Успеть бы понять...

                Успеть бы, понять...

     - Что там, - долго ещё?- спросила Литвинская, заглядывая в дверь кабинета общественных организаций.
     - Долго, долго, - шикнула на неё Радейкина и прикрыла дверь изнутри, продолжая слушать.
     - Товарищи члены  бюро, прошу Вас внимательно отнестись к приёму в партию Натальи Викторовны, ещё раз подчёркиваю почему: во – первых, обратите внимание на рекомендации, во – вторых, на отношение того, кого принимаем, к общественной работе, а, в – третьих, на нравственные принципы. Итак, начнём с рекомендации сослуживца Словикова Валентина Михайловича. Слушайте. Зачитываю.
          « Знаю Наталью Викторовну с 1983 года по совместной работе. Прекрасный работник. Хорошо знает дело. Умеет решать, казалось бы, нерешаемые вопросы. Работая заместителем начальника отдела, сумела показать себя хорошим организатором. Вместе с тем не выдержана с окружающими, не считается с их мнением. При прохождении кандидатского стажа ей необходимо обратить на это внимание».
          Вторая характеристика положительная по всем моментам. Есть предложение: не читать, а послушать Наталью Викторовну. Как вы думаете? – обратился выступающий к остальным. 
          Сидящие члены цеховой партийной организации одобрительно закивали.
          Хохлова Наталья Викторовна, женщина молодая высокая, с ранней сединой, хорошо заметной у корней волос, окрашенных краской тёмного цвета и уложенных в незамысловатую, но элегантную причёску, такие не редко нравятся мужчинам средней упитанности не столько женственностью, сколько стройностью. вставая, спросила:
     - С чего начинать?
     - С биографии,- бросил чей-то женский голос.
     - Родилась в 1953 году, в селе Крутинка Красноярского края, окончила школу, химико – технологический институт в 1976 году и по направлению попала на комбинат. Работала мастером смены, технологом, заместителем начальника цеха, а сейчас, как вы знаете, работаю заместителем начальника производственного отдела. Не замужем. Детей, пока, нет. Вот и всё.
     - Чем Вы можете объяснить не совсем положительную рекомендацию Вашего сослуживца? – спросил Юрий Максимович Нефёдов, начальник финансового отдела, член партбюро.
     - Ничем особенным: иногда приходится, особенно работая в производственном отделе, повышать голос и не ждать пока смысл какого-либо решения дойдёт до подчинённых. Это расточительно для времени вообще, а уж в нашем деле конкретно.
     - Как Вас понимать? – на Хохлову тупым взглядом уставился ещё один член бюро, главный бухгалтер Гусаков.
     - Так и понимать: если бы я по каждому поводу пускалась в объяснения и убеждения, то Вашей службе, точнее группе по начислению зарплаты, было бы легче работать.
     - Что за дерзость в тоне, - возмутилась женщина, похожая чем-то на цаплю: то ли шеей, то ли носом, то ли и тем и другим – это была Максимова Ирена Феоктистовна, работник отдела кадров, тоже член бюро.
     - Наталья Викторовна, - с места, не вставая, спросил председательствующий на заседании партийного бюро, его секретарь, Ковальчук Леонид Осипович, - небольшого роста, широкий в плечах мужчина, напоминающий занимавшегося, лет десять назад, штангой спортсмена, - по Вашим словам выходит, что убеждать людей ни в чём не надо – надо безоговорочно давить должностным авторитетом?!
     - В какой-то мере именно так, - ответила стоящая.
     - Скажите, пожалуйста, какую общественную работу Вы выполняли или выполняете? – спросила Шустова, инженер лаборатории экономического анализа, она же председатель цехового комитета профсоюзов заводоуправления, она же член бюро.
     - Я – председатель Постоянно действующего производственного совещания или, если коротко, ПДПС, - улыбнувшись, ответила Хохлова.
     - А чему Вы улыбаетесь?
     - Она улыбается тому, что, будучи председателем, ничего не делает, и, завалив всю работу, продолжает пользоваться фиктивным активом, - жёстко перебил Ковальчук, - что же Вы молчите, Наталья Викторовна, расскажите, как Вы выполняете поручение партийного комитета и профкома.
     - Я молчу, потому что Вы говорите.
     - Ну, нахалка, - опять возмутилась Максимова.
