Умереть... чтобы услышать!

    Квартира заявительницы находилась на первом этаже. Поставив водителя под окно, Сашка Шмель вошёл со мной в подъезд.
                -  Вдруг преступница вздумает сбежать, - сказал он назидательно, словно я был у него стажёром.
                -  Не надейся, что буду прикрывать твою спину, - усмехнулся я, - я только понятой!
   Он хмыкнул и, достав удостоверение оперуполномоченного уголовного розыска, нажал на звонок.
   В тот же момент дверь распахнулась, словно коробочка, открывающаяся нажатием кнопки. Из квартиры на Сашку выпала огромная тётка с большой сковородкой в правой руке. Я порадовался, что стою вторым, иначе  бы точно её не удержал.
   Высоченная баба, весом не менее ста килограммов, всхлипывая и причитая, обняла Сашку сверху, как долгожданного родственника, положив ему руки на плечи. Атрибут кухонной утвари предупреждающе покачивался у задницы опера.
                -  Ой, милитошечки-то вы мои! Да что же это такое случилось - то? Как же это так? Есть ли Бог на свете? Как же он допустил такое горе?... – голосила она,  держа Шмеля в своих объятиях.
Сашка стоял, словно забитый в пол гвоздь, не в силах шевельнуться, молчал.
   Я подумал, что вряд ли она могла бы пролезть в окно, скрываясь с места преступления.
                -  Беда-то какая в дом пришла! Всю жизнь другим помогаю, а тут на тебе благодарность. Любимого своего! Сама! Не углядела. Чёртова сковородка под руку попалась!
Причитая, она постепенно выпрямлялась освобождая Шмеля, и скоро сковородка маячила  уже перед его лицом.
    Шмель побледнел. Убрал удостоверение в карман бушлата и демонстративно вынул оттуда  полиэтиленовый мешок. Раскрыл его, жестом показывая женщине на необходимость положить в него сковородку.
   Автоматически исполнив просьбу, она взялась руками за голову и, слегка пошатываясь, направилась внутрь квартиры, продолжая стенать:
                -  Ну, что бы мне книжка какая умная под руку попалась или пульт от телевизора — так нет же! Вроде и не готовила сегодня. Как я её схватила?
   Шмель зашёл внутрь за хозяйкой и положил мешок со сковородкой на стол в центре комнаты.  Я скользнул мимо - к стене, где приютился сервант, уставленный сверху большим количеством грамот в деревянных рамках.
  Трёхстворчатое окно комнаты было наполовину прикрыто полупрозрачным тюлем. С другой стороны металлический карниз злорадно блестел пустыми зубцами прищепок. Вырванное из челюстей полотно прикрывало тёмную бугрящуюся кучу на полу.
                -  Вот он, мой голубок! - запричитала женщина, показывая на неё пальцем.
   Приглядевшись, я подумал, что точнее подошло бы определение «воробышек».
  Маленький сухонький мужичок, в замасленной телогрейке и синих затёртых джинсах, скрючившись, поджав колени к животу, лежал под окном спиной к батарее. На ногах — белые кеды с грязной желтизной.
   Тюль, словно фата, кутал его чередой воланов и рюш, оставляя открытой голову. Сложенные под правой щекой ладони создавали впечатление безмятежного сна. Рядом лежал большой ощерившийся шведский ключ.
                -  Ну что ж, - спокойно сказал Шмель, - надо вызывать судмедэксперта, следственную группу и труповозку. Когда это произошло?
                -  Да полчаса назад, как почувствовала, что не дышит, вам и позвонила, - произнесла женщина. Снова запричитала:  -  Соколик мой ненаглядный! Нужна мне была эта чёртова батарея, капала себе да капала. Попросила моего ласкового гаечку подтянуть – он у нас в доме сантехником работает. Что-то, мне показалось, не так он делал. Я ему указывать, а он гордый у меня... отмахнуться решил. Послал... Ну сами знаете куда! Да что ж теперь делать? Я уж и туда готова сходить несколько раз, лишь бы он живёхонек был! Касатик мой! Как хорошо-то с тобою было...
   Я глянул поверх серванта — кто же здесь такой заслуженный? Оказалось, все грамоты выданы хозяйке, сотруднице собеса, за высокие показатели в работе с гражданами. Да... с такой не поспоришь!
   Женщина стояла около стола, теребя цветастый передник. Качала головой. Глаза красные, хоть и без слёз. Жалостливый взгляд устремлён на лежащего мужа. 
  Шмель отошёл в дальний угол, сел на диван. Взял трубку телефона, похожего на слоновью голову, стал набирать номер дежурной части.
   Я  подошёл ближе к женщине. Хотел что-то сказать душевное, утешительное, но не знал что, и, дабы выразить ей своё сожаление стал так же смотреть на труп, разглядывая поочерёдно кеды, брюки, фуфайку. Маленькое личико, остренький носик и подбородок  предполагали щепетильность характера и занудство. Глаза были плотно закрыты. Был человек... И нет!
