Радость и муки любви

               

{Философско-юмористическая повесть}

Полную версию повести с иллюстрациями автора можно скачать по ссылке: https://cloud.mail.ru/public/uUFU/V5MhvadpR




Моему учителю
Альберту Александровичу Маркову
посвящается
 



 Мой поезд ушёл, не оставив и следа.
 Умчались надежды, стремленья, мечты.
 Разлука, печаль, разочарования
 Наполнили душу – мне двадцать три!




По совету своего шефа Альберта Александровича Маркова я отправился в город Омск. «Поезжайте, Боря. Попробуйте поиграть в симфоническом оркестре хорошую музыку. Это всегда полезно. Понравится – останетесь, если не пойдёт – решите о дальнейшем сами. К тому же вам необходимо поменять обстановку». Он «кое-что» знал из моей личной жизни. Был умнейшим стратегом.
Приехал я в Омск в середине сентября 1969 года и был принят в группу первых скрипок Омского симфонического оркестра, который был ещё не до конца сформирован. В состав оркестра входили бывшие студенты ленинградской, новосибирской, свердловской консерваторий. Все молодые, в хорошей форме музыканты. И что самое удивительное, поразительное – всем давали очень хорошие квартиры. Семейные музыканты писали заявления в администрацию и без особого напряжения «выбивали», как тогда говорили, ордера. В общем, всем предоставляли комфортную жилую площадь. Я был очень молод, мне было всего 23 года. Пока жил в гостинице «Сибирь», познакомился я с молодым, весёлым, жизнерадостным ударником Вениамином Казавчинским. По характеру он полная противоположность мне. Родом из Херсона, Веня был, как говорят в Одессе, «велыкоразумным», осторожным и изворотливым парнем. Любил философствовать и произносить речи, которые сам понимал с трудом. Любимые его выражения: «Шоб я так жил» или «Дурная, как три куска мыла… хозяйственного» – с улыбкой добавлял он и т.п.  А я был по натуре очень влюбчивым и тянулся к красивым девочкам. А красивые девочки тянулись к са-а-а-всем другим мальчикам. И вот от таких постоянных несовпадений «болела голова и ныла грудь». Я был очень впечатлителен и, как говорит классик, – трепетен. В общем, Венька мне нравился своими «выходками», лёгким характером, действовал на меня расслабляюще и как бы уравновешивал мой неспокойный нрав. «Боря, шоб я так жил, поверь мне, я тебя излечу. Эту уволим и наймём другую!»
Итак, получили мы с Вениамином две смежные комнаты в четырёхкомнатной квартире в центре Омска, недалеко от знаменитого драматического театра, – одной из главных достопримечательностей города. Квартира находилась на четвёртом этаже восьмиэтажного, сталинского образца, дома. Дом солидный и капитальный. На первом этаже нашего дома находилось кафе «Лотос» с очень хорошей кухней, официантами. Необходимо сказать о замечательном интерьере, красивом и уютном. Всегда было приятно здесь посидеть. Цены умеренные и не вызывали беспокойства. Не скрою, всегда было желание познакомиться с интересной девушкой и пригласить к себе на четвёртый этаж в гости. Девушки любят послушать скрипку и разговоры «о высоком».  «Стратегически» наши две смежные комнаты находились в очень удобном, в смысле «конспирации», расположении: наши «пенаты», точнее «святая святых», располагались сразу налево от входной двери. Далее по коридору, длинному и узкому, были другие две изолированные комнаты соседей. Затем поворот по коридору направо: ванная, туалет и замыкала всё пространство очень удобная большая кухня. На кухне стоял наш стол и холодильник.
Интерьер наших двух смежных комнат был самым скромным. В Вениной комнате стояли кровать и письменный стол. На столе – чернильный прибор и ручка с гусиным пером, которым Веня очень гордился. Ещё два простых деревянных стула и на стене вешалка для одежды. Налево – большие стеклянные двери, ведущие в мою комнату. Двери были декорированы, то есть обклеены с двух сторон нашими концертными афишами, так что каждый из нас чувствовал покой и уединение.
В моей комнате мебели было чуть больше, чем у Вени: кровать, большой гардероб, кресло, стул и, главное, большой деревянный удобный пюпитр для нот. На нём всегда лежали разные оркестровые трудности, а также ноты очередной концертной программы. Занимались мы довольно много и плотно. Профессия требовала напряжения, сосредоточения и ещё очень многого. Но мы были очень молоды! И, как говаривал Василий Иванович Суриков: «Мы из Сибири! Нам хоть чо – всё ничо!» 
Репетиции начинались с 10 утра и заканчивались в 14:00. Два перерыва по 15 минут и один перерыв – 30 минут. Для меня интерес представлял симфонический репертуар, его освоение. По плану работы Омского симфонического оркестра в декабре были намечены гастроли в города Прибалтики: Рига, Резекне, Даугавпилс, Валмиера, а также Калининград и выезд в закрытый город Балтийск. Программа неслабая:
Прокофьев, Первая симфония (классическая)
Бетховен, Девятая симфония (с латышским хором)
Бизе, Первая симфония (С-dur)
Сибирский композитор Аскольд Муров, симфония
Чайковский, Симфония № 5
Чайковский, Концерт для скрипки с оркестром
Бетховен, Концерт № 1 (С-dur) для фортепиано с оркестром
Солисты будут объявлены позже.

*    *   *   *   *   *   *   *   *   *

Однажды, после репетиции, прогуливаясь, я зашёл на Главпочтамт в отдел «До востребования». Пока получал бандероль, обратил внимание на небольшого роста стройную блондинку. Она исподлобья, быстро взглянув на меня, стала заполнять какой-то бланк. Я стал пристальнее наблюдать за незнакомкой. Она, почувствовав на себе взгляд, открыто, я сказал бы, даже дерзко, вопросительно стала смотреть своими большими зелёными глазами на меня, не мигая. Я что-то промямлил. Она, красиво улыбнувшись, произнесла: «Нина» и протянула свою ручку. «Будем знакомы». Мне стало чрезвычайно приятно и легко оттого, что совсем без всяких усилий и напряжений я обрёл такую подружку, так что выходили мы из дверей Главпочтамта уже «не разлей вода» парой. Мне казалось, что я её уже много лет знаю и горячо люблю. Она нежно и естественно взяла меня под руку, и мы зашагали в сторону моего дома, который был совсем рядом. Я сказал Нине, что нужно занести домой скрипку, ноты, бандероль. Оставив скрипку дома, я предложил Нине пообедать в нашем кафе. Мы приятно посидели и, почти не сговариваясь, пошли в известный в городе кинотеатр «Маяковского». Она назвала фильм, который мы должны были обязательно посмотреть. Купив билеты, вошли в зрительный зал, где уже показывали киножурнал о «Великих стройках» пятилетки и сколько чего намолотили на косовице хлебов. Мы уселись в темноте на удобных для себя местах, то есть подальше от людей, и, обнявшись, стали смотреть на экран. Что показывали на экране, я уже и тогда не помнил. Моё «неземное» состояние уносило меня в Вечность, в заоблачные выси. Главным дирижёром, чародеем всего этого фантастического, сексуально-эротического Времени, была Нина. Она по своему хотению, желанию и воле делала со мной, что шептал ей Господь Бог. Я был «ручным». Я себя не помнил! Фильм окончился. Включили свет. Я на ватных ногах поднялся. Ниночка заботливо поправила на мне пиджачок, и мы вышли из кинотеатра. Пройдя немного по улице, Ниночка, остановившись, сказала: «Ну, мне пора». Поцеловала меня в щёку, сказав, до завтра. Я подумал: «То есть после репетиции в 15:00, Главпочтамт «До востребования», то есть рядом с моим домом». Ночь я спал плохо. На репетиции почти ничего не соображал. Хотелось спать. Главное, говорил я себе, продержаться без видимых ляпсусов, тем более что я не успел позаниматься на скрипке, пройти проблемные места концертной программы.  Все немыслимые сложности репетиции удалось мне нагло преодолеть. До концерта оставалось полных два дня.  «Нет таких крепостей, чтоб коммунисты не брали!» – сказал я себе и бодро зашагал на свидание. Нину я встретил по дороге к Главпочтамту. Она сегодня была какая-то другая: молчаливая и как-будто бы смиренная. Я спросил, не случилось ли чего? Она остановилась и, глядя на меня, тихо сказала: «Соскучилась». Мы долго стояли обнявшись. Улица жила своей жизнью. Проходили люди мимо, проезжали автомобили. Мы молча пошли ко мне домой.
Я представил Вениамину свою подружку. Он галантно отпустил пару «негрубых» комплиментов Нине и понимающе удалился до 19:00. Осматривая наше обиталище, Нина внимательно стала разглядывать на дверях концертные афиши. «А знаешь? – сказала она, – «Прелюды» Листа и «Неоконченную» Шуберта я уже слышала в вашем исполнении. Концерт Чайковского для фортепиано с оркестром играл Аркадий Севидов». Пройдя в мою комнату, мы плотно притворили дверь. Комната Вениамина была тоже закрыта. Без всякой жеманности, кокетства и других возможных женских уловок Нина разделась. Передо мной стоял совсем юный подросток. Песочного цвета волосы мягко очерчивали бледное, узкое лицо и небольшими колечками-завитушками ниспадали на плечи. Небольшая упругая грудь. Тонкие, изящные руки. Необычайно стройна. Она глядела на меня победно-насмешливо своими чудесными большими зелёными глазами. Казалось, колдовской гипноз исходил от неё. Во всем её облике чувствовалась какая-то рысья грация и сила. Растягивая слова и улыбаясь, она произнесла: «Боренька, а я тебя видела на сцене со скрипкой и во фраке. Ты очень даже интересный мальчик». Поцеловав меня медленно, чувственно в губы, продолжила: «Сейчас мы от «фрака» избавимся». И ловким, неосязаемым пассажем пробежала своими изумительными пальчиками по рубашке и брюкам. Через мгновение я был в костюме Адама. Страсть закипела! Мы неистово впились друг в друга. Я был на высоте своих возможностей. Вот здесь-то и уместно крикнуть: «Остановись, Мгновенье!..»… Ниночка властно преподносила мне мастер-класс по чувственным наслаждениям. Всё, что она вытворяла, получалось у неё настолько естественно, смело, просто, красиво и, главное, – только так, а не иначе!! Я был в плену Абсолютной Новизны и Очарования! Мы долго лежали Единым Целым, блаженно слившись в Вечном Поцелуе! Это было Счастье!
Однако часы показывали 18:30. Праздник Любви длился почти три часа. Мы оба испытывали страшный голод. Одевшись, спустились в кафе «Лотос». Заказали качественный ужин и бутылку хорошего вина. Манера поведения Нины и весь её облик разжигали во мне постоянное желание. Я о ней совсем ничего не знал, а рассказывать о себе она не считала нужным. И вообще держала некоторую дистанцию. Мои мозги были набекрень. Я совершенно не понимал ситуацию. Мне хотелось быть с Ниной всегда! Медленно поглощая еду, я был в мыслях с ней. «Боренька? О чем ты задумался?» – глядя на меня, не мигая, своими красивыми зелёными глазами, произнесла Нина. Она подлила мне в бокал вина и предложила выпить за дружбу. Что мы и исполнили. На душе скребли кошки. Мы молча, машинально, во всяком случае, я, поглощали еду. Потом Нина сказала: «Боренька, я завтра уезжаю на две недели. Приеду – найду тебя сама». Лишних вопросов задавать было не в моих
правилах. Грустно завершился ужин. Мы вышли на ночную улицу. Дойдя до Главпочтамта, Ниночка поцеловала меня в губы, сказав, что далее – сама. Побрёл я домой, не чувствуя себя. Вошёл в комнату – Венька набросился на меня с поздравлениями: «Борис!.. Ну, ты даёшь! Гарна дивчина!» Я молча, ничего не сказав, вошёл в свою комнату. Быстро разделся и плюхнулся в кровать. Заснуть не мог. Милые запахи только что улетевшего счастья разъедали мою раненую душу. Я знал, что потерпел поражение. Вскоре забылся тяжёлым сном.
Утром на репетиции был предельно собран. «Иммунитет» прошлой репетиции сработал. Далее для себя узнал две приятные новости: завтра должен приехать мой земляк-приятель, тоже бывший студент Альберта Александровича Маркова, Владислав Гордеев. Талантливый разносторонний музыкант. Высокий, стройный блондин со скрипкой. К тому же великолепно играет на рояле, особенно всякую «джазуху» и другую развлекательную «клюкву». Онегинское что-то проступало в нём: холодность, нарцистичность. Это придавало его облику особый шарм. На девочек он производил неотразимое впечатление. Вторая новость, приятная для меня – концерт нашего шефа, Альберта Маркова. Интересная сольная программа:
Верачини. «Концертная соната» для скрипки и фортепиано ми минор
И. С. Бах. Партита для скрипки соло ре минор
Шуберт. Дуэт для скрипки и фортепиано ля мажор
Паганини. «Пляска ведьм»