     - Год назад на меня взвалили ношу руководителя этой общественной организации. Дважды пыталась провести заседания. Пыталась. Потому, что: то одному некогда, то другому - все же начальники, а мне хотелось, чтобы были те, от которых что-то зависит. Так и не получилось. Потом поняла, что всё это никому не надо: ведь вопросы, которые рекомендованы  к рассмотрению, избитые – их надо просто решать, а не обсуждать, совещаясь. Я и оставила  попытки. Правда, одно заседание, под нажимом профкома, всё же провела, но оно лишний раз подтвердило его ненужность - никто из «верхов» не пришёл: ни директор, ни главный инженер, ни его службы. Вот так и выполняла поручение.
     - Значит, Вы считаете, что такая форма  с её широкими возможностями участия рабочего класса в управлении предприятием не нужна?! – с менторскими интонациями спросил Ковальчук.
     - А Вы как считаете? – она смотрела председателю бюро прямо в лицо, не в глаза, а именно в лицо, - Вы - то верите, что оно необходимо?
     - Не задавайте глупых вопросов! Всем ясно, что нужно, и что оно приносит ощутимый результат самой постановкой вопроса.
     - А я считаю, и не только я: каждый должен делать своё дело. Вопросы ставить можно, можно и не ставить – их жизнь ставит, - а вот отнимать время на обсуждение этих вопросов, которое ничего не решает – это, по меньшей мере, бестактность по отношению к самому дорогому для человека – к жизни.
     - Это демагогия чистейшей воды, - вставил, до сих пор молчавший заместитель директора по производству, - по Вашим словам выходит все оперативки, планёрки, совещания надо отменить и работать, как  Бог на душу положит, так?
     - Нет, не так. Планёрки надо не отменять – их надо ввести в общую систему работы. А вот над системой должен работать человек одаренный, имеющий практику работы организатором. Причём пробовать на работе организатором надо до двадцати пяти лет, потому как, поставив человека позже  в рамки этой должности, хорошего руководителя не сформировать.  Должна работать система, а совещания призваны только подстраивать механизмы системы.
     - Вы всё говорите правильно, только общественная система воздействия через форму постоянного совещания – это совсем другое, и Вы это прекрасно понимаете, и не выступайте здесь в роли профессора перед студентами, - зло проговорил секретарь парторганизации, - Вы, если говорить фактами, сознательно уклоняетесь от общественной работы. И, кстати, перед бюро мне на это указал председатель профкома. Но у меня к Вам ещё вопрос: говоря о том, что у Вас нет ребёнка, Вы сказали «пока» - это как понимать?
     - А так и понимать, Леонид Осипович, пока нет, возможно,  будет.
     - Вы же не замужем, - как Вы можете так открыто говорить об этом, - с ненавистью, чисто женской ненавистью, проговорила женщина лет пятидесяти, из отдела снабжения, а в партбюро занимающаяся сбором партвзносов.
     - Почему же я должна в свои годы скрывать желание, естественное желание женщины иметь ребёнка? Ну, не вышла замуж и что – вся жизнь должна остановиться? Нет, уж извините – это моё личное дело.
     - Нет, вы только посмотрите, - не выдержала Максимова, - опять учит, и кого?
     - Наталья Викторовна, а Вам не кажется некрасивым то, что любят Вас или, как Вы сказали просто связаны с Вами, мужчины, как правило, женатые? – спросил ведущий заседание бюро.
     - Откуда Вам известно о таких вещах?
     - Земля, а уж комбинат наш тем более, слухами кормит.
     - Не боитесь переесть?
     - Дело в том, что передо мной лежит заявление одной работницы комбината о Вашей связи с её мужем. Смею Вас заверить: оно не в Вашу пользу.
     - Леонид Осипович, не не в мою, а не в пользу того, чья жена сочинила кляузу.
     - Так, ну что ж, товарищи, думаю ясно – пора заканчивать. Будем голосовать  за приём в кандидаты. Итак, кто «за», прошу поднять руки. Так, Нефёдов, Шустова и Вы? – он поглядел на заместителя директора с неприязнью, - трое. Кто против?  Шестеро, – он встал и продолжил, - Наталья Викторовна, большинством голосов бюро не будет рекомендовать партийному собранию принимать Вас в свои ряды, но окончательное слово за собранием. Вы свободны.
          Хохлова вышла. Очередное партбюро заводоуправления закончилось. Люди расходились.

