообразная борода – как у ассирийского вельможи – волнами, нос, словно орлиный клюв, такой хищной дугой выгибается, будто, и правда, царственная птица в человечьем обличии глядит на тебя, не мигая, пронзительным взором.

- Здравствуйте, друзья мои! – голос ласковый, улыбка радушная, ноги в мягких туфлях ступают неслышно. Двигается старец легко и плавно, как мастера кун-фу в китайских фильмах. Обеими руками каждому гостю ладонь пожимает, в глаза с огромным вниманием заглядывает. – Усаживайтесь, как вам удобно. Зумрат-ханум, чаю гостям принеси!

Старуха – вся в чёрном – проворно составляет с украшенного чеканкой подноса пиалы и сладости на низкий столик между мягкими диванами и исчезает неслышно – только пёстрая портьера на двери колышется, доказывая, что чай принёс не сказочный джин.

- Я думаю, стоит сразу приступить к делу, ради которого мы здесь собрались, – решительно заявляет старец. – Меня зовут Фархад Харази. Без ложной скромности могу сказать, что всю свою сознательную жизнь я посвятил ПУТИ. Как и каждый из вас, – он обводит широким жестом присутствующих. – Ни для кого из нас не секрет, что мы живём в такое время, когда любой верующий, будь то мусульманин или христианин ближе друг другу, чем двое русских или двое азербайджанцев. Потому что неважно, в православный храм ты ходишь, в синагогу или в мечеть, важно, что ты имеешь в своём сердце знание о Боге. И это знание без преувеличения делает нас ближе друг другу, чем кровные родственники. Потому что я скорее ощущаю своё родство с тем, кто верит по-другому, чем с тем, кто не верит, даже если он мой брат, отец или кум. Согласны?

Аверин кивает сдержанно, но Радзинский чувствует, как бешено пульсирует жилка на его запястье, ведь он по-прежнему крепко сжимает под столом холодную аверинскую руку.

- Итак, это не единственное, что нас объединяет. Все мы являемся примерными мусульманами, иудеями, христианами, но каждый из нас в своей религии – изгой.

Аверин вздрагивает и господин Харази чутко улавливает его реакцию.

- Я, наверное, резко выразился? Наверное, правильнее сказать, что все мы не вполне ортодоксальны – так?

Аверин снова кивает, не поднимая глаз, и никак не протестует, когда Радзинский начинает успокаивающе поглаживать большим пальцем тыльную сторону его кисти.

- Мы знаем слишком много, наше знание добыто собственным опытом, и оно несколько отличается от раз и навсегда установленных догматов. Мы слишком дерзки. Мы балансируем на грани ереси, того состояния, что именуется прелестью. С точки зрения официального богословия, мы опасные вольнодумцы. Но никто из нас не возвысит своего голоса против формализованного религиозного учения, поскольку мы твёрдо знаем, что оно истинно и приносит пользу миллионам верующих на каком бы в данный момент уровне духовного развития они ни находились. В этом сила религии: понимаешь ты суть предписаний, обрядов и таинств или не очень хорошо понимаешь, но если ты прибегаешь к ним с верой, ты получаешь результат, получаешь духовную пользу, растёшь.

Пейте чай, друзья мои! – спохватился вдруг господин Фархад. – Сестра всё утро хлопотала, что-то пекла, чтобы вас угостить. У неё потрясающая пахлава получается – просто тает во рту!

Рафика уговаривать было не надо – он сразу потянулся за этой самой пахлавой. Эльгиз просто взял в руки пиалу с чаем. Только Аверин даже не пошевелился. Со стороны могло показаться, что он спит с открытыми глазами. Радзинскому пришлось насильно вложить в его руку пирожок с орехами в надежде, что Николая это расшевелит – ведь такие пирожки очень понравились аспиранту прошлый раз, когда Эльгиз собственноручно испёк их к вечернему чаю. А уж как Аверина очаровал процесс их изготовления! Радзинский тогда помогал: раскладывал ложечкой начинку и наживлял края. А Эльгиз уже особым образом, художественно их заворачивал и щипчиками для сахара делал с внешней стороны пирожка мелкий рельефный узор. Аверин следил за его работой, как заколдованный, а потом съел горячих пирожков сразу целый десяток.

Вот и сейчас: Аверин машинально надкусил тонкое тесто и сразу очнулся – с аппетитом принялся грызть ореховое лакомство, глотнул чаю, огляделся, улыбнулся господину Харази. После этого и Радзинский придвинул к себе пиалу и свернул трубочкой начинённую зеленью лепёшку – тесто было такое тонкое, что на просвет можно было разглядеть внутри фиолетовые листочки рейхана. В местной кулинарной традиции всё было миниатюрное и тонкое – крохотные пельмени из прозрачного, словно рисовая бумага теста, долма размером с каштан…

Господин Харази удовлетворённо оглядел гостей, неспешно опустошил свою пиалу и только после этого продолжил:

- Итак, друзья, я веду свою речь к тому, что нам надо объединяться. В наше время счёт следующих по Пути идёт на единицы. И именно сейчас стало ясно, что мы должны встречать у порога каждого, кто его достиг. Чтобы вести человека, чтобы помочь ему реализоваться. И неважно, к какой традиции он принадлежит. Если мы объединимся, наставник легко найдётся для каждого. Что Вы скажете, Николай? Готовы ли Вы принять нас под своё начало?