А вот с нами он будет исполнять свой конёк, Второй концерт Паганини си минор со своей каденцией и знаменитой «Кампанеллой». Дата будет объявлена дополнительно. Я спешил домой отоспаться. Нужно было хорошо подготовиться к завтрашнему концерту. Проехав пару остановок, зашёл в кафе поесть. Внутри меня был непорядок – все мысли заняты Ниной. Машинально съев первое, второе, третье, я себе задал навязчивый вопрос: «Что все это значит?» И отвечал сам себе, что если бы даже Нина вела себя иначе, любить такой «вулкан» – самоубийство. Я имел в свои 23 года уже немалый негативный любовный опыт, который «горьким комом» запёкся и еле тлел в груди моей. И это обстоятельство настойчиво говорило мне поставить точку, категорически наступить себе на горло. «Спать… Вы будете спать, только спать» – вспомнил слова-пассы нашего челябинского гипнотизёра Михаила Ивановича Гоца. «Вы уже спите!!!» – заорал я на всю улицу. Мне стало очень смешно, легко и весело. Я пошёл к себе спать. Веник остался в филармонии. Ему нужно было позаниматься на ксилофоне и ещё куда-то зайти после. Сказал, что придёт поздно. Приняв тёплый душ, в абсолютной аквариумной тишине я с наслаждением погрузился в небытие. Проспал долго. На циферблате восьмой час. Нужно было встать, что-то съесть и хорошо позаниматься на скрипке.
Хочу отметить, что соседи были тихими, немногословными и довольно тактичными людьми. Когда кто-нибудь из нас выходил на общую территорию, они старались в это время быть у себя. В общем, жили мы мирно. Чувствовалось уважение с их стороны к Государственной филармонии. Взяв на кухне из холодильника какие-то продукты, поел я с аппетитом в Венькиной комнате на знаменитом столе с чернильным прибором и ручкой с гусиным пером. Далее, обмотав скрипку плотной тканью и надев глушитель, чтобы не мешать соседям, я хорошо позанимался часа два. Выйдя из комнаты, увидел Вениамина в горизонтали с журналом в руках. Он дремал. Очнувшись, оживлённо стал меня пытать по поводу моих «приключений». Я твёрдо заявил, что это был Сон. Кошмарный или Дивный – я не знаю, но Сон. Надо жить наяву, сейчас! Всё забыто! Не хочу говорить на эту тему. Веня с пониманием отнёсся к моим словам. Было очень поздно. Нужно было отдыхать.
С утра была укороченная репетиция. Разошлись до вечернего концерта. Выходя из филармонии, столкнулся с Владом. Он прилетел ночью и поселился совсем рядом, в гостинице «Сибирь». Владик направлялся в отдел кадров филармонии для оформления документов. Сказал, что придёт вечером на концерт.
Концерт прошёл довольно удачно. Зал был почти полон. В первом отделении играли Четвёртую симфонию Чайковского. Во втором отделении – «Струнную серенаду» Чайковского и «Вариации на тему рококо» для виолончели. Солист – Хомицер. Михаил Хомицер играл очень ярко, как всегда, бравурно-виртуозно. После концерта прогулялись с Владиком. Он рассказал о своих планах, о том, что после гастролей поедет жениться в Москву, а там как пойдёт. Время покажет.

Понедельник у нас был выходным днём. Влад устраивал свои бытовые дела. А я собрался в картинную галерею. Отвлечься от всего. С детства я любил рисовать. Посещал изостудию. Мольберт, запах масляной краски, гипсы, рисование с натуры – всё это всегда волновало меня. На репетициях, когда дирижёр занимался, скажем, с «духовенством» (духовыми инструментами) или с группой контрабасов, я себе позволял удовольствие поставить на пульт блокнотик и рисовать в интересных позах своих коллег. Итак, Омск – город Врубеля. Музей изобразительных искусств носит его имя. Очень интересное собрание живописи. Я привык ненадолго приходить к картинам. Постоять рядом, близко с Красотой. Я, как аккумулятор, заряжался, да и попадались иногда девочки, которые могли меня увлечь, отвлечь, завлечь. Ничего с этим я не мог поделать. А может быть, это меня и спасало. Каждый человек ищет лучик надежды на счастье. Долго ходил я возле полотен моих художников: Сурикова, Левитана, Врубеля, Валентина Серова. На западноевропейских мастеров сил и внимания не хватило. Я вышел на свежий воздух. Было ослепительно солнечно. Я медленно, с удовольствием пошёл прогуляться. Центр города неповторимо красив и уютен. Мне очень нравились на улице Ленина эти двух-трёхэтажные старинные дома с зелёными крышами и специфическими маковками, подобно купеческим дорогим соболиным шапкам. Поболтавшись бесцельно туда-сюда, никого не встретив и изрядно проголодавшись, направился к себе в «Лотос». Подходя к драмтеатру, я увидел Вениамина. «Кого я вижу?! – воскликнул он. – У меня к тебе серьёзный разговор». Мы уселись на скамейке недалеко от театра. Веня был в странном возбуждении. Понизив голос, он молвил: «Боря, пока тебе морочила голову эта Франя, я ж занимался серьёзным делом. Мне удалось на пару дней, можно сказать, из-под земли достать две бесценные книги. Вот они, – сказал Веня. – Но, к сожалению, я должен уже сегодня их отдать». Моему взору предстали две запрещённые книги: Артур Шопенгауэр и Зигмунд Фрейд. Веня продолжал: «Сколько перелопачено, брат! Все его "Псих. Анализы"! Но особенно меня интересовала его позиция в вопросах любви. Ну, что я могу сказать тебе? Много тумана, но кое-что верно!» И далее: «А вот “Метафизика половой любви” – это посерьёзнее! Вообще, Шопенгауэр – большой мозг!» Веник барабанной дробью строчил в меня «истинами», обнаруженными в бесценных книгах. Он говорил, что ему всё ясно и что рецепт счастья наконец-то им найден! И закончил: «Меняю золотое сердце мужа на железный … соседа. Это закон жизни! Шоб я так жил, поверь мне!» Я не верил ни в черта, ни в дьявола. Эта «лекция» меня чуть освежила и развеселила. Мы встали. Венька побежал отдавать книги, а я побрёл голодный в «Лотос». Знакомые официанты принесли мою повседневную еду. После трапезы, сказав «мерси», я поднялся к себе на четвёртый этаж. Войдя в комнату, увидел Веню, уже сидящего за столом с гусиным пером. Он что-то писал в своей тетради. Закончив, сказал: «Совсем забыл тебе сказать, я заходил в филармонию и узнал от Назарыча (наш инспектор оркестра Лесниченко Иван Назарович), шо приезжает из Москвы бывший концертмейстер Госоркестра Жук Исаак Абрамович готовить струнную группу к гастрольной поездке в Прибалтику. Будете тщательно мурыжить по группам оркестровые партии до «калошного блеска». Меня это известие до слёз порадовало. Прикрыв дверь, прилёг на часок поспать, чтобы затем позаниматься на скрипке. Я всё-таки с детства любил порядок. Началась трудная неделя. Двойные вызовы. Игра по пультам и даже по одному. Приходилось непросто. Я с плохим зрением почти наизусть заучивал целые страницы текстов. Исаак Абрамович – старый оркестровый волк, зубр, как хотите, открывал нам профессиональные тонкости, хитрости оркестровой игры: расставил свои штрихи, аппликатуру и т.д. В субботу и воскресенье были дневные концерты. На следующей неделе «террор» усилился. Утром репетировали с главным дирижёром, вечером – по группам. В субботу концерт Альберта Маркова. Играл шеф замечательно. Принимали, как всегда, тепло. Его любили и ценили. На бис он часто играл свои произведения. После концерта мы с Владом зашли к нему в номер гостиницы. Тепло общались. Альберт Александрович угощал нас томатным соком – это обстоятельство я подчёркиваю. Затем, сощурив глаз, дал напутствия: соблюдать всяческую гигиену, творческую и физическую. «Надеюсь, понимаете: новые знакомства – новые болезни». Мы попрощались, затем – по домам.
Утром была оркестровая репетиция с Марковым. Альберт Александрович в полсилы прошёл с нами концерт, и разошлись до вечера. Вечер был по-настоящему праздничным. Альберт был в ударе! Публика «визжала»! Мы с Владом преподнесли Учителю два громадных букета цветов. Всё было блестяще! Переодевшись, мы с Владом вышли на улицу. Вдруг меня окликнул женский голос. Я обернулся. Передо мной стояла улыбающаяся Ниночка. Мы обнялись. Рядом стоял Влад со скрипкой. Я представил Нине своего коллегу и друга. Она, улыбнувшись, протянула свою нежную ручку, которую Владислав галантно поцеловал. Далее Влад сказал, что на минуту забежит в гостиницу и оставит скрипку в своём номере. Ниночка нежно и преданно держала меня под руку. Вышел Влад. Мы пошли прогуляться по вечернему городу. Ниночка с восторгом говорила о своём впечатлении от концерта. Ещё более приятно меня удивила её осведомлённость по части музыкальной жизни города. Она сказала, что ей очень нравится скрипичный концерт Сибелиуса и что она его слышала в исполнении Валерия Климова. Вот так!   Мы гуляли довольно долго. Подойдя к Главпочтамту, остановились. Нина открыто и дерзко взглянула на Влада. Я молниеносно ощутил пробежавшую «электрическую дугу» между ними. Далее моя «Земфира берёт под уздцы стройного белого коня и властно держит вожжи». Затем, обращаясь ко мне, тихо и нежно произносит: «Боренька, ты нас отпускаешь?» Я ответил утвердительно. Влад, покорно опустив голову, «зацокал» вместе с моей «бестией». Они исчезли в темноте. Скажу откровенно, «иммунитет» от подобных негативных душевных перегрузок, к счастью, меня уже защищал. Я не впадал в такие стрессовые, депрессивные состояния. Безусловно, всё это неприятно, мерзко, но не смертельно, говорил я себе. Я был уже отравлен ядом фатализма. Вспомнились слова одной эпитафии:
«Каждый день на белом свете
Где-нибудь родятся дети.
Кто для радости рождён,
Кто на горе осуждён».
И всё же… «Не настал час мой», – думал я.  – Терпение…». «Нужно уметь держать удар», – говорил Альберт Александрович Марков мне.