                ***
          Ковальчук вошёл в свой кабинет, продолжая думать о поведении Хохловой на бюро: "То ли бравада показная, то ли принципы,… скорее всего принципы, ведь, сколько бы раз не сталкивался с ней по работе, всегда прямой открытый максимализм, наплевательское отношение к устоявшимся мнениям, всегда какой-то вызов".
          Он вспомнил, как однажды она заметила ему: «Ну, молодец, Ковальчук, всё успеваешь – и работать, и создавать вид неуёмной работы, и с женщинами спать, не открывая секрета с кем – я так не умею».
          "Откуда она знает?.. Или только догадывается. Делала бы потихоньку свои дела, так нет, надо на рожон".
          Он взглянул на часы – 11 часов. Взял трубку телефона, набрал номер:
     - Привет, Владимир Алексеевич, ну что, всё в порядке? Как договорились, в одиннадцать тридцать. Машина на стоянке, на самом конце от второй остановки автобуса. Понял где? Ну, хорошо. Пока, – положил трубку на рычаг и, нажав клавишу внутреннего переговорного устройства, бросил:
     - Ёлкин, зайди ко мне!
          Можно сказать, на цыпочках, мягкой походкой, в кабинет вошёл невысокий с коротко стриженой  шевелюрой человек. Это был Ёлкин, заместитель начальника отдела. Он остановился в метрах трёх от стола: только что не на вытяжку.
     - Вы, почему не подготовили деталировку к этому несчастному транспортеру? – спросил хозяин кабинета.
     - Леонид Осипович, не успели:  понимаете, этот Горохов опять придумал что-то, вроде хочет изменить редуктор, а для этого необходимо время.
     - Вы что, меня плохо слышите? Я Вам вопрос задал чётко: почему нет деталировки?
     - Леонид Осипович, транспортёр с его новым редуктором, который он доделывает... немного времени ещё надо... лучше будет... ну не успеваем мы!
     - Видимо, у Вас, Ёлкин, что-то со слухом! Ну, не обижайтесь.... Не нужна мне ваша самодеятельность - мне нужна деталировка: с меня главный инженер шкуру спустит за опоздание, - почти закричал Ковальчук, - идите, и к вечеру мне на стол бумаги. Да, кстати, я, сейчас, часа на два, три исчезну – поеду в проектный институт – имей ввиду.
          Ёлкин вышел, осторожно закрыв за собой дверь.
          Ковальчук был вне себя: "Долбишь, долбишь этим твердолобым как нужно работать – не понимают, хоть на изнанку вывернись. Как гаркнешь – глядишь, сделали. Ну что это такое. Ой, время-то...".
          Действительно, часы показывали, что до назначенного времени оставалось пятнадцать минут. Он встал, взял свою кожаную визитку с ключами, и направился к выходу. Зазвонил телефон.
     - Ковальчук.... Могу.... Только прямо сейчас.... До дома тебя довезу.... Мне же по пути.... Да, ещё Прудков зачем-то в город едет, тоже по пути.... Ну, всё до встречи в фойе.

                ***
          Он быстро вышел из кабинета и, не запирая дверь, через чертёжный зал, из глубины которого настороженно глядело несколько десятков пар глаз, пошёл  к проходной комбината, продолжая думать: "Всё-таки, что за манерность у этой Хохловой? Что за желание всем грубить? Как начнёт вести селекторное совещание, так один непререкаемый тон. Не успеешь ещё сообразить, о чём речь – она уже закончила обсуждение вопроса. Что за дурь спешная! Этот селектор, можно сказать, одна из основных наших частей работы – она его сворачивает за двадцать минут. Ну что за дикие методы у человека! И, ведь, что интересно, похвалы не принимает  в свой адрес, если кто-то пытается между делом вставить".
          Пройдя проходную и увидев Брунина, он подошёл к нему и молча, пожал руку.
     - Прудкова, думаю, ждать не будем, поедем, - предложил ожидавший.
     - Нет, подождём, как-то нехорошо.
     - Что-то на тебя, Леонид, не похоже: ждёшь какого-то Прудкова. Кто он и что он теперь?!
     - Нет, не хорошо, - я обещал ему.
          Прудкова не было. Часы показывали тридцать пять минут. Ожидающие нервничали: один повторял свистом одну и ту же мелодию надоевшей «Лаванды»,  другой, запихав руки в карманы, расхаживал по ступеньке.
     - Женя, пойдём к машине – может быть, он там.
