А надо ли раскаиваться? Проститутка у святого отца

Богдана быстро шла по улицам Ниццы и считала повороты. Один, второй, третий… Направо. Она подошла к воротам православного храма, очень известного со времен русских мигрантов во Франции, на лазурном побережье. В этот храм она всегда заходила, когда приезжала работать на потоке для клиентов по сто евро. Она остановилась и достала платок в русском стиле, белый, расшитый цветами, повязала. Ее русые волосы падали ей на плечи, но ей удалось забрать их под платок, часть из них все равно выбивалась, обрамляя высокий лоб.
- Где мне найти отца Федора? - Обратилась она к девушке, стоявшей за прилавком со свечками. Та указала на небольшой дворик внутри храма.
Богдана прошла через двор и увидела отца Федора, подметавшего дорожку от придела к храму.
- Здравствуйте. – Богдана в нерешительности остановилась.
Отец Федор отвлекся и посмотрел на молодую женщину. Отцу Федору было немного за сорок, он носил черную окладистую бороду, в которую часто посмеивался, и, казалось, борода жила отдельной от ее обладателя жизнью. Он был невысок и худощав, с цепкими, но добрыми карими глазами, которые сейчас пристально изучали Богдану.
- Здравствуй. Я вижу, ты поговорить хочешь…
Он отложил метлу в сторону. Богдана кивнула.
- Вы знаете, мне больше ничего не надо. Я никогда не вела откровенных разговоров и не люблю это, я совсем не понимаю, для чего людям знать, кто я и что думаю, мне всегда казалось, что никому, кроме меня, неинтересно, что я думаю. Я не люблю этих разговоров. Но мне нужно хоть с кем-то поговорить…
- Знаешь, чем отличается католическая церковь, от православной? – внезапно спросил отец Федор.
- Богородица и Иисус Христос, ритуалы, обычаи… - сбивчиво стала перечислять Богдана. – Я училась в воскресной школе и жила в Серафимовском женском монастыре.
- Ничему тебя там не научили! Отличается тем, что в католичестве священник не имеет права иметь семью и ничего из мирских удовольствий, а в православии – практически обязан иметь жену, семью, детей – потому что он такой же человек, как и все, и должен понимать, что волнует его прихожан, должен жить теми же удовольствиями и может быть даже грехами. Поэтому пойдем со мной, жена обед приготовила, я налью тебе рюмку кагора, а ты мне расскажешь, что тебя привело ко мне, такая девушка как ты не может быть несчастной и точно не в том возрасте, чтобы от отчаяния начинать Бога искать.
Они вошли в небольшую пристройку неподалеку – дом отца Федора.
- Лазурный берег Франции был всегда излюбленным местом русской аристократии, многих русских писателей, сколько страстей и историй тут было пережито и сколько страданий!.. Эта земля видела много трагедий русской души, поэтому можешь рассказывать и не стесняться. Мать Ольга! – представил он свою жену. Женщина лет пятидесяти посмотрела на Богдану, улыбнулась. – Накрой нам, свои пришли.
- Сию минуту. – широко улыбнулась мать Ольга. Она быстро налила борщ в две тарелки, достала нехитрую русскую еду: соленые огурцы, помидоры, картофель на блюде, посыпанный укропом, нарезала мясо и положила на тарелку. На столе появился кагор и два стеклянных причудливых стакана.
- Ну разговаривайте, оставлю вас. – еще раз улыбнувшись Богдане, женщина исчезла.
- Как дома…
- Я тоже по нашему скучаю. – Кивнул отец Федор. – Угощайся. Для начала выпей, это хороший церковный кагор.  И ешь. Поговорим после еды, чтобы ты себе аппетит не перебила. – Он усмехнулся в бороду.
Когда обед был закончен, отец Федор налил еще кагора и спросил:
- Что же гложет тебя? Глаза у тебя большие. И горе там большое.
Богдана опустила голову.