Итак, понедельник – выходной. Я решил устроить банный день. Сам себя помыл-причесал, поел. Очень долго, до одури занимался на скрипке: учил до «калошного блеска» увертюру к «Руслану» Глинки, увертюру к «Оберону» Вебера, а также отдельные места из симфоний. Проигрывал свои вещи: Венявский «Каприс-каденция», Брух «Шотландская фантазия». Вечером посидел в «Лотосе». Настроение было, как всегда, тревожное. Спасала меня загруженность работой.
Утром на репетиции увидел Владислава беспокойным и озабоченным. Мы переглянулись, понимая друг друга. Владик, смутившись, улыбнулся и сел за пульт с Мариком Есиповичем. Я сидел на два пульта дальше от него. В перерывах мы ни о чём не говорили. После работы вместе пошли поесть. Вечером – опять второй вызов. «Полоскали» до посинения Первую «Классическую» симфонию Прокофьева. После работы, уставшие, пошли прогуляться. Я ждал объяснений. Влад тонко понимал всё. Мы молча шли по улице Ленина. Я укоризненно взглянул на него. Влад, улыбнувшись, изрёк: «Безграничная фантазия! Ну и рукоделица! Она знает все постельные тонкости. Ну и оторва!» Эти слова меня вдруг отрезвили, подобно ледяному душу: я вспомнил на запястье Нины круглую, в размер ногтя на мизинце, мокрую, незаживающую ранку. Я спросил Влада, не заметил ли он чего-нибудь подобного у неё сейчас. Владислав резко умолк. Лицо его стало белым, как мел. Он, еле выговаривая слова, спросил, когда у меня с Ниной первый раз всё произошло? Я ответил, что две недели назад. Влад молчал… Затем сказал: «Боря… мы влипли… Я её убью! Сам… застрелюсь, хоть из пневматического… в тире!» Мы молчали. Он продолжал: «Я же жениться собрался! Мы с Леной заявление подали! У нас испытательный срок три месяца». Слушая всё это, я не верил в возможность такой беды, катастрофы! Я спросил: «А что, та самая, незаживающая, мокрая ранка на запястье была и сейчас?!» Он кивнул головой.
Расплата пришла. Мы стояли, парализованные случившимся… «Действовать, главное – действовать!» – так говорил Альберт Александрович своим студентам. Я сказал: «Владик, нужно срочно сдать кровь на “RW”». Влад потерял дар речи. До отъезда на гастроли оставалось шесть дней. Усложнялось наше положение ещё и двойными вызовами. Мы изматывались вконец. Удивительно, совсем рядом с филармонией, в соседнем дворе, находился КВД (кожно-венерологический диспансер). В перерыве между репетициями, оставив инструменты, мы поплелись туда. Войдя в это зловещее заведение, записались в регистратуре. Пройдя по узкому, с низким потолком коридору, не встретили ни единого человека. Казалось, больница была пуста. Везде чем-то воняло, какой-то медицинской гадостью. Вскоре, подойдя к нужному кабинету, услышали громкий крик. Дверь была чуть открыта, и вся картина происходящего была видна и слышна. «В перчатках надо работать!» – орал стоящий в белом халате на сидящего тоже в белом халате врача. «Вы профессионал или кто?! Простая истина, которую мне приходится вам напоминать!» Тут же рядом стоял среднего роста мужчина с опущенной курчавой чёрной головой и крупным мясистым носом. Лицо его выражало испуг, страдание и муку. Брюки и трусы лежали на полу. Тут же, на полу, лежала тёмная плюшевая кепка-аэродром. Он беспомощно стоял на полусогнутых кривых волосатых ножках и еле слышно отвечал на задаваемые вопросы. Сидящий за столом врач заполнял какую-то анкету. В кабинет вошёл ещё человек в белом халате. Мы с Владом, онемевшие от ужаса, сидели неподвижно в коридоре и слушали этот «репортаж из ада». Вошедший врач спросил другого врача, который распекал заполняющего анкету доктора: «Подтвердилось?» Тот ответил: «Да». Далее слышим: «Спирохета, клиническая картина как на ладони». Слышим вопрос заполняющего анкету доктора: «Название гостиницы не помните?» Ответ: «Нэт». «Сколько прошло времени со дня встречи, хотя бы, приблизительно?» Ответ очень тихо, тяжело дыша: «Мэсац». – «Фамилию не помните?» – «Нэт».
Один из начальствующих врачей позвонил по телефону. Слышим: «Достаточно двух… Да, да… Инфицирование». Вскоре пришли ещё два человека и, как арестанта, под конвоем увели несчастного. Потом из кабинета вышли все «белые халаты», закрыли на ключ кабинет и сказали нам подождать. Мы с Владиком пребывали в состоянии нирваны, казалось, бесконечно. Наконец пришла девушка в белом халате и выкачала из нас море крови. «Финита ля комедия», – произнёс Владислав. Я сказал: «Что покажет анализ…» Ответ через десять дней. Над нами завис дамоклов меч! Наскоро где-то перекусив, мы поспешили на вечернюю репетицию. Работу продолжили как ни в чём не бывало. Молодость – есть молодость. «Мы из Сибири: нам хоть чо – всё ничо!» – Суриков знал, что говорил. Лихорадочные приготовления гастрольно-концертного «меню» двигались к завершению. Многое, казалось, было сделано не так, как понимал я, но никого не интересовало мнение винтика в этой огромной коллективной машине. В последний день, перед отъездом на гастроли, у нас было собрание. Нас проинформировали обо всём, о всех нюансах поездки. Сбор в понедельник в 18:00. Все вещички у нас были собраны. Мы с Владиком пошли погулять, чтобы обсудить положение, «подарок Судьбы», который мы должны расхлебать огромной ложкой в ближайший месяц или?!. С Владом творилось нечто жуткое. Успокаивая его, я говорил: «Владик, Фёдор Михайлович сидел в омском остроге. Каково же было ему?! Пока мы живы, у нас есть надежда!» Вспомнил эпитафию: «Живой!! Пусть всё черно в твоей судьбе, утешься, брат, мне – хуже, чем тебе!» Влад чуть воспрял. Он глянул на меня… и разрыдался. Я тоже заплакал. Мы, молча, долго, бесцельно бродили по городу… «Нужно уметь держать удар», – говорил нам Альберт Александрович Марков.