Радзинский едва не поперхнулся на последнем пассаже. Он глянул на кукольное личико аспиранта, на трагический излом его бровей и, понимая, что тот сейчас скажет «да», резко оттолкнул свою пиалу и довольно агрессивно поинтересовался:

- Почему он? Он ребёнок ещё. Не слишком ли много Вы от него хотите?

Последовавшая затем немая сцена характеризовалась крайней скупостью выразительных средств. Все замерли столбиками и уставились на Радзинского с выражением беспредельного удивления на лице. Только Рафик немного оживлял картину, поскольку даже в этой мизансцене продолжал задумчиво жевать какую-то выпечку.

- Почему он? – велеречивый старец, похоже, справился с потрясением раньше других. – Встаньте, юноша, – ласково велел он аспиранту и поднялся сам. Выйдя на свободное от мебели пространство, он остановился, спокойно опустив руки вдоль тела. В свободных светлых штанах и такой же просторной рубахе, поверх которой был надет вышитый чёрный жилет, он выглядел персонажем персидской сказки. Только чалмы не хватало.

Николай нерешительно замер напротив. На него явно просился совсем другой сказочный костюм: бархатные панталоны, рубашка с пышными кружевными манжетами, белые чулки и туфли с пряжками. Кажется, так одеваются маленькие принцы?

Господин Харази закрыл глаза и низко опустил голову. Не разжимая губ, он затянул низкую вибрирующую ноту – всё громче и громче. С каждой секундой вокруг него разгоралось яркое красно-оранжевое свечение. Вдруг рядом вспыхнуло зелёное пламя. Внутри сияющей сферы чётко вырисовывалась фигура человека. Через пару мгновений вспыхнул серебряный, лунный свет. Затем фиолетовый, синий и солнечный жёлтый. Очень скоро Николая плотным кольцом окружили светящиеся шары всех цветов и оттенков спектра, а сам он засиял ярче остальных ослепительно-белым нездешним светом. Радужные переливы растворялись в его изначальной бесцветной простоте, а потом снова лучами расходились из сердцевины девственно-белого центра.

Господин Харази умолк совершенно неожиданно. Молитвенно соединив перед собой ладони, он поклонился всем, стоящим в кругу, и тут же разноцветное видение погасло – вернулись обратно птичий щебет за окном, подсвеченные солнцем затейливые узоры настенных ковров и свежий запах весны, приносимый тёплым южным ветром.

- Я ответил на твой вопрос? – устало спросил господин Харази, поворачиваясь к Радзинскому.

- Допустим, – мрачно ответил тот. – Но не могу сказать, что меня это радует.

- Это ещё почему? – изумился старец.

- Ребёнка жалко, – ещё более хмуро ответил Радзинский, поднимаясь и за рукав притягивая безвольного Аверина обратно за стол. – Он такой худенький, слабенький, безотказный. А вы все такие энергичные, опытные, настойчивые…

Господин Харази предпочёл радостно засмеяться, обратив недовольство Радзинского в шутку.

- Зумрат-ханум, принеси нам пару кувшинов вина! – крикнул он в сторону двери. – И плов тоже неси! По советской традиции такое событие следует обмыть, товарищи, – довольно потирая руки, неожиданно выдал он с характерным картавым выговором. И обвёл всех всё тем же узнаваемым взглядом с хитрым вождистским прищуром.


2.
- Коль, я за тебя боюсь, – мучительно выдавил из себя Радзинский. Он был пьян. Ноги вроде держали, но вот язык заплетался и не желал выговаривать такие важные слова.

Ещё было очень жарко, горячо внутри, и это душевное пламя тоже рвалось наружу, но также было бессильно принять внятную форму. Поэтому Радзинский просто сграбастал Николая и крепко прижал его к своей могучей груди.

Аверин тоже был пьян. Насколько сильно – непонятно. Уже после второго стакана он просто закрыл глаза и на все вопросы отвечал невнятным мычанием. В надёжные объятия Радзинского он упал с благодарностью и, похоже, собрался на груди товарища сладко уснуть.

Но Радзинскому очень надо было высказаться. Он тормошил несчастного аспиранта, насильно отлеплял от себя и пытливо заглядывал в его порозовевшее от выпитого вина лицо.

- Ты видел сколько их? А ты один. Разве это правильно?

Аверин послушно мотал головой – мол, нет, неправильно, конечно.

- Ты должен уравно…веситься, – с трудом выговорил Радзинский. – Ты понимаешь меня?

Аверин снова кивнул, не открывая глаз.

- Встань ровно. – Радзинский встряхнул Николая за плечи и сделал шаг назад. Аспирант, покачиваясь, остался-таки стоять, не упал. – Слишком… – Радзинский никак не мог подобрать нужное слово и беспомощно крутил в воздухе рукой. – Слишком… низко, – сообразил он наконец.