- Грех на мне лежит… Я работаю проституткой, и давно. – Она помолчала, ожидая от отца Федора каких-то слов, но он не проронил ни слова. Она посмотрела прямо ему в глаза. – Понимаете? Я проститутка. Я не знаю, что делать дальше. Я самое отвратительное существо в мире, я дрянь, я обманщица, я изменщица, я соблазнительница, я – сточная канава, я дешевка, подделка, я вещь, я без Бога живу, Вы понимаете? – Богдана стала задыхаться, - волосы ее выбились из-под платка, она вцепилась в платок и сорвала его с головы, - я даже это носить не хочу! Я к нравственности и морали не имею отношения! Вы понимаете? Я – отброс общества, меня продают и покупают, платят и забирают, я стою не больше ста-двухсот долларов за час, и мне плевать, мне не нужно больше! Меня покупали, и с шутками, улыбками вставляли свои гадкие члены, мне отвращение к себе закрыло глаза, я не вижу ничего, только ненависть к этим животным, гадким свиньям! Понимаете, что происходит? Я ненавижу, ненавижу этих врунов, поганых, с нищими душами, внутри которых есть только деньги, женщин они покупают и делят на категории, оценивают внешность, глубину вагины, сиськи и громкость стонов! Делятся впечатлениями и рекомендуют другим, как вещь! Я вижу их, их всех насквозь, как открытые книги, этих врунов и подлецов, я бы убила бы их всех, всех, если бы могла! Что Вы молчите?!
- Говори. Я слушаю. Дальше говори.- Отец Федор смотрел на Богдану.
- Я не была такой раньше! Я была другой, радостной и веселой, а потом я стала притворяться! Я улыбаюсь им всем, а готова бить каждого кулаком в лицо, кожу с него сдирать, бить с размаха! Они меня любят за кроткий нрав и «чувство юмора» - а этого ничего у меня нет, это я все выдумала, это маска, которую я ношу, чтобы забирать у этих подлецов деньги, чтобы хоть что-то от них получать, потому что эти люди не способны дать больше ничего! Понимаете, они – они! – нас оценивают и обсуждают, эти люди без смысла жизни, без верности, без любви, живущие во лжи и пошлости, своими пошлыми, низкими, животными интересами – то втроем надо потрахаться, то новую вагину купить, то любовницу себе завести, посадить ее в отеле, как игрушку, то героем побыть, купить себе куклу – они это помощью называют – они живут, как животные! Но ведь нет в этом смысла! Ну нет же! Человек же создан для другого, для прекрасного, для любви и творчества, для наслаждения жизнью и ее продолжения – ведь разве нет? Не для их скотских наслаждений, не для того, чтобы хоть одна женщина им прислуживала! На каждую женщину всегда находится свой мужчина, каждая встречает своего человека, по ее желаниям, по ее уровню, но каждая – жена и мать, она не создана продаваться за деньги, какой бы она ни была! Нельзя покупать женщин без любви, это не вещи!
Отец Федор налил вина.
- Вы понимаете, я плохая! Я! Я хуже их всех, потому что они это делают, и они не видят ничего плохого, они не понимают ничего! Как тупые безмозглые животные! А я делаю все это и я понимаю! Ведь это плохо же, плохо? Они говорят, я хороший, я муж, я сын, я мужчина, я работаю, я делаю деньги, я содержу семью, но со своей женщиной – с женой или матерью – он хорош, а с другой женщиной он скот! Нельзя быть в одном хорошим, а в другом – плохим! Безнравственный человек он безнравственный целиком, он не безнравственный немножко или слегка! Они считают, можно быть подонком и лжецом, но быть хорошим! Да нельзя так! Это сделка с совестью! Чтобы она спала! Я не могу… - Богдана закусила губу, на ней появилась кровь. -… Я не могу так больше… Я вижу все это, я вижу и я не знаю, что дальше делать. Ведь это несправедливо! Несправедливо, что откуда-то эти твари взяли деньги и стали покупать людей, оправдывая себя, а одна – потеряла семью и пошла на панель, другая – осталась одна с ребенком, поехала на заработки на поток и сейчас лечит СПИД, еще одна – сделала аборт от клиента, еще одна – получила болезни, другая – была убита грабителями, еще одна – сошла с ума, другая – спилась, другая – стала наркоманкой. Это не девушки с улицы, это мои подруги, умные, красивые молодые женщины, я знала их всех, кто-то уже погиб и я навещаю их могилы, кто-то умер морально. А Вы понимаете, что ничего не помогает? Ничего! Ни алкоголь, ни наркотики… За что мы платим, скажите? За что мы болеем? Почему я должна болеть и платить за клиента? Я болела после них несколько раз, и мне никто никогда не помогал, я умирала дома, одна, от боли, разрывавшей меня изнутри и ненависть, ненависть росла во мне с каждым часом! За что мы платим? За то, что однажды кто-то из нас нуждался в деньгах и пошел работать проституткой? Или за то, что отец бросил ребенка и мать пошла зарабатывать на панель? Или за то, что однажды какой-то гад, урод растоптал твою личность, убил в тебе женщину, обманул тебя, унизил, и больше ты не видишь смысла в жизни, как использование своего тела, потому что души у тебя больше не осталось? Скажите мне, Вы же мудрый! Я приходила сюда раньше, я слышала Вас, я видела Вас, я прилетела сюда специально для Вас! Скажите мне, ведь не для их удовольствия мы созданы, не их ублажать мы должны, не жить в этой грязи! Где же этот ответ? За что нам все это? За что? Скажите, за что мне так больно?.. – Богдана уронила голову на руки и заплакала.