                *    *   *   *   *   *   *   *   *   *   



Вокзал. Объявлена посадка. Нам казалось, что мы выбираемся из тёмного, мрачного омута. Скорее убежать! Может, удастся всё это забыть? А может, вообще это не с нами?!  В купе нас было четверо: я, Владик, Марик Есипович и, конечно, Веня. Он тянулся к струнникам. Расположившись и попив чайку, услышали стук в дверь. В купе вошёл виолончелист Володя Ушатюк, который предложил перекинуться в картишки. Ушатюк обладал тонким «обонянием» и проницательностью Шерлока Холмса. Где, что, как и почему – к Володе. Он удивительным образом был в курсе всех дел «закулисья». От его внимательных глаз ничто не могло ускользнуть. Ехидно улыбаясь, он любил подтрунивать и подначивать. Так что присутствие его насторожило нас. Я в карты не играл и вышел из купе. Рядом духовики пробавлялись водкой. Пройдя по вагону, размявшись, вошёл в купе и стал наблюдать за игрой. Играли в преферанс. Сдавая колоду, Ушатюк вскользь бросил мне: «А что вы делали в КВД?». «Не понимая», я переспросил: «В каком НКВД?» Угрюмый Влад встал и тихо процедил: «Послушай, говнюк, а что если где-нибудь кто-нибудь “нечаянно” жопой сядет на твою виолончель? У тебя ж отличный “француз”». Разговор как бритвой обрезался. Я залез на верхнюю полку и закрыл глаза. Ушатюк вышел из купе. Мы подробно рассказали ребятам о случившемся. Они были потрясены, они были нашими искренними друзьями. Всю ночь стучали колеса… Наш поезд подходил к Свердловску. На перроне я увидел свою сестру. Люсенька оканчивала Свердловскую консерваторию по классу виолончели у Герца Цомыка. Она собиралась приехать в Омск, чтобы вместе работать. Помню, мы прогулялись по городу и зашли к ней в общежитие. Вечером наш поезд отбыл в Москву. Удивительно, забыв про все свои горести-напасти, я с волнением думал о Москве. Позвонить или не позвонить Лиде? Всю дорогу колебался. Лидия – моя московская «слабость». Она мне очень нравилась. Высокая, стройная, бледнолицая, с большими горящими тёмными глазами брюнетка. Она обладала стальным мужским характером. Как ясновидящая, выносила свой «приговор», суждения обо всём. В Москву прибыли рано утром. Я позвонил Лиде. Она как-будто бы обрадовалась и приехала ко мне на Казанский вокзал. Встретились мы в условленном месте, в метро «Комсомольская»-кольцевая. Пообщались, наверное, около часа. Грустно простились. Вечером с Рижского вокзала наш поезд отходил в Ригу. Рядом с нашим купе соседствовала элита оркестра. Игорь Мордвинов – наш концертмейстер, блестящий, звучащий скрипач. Окончил Ленинградскую консерваторию у М. Ваймана. К сожалению, страдал запоями. Бедная его жена всегда приходила после концерта и поспешно уводила мужа домой от алкогольных «импровизаций». Был он всегда красный и кудряворыжий. Его так и звали Рыжий. Рядом с ним, на верхней полке, разместили чей-то контрабас. Два нижних места занимала супружеская чета: Светочка Гофман – тоже замечательная скрипачка, Ленинградская консерватория, класс Виктора Либермана, и её муж, кларнетист Юрий Бурмас, ростовчанин, тоже окончил Ленинградскую консерваторию, к тому же прекрасный певец. Характер был у него золотой, душевный, умел со всеми общаться, находить точки соприкосновения. Выйдя из своего купе, благостно улыбающийся, он столкнулся со мной: «Боренька! Я очень рад нашему соседству! Ты не представляешь, как рад!» Они очень любили Альберта Маркова, и это обстоятельство мы с Владом постоянно ощущали. Между тем застучали колеса. Поезд покидал Москву. У нас с Юрой состоялся душевный разговор. Мы присели в коридоре вагона на откидные сиденья и долго сердечно общались. «Боренька, ты не представляешь, как я устал! Вот уже два года нас давит этот кошмар! Ты не властен в своих действиях и поступках. Над тобой: Главный, директор, инспектор и «хренова туча» бог знает кого». Я с сочувствием внимал его искренним излияниям. Он продолжал: «Я думаю, что мы со Светочкой едем в последнюю поездку. Конечно, она очень интересная, но сколько глупостей и маразма приходится глотать! Наверное, в ближайшую перспективу поедем мы в Ростов. Там открывается Институт искусств. Поедем со Светиком туда. Наберу студентов, буду преподавать. Получу звание. Сяду в удобное кожаное кресло и скажу: «Играй, детка…» И детка будет играть. Детка играет, а я – киваю, она играет, а я – киваю, киваю, киваю. Да что далеко ходить, – ваш же гнесинец, флейтист, Алёша Фасонов – наш дорогой, милейший друг семьи. Он постоянно рассказывает, что его шеф, по совместительству – первая флейта Большого театра, занимаясь со своими студентами, за весь урок произносил одно единственное, «мудрое» замечание: “Ну, а теперь”, – говорил он, – как следует!» Его так и звали Как Следует. Но, Боренька, пойми, мой дорогой: “Свобода лучше несвободы”. Поэтому, мой любезный, – в Ростов! В Ростов! Кивать, кивать!» Он был очень лиричен и похож на Манилова. Мы встали, обнялись. Затем я пошёл в своё купе. Влад и Марик уже отдыхали. Свет был приглушён. Раздевшись, я взгромоздился на свой «насест». Веньки не было на месте. Колеса постукивали. За окном барабанил дождь. Встреча с Лидой не выходила из головы. Кто я для неё? Бедный мальчик из Челябинска. Чего я достиг? Дырки от бублика? Хватит!.. Спать! Спать! Осторожно вошёл Веня и потушил свет.
Где-то к полудню прибыли в Ригу. Было дождливо и серо. С привокзальной площади увидели силуэт высотки, похожей на московские «сталинки». В двух или трёх, точно не припомню, автобусах нас быстро подвезли к одной из центральных гостиниц города. Здание очень красивое, сплошная эклектика, но внутри – никакого комфорта. Здание «умоляло, просило» – капитальный ремонт! Номера огромные, тёмные, неуютные. Поселяли по четыре и более человек в номер. Наконец, расселились и воцарилась непредвиденная пауза. Мы знакомились с Ригой. Администрация утрясала глобальные гастрольные проблемы. Все жадно набросились на красоты Старой Риги. В общем, пока отдыхали. Ждали сообщений администрации. Как ни парадоксально, но Марик Есипович убедил нас – для нейтрализации атмосферы необходимо приблизить к нам Ушатюка. Марик, в отличие от него, всегда действовал на окружающих подобно свежему воздуху, озону. Ушатюк был пятым в нашем номере. Несмотря на непогоду, все разошлись, растворились в этом Чудограде. Мы впятером пошли в ближайшее кафе. Вкусно, с аппетитом поели. Нас особенно удивила рижская сметана, в которой ложка стоит. А какие кондитерские вкусности! «Не еда, а песня», – сказал Веник. Все разбрелись. Я пошёл по привычке – к скрипке. Часок успел для себя «урвать». Пришли ребята, как с разведки, восторженно наперебой делясь увиденным. Ушатюк заметил: «Когда мы заходим и говорим по-русски, латыши демонстративно умолкают. Чувствуется какое-то отчуждение и враждебность». «Верно замечено», – подтвердил Вениамин.
Вечером пришёл Назарыч и объявил о собрании. Завтра в 12:00. На собрании подтвердились наши догадки и предположения. Мы узнали – наша концертная программа видоизменяется. Вместо Девятой симфонии Бетховена играем Пятую симфонию Чайковского. Вместо «Классической» симфонии Прокофьева – Третью «Героическую» Бетховена. Все остальные произведения нашего гастрольного репертуара будут исполняться в зависимости от ситуации. Репетицию назначили аж на послезавтра. Собрание закончилось, Ушатюк заметил: «Я думаю, латышский хор отказался петь с нами. Отсюда надо и плясать». Расходились с собрания с ощущением обманутых, с ощущением, как на картине Репина «Не ждали». Нужно было собраться, сконцентрироваться и показать, как играют ребята из Сибири. Возмутился в нас Василий Иванович Суриков. Все разбрелись по углам, кто куда, с инструментами. Мы приводили себя в повышенную профессиональную готовность. Красоты Риги для нас исчезли.
На репетиции Главный был сдержан и скуп на слова. Наш концертмейстер Рыжик не был красным и воодушевлял всех своим чудесным звуком. На следующий день с утра репетировали Третью симфонию «Героическую» и Первый до-мажорный концерт Бетховена. Солистка – Виктория Постникова. Вечером на концерте был «забит первый гол» успеха: с «Героической» симфонией Бетховена мы расправились героически. Фортепианный до-мажорный концерт Вика играла потрясающе!!! Здесь нужно специально отметить блестящее вступительное слово нашего лектора-музыковеда Олечки Петренко. Необычайно элегантна, она своим словом увлекала и завораживала публику. Мы её называли Наша Соллертинская. Отшумели аплодисменты первого успеха. Назарыч объявил на завтра групповые репетиции. Нашлись помещения, и концертмейстеры групп производили генеральную «чистку-дезинфекцию» Пятой симфонии Чайковского. На следующее утро – репетиция с главным дирижёром, Семёном Аркадьевичем Коганом. Он прошёл с нами, не останавливаясь, всю симфонию, затем тихо сказал: «Спасибо, я в вас верю». Репетиция окончилась, было приказано к 17:00 быть всем в своих номерах. К вечеру экстренно вызвали на репетицию Концерта Чайковского для скрипки. Этот вызов был для нас сюрпризом: это была главная уверенность в победе наших гастролей в Прибалтике, это был – Спиваков. В бархатном пиджачке, элегантный, лёгкий, он на улыбочке, без напряга провёл с нами репетицию. Сказал «адью» и удалился. Мы были обескуражены. Гарик Петренко, помощник концертмейстера, отличный скрипач, воскликнул: «Чую… запах победы!» Веня сказал: «Прорвёмся!»
После репетиции мы с Владом, ошеломлённые калейдоскопом событий, шли по ночной Риге. В центре города всё рядом, всё близко. Закоулки Старой Риги, готические шпили соборов и весь этот средневековый колорит благостно, расслабляюще действовал на нас. Мы зашли в пивнушку и, смакуя, из деревянных кружек попробовали настоящее рижское пиво. Выйдя из пивнушки, я сказал Владику о том, что слова Марика Есиповича не выходят у меня из головы. Марик сказал, что «подарочек» от Нины у Бориса должен быть уже налицо и он не видит причин для беспокойства. Ещё он сказал, что мы просто психи. Задумчиво слушая мою тираду, Влад с горечью произнёс: «Его бы слова, да богу в уши». Между тем мы подошли к гостинице. Поднимаясь к себе в номер, увидели Вениамина. Он «зацепил» какую-то Карменситу и любезничал с ней. Увидев нас, улыбаясь, гордо представил её нам – она была очень даже симпатичной. Её звали Лайма. Чтобы не мешать нашему Вене, мы пошли к себе в номер. Марик лежа читал книжку. Ушатюк рылся в своём чемодане. Мы стали наперебой говорить о Спивакове. А вот и зашёл Веня. Ушатюк ехидно бросил: «Классная девочка, а что, она тебя к себе не пустила?». «Девочка, девочка – какая девочка? Дурная, как три куска мыла», – буркнул Веня. «Ну, девочка-то класс», – заметил Ушатюк. «Шоб у наших врагов дырка в голове была такая, какая она девочка!» – обрубил Вениамин. Мы стали готовиться спать. Завтра трудный день.