   Неожиданно мне показалось, что прижатые ресницы дрогнули, словно в ответ на мои пристальные разглядывания. Я посмотрел на женщину, надеясь, что она так же это заметила. Но её взгляд, полный отчаянной нежности, продолжал ласкать мужа, обнимал всего целиком.
                -  ...да, вызывайте... - говорил по телефону Шмелёв. - Не забудьте прислать участкового. Преступление очевидное. Я же не буду покойника караулить - пять часов ждать труповозку! У меня заявителей куча...
   Я снова стал всматриваться в глаза покойника, стараясь не моргать. Через некоторое время вновь заметил дрожание коротеньких  ресниц. Не поверил и подошёл ближе. Присев на корточки, согнулся, приблизив своё лицо к голове мужчины.
Отпрянул мгновенно, как только покойник, сощурившись, несколько раз поморгал, словно избавляясь от соринки в глазу. Затем снова смежил веки.
                -  Он живой, - шёпотом сказал я, пятясь на карачках назад. Не отрывая взгляда от покойника, словно боясь подставить ему спину.
   Мужик не шелохнулся.
   Шмель положил трубку телефона и подошёл ко мне, подозрительно глядя сверху – не свихнулся ли я?
  Женщина приосанилась, инстинктивно приняв борцовскую стойку, подозрительно уставилась на нас.
                -  Он живой, - повторил я уже громче. На всякий случай, поднялся и отошел к серванту.
   Шмель, наоборот, приблизился и пнул мужика по кеду своим зимним сапогом:
                -  Вставай, коли живой, чего придуриваться! – произнёс он, придав голосу максимум требовательности. -  А то в морг поедешь!
   Мужик открыл глаза, спокойно, не торопясь, деловито поднялся с пола. Откинув тюль, стал отряхивать фуфайку и брюки, не поднимая головы, глядя в пол.
   Женщина с испугу шарахнулась к выходу, но остановилась в проёме двери, развернулась и завопила:
                -  Как живой! Откуда живой? Да я тебя сейчас.… дай... Дай мешок! – закричала она Шмелю.
И, не дождавшись, подскочила к столу, выхватила сковородку.
                -  Да я тебя сейчас за такую подлость, чёрт рогатый... - вопила она, замахиваясь ею на своего мужа.
   Шмель подскочил вовремя и снова попал в медвежьи объятия передовика собеса. Теперь её прорвало - расплакалась навзрыд. Слёзы лились рекой. Содрогания огромного тела передавались Шмелю, и тот вибрировал под тяжестью, словно штангист, поднимающий над головой рекордный вес. Сковородка выпала из безвольной руки хозяйки.
   Шмель пытался успокоить женщину, но его бубнёж перекрывали горестные всхлипывания.
   Отряхнувшись, мужичонка, как ни в чём не бывало, поднял свой ключ, положил его ружьём на плечо и двинулся к выходу. Склонив голову, глядя в пол, ссутулившись, он монотонно шёл к двери. В неказистой опущенности его тела и бесшумности шагов чувствовалась невосполнимая утрата чего-то дорогого, душевного, внутреннего. Что в мгновенье передалось присутствующим.
  Все разом умолкли, провожая его взглядом, поворачиваясь по ходу его движения. Жена продолжала обнимать сотрудника милиции. Шмель едва выглядывал из её объятий. Я стол у серванта, уставленного наградными рамками, не понимая, что я, вообще, здесь делаю. Зачем мне это?
    Звук захлопнувшейся входной двери расколдовал нас. Мы сели на стулья вокруг стола. И посмотрели друг на друга, словно только увиделись. Затем Шмель пересел на диван и стал дозваниваться в дежурную часть, отменяя вызов следственной группы.
Мне показалось, что моя роль в этом спектакле закончилась:
                -  Наверно, пойду? – негромко спросил я у Шмеля.
                -  Давай, - ответил тот, раздумывая над своими дальнейшими служебными обязанностями.
   Я вышел на лестницу и стал спускаться. Неожиданно, почувствовал справа шевеление и обернулся. Там находился вход в подвал. Небольшая, обитая железом дверь была открыта. На пороге лицом ко мне сидел муж заявительницы. Локти уперты в колени, лицо опущено в раскрытые ладони. Слегка покачиваясь, что-то бубнил себе под нос.
   Я шагнул к нему и, осторожно нагнувшись, спросил:
                -   Что-нибудь случилось?
   Подняв на меня мутный невидящий взгляд с искрящимся на глазах слезинками, он заворожёно произнёс, словно пропел:
                -  Какие… слова!... Какие ласковые... душевные!...  Такой доброй... она была... только в медовый месяц...
      «Да, - подумал я. - Возможно, для этого стоило на часок прикинуться мёртвым!»