Отец Федор не пошевелился. Он сидел перед плачущей девушкой и чувствовал себя как преступник на суде.
- Я не знаю, что тебе ответить на это. Наверное, я должен прочитать длинную лекцию, о том, что все равны перед Богом, пути Господни неисповедимы, о муках и подставлении второй щеки…
-Ах, оставьте это, я все это знаю! Я в шестнадцать лет ушла пожить в монастыре, потому что я не понимала, что происходит вокруг, в мире так много жестокости и несправедливости, и я не знала, как разобраться в этом, я была потеряна, я все это знаю!.. И сейчас ничего нового Вы мне не скажете…
- Я понимаю. И поэтому я понимаю, что не это ты хочешь услышать. Ты хочешь узнать, за что ты платишь такую высокую цену.
- Не я, все! Все мы!
- Вы… у меня нет ответа. Я понимаю, что это не просто работа или желание заработать каких-то денег – я видел девушек этой профессии, не ты первая ко мне приходишь. Я знаю, что это не та работа, куда приходят добровольно или просто из-за денег. Женщина в проституции – это всегда начинается с трагедии и заканчивается трагедией. И подвиг Марии Египетской – это абсолютная ерунда по сравнению с подвигом, который совершаете вы каждый день. Жизнь Марии Египетской – это то, что тебе зачитал бы любой другой святой отец. – Усмехнулся отец Федор.
- Неужели совсем нет ничего у Вас для меня? – взмолилась Богдана. – Вы не представляете, какая безграничная боль и какая бесконечная ненависть  к ним у меня в душе, как я ненавижу их и совсем, совсем не вижу уж больше себя женщиной… когда работаешь проституткой – тупеешь каждый день… Мне больно, больно… Я не понимаю ничего, я не вижу места для себя, я не понимаю, почему они не видят ничего этого? Почему они не понимают, что минута их гадостного соития – это унижение для женщины, позор, болезнь, нежелательная беременность, аборт, сломанная жизнь, черт с ними с их женами, но почему они трахают все подряд, для них любой контакт – это ерунда, я для каждой из нас - это может закончить нашу жизнь? Почему они не видят этого? Ведь они все необразованные и глупые -  для них сунуть и вынуть так легко и нет мысли, что для женщины это может быть потом трагедией? Есть ли мозги у этих существ? И я даже не говорю о проституции, почему я, даже будучи обычной девушкой поплатилась за свою глупость, а никто из них ничем не заплатил за это?
- Что ты имеешь в виду?
Богдана залпом выпила вино.