Утром вызвали на репетицию. Прошли отдельные места симфонии и разошлись. Выходя из филармонии, мы услышали звуки скрипки. Подойдя к большой белой двери, откуда доходили звуки, я приоткрыл дверь и увидел Володю Спивакова. Он тянул длинные ноты, играл какие-то «свои» упражнения, опять тянул, сверял, выверял звуки и опять – какие-то «свои» упражнения. Всё выглядело обязательным ритуалом и определённым настроем к предстоящему «бою». Вечером был полнейший аншлаг. Мы очень старались и играли достойно. Зал нас, что называется, принял. Затем вышел Владимир Спиваков – и выдал! Играл блистательно, с азартом и с необычайной огненной энергией. Зал долго не отпускал артиста. Уходя со сцены, наши оркестранты обычно после таких концертов бурчали себе под нос: «Это победа, это – победа!». «Два – ноль», – сказал Веня. «Завтра выходной день», – объявил Назарыч. Послезавтра – репетиция в Домском соборе в 11:00. После концерта выходили мы окрылённые и счастливые – какой страшный груз свалился с нас! Теперь-то в успехе никто не сомневался. Марик Есипович, смеясь, сказал: «Как говорит наш обожаемый Николай Николаевич Озеров: ”Нашим ребятам было очень трудно – лёд был очень скользкий!”». Мы долго гуляли по вечерней Риге.
С утра все разбежались. Я схватился за скрипку и «урвал» два часа. Внезапно вошли Веник с Лаймой. Важный, улыбаясь, он тихо сказал мне на ухо: «Русские не сдаются». Я освободил помещение. Щёлкнул замок. Выйдя из гостиницы, зашёл в маленькое уютное кафе. Быстро перекусив, направился в картинную галерею. Картины для меня – магнит. Войдя в галерею, увидел своих ребят: Юру Бурмаса со Светой Гофман и Гарика Петренко с Олей. Мило улыбаясь, поприветствовав друг друга, быстро растворились в лабиринтах галереи. По привычке я ходил по залам довольно быстро и знакомился с масштабом коллекций. Для себя я тогда открыл удивительную новость: большое количество произведений Рерихов, два или три зала отца и сына: Николая Константиновича и Святослава Николаевича. Узнал о корнях: предки Рерихов переселились в Латвию из Скандинавии 200 лет тому назад. Здесь жили прадед, дед и отец Константина Николаевича. Эти залы полностью поглотили моё внимание и юношеское воображение. С этой минуты Николай Константинович стал для меня особым художником, учителем, воспитателем. Переполненный впечатлениями, уставший (я ведь ещё и на скрипке два часа себя «истязал») направился к выходу. Гулять по Риге – это сплошной «релакс». Я шёл вдоль городского канала, мимо знаменитого памятника Свободы – огромный монумент: женщина с поднятыми руками вверх, направленными в сторону Запада. Известна интересная подробность: памятник должны были снести. Знаменитая Вера Игнатьевна Мухина дружила с Екатериной Алексеевной Фурцевой, и ей удалось внушить своей подруге, что это – выдающийся памятник монументальной скульптуры. Таким образом монумент был спасён. Гуляя по центральному парку, двигаясь в сторону гостиницы, увидел Рижский оперный театр. Уровень рижской оперы всегда был высочайшим. Здесь ставились оперы Вагнера на немецком языке. Приглашались западные звёзды оперного искусства. Глазея по сторонам, я почти полностью отключился от своих тревог, и весь особый шарм города околдовал меня. А вот и двери моей гостиницы. Войдя в номер, увидел Веню с барабанными палочками. Он сосредоточенно занимался. На столике лежала небольшая кожаная подушечка. Веня выводил своими деревянными палочками на кожаной подушечке различные ритмические фигуры, упражнения. Увидев меня, сказал: «Хорошая разрядка способствует хорошей работе». Я спросил: «Всё в порядке?» Он ответил, что в вопросах любви он теперь как рыба в воде и что ему известны все пути к сердцу женщины и добавил: «К сожалению, послезавтра я должен её проводить в Таллин. Лайма – просто “цимес”», – грустно сказал Веня. Я подумал: «Наверное, влюбился». Вскоре пришли ребята. Накупили всяких сувениров и непременно – чёрный рижский бальзам в коричневой керамической бутылке с фирменной горельеф-надписью, сургучом – все как полагается. Я, как главный «санитар леса», спросил ребят: «А на скрипочке-то сегодня вы поиграли?» Марик, улыбаясь, глядя на Влада, произнёс: «Мы занимаемся без инструмента, у нас особая система – «пендикульпупикс»». Ушатюк вставил: «Занимаются те, кто играть не умеет».
Следующее утро и весь день принесли впечатлений на «всю оставшуюся жизнь». Всё, что я увидел, поражало и будило воображение. Домский собор! Эмблема Риги, является «одним из самых узнаваемых сооружений в Северной Европе». Был основан в начале XIII столетия и освящён в 1240 году, как кафедральный собор. Чувствуешь дыхание Истории. Потрясающе красивые витражи с изображениями различных сцен из Библии. Но всё же доминантой всего и вся – орган: со всех точек зрения – совершенство! Высота органа – 25 метров, примерно девятиэтажный дом; 6768 труб, воздух подаётся при помощи шести мехов. Самый большой из них имеет размеры 2,5;6 метров. Макс Регер, Ференц Лист писали произведения специально для исполнения на органе Рижского Домского собора. Николай Рерих посвятил Домскому собору две картины: «Рига. Интерьер кафедрального собора» и «Собор». Для закрепления успеха гастролей нашего сибирского оркестра в Прибалтике с неба самим Господом был «ниспослан» ученик Караяна – Рубен Вартанян. Блестящий музыкант, обаятельный, интеллигентнейший человек с застенчивой улыбкой, он мне напомнил Дмитрия Дмитриевича Шостаковича. Рубен с нами просто, спокойно позанимался, не отягощая ничем «психику музыканта». Мы репетировали первую до-мажорную симфонию Бизе. Композитор написал её семнадцатилетним студентом консерватории за семнадцать дней. Она носит название «Юношеская». Музыка лёгкая, искрящаяся, вся на контрастах. Эту симфонию мы не раз играли в Омске, так что вопросов к нам, скрипачам, у дирижёра не было. Мы привыкли все сложности, как говорит Веня, доводить до «калошного блеска». А вот с гобоистом он очень внимательно, чутко поработал. Во второй части симфонии – солирующий гобой. Акустика волшебная! Всё – само играет, всё – само звучит! Сказка! После репетиции я, Влад и Марик пошли прогуляться. Гуляли в орбите досягаемости, то есть по Старой Риге. Обсудили дирижёра. Марик заметил: «Никакой позы, всё по делу, знает, о чём “базар”». Затем пришли в какое-то кафе. Там оказались наши ребята: флейтист Валера Петров и валторнист Гена Морозов. Им тоже понравился дирижёр. «С таким дирижёром можно делать успехи и не переводить кровь на воду», – сказал Валера Петров. А Гена, очень крупный, толстый, фактурный парень, доедая свой непомерно обильный обед, облизав ложку, сказал: «Уа'жа без ма'очного!» «Так в чём же дело?» – сказал я. «В следующий раз», – ответил он.
Наступил вечер. Свободных мест нет. В соборе довольно прохладно. Люди сидят в пальто. На дворе декабрь. Мы, оркестранты, сидим высоко на хорах в ожидании. Оля Петренко представила публике, неизвестного нам, латышского органиста. Фамилию, конечно, я не помню. Сезар Франк «Прелюдия, фуга и вариация» си-минор для органа. Здесь уместно вспомнить слова Л. Н. Толстого: «Музыка – это стенография чувств». Главная тема завораживающе красива, очень мрачная, депрессивная. Мы в оцепенении сидели и слушали этот шедевр Франка. Тема прелюдии как бы исподволь, незаметно, колдовской пеленой обволакивала тебя целиком. Меня вдруг охватил ужас! Какие бывают в жизни необъяснимые совпадения – я вспомнил Лиду. Все мои неудачи в отношениях с ней, переживания связаны именно с этой темой Сезара Франка. Приходя от Лиды в общагу, я очень часто слышал, как мой сосед по комнате, аспирант-баянист Гена Черничка, играл на баяне именно эту «Прелюдию, фугу и вариацию» си-минор в переложении для баяна. Так что сидел я на хорах потерянный, опустошённый с «разодранным в кровь» сердцем! «Хватит!! Держать удар! Спокоен… Сейчас играем «мажористую» симфонию Бизе…» С задачей своей я справился. Публика тепло, стоя, аплодировала нам. Гарик Петренко воскликнул: «По-моему, это – победа!». «Три – ноль», – сказал Веня.
Объявление от Назарыча: завтра выезд от гостиницы в 12:00 в Даугавпилс. Началась утомительная неделя «странствий». В 12:00 расположились мы, оркестранты, в двух огромных автобусах. Венька на последних секундах, запыхавшийся, вбежал в автобус – он ведь только что проводил свою дорогую Лайму. Я сидел рядом с Владом. Назарыч передал коллективу от Главного – его «полное и глубокое удовлетворение» началом гастролей, при этом заметил, что «полдела – ещё не дело». Порекомендовал не расслабляться. Ехали утомительно долго. Я спросил Владика: «Как мы «развиваемся»?». «По-разному, – ответил он, грустно улыбнувшись. – Бывает, что-то вдруг обнаружишь и холодный пот прошибает, а потом я всё думаю: может, Марик всё же прав? Психи мы с тобой, Борька». Я сказал Владику, что то же самое и я переживаю. «А анализы-то наши уже готовы. Страшно подумать! В нашей ситуации изменить ничего нельзя. Чему быть – того не минуешь». Мы долго молчали. Я заснул. К трём часам дня мы подъезжали к Даугавпилсу. Остановились у какого-то красивого здания, похожего на Дворец культуры. Точно помню, что это была не филармония. Оставив вещи, инструменты, мы отправились прогуляться. Времени на знакомство с городом совсем не было. Узнав, где поблизости хорошее кафе, направились туда. Кафе было забито нашими людьми. Мы от души поели, и вдруг я слышу голос Гены Морозова: «Здесь сибирских пельменей не дают – уа'жа!» Через пару часов мы сидели на сцене. Оля Петренко рассказывала о симфонии сибирского композитора Аскольда Мурова. После её превосходного вступительного слова всегда появлялось желание быть на достойном уровне. Затем она представила дирижёра Юрия Ильича Николаевского. Он был в поездке в качестве приглашённого дирижёра. Музыканты его ценили за высокий профессионализм. Симфония Мурова была с интересом принята публикой. Затем мы сыграли «Концертный вальс» Глазунова и завершили концерт увертюрой к опере «Руслан и Людмила» М. Глинки. Успех был полный. Гарик Петренко сказал: «Так можно и зазнаться!». «Шоб я так жил!» – сказал Веня.