          Обогнув четырёхэтажное здание заводоуправления, они вышли к стоянке личного транспорта – неудавшейся выставке благополучия работников комбината. У машины, в тени, стоял, что-то читая, Прудков.
     - А мы тебя там ждём, - на подходе, опередив спутника, громко сказал Ковальчук и, совсем тихо, почти шёпотом, добавил, - я тебя по пути беру домой. Понял?
          Мужчины обменялись рукопожатиями, сели в машину, и поехали. Чувствовалось: за рулём не любитель.
     - Что это ты читаешь? – спросил Брунин, обращаясь к  Прудкову.
     - «Высшая мера», рассказы Лиханова, а это: поэзия Востока, сборник.
     - Когда ты время находишь? Работа, дача, девочки, да ещё книги.
     - Да ещё футбол, - добавил водитель.
     - Спать меньше надо.
     - Ты, видимо, как лето начинается, вообще не спишь, - засмеялся Брунин, - то одна, то другая.
     - Не говори, Евгений Васильевич, у меня летом чуть голова вместе с шеей не отворачивается: столько аппетитных девушек. Ты как думаешь: кто чемпионом станет?
     - В финале будут французы и аргентина, а чемпионами – аргентинцы.
     - А я думаю – французы: уж больно красиво играют.
     - Всё это так, но чемпионские медали увезут немцы, - влез Леонид, переключая передачу и тормозя у дома Брунина.
     - Спасибо! Счастливо ехать дальше,- попрощался он.
     - Не спасибо, а отработаешь, - смеясь, проронил водитель.
     - Отработаю, отработаю в счёт четырёх дней на общественных работах, - также смеясь, ответил Евгений и пошёл, не оборачиваясь, к подъезду.

                ***
          Машина плавно поехала дальше, показав левый поворот: по направлению к центру города.
     - Где лучше подъехать?
     - Со стороны универмага. Слушай, Лёня, может мне не надо ехать? Ключ возьми. Сам разберешься, что к чему, не первый раз.
     - Нет, поедем – заедем вместе, а то мало ли что.
     - Не буду же я вас караулить, да и от кого, - ухмыльнулся пассажир.
     - Конечно, нет, - не понял шутки Ковальчук, - глянем вместе одним глазом,  и ты уезжай домой. Часа через полтора, два я за тобой заеду.
          Они подъехали к большому пятиэтажному дому, вышли из машины, заперли двери и вошли в подъезд.
     - Вот жизнь весёлая: даже стены чёрной краской покрасили – умереть от страха можно, не дойдя до квартиры, - зло сказал Прудков.
     - Это точно!
          Поднявшись на четвёртый этаж и открыв дверь под номером 44, вошли в прихожую однокомнатной квартиры.
     - Сразу видно: холостяк живёт, - улыбаясь, сказал Леонид Осипович и продолжил, - но тем приятнее будет встреча: сколько она принимала таких же страждущих.
     - Откуда ты знаешь сколько, может быть, нисколько.
     - Скажи кому-нибудь другому, мне не надо.
     - Ты этим замком пользоваться умеешь?
     - Вроде бы, да, - взял ключ и попробовал зафиксировать  замок с внутренней стороны. Не получилось.
     - Дай, - попросил Владимир ключ. Но и у него ничего не получилось с фиксатором.
          Несколько раз, повернув ручку замка, всё же нашёл положение, при котором вставленный ключ зафиксировал её, тем самым заблокировав открытие двери.
     - Ладно, я пошёл.
     - Иди, и жди дома: подъеду.
          Владимир Алексеевич вышел на улицу и медленно пошёл к недавно  открытой летней площадке кафе. Ему захотелось увидеть женщину, которая войдёт в покинутый им только что подъезд. Он пошёл медленнее, ещё медленнее, остановился, и, повернувшись, так же медленно пошёл обратно.

                ***
          В то же самое время в квартире номер 44 прозвенел звонок от нажатия кнопки тонкой рукой женщины чуть выше среднего роста, с высокой грудью, с короткой стрижкой, модно одетой и весёлой на вид. Дверь открылась, и женщина вошла - упала в объятия тёмной прихожей и ждущего мужчины.
     - Ну что ты, что ты, закрой дверь,  - проговорила она, но это было лишним: одной, свободной рукой, Ковальчук закрывал дверь, опять возясь с непослушным фиксатором. Наконец - то, щёлкнуло.
     - Лёня, ты извини, но я ненадолго. Еле  убежала с работы. Можно пройти?!