- Мы расстались с женатым ублюдком. Я не знала, что он женат, что не разведен до конца. Узнала потом, когда у него родился ребенок от жены. Я ненавидела его! Я сходила с ума! Почти десять месяцев отношений – и обычное наглое вранье! Так обидеть меня! Я принимала сильные успокоительные и некоторые другие таблетки. Я мешала их с алкоголем. – Богдана помолчала. – У меня совсем не было уже денег и я впервые уехала работать проституткой на поток в Париж. От таблеток и стресса я почти ничего не ела, выпивала в день по две-три бутылки вина и все. Я теряла в день по килограмму и у меня, наверно, нарушилось все, что могло нарушиться внутри организма. Пришла задержка, а тесты показали беременность. Я в Париже… Работаю проституткой… Каждый новый клиент. Новый член. Новая гадость и новое отвращение. А перед глазами все равно тот, которого я так ненавидела. Я плакала и ненавидела! Я мечтала о любви, семье, мужчине, а получила проституцию, беременность, отвращение к самой себе! Представляете, трахаюсь я, смотрю в потолок, на мне лежит очередная свинья, пыхтит, сует в меня свой член, там елозит, внутри меня, внутри моего тела, я чувствую это, и по лицу у меня катятся слезы, потому что я ничего из этого не хотела, мне было жалко себя и я плакала! Я заслуживала это? За что?? Я написала ему, что я беременна, но я ненавижу его и буду делать аборт, а он чтобы не смел больше никогда мне писать, видеть его не хочу. И он… Он больше не писал. Он даже не ответил на это письмо. Я пила и не могла остановиться. Улететь домой я не могла. Не будучи гражданкой Франции аборт легально я не могла сделать. Я поехала в район для черных и стала искать частный медицинский центр. Я спрашивала везде и у всех, на французском я тогда знала от силы слов десять. Негры с удивлением смотрели на «красивую белую женщину», которая искала гинекологический центр в районе, где и бутерброд из местной лавки есть опасно. Я нашла забегаловку, где за умеренную сумму мне согласились сделать нелегальный аборт. Врач, женщина с иссиня-черной кожей пыталась мне что-то объяснить про патологию, как я поняла, от стресса и сильнодействующих лекарств что-то нарушилось, алкоголь усилил эффект и появилась какая-то патология, которой бы не было, если бы… - Богдана вздохнула. – Если бы мой милый возлюбленный не был женат и я не довела бы себя до такого состояния. В общем, выхода у меня было, рожать этого ребенка было невозможно физически да и морально – зачем он мне сейчас? Там я сделала аборт и осталась сначала работать диспетчером на телефоне для девочек, а потом снова стала работать, как все. И скажите мне, - она опять посмотрела в глаза отца Федора. – Разве нет наказания вот таким вот, как он? Которые сами женатые, а еще и с замужними, бывает, спят? Которые врут? Которые думают, что один-два раза ничего не значат? Которые суют свой член и не несут никакой ответственности за то, что может произойти с этой женщиной дальше? У них нет нравственности? Что у них с головой? Почему для них это просто животный трах, соитие, почему они не придают этому никакого значения? Да что же они за животные такие? Свиньи? Бараны? Кролики?
-Люди.
- Это не люди! – Богдана сжала губы. И чуть не расплакалась. – Оказалось потом, что не смогу я иметь детей, а если и получится когда-то, то будет это большое чудо… Да почему, почему мне так больно, почему я не могу видеть это все так же, как видят вот эти все свиньи, которым все равно, кого трахать и кого покупать! Где же справедливость? Где она?! Убивала бы я их всех, всех, без разбору, всех, кто обидел меня, обманул, кто обманул любую другую женщину, кто купил женщину, кто позволил купить женщину и заплатить эти чертовы грязные деньги! Всех, с чьего согласия совершаются эти сделки, кто считает это нормой, а похоть свою – мужественностью! Била бы я их наотмашь по лицу, била бы, не останавливаясь!  Ненавижу их! Ненавижу их всех!!! – Богдана заплакала навзрыд.
Отец Федор подошел к Богдане, присел перед ней и взял за руки.
- Прости… Прости нас всех…
- Не нужно мне это! Мне жить гадко, понимаете?! – Богдана не могла остановиться. Ее плач как крик, с надрывом, рвался из самой груди, это был какой-то неженский плач, казалось, из груди ее пыталось вырваться огромное море, оно билось внутри, бурлило, разбивалось волнами о грудь, но не могло найти выхода.