Утром, в 11:00, мы уже сидели в автобусе. Отъезжали в Резекне. Путь долгий, четыре часа. Венька был в другом автобусе. Марик, Влад и я сидели рядом, вместе. Напротив нас сидели Гарик и Оля Петренко. Олечка, улыбаясь, спросила меня: «Боря, вы уже позанимались на скрипке?» Я ответил: «Конечно!» Марик с Владом дремали. Автобус выруливал на трассу. Сзади нас ребята «травили» анекдоты, смеялись, орали. Басист говорит: «А кто знает четыре стадии развития сифилиса?» Марик Есипович, оживившись, улыбаясь, спросил Саню басиста: «Это очень даже интересно, а ну-ка, ну-ка?» Саня сказал: «Первая стадия – когда нос провалился. Вторая стадия – когда в гроб вилами кладут. Третья стадия – когда на могилке трава не растёт. Четвёртая стадия – когда на портрете зубы выпадают». Все смачно хохотали. Мы с Владиком кисло улыбались. А Марик Есипович, смеясь, шепнул Владу: «Да носы у вас на месте, смотри, какой хороший нос у Бориса!» Ор и шум продолжались довольно долго. Далее градус возбуждения, оживления стал спадать. Анекдоты иссякли. Разговоры мало-помалу прекратились. Воцарилась тишина. Оркестр задремал… и дремал почти два часа. Мы хорошо отдохнули. Автобус подъезжал к Резекне. Говорили о Резекне, что город на семи холмах. Ни одного холма мы не ощутили. Выйдя из автобуса, почувствовав наконец «приземление», внесли мы свои пожитки, инструменты в филармонию, а может быть, в концертный зал, а может быть, куда-то ещё – это известно только Всевышнему. Дали нам три часа времени. Желание было только одно: походить, размяться и поесть. После обеда, возвращаясь в концертный зал (мы узнали, что он таковым и был на самом деле), задержались у какого-то базарчика. Ребята накупили очень много своеобразной интересной керамики. В 18:00 мы были уже во фраках, в полной готовности. Оля Петренко всех представила, обо всём рассказала. Играли симфонию Мурова, «Грустный вальс» Сибелиуса, увертюру к «Руслану и Людмиле» М. Глинки. Публика тепло аплодировала нам. Юрий Ильич Николаевский дважды выходил на поклон. К полуночи, утомлённые, возвратились мы в гостиницу. Завтра выходной.
Утром Веня, Марик и Влад ушли в город. Я и Володька ещё отсыпались. Не хотелось вставать. Лезли мрачные мысли в голову – когда всё это прекратится? И прекратится ли?! Или, может быть, страшное только скоро начнётся?! С трудом встав, начал бриться. Побрившись, стоя у зеркала, я вдруг вздрогнул от громкого, резкого: «Ой! Что это?!. Сы-ы-ы-пь!!!» Возле меня стоял, ехидно улыбаясь, Ушатюк: он на цыпочках, наклонясь, подкрался сзади. Я локтем двинул ему прямо в нос. Завязалась драка. Итог был налицо: разбитые очки, окровавленный нос. Вошёл Веня, он, как «Филиппок», все сразу понял. Вениамин сказал: «Ушастик! Почему, когда кому-то плохо, тебе хорошо? Почему ты такое говно?! Я тебе обещал оборвать струны? Теперь это сделаю, шоб я так жил! Будешь мучиться как Паганини с одной струной!» Достав из чемодана запасные очки, я пошёл завтракать. Веня остался в номере: он выговаривал всё накопившееся, «дезинфицировал мозг» коллеге. Ушатюк лежал на кровати с холодным мокрым компрессом на носу. Хорошо позавтракав, я решил отвлечься. Моё состояние того требовало. Я купил билет на экскурсию по Старому городу. С экскурсоводом я обошёл все жемчужины Старой Риги: дом Черноголовых, ансамбль «Три брата», двор Конвента, церковь Святого Петра, собор Святого Иакова, Рижский замок, Шведские ворота, дом с кошкой. По совету гида сходил на улицу Альберта и Элизабетас (Елизаветинская). Посмотрел роскошный Модерн-югендстиль. Дома – конца ХIХ – начала ХХ веков, построенные по проекту знаменитого рижского архитектора Михаила Осиповича Эйзенштейна, отца Сергея Михайловича Эйзенштейна, великого кинорежиссёра. В общем, почти весь день я провёл на ногах. Встряска нужна была мне как воздух. К вечеру еле приплёлся в гостиницу. На скрипке позаниматься не удалось. По вине Ушатюка пришлось включить систему «пендикульпупикс». Войдя в номер, увидел всех ребят. Ушатюк сразу направился ко мне со словами: «Боря, извини, я был неправ» и протянул мне руку. Я ответил: «Забыли». Инцидент был исчерпан. Завтра выезд в 14:00.  Валмиера.

С утра, позавтракав, мы решили устроить мирную струнную «психопрофилактическую» репетицию, в которой принял участие сам Ушатюк. Достали инструменты и хорошо позанимались часа полтора вместе. Чтобы никому не мешать, играли, конечно, в полсилы и под сурдинку, но прошли всё необходимое: увертюры к «Руслану» Глинки, к «Оберону» Вебера и отдельные места из Пятой симфонии Чайковского, которую должны играть в Калининграде с Главным. Володька Ушатюк смотрел на меня преданными собачьими глазами, – он подлизывался. Марик Есипович весело шутил. А Владик был где-то не с нами, точнее, весь в своих далеко не весёлых мыслях. В 14:00 мы сидели уже в автобусе. А вот вошёл и наш концертмейстер Игорь Мордвинов. Улыбаясь, он поздоровался и сел напротив нас. Вид у него был уже прежний, обычный, то есть красный и, как говорится, «попей с моё!» Он сказал: «Боря… я слышал… как вы… занимались… Молодцы, на таких… на таких… ребятах и держится… успех. Я вам… выпишу… премию». Затем ещё что-то пробормотал и закрыл глаза. За окном было видно Веню. Он стоял с какой-то блондинкой и что-то записывал в блокнот. Дали команду к отъезду. Через часа полтора прибыли в Валмиеру. Времени до начала концерта оставалось довольно много. Оставив инструменты и вещи, мы пообедали и даже погуляли. Валмиера показалась нам курортом. Концерт мы играли в каком-то доме культуры. Программа была исключительно лёгкой для восприятия: два «Концертных вальса» А. Глазунова, «Грустный вальс» Я. Сибелиуса и закончили увертюрой к опере «Оберон» Вебера. Публика тепло аплодировала нам. Олечка Петренко и Юрий Ильич Николаевский держали огромные букеты красивых цветов. После концерта нас всех собрали в зале. Иван Назарович Лесниченко сделал сообщение: «Отъезд от гостиницы в 17:30 на вокзал». Затем обратился к нашему концертмейстеру со словами: «Игорь Андреевич, я понимаю, что Валмиера славится прекрасным пивом, но его желательно пить дома или где-нибудь ещё, но никак не на работе. Я вам официально делаю замечание».

С утра, позавтракав, не изменяя своей «вредной» привычке, я поиграл на инструменте часа полтора. Ребята ушли в город за «дефицитом». Рига славилась своим особым качеством товаров: радиотовары, сувениры, парфюмерия, бальзамы, обувь – пользовались широким спросом. А одежда отличалась особой элегантностью, особой линией, строчкой, изысканным сочетанием цветов, особым шармом. Рядом с гостиницей находился универмаг, где я и купил своим сёстрам разные модные «мелочи»: красивые блузки, кожаные сумки. Войдя в номер, застал всех в сборе. Ребята собирали чемоданы. Ушатюк приговаривал: «Чемодан-вокзал-Магадан». Веня показал своё новое приобретение – гусиное перо, которое было больше и интересней прежнего. Влад мне ничего не показал, кроме беспокойного взгляда и грустной улыбки. Марик купил очень красивый альбом с видами Риги, выполненными акварелью, и два разных вида бальзамов. Володька Ушатюк купил оригинальную большую тряпичную куклу Арлекино с колпаком, с красным носом-картошкой, причём одна половина туловища – бледно-голубая, другая – бледно-розовая, типично прибалтийский колорит.