     - И не только пройти: раз уж времени в обрез, то сразу и раздеться.
     - Не в прихожей же!
     - Конечно, нет. Проходи в комнату. Кстати, есть телефон – можешь позвонить домой: узнать как дела, все ли дома.
     - У тебя шутки всегда какие-то открыто циничные, и с чего бы…
     - От хорошей жизни, - опять пошутил он, - нас ждёт вот этот диван.
     - И только?! – полуиронически спросила красивая телосложением и приятного цвета кожей женщина, - если ждёт, то мы идём.
     - Ты где успела загореть?
     - Это ещё с прошлого года: мы с мужем поздней осенью с юга вернулись. Странно: ты только сегодня заметил.
     - А когда? Здесь мы первый раз, а в машине темно - не видно.
          Пока шёл разговор, они разделись.
          Она с ходу бухнулась на подушки дивана, а он никак не мог справиться с плавками, всё ему что-то мешало: то ноги, то руки.
     - Лёня, весна пришла, а ты всё ещё, или уже, в ударе – мне и ласкать тебя не надо. А некоторые мои подруги жалуются на современных мужиков. Их бы к тебе подпустить…
     - Не всех сразу, - заулыбался он, - лучше по одной, с интервалом.
          Старый, повидавший многое и многих, диван имел приятный бархатистый голос. Лёжа на нём, чувствовалась его крепость, надёжность и верность.
     - Лёнька, Лёнька, ну, ты молодец! Хорошо с тобой! Что-то в тебе волчье есть. Правда, я не знаю, как волки любят своих волчиц, но мне так кажется, как ты. Жена что ли плохо кормит?
     - Нормально кормит, сколько входит, но зелени хочется. Перестань болтать или говори, но мне не мешай: вопросов не задавай.
     - Хорошо, - счастливым голосом проговорила лежащая на боку, а в таком положении она кого угодно свела бы с ума – только бы он был мужчиной.
          Время ускоряло бег, и уже не стрелки часов властвовали над ними, а стремительные удары в висках, отдававшиеся во всех частях тела и его и её одновременно.
          Время неслось над вечностью, там же летели, балансируя в мгновениях счастья обладания друг другом, и эти двое.
          Наступил момент, когда человек выше всех и всего на свете: ему не надо ничего, даже рая… .

 
                ***
          Владимир Алексеевич, постояв минут пять у дома, и, решив, что всё же шпионить не хорошо, ещё раз повернулся на 180 градусов и пошёл на остановку. Резко тормознув, подкатил троллейбус. Пассажир вошёл внутрь. Поехали.
          Допотопный троллейбус дребезжал. Это напоминало те резкие металлические, приятные раньше - теперь раздражающие, звуки из детства, когда дедушка брал его с собой в телегу за сеном. Повозку везла лошадь, и ехали они по обычной просёлочной пахнущей чистотой и простором дороге.
          Салон внутри оказался полон народу, спёртого воздуха и висящей в воздухе пыли. Владимир ехал домой, мысленно рассуждая:
          "Молодец Ковальчук: живёт в своё удовольствие, всё успевает и никто ничего не знает. Вот у кого учиться надо. А ещё говорят, что авторитет и наслаждение жизнью несовместимы. Видимо, совместимы, но не у всех". 
          Продолжая думать, внезапно, на передней площадке заметил девушку, чем-то сразу приковавшую  его взгляд. Она смотрела в ту же сторону,что и он, вперёд. С задней площадки передали деньги на билеты – так, по цепочке, от одного к другому они дошли до кондуктора. Звеном цепочки оказалась и девушка, замеченная и выделенная из толпы. Она, принимая деньги, обернулась.
          "Ба, да это же Светка!" - Владимиру Алексеевичу показалось, что его охватил костёр. Вот почему девушка захватила его внимание.
          С ней связана его вторая жизнь, вернее, часть, лучшая часть жизни: юность. Второй раз он воспринимал и переживал лучшее своё время через непосредственность чувств девушки, начиная с её шестнадцати лет. А закончилось вторая юность также незаметно как первая, через шесть лет, когда Светлане исполнилось двадцать два и она, понимая то, чего он не понимал ещё толком тогда, хоть и был старше её намного, вышла замуж. Повторившаяся, вторая юность также не забываема, как и первая, а, может быть, в чём-то и превосходящая первую: многое из случившегося было осмысленным и, казалось, уже последним.