- Ты не найдешь в Боге ответа…
- Знаю я… Я хотела, хотела уйти в монастырь, потому что я больше не хочу ничего видеть, ничего из того, в чем живут все люди – ложь, похоть, сладострастие, измены – но монастырь оказался не моим местом…
- Это тюрьма для твоей души. – сказал отец Федор. – Зачем тебе монастырь? – она подняла на него свои голубые глаза. – Ты смелая женщина. Сильная и знаешь, что такое страдание. Ты приняла себя такой, какая есть, я редко видел людей, которые называют все своими именами и имеют порядок в голове…
- У меня все, все перепутано, я ничего не понимаю и не могу найти себе места… - по ее лицу катились слезы, глаза покраснели, но сияли каким-то странным блеском.
-  Не говори так. У тебя есть принципы. А это главное. Стержень. Монастырь – это для тех, кто посвящает себя Богу. Зачем ты будешь посвящать тебя Богу? Вслушайся в свое имя – Богдана. «Богом данная». Ты уже дана Богом зачем-то. Твоя цель – быть тут, среди людей. Ты уже сотворена красивой и умной женщиной, ты уже создана такой, какой должна быть, целиком. Подумай, наверное, это для какой-то цели?
- Какая цель… Не может быть у меня цели, нет мне места рядом с ними! Гадко все это, гадко то, что я вижу, и неужели они не видят это? Мне противны все эти твари, гадкие уроды, особенно те, которые платят, трахают, а потом говорят, ну я же не такой, как все, я же не отношусь к тебе, как проститутке, я отношусь с уважением. С этим лицемерным уважением, очередной покупатель в магазине вагин! Другой, который соловьем разливается, как ты ему нужна, у него к тебе чувства есть, а какие чувства, когда он боится, как заяц трясется, если его семья узнает, что он по проституткам ходит! Ах, как гадко, гадко все это! Гадкие эти их рассказы о женах, невестах, выдуманной ими самими морали «Ну я же мужчина!», гадко, гадко все это, противно, сил нет! Всех я их видела, потеющих, с их волосатыми подмышками, немытыми письками, вчерашними трусами, кричащих, пыхтящих, стонущих и орущих надо мной, отвращение меня переполняет! Гадкие, противные животные! Вруны и предатели! Неужели они сами не видят всей это грязи, неужели им не гадко так жить? В мире так много того, что дает эмоции и так много чистых и сильных чувств, но нужно столько отваги и столько храбрости, чтобы найти эти чувства, чтобы жить по-другому, а у них нет ничего из этого! Мне опротивели все они, снаружи – свиньи, внутри – неудачники, которые не знают ценности жизни и живут в пошлости и ненависти со своими женами и очередными любовницами! Везде грязь, лицемерие, ложь и предательство! Люди – подлецы, и жить гадко!..
Богдана в изнеможении откинулась на стул, потухшим взглядом посмотрела на отца Федора.
- Цель… Какая цель у меня может быть? Я даже убить никого из них не могу. Да мне даже трогать противно их, это рабочее мясо, для зарабатывания денег. Знаете что, я всегда верила и верю, что мир можно сделать лучше, ну и пусть говорят, что это наивно, а мне все равно, я делаю то, что считаю нужным. Я ведь как делала? Я помогала тем, кто просил, я давала, что просили и никогда не спрашивала «зачем?». Когда я работала в русском интим-салоне, на выходные я уходила в детский дом, я опекала одну девочку, я брала ее везде с собой, мы гуляли, я покупала ей все, что она хотела. Я не люблю детей, но я хотела делиться самым ценным, что у меня есть – мое время. Я хотела становиться лучше. Я хотела помочь кому-то и посмотреть, что будет у меня в душе. Я не хотела зарабатывать деньги и жить бесполезно! Жизнь без смысла – это же самый страшный кошмар, который только можно представить! Да и кто же будет помогать, если не я?.. И знаете… Я  жила только когда приходила в детский дом за ней в пятницу. Я любила ее. Она меня, наверно, тоже. – Богдана улыбнулась. - Потом ее забрали. Удочерили. А в этой семье она погибла. Несчастный случай… Они взяли другого ребенка. Как вещь… Я была в пост-военной Чеченской республике. Я