Итак, все вместе мы пошли на прощальный рижский обед. За обедом вспомнили наших звёзд-скрипачей, выходцев из Риги: Олега Кагана, Гидона Кремера, Филиппа Хиршхорна. И конечно, нашего Аркадия Исааковича Райкина, короля танго Оскара Строка, Михаила Александро;вича, всемирно известного тенора, Кантора. К 18:00 мы были уже на привокзальной площади. Знакомый силуэт «сталинской» высотки. Грустно уезжать из такого города. До свидания, дорогая Рига!
        Около 19:00 поезд Рига – Минск медленно покидал платформу. Мы с Владом сидели у окна напротив друг друга и молчали. «С каждым днём приближается развязка», – думал я. Гастроли мало отвлекали нас от переживаемого, нарисованного воображением будущего. «Мне жутко», – произнёс Влад. «Меня же ждут!» «Владик, меня успокаивает одно обстоятельство, я тебе не раз говорил. За нас всё решено сверху: если должно случиться – случится обязательно. “Мы послушные куклы в руках у Творца”, – говорит Хайям. Давай не будем умирать раньше времени». По вагону разносили и предлагали ужин. Вошли Веня и улыбающийся Марик, который предложил хорошо повечерять, то есть поужинать. Купив необходимое, мы с аппетитом с рижским пивом, невзирая на Назарыча, исполнили вечерний ритуал. Затем ребята стали играть в секу – так называется игра в карты. Вошёл Ушатюк и составил компанию. Я вышел из купе и прошёлся по вагону. Слышны были знакомые голоса: «Пиу-ка для рыу-ка и водочки для обводочки!» Духовики «давали прикурить»! Чувствовалось всеобщее расслабление. Главный груз ответственности был почти снят, поскольку, что ни говори, Калининград – это Россия, российская публика, это свой город, это не Рижская филармония, не Домский собор! В соседнем купе ехали две семьи: Боря Шагинян – виолончелист с женой-скрипачкой Светой и Арик Гольдберг – скрипач с женой-скрипачкой Лилей. Они, казалось, скупили всё, что можно было скупить во всей Прибалтике! Все купе было забито коробками, свёртками, куклами и т.п. Они мне показали очень красивые вязаные костюмчики детям, а также всякие шарфики, шапочки и даже игрушки. Боря Шагинян сказал: «Знаешь, Борис, я вот наблюдаю за тобой в поездке и абсолютно солидарен с тобой – профессионал должен систематически поддерживать свою профессиональную форму. А когда начинаются эти интеллигентские «зачем», «для чего» – там кончается профессия. Молодец», – сказал он. – Я тоже стараюсь быть молодцом». Мы, смеясь, пожали друг другу руки. А девчонки, смеясь, сказали, что им некогда, что на их руках дети, магазины, мужья и т.п. И закончили это весёлое общение словами: «Завтра весь день болтаться в Минске, а денег на Минск почти нет. Вот так!» На этой радостной ноте я вошёл в своё купе. Ребята ещё играли в карты. Азарт, накал игры был на пике. Выясняли, кто кому и сколько должен. Ушатюк заверял ребят, что он не фраер. Я взял пасту, зубную щётку и пошёл почистить зубы. Из купе выплыл улыбающийся Юра Бурмас. «Ой, мой дорогой Боренька! Я же говорил, что бардак – он и есть бардак и не бардаком он просто не может быть, ну, никак!!» Я абсолютно с ним согласился. Войдя в купе, я влез на свои «нары». Ребята завершили карточные споры и готовились к «горизонтали». За окном была ночка тёмная. Вовсю стучали колёса. Около семи утра нас разбудил стук в дверь: «Станция Минск!» – крикнул женский голос. Через час мы сдавали вещи в камеру хранения. Назарыч объявил до 22:00 всех свободными. Неуютно, не выспавшись, вот так просто оказаться в чужом городе. Однако Минск не захолустье, не какой-нибудь второсортный город. Многие решили продолжить «исследования» в области чего-нибудь дефицитного. Ребят интересовали букинистические магазины. Хорошую редкую книгу купить – было серьёзным, радостным событием для каждого. Нас с Владом преследовало по пятам одно и то же, и прогнать эти ужасные мысли мы не могли. Я предложил позавтракать, побродить по городу и убить время походом в кино. Влад был со мной во всём согласен. Вид у него был апатичный и безынициативный. Все ребята разбрелись по городу. Позавтракав на вокзале, мы направились в город, в сторону огромных двух «сталинских» домов с часами. Улицы Минска пришлись нам по душе своей основательностью, капитальностью и чистотой. Впоследствии я неоднократно бывал в Минске на гастролях и мог бы подробнее описать свои впечатления об архитектуре, достопримечательностях города. Но конец 69-го года помнится и видится, увы, далёким сном: какой-то красивый из красного кирпича костёл, прямые широкие улицы, консерватория, мимо которой, поклонившись, мы прошли. Гуляли долго, что называется, до потери пульса, пока не забрели в первый попавшийся кинотеатр. Купили билеты на двухсерийный фильм. Убив время, направились в какую-то бульбяную. Пообедали не без аппетита – это я «точно» помню. Выйдя из кафе, встретили Арика Гольдберга и улыбающуюся Лилю с большой коробкой. Они нас буквально «за ручку» привели в какой-то книжный магазин, где мы спокойно купили хорошо изданный двухтомник Тютчева. Затем все вместе побрели на вокзал. В зале ожидания уже было много наших ребят: кто дремал, кто читал, кто играл в карты. Усевшись поудобнее, я заснул. Сколько проспал, сказать не могу, но разбудил меня Владик. Мы пошли в камеру хранения, забрали вещи и ещё какое-то время сидели в зале ожидания. Затем объявили посадку. Время близилось к полуночи. «День пережит – и слава Богу!»
          Утром прибыли в Калининград. К полудню разместили нас в одноименной гостинице в самом центре города. Город поразил своим «истерзанным» видом, несмотря на то что со дня окончания войны прошло почти четверть века. Куда ни глянь – видны следы разрушений. Известно – Кенигсберг был последним оплотом фашистской Германии. Как и насколько был укреплён город-крепость, написаны книги. Много неразгаданных тайн и поныне хранит подземный Кенигсберг. После интенсивных бомбардировок Англии, США, России город лежал в руинах. Даже то, что можно было уберечь, сохранить – величественный Королевский замок, уцелевший от бомбардировок, был взорван впоследствии местными властями. Некоторым «деятелям» хотелось уничтожить всё немецкое, чтобы ничто не напоминало о былом, о цивилизации. Напротив нашей гостиницы, через дорогу, – знаменитый кафедральный собор, точнее то, что от него осталось: три стены из красного кирпича, огромный пролом в четвёртой стене, груда битого кирпича. Из каждого угла несёт туалетом. Поразительно, самое дорогое, святое Всевышний уберёг – могила Иммануила Канта (1724 – 1804). Здесь он родился и прожил всю свою великую жизнь. Сорок лет отдал Кенигсбергскому университету. Здесь им были написаны гениальные философские произведения. Благодаря ему, здесь был центр мировой мысли. Недалеко в скверике встречаешь памятник Фридриху Шиллеру! Видя всё это, понимаешь, что совсем близко, рядом с тобой была цивилизация, и нет её – развалины! «Немногое уцелело от старой застройки. То, что ещё можно было восстановить в былой красе, снесли из-за нехватки средств на реставрацию. И только в самое последнее время нашлись деньги для сохранения уникального лица Старого города». Контраст былому – следы бездумной беспорядочной застройки: безликие, примитивные, бездарные хрущёвские пятиэтажки-коробки! Всё это вызывало уныние, тоску и одновременно – протест! А впрочем, это соответствовало тому, что творилось теперь в душе моей. Погуляв в окрестностях гостиницы, вошёл в номер и увидел Влада со скрипкой. Он сказал: «Присоединяйся, завтра в 12:00 репетиция с “Главнюком”». Я вынул из футляра скрипку, и мы основательно позанимались вместе. Потом пришёл Веня. Он сказал, что был в концертном зале, что зал ему очень понравился и что видел пару наших афиш. Вечером посидели в ресторане гостиницы.
С утра на репетиции Семён Аркадьевич Коган заявил, что ходом гастролей он доволен и что мы не имеем права играть хуже в Калининграде, чем в Рижской филармонии, и просил мобилизовать все свои профессиональные ресурсы для решения этой задачи, для победы. Своим заявлением он вызвал бурю восторженно-одобрительных аплодисментов. Громче всех аплодировал Юра Бурмас. Затем мы немного поиграли. Семён Аркадьевич «экономил» наши силы. Вечером Олечка Петренко выступила со своим блестящим вступительным словом. Она увлекательно рассказала о творчестве Петра Ильича Чайковского, о его Пятой симфонии. Затем представила нас и главного дирижёра. После антракта Оля рассказала о творчестве сибирского композитора Аскольда Мурова, о его симфонии. Мы были предельно собраны. Играли с отдачей. На бис сыграли увертюру к «Руслану и Людмиле» М. Глинки. Публика, как всегда, тепло аплодировала. Гарик Петренко констатировал победу! Семён Аркадьевич Коган выходил трижды на поклон.