          "Надо же: даже во вкусах я всё ещё постоянен", – продолжал думать он, и начал было протискиваться к Светлане, но не получилось. А через остановку подарившая вторую юность вышла, так и не заметив взгляда любимого совсем недавно человека.
          Надо же, как бывает: три – четыре метра расстояния, а не видят и не ощущают друг друга. Так можно дойти до того, что в одной постели с женщиной будешь, а пройдёт время и не заметишь, и не почувствуешь: ни ты её, ни она тебя.  То ли света мало было, то ли кровать широкая, то ли глаз у сердца нет. Где же биополе, о котором с таким азартом рассуждают учёные?.. У животных и то иначе. Говорят:  лошадь чувствует жеребца или, наоборот, на очень большом расстоянии.
          Троллейбус уже полупустым подкатил к остановке «Детский мир». Рассуждавший только что мужчина мрачного вида вышел из троллейбуса и пошёл через улицу по переходу к дому. В квартире никого. Старший сын играл во дворе, остальные кто где. Он разделся, прошёл в ванную комнату. Его любимым занятием было стоять пол струями  холодной, иголистой воды, что и происходило каждый день по два, три раза в день, а то и среди ночи. После душа, не одеваясь, а, только обернув себя полотенцем, накрыл стол к обеду. Окрошка оказалась холодной в меру, вермишель с яйцом с пылу, с жару, а квас таким, каким и должен быть. Пообедав, взялся за второй том Пушкина.
          Прошло два с лишним часа. Можно начинать собираться. Одевшись, ещё раз взглянул на часы: половина третьего.  Вышел на улицу с журналом  «Новый мир» в руках. Он по привычке читал одновременно несколько произведений: дома – одно, по дороге – другое, на работе, если получалось, - третье. Почти одновременно с его выходом подъехал недовольный  по виду Леонид Осипович. Уже в машине, спросил:
     - Ты долго ждал?
     - Нет, пока помылся, пообедал. А, кстати, ты ведь голодный – возьми, - и подал бутерброд с ветчиной, которая, как отметил про себя Леонид, по нынешним меркам большой дефицит, отпускаемый по талонам по одному килограмму в месяц на человека.
     - Большущее тебе спасибо! Ты не только от жажды любви спасаешь, но и от не менее естественного голода. Как и чем тебя отблагодарить – не знаю.
     - Как тебе не надоедает: с одной и той же. У меня была одна, но та молоденькая, почти пять лет встречались…
     - Я знаю, то есть, я знаю, что у тебя такая была. Так ты думаешь, что у меня одна и та же? Ну, конечно! - так бы я скис. Нет, не могу долго с одной:  не то. Они иной раз имени моего настоящего не знают. Так даже интересней.
     - Как часто машину внутри моешь? Чистая она у тебя, как квартира у хорошей хозяйки.
     - Не сказал бы, что часто. Позавчера чистил, а вчера не ездил. А чистить удобно. Видишь коврики? Вынул, вытряс пыль, протёр – порядок. Вёз их ещё с Прибалтики.
     - А что, у нас нет?
     - А что у нас есть для машин?  Да и не только для машин…
          Так, за разговором ни о чём, подъехали к комбинату, к стоянке машин.
     - Володя, я думаю, ты умеешь…, - начал Леонид.
     - Перестань, будто ты меня не знаешь. Я вот что хотел, попросить…
     - Да, да, пожалуйста.
     - Ты не понял, не спеши. Никому ни слова, что у меня, в принципе, есть возможность оказывать такие услуги, я про ключи, а то с ума сойдёшь.
     - Какой разговор, конечно.
          Вдвоём направились в заводоуправление.
     - Ты в цех? – спросил Ковальчук.
     - Да, надо зайти, посмотреть как там делишки.
     - Я тоже в соседний с твоим зайду, пойдём вместе.
          Поднявшись по ступенькам и, оказавшись в проходной, нос к носу столкнулись с Хохловой. Видимо, она шла с территории комбината.
     - О, Леонид Осипович, какие у Вас глаза! Такие у котов мартовских, нет, лучше как у тех, что после драки за кошку.
     - Про драку – это Вы о бюро?! Напрасно, Наталья Викторовна, напрасно. Некрасиво это, неэтично и неучтиво.
          Владимир Алексеевич странным взглядом посмотрел на обоих: одну недолюбливал – за что, не зная, другого….
          Да что они – успеть бы, себя понять... хотя бы за жизнь...
                1986 год