видела людей, которые потеряли семьи. Я удивлялась, почему молодые мальчишки моего возраста из Чечни – необразованные и безграмотные? Да дело в том, что пока я училась в школе и ходила по библиотекам, они руками под пулями закапывали родственников. Я разговаривала со всеми, кого встречала. Я спрашивала все, что приходило мне в голову, особенно – за что, почему они умирали? У них был смысл. Была цель. Они знали, для чего они это делают. Когда знаешь – не страшно. Я одна ездила по разным местам, где была война, я встречалась в России с теми, кто прошел войны, трагедии и потери, я ездила по святым местам и посетила более тридцати церквей и десятка монастырей. Я была на тех местах, где убивали, расстреливали, мучили людей во имя религии и думала – не могли все эти люди ошибаться, не могли! Но они знали, за что умирали, потому что у них была идея, цель. Смысл жизни. Я чокнутая, я сумасшедшая! Я лезу в самые дебри души, ищу и вызываю самые разные чувства, я смотрю на людей и вижу, кто чем живет из них! Я изучала религии и геополитические конфликты, войны, горячие точки – но не политика или история мне были нужны, мне были интересны люди, а именно, для чего они живут и умирают, за что страдают. У них у всех был смысл жизни. Защита себя, семьи, идеи – да неважно! Но он был! Мой самый большой страх – прожить свою жизнь бессмысленно, бесполезно. Но больше ни у кого этого страха нет! Ни у кого из тех, что я видела! Они, как животные, живут инстинктами – поесть да трахнуть кого-то. И везде деньги, деньги, деньги! Но ведь самое ценное не купишь за деньги, верно? Уважение не купить, любовь не купить, смысл жизни – не купить. А ничего из этого у них нет. Мне очень страшно. Какая у меня может быть цель в этом хаосе, где я людей отрываю от себя прямо с кожей, где любовь стоит сто долларов, а люди – не люди, а животные? Какая тут цель…
Богдана снова выпила вина. Ее запал иссяк. Она казалась уставшей и опустошенной. 
- Знаешь… Вероятно, я должен сказать что-то успокаивающее, что-то доброе, что заставит тебя улыбнуться, но нет такой фразы, чтобы от одной нее твоя жизнь повернулась другим боком.
Богдана усмехнулась.
- Бессмысленно говорить, что на свете есть другие люди, другие мужчины, честные и хорошие…
- Я не за этим сюда пришла!
- Да, твоя проблема не в этом.
- За что? За что мы платим? Это мой вопрос… Я не могу найти себе места… И жить противно.
- Я знаю. И так же знаю, что ты во всем права, и спорить с тобой не стану. Я отвечал на сотни и сотни вопросов наших прихожан, но ты единственная, для которой у меня нет ответа. Нет даже малейшего совета. Но знаешь, ты сказала очень важную вещь. Ты сказала, что ты отличаешься от них тем, что ты осознаешь, что ты делаешь. Ты осознаешь, кто ты. Ты уже гораздо выше, тем те, кто продолжает врать и падать все ниже и ниже. Но подумай о раскаянии. Исчезнет отвращение, когда есть раскаяние и нет лжи. Может, хоть кто умеет раскаиваться среди всех этих людей?
- Нет там таких. И никогда не будет.  Я слышать ничего не хочу об этом. Обо всех этих библейских приемчиках, о раскаянии и прощении..
- А у меня других-то приемчиков нет. – улыбнулся отец Федор.
- У меня нет религии, но есть Бог, я думала так… А теперь и Бога-то нет, потому что был бы Бог – была бы справедливость… А ее нет. Мы умерли все, давно. Но еще не похоронены.
- Я не знаю, что тебе сказать. Мне нечем тебе помочь. Тебе и твоим подругам. У меня нет совета. Просто иди дальше и ты увидишь, что Бог тебе уготовал. Я не знаю, что тебя ждет.
- Ничего меня не ждет. – Богдана грустно улыбнулась. – Я глупая, я злая, я наивная, меня не ждет ничего, я ничего и никого не хочу. Но спасибо Вам… - она встала и одернула платье. – Пора мне, самолет скоро.
- Бог с тобой. – перекрестил ее отец Федор.
- Он не со мной. – Усмехнулась Богдана. – Он давно от меня отказался, а я все преследую его. Но больше не буду.
- Что же ты такое говоришь…
- Прощайте.