          Объявление от Назарыча: «Выезд в Балтийск в 17:00 от гостиницы». Балтийск – закрытый город, самая западная точка России, важнейшая военно-водная база Балтийского флота. К сожалению, город увидеть нам было не суждено. Был жёсткий паспортный контроль. Концерт состоялся на следующий день в 19:00. Оля Петренко блестяще вела концерт. За дирижёрским пультом – Юрий Ильич Николаевский. Мы играли два «Концертных вальса» Александра Глазунова, «Грустный вальс» Яна Сибелиуса и закончили увертюрой к опере «Руслан и Людмила» Михаила Ивановича Глинки. Победа была бесспорной! Триумф налицо!! Все поздравляли друг друга с окончанием гастролей. У нас с Владом ныло под ложечкой. Находясь в дальнем углу огромной комнаты, где мы переодевались, Рыжий, в своём естественном состоянии подпития, снимая с себя фрак, крикнул в мой адрес: «Боря!.. Ну, как… Она сопро… сопро… тивлялась?!» Ушатюк захлебнулся от смеха. Я парировал: «Сопро… сопромат – сопротивление материалов – наука о прочности, надёжности. Советую тебе, Игорёк, серьёзно ею заняться». Он бормотал: «Ею заняться… Ею заняться?.. А ты меня с ней… познакомь…». «Я думаю, что ты с ней уже не справишься», – ответил я. Ушатюк поединком был удовлетворён. Подойдя ко мне, он сказал: «Браво!»
          С утра многие ребята бегали по магазинам, покупали изделия из янтаря и тратили последние деньги на всякую всячину. Мы с Владом с холодком под ложечкой прогуливались вдоль реки Преголи мимо огромной металлической ограды калининградского зоопарка. Когда-то кенигсбергский зоопарк был одним из самых больших в Европе. «Придётся ли здесь побывать когда-нибудь ещё, но при благоприятных обстоятельствах?» – думалось мне. Нужно было возвращаться в гостиницу. Выезд на вокзал в 12:30.
          В 14:00 мы уже расположились своим квартетом в купе. В вагоне было суетно и шумно. Со всех сторон крики, смех, коробки, пакеты, свертки! Прогуливаясь по вагону, увидел красного «захорошевшего» Игорька. Улыбаясь, он громко крикнул: «Боря! Как ты посмел сегодня не позаниматься на скрипке?! Безобразие! Я отменяю тебе премию!» Пройдя чуть вперёд, он запнулся о чемодан, стоящий рядом. Его подхватили ребята. «Концертмейстер заметил верно», – улыбаясь, сказал Боря Шагинян. «Мы свое отыграем», – заверил я. Когда я вошёл в купе, сека была в разгаре! Ушатюк пообещал всех оставить без копейки денег. «Мы работаем культурно», – приговаривал он. Марик Есипович, смеясь: «Знаем мы вас, фраеров!» Я вспорхнул на «нары» и раскрыл томик Тютчева. Мысли путались, я вырубился. Спал как младенец, не чувствуя тряски, стука колес, азартных криков внизу. Наконец, всё стихло. Разбудил меня Веня. Карточный турнир в этот раз кончился миром. Ушатюку не удалось «пощипать» партнёров. Все пошли в вагон-ресторан. Ели традиционную солянку, большой лангет с овощным гарниром и, в обязательном порядке, пиво – какое-то прибалтийское. Сидя за столом, я думал о завтрашнем дне – позвоню обязательно Лиде. Владик сказал, что позвонит Лене из аэропорта, поскольку так будет лучше: «Мне сейчас не до шуток, я не могу рисковать!»  Марик Есипович, грустно улыбаясь, сказал, что готов поспорить с нами о том, что мы до сих пор находимся в психошоке и что нам в этом плане нужно лечиться самым серьёзным образом. «Всё будет как у Семёна Аркадьевича – полная победа, а может быть, даже – триумф!» – смеясь, сказал он. На этой ноте мы встали и пошли к себе в купе. По вагону развозили мороженое, пирожное, конфеты и т.п. Мы купили что-то из лакомств на вечер и утро. Вечер, собственно, уже и наступил. На циферблате – 9. Веня констатировал, что в Калининграде не заметил ни одной красивой девушки. «Понаехало всяких Даш из Мухосранска и Рязани! Это тебе не Рига, не Лайма!» Я сказал: «Фрейд, Шопенгауэр – это не шутка. Тебе виднее, ты теперь – крупный учёный! А поскольку это так – пойди и закажи, пожалуйста, на всё купе чаёк». Веня с честью исполнил доверенное ему поручение. Итак, мы чаёвничали, лакомились ром-бабами, конфетами, болтали. А мысли об одном и том же гвоздили затылок, терроризировали молодые души. «Скорее бы развязка, ясность наконец!» – думал я. «Скорей-скорей!» – стучали колёса. Поезд летел с фантастической скоростью, подобно «Перпетуум-мобиле» самого Паганини, а в мыслях было одно: «Это само Время спешит нам навстречу!»
          К 10 утра мы были уже на Белорусском вокзале. «Организованным табором» прибыли на аэровокзал. У нас было достаточно времени, чтобы спокойно позавтракать и даже прогуляться в орбите досягаемости. Я пошёл звонить Лиде. «Чем чёрт не шутит, может быть, она сейчас и дома», – думал я. «Лидочка в институте», – ответила Лидина мама, Евгения Петровна, заспанным усталым голосом. Я передал своё грустное почтение и на этом поставил точку. Настроение ухудшилось. Я был готов ко всему. Войдя в здание аэровокзала, увидел Владика. Он сидел в кресле, рядом стояли чемодан, скрипка и другие вещи наших ребят. Время теперь тянулось медленно и, казалось, остановилось вообще. С невыносимым страданием, измученным взглядом, посмотрев на меня, Влад изрек: «Борька, ты даже не представляешь, каково сейчас мне. Врагу не пожелаешь, что испытываю я! Может быть, Ленка о чём-нибудь и догадывается, потому что веду я себя, объективно глядя со стороны, скажу мягко, – странно. Но выхода у меня нет из этой «пропасти»!» Я сказал: «Владик... Будет Завтра!» «К чёрту», – процедил он.
          Самолёт набирал высоту. Измученные обстоятельствами коварной молодой жизни, мы летели навстречу Судьбе! «Ещё немного, ещё чуть-чуть!» – подбадривала нас Клавдия Ивановна Шульженко. Три с половиной часа мы провели без сна, как на электрическом стуле. Сходя с трапа самолёта, мы с Владом мученически переглянулись. Получив вещи в зале прилёта, оркестранты с комфортом расположились в двух филармонических автобусах. В город попали к трём часам ночи. С Владиком договорились быть в филармонии в 14:00. Войдя наконец к себе в «пенаты», точнее в «святая святых», я с грустью подумал: «Дома и стены помогают». А Веня, понимая меня сердцем, старался смягчить психологический фон. Он говорил: «Боря, поверь мне, шоб мне так жилось, сколько у меня было баб и сколько их у нас ещё будет, так шо, после каждой нужно бежать и сдавать кровь? Крови не хватит на всех баб! Выдумали всё сгоряча! А ранка у этой проститутки, поверь мне, шоб я так жил, не в том месте! Не в том!!» Я ему был сердечно благодарен за всё. Чуть успокоившись, я старался отключиться, заснуть. Разбитый, с головной болью встал я в 10 утра. Принял холодный душ. Надел белую рубашку, как на концерт, прифрантился и пошёл в «Лотос». Девочки-официантки поздравили меня с возвращением и принесли мне мою пищу. После завтрака время было уже 12:30, вышел прогуляться. До филармонии, не спеша, минут тридцать. На улице было слякотно и сыро. Ничего не чувствуя, побрёл я в филармонию. Чтобы как-то отвлечься, зашёл, на всякий случай, на главпочтамт до востребования – пусто, пусто, как в голове! Проходя мимо драмтеатра, бессознательно читал афиши. На улице Ленина, ничего не видя, заглядывал в витрины магазинов. Наконец, подходя к филармонии, увидел Владика. Безмолвно «двинули на эшафот». Подходя к дверям КВД, сплюнули через левое плечо, не осознавая, зачем. Записавшись в регистратуре, прошли к кабинету. Возле кабинета – никого. Постучавшись, вошли. Сестра спокойно выдала нам результаты анализа: RW со знаком минус, отрицательный! Мы обнялись и заплакали, как дети. Присели возле кабинета и долго, никого не стесняясь, плакали навзрыд… Затем встали и опять обнялись. Влад сказал: «Борька, пойдём напьёмся!» Я сказал, что это нужно отметить культурно, с ясным пониманием масштаба происшедшего в нашей жизни события, а это – непременно, банкет! Только банкет! Все висело на волоске!! Банкет!! Банкет!! Так и решили. Выйдя из Судьбоносного заведения, Влад сказал: «Я должен срочно уладить свои семейные дела. Главное, что мы чисты и непорочны! Понимаешь, Борька?!». «Догадываюсь, – улыбаясь, говорил я: – Особенно должен подчеркнуть – непорочны!» Начинается для нас новая жизнь. Vivat Vita! «А Ниночка… Нинель… Нинок… Нинусь – всё же прелесть, – ну и стерва!!!»
          Банкет состоялся в ресторане «Сибирь». Его смело можно назвать Триумфальным. Слаженно играл-пировал наш «квинтет». Марик Есипович предложил выпить за победы и триумфы в нашей жизни: «Больше радости и оптимизьма! Да здравствует Семён Аркадьевич Коган!» Веня поднял бокал за Гарну Дивчину! «Шопенгауэр и Фрейд нам помогут, шоб я так жил!» – улыбаясь, заключил он. Володя Ушатюк предложил тост: «Постараться никогда не попадать в “застенки КВД”!» Он рассказал нам о том, как, спеша на вечернюю репетицию, видел нас с Владом, выходящими из КВД, в крайне аффективном состоянии. «Мужики! Будем бдительны! Запасайтесь презервативами!» – сказал я, поднимая бокал. «Не могу не вспомнить слова из одной оперетки:

«Без женщины мужчина,
  Как без хвоста скотина,
  Как без прицела пистолет
  И как без клапана кларнет».

Vivat Любовь!

А Влад, встав из-за стола, торжественно произнёс: «Предлагаю поднять бокалы за нашего дорогого шефа Альберта Александровича Маркова, напутствия которого мы «чуть-чуть» забыли. Если бы память не подвела, была бы это уже совсем другая Песня!» Все громко и весело крикнули: «Vivat Альберт Марков!»



P. S. 

Через несколько дней на улице Ленина мы с Владом случайно встретили Нину. «Мои мальчики! Как я рада вас видеть!» – заразительно смеясь, воскликнула она. «С приездом! Всё в порядке?! Всё хорошо?!» – спросила Нина. Мы нервно улыбнулись. Я взял её ручку и внимательно посмотрел на запястье. На месте мокрой ранки было небольшое сухое углубление. Я спросил: «Что это?» Ниночка, смеясь, сказала: «Да ерунда, это я на спор потушила горящую сигарету». Для нас с Владом «ларчик открывался» слишком, мучительно, долго.


17 декабря, 2014 г. Москва, Борис Равинский.