Аверин на всякий случай опять кивнул.

Радзинский обвёл мутным взглядом комнату, где им постелили на ночь, и радостно качнулся в сторону скамейки для ног. Чудом удержал равновесие, поставил скамеечку перед Николаем.

- Залезай. – Он подал Аверину руку и помог ему вскарабкаться на скамейку. – О! Теперь нормально! – обрадовался он, приближаясь к аспиранту вплотную. Так они были практически одного роста.

Радзинский закрыл глаза и прислонился лбом ко лбу аспиранта.

- Мы целоваться будем? – невнятно прошелестел Николай.

- Хорошая мысль, – искренне одобрил Радзинский. – Только потом. Не сейчас. Сначала надо… – Он крепко взял аспиранта за плечи, набрал в лёгкие побольше воздуха и медленно выдохнул – через кожу, не размыкая губ. Пространство между ними задрожало, словно жаркое марево пустыни, от энергетических центров протянулись тоненькие разноцветные ниточки, соединяя две фигуры яркими радужными мостиками. Радзинский придвинулся ближе, почти впечатал аспиранта в себя, и вот уже нет ниточек, два человека будто срослись, как сиамские близнецы. Даже ауры их слились в одну сферу, такой мощи, что она заполнила собой всё пространство комнаты и, кажется, даже просочилась сквозь стены.

- Радзинский, ты дебил, – слабым голосом отчётливо произнёс вдруг аспирант. – Ты сам-то хоть понял, что сделал?

- Что хотел, то и сделал, – умиротворённо прошептал Радзинский.

А что было дальше, он не запомнил…


3.
- Раф, тут слишком темно. Давай эту бандуру во двор вытащим! – Радзинский, прищурившись, ловко закрепил на раме очередную нить основы.

- Это очень старая штука. Она рассыплется, если мы попробуем её с места сдвинуть, – рассудительно ответил Рафик. – И потом, нехорошо в чужом доме хозяйничать. Скажи спасибо, что нам здесь разрешают работать.

- Раф, а на чём я в Москве буду практиковаться? – Радзинский отложил в сторону особый нож с крючком на конце, которым обрезал нитку, и пригляделся, ровно ли натянуты нити.

- Я тебе подарю станок. Элик привезёт. Соберёте его по чертежам. Сумеете ведь?

- Да уж не лаптем щи хлебаем…

- Кстати, о щах. По-моему, давно пора обедать, – озабоченно нахмурился Рафик.

- Да я половины не сделал! Что ты за наставник? – хохотнул басовито Радзинский.

- Не учи меня, презренный, – беззлобно отмахнулся тот и решительно встал с табурета. – Судя по запаху нас ждёт жирный наваристый пити с бараниной.

- Раф, твой мюршид наверное работает где-нибудь поваром экстра-класса. Ты по ресторанам походи, и сразу встретишь своего учителя. Дались тебе эти ковры – они ведь несъедобные! – утирая пот со лба, захохотал Радзинский.

- Тебя забыл спросить. Умывайся, давай, и за стол, а то я и твою порцию съем, – невозмутимо ответил добродушный ковродел и бодро потопал в сторону кухни.

Оставшись один в комнатушке, где кроме огромного ткацкого станка больше и не было ничего, Радзинский сразу улыбаться перестал, и устало плюхнулся на табуретку, на которой перед этим сидел Рафик.

Утром он проснулся с чугунной головой, мучимый жутким похмельем и смертельной жаждой, и сразу понял, что Аверина в доме нет. В панике выскочил на крыльцо в одной только наполовину расстёгнутой рубашке, даже без брюк, столкнулся в саду с полусонным Рафиком, несущим от колодца ведро воды на кухню. Принялся трясти его, как грушу, и орать, чтобы немедленно ответил, куда делся аспирант. Рафик сумел как-то вывернуться и сунул Радзинскому в руку мятую бумажку, вынутую из кармана. На тетрадном листочке полудетским аверинским почерком было написано: «Не бей Рафика. И не ори на него. Через несколько дней вернёмся. Фархад Нариманович сказал, что волков здесь давно не видели, а от козлов и баранов они с Эльгизом Гаджиевичем меня как-нибудь защитят. Слушайся наставника и учись, учись, учись, как завещал великий Ленин. Со мной ТОЧНО ничего плохого не случится. Твой студент». Слово «точно» была дважды подчёркнуто чернилами.

Радзинский несколько раз перечитал записку, забрал у Рафика ведро воды и вылил его себе на голову. Полегчало. Оставляя за собой влажные следы, он вернулся в комнату, содрал с себя мокрую рубашку, завернулся в простыню и пошёл искать что-нибудь вроде душа, ванной, бани, словом помещения, которое было бы приспособлено для того чтобы, мыться, бриться и чистить зубы. По дороге он обещал себе никогда больше не напиваться, не верить Эльгизу и его тестю, а также примерно наказать Аверина за его самонадеянность и дерзость, когда тот вернётся. «От козлов и баранов», значит? Ну, Коля, держись…