Москва XVII века

В поисках деяний Петра I и петровской эпохи в старых газетах, точнее в еженедельнике «Новое Время» за 1898 год., № 8146 попалось описание книги и краткое содержание, изданной в 1898 г. «Путешествие антиохийского патриарха Макария в Россию  в половине XVII века».

Поражает, прежде всего, возникновение чинопочитания и обособленность церковнослужителей, которое проникло в жизнь русского народа и стало неотъемлемой нравственной характеристикой.

Поэтому выдержки их, из еженедельника представляю полностью, напоминая, что это было опубликовано в 1898 году.

«В 1655 году в Москву прибыл aнтиохийский патриарх Maкapий. Его сопровождал архидиакон Павел Алеппский.

Попав в отдаленную Москву, о которой на его родина ходили самые невероятные рассказы, архидиакон Павел, отличавшийся к тому же большой наблюдательностью, пожелал извлечь из своего путешествия возможно большую пользу, постарался ознакомиться с обычаями неизвестной страны возможно полнее и лучше.

«Я, - рассказывает он относительно своих записок, - имел при этом целью, если Бог смилуется надо мною и я возвращусь в свой город, - не быть вынужденным отклонить хотя бы один вопрос из предложенных мне кем-либо, но чтобы все было начертано в этом моем сборнике, ибо я не оставил ни одного факта, не записав его».

Действительно все виденное и слышанное нашло себе точное отражение в дневнике любознательного путешественника. Подробно описывает он Кремль, московские собора, церкви и дома частных лиц, особенно подробно рассказывает о приемах у царя и патриарха Никона, говорит о нравах и обычаях русских людей.

Вышедший на днях третий выпуск перевода его очень интересного труда переносит нас в старую Москву первой половины ХVII века, знакомит с злобами дня того Времени и впечатлениями, которые вынесли восточные гости от посещения своих московских единоверцев.

Впечатления эти были очень сильны. Греки, отвыкшие от исполнения православных обрядов во всей их суровой точности, изумлялись строгой религиозности русских, которые проводили большую часть своего времени в строгом посте и молитве, православные, заезжавшие сюда с Востока, попадали в непривычные для них условия жизни, сильно их тяготевшими.

У Павла Алеппского мы постоянно встречаем жалобы на местные обычаи, от которых «поседели бы и дети». По его словам, царь и царица «ведут образ жизни превосходнейший, чем святые, в постоянном бдении и молениях в своих церквах по целым ночам», превосходят своей жизнью подвижников.

Продолжительные богослужения, во время которых царь, патриарх, царевны и бояре стоят на ногах, не садясь, в холодных церквах очень тяжело действуют на непривычного к ним архидиакона.

Русские посты также причиняют ему не малые мучения. «Мы вышли, - рассказывает он по поводу одного великопостного богослужения, из церкви лишь после восьмого часа, умирая от усталости и стояния на холоде. В этот пост мы переносили вместе с ними (русскими) большое мучение, подражая им против воли, особливо в еде. Мы не находили иной пищи, кроме мазари (размазня?), похожего на вареный горох и бобы, ибо в этот пост вообще совсем не едят масла. По этой причине мы испытывали великую неописуемую муку. Мы извинили бы их, если бы они в этот пост ели не только рыбу, но и мясо: не было бы им греха и запрета...

Кроме этого (мазари), они знают только соленую капусту и соленые огурцы. Помимо рыбы у них нет ничего особенно дешевого, а потому, что пост бедному человеку, если рыба запрещена?

Kpoме ратников, бедняков и крестьян - никто не ест рыбы, богатые никогда ее не едят, у них это считается большим грехом. Как часто мы вздыхали и горевали по кушаньям нашей родины. Ибо Богу известно, наших кушаньев, которые едят постом, здесь не бывает даже во время Пасхи: кроме рыбы, мяса и кваса эти люди ничего не знают, без сомненья, они истинно святые».

Волей-неволей приходилось и гостям вести себя «по образу жизни святых» и, говоря словами Павла Алеппского, вступить на путь самообуздания, совершенства и благонравия, так как «коварные московиты» наблюдали за ними и обо всем доносили царю и патриарху.

А последний был очень суров. Питье водки, например, он совершенно запретил монахам. Если же находили кого-либо пьяным, то виновного бросали в тюрьму, били кнутом или выставляли на позор.

Жалуется также архидиакон на колокольный звон, «от гула которого дрожала земля в канун воскресений и праздников».

По этой причине он и патриарх «не спали по ночам и терпели беспокойство».
«Каких удивительных обычаев и поразительных подвигов мы были свидетелями среди этого народа, - восклицает Павел Алеппский, - Что за крепость в их телах и какие у них железные ноги! Они не устают и не утомляются».

И москвичи прекрасно чувствовали свое превосходство в этом отношении над православными, приходившими с Востока. Москва в их сознании превратилась к этому времени в третий Рим, единственный и последний оплот православия.
Русские люди того времени с гордостью смотрели на себя, как на единственных носителей православия во всей его чистоте и ревниво заботились о том, чтобы не осквернить его.

Павел Алеппский отмечает ту брезгливую осторожность, с которой в Москве относились в это время к туркам и даже православным грекам, утратившим чистоту веры под владычеством турок.

Он рассказывает, например, что царь Михаил Феодорович после приема турецкого посла, которому в знак дружбы клал руку на голову, обязательно мылом вымывал руки. Греческих купцов не пускали в церкви. Тех из них, которые поступали на службу переводчиками, ставили на 40 дней вне церкви, в положении оглашенных и, только очистив их миропомазанием, вводили в церковь.

Павел Алеппский благословляет свою судьбу за то, что они приехали в Москву, научившись раньше говорить по-гречески. «То была нам, - говорит он, - великая милость от Бога, ибо здесь совсем не терпят турецкой речи и слышать ее не могут, думая, что осквернится их слух».

Всe переводчики предостерегали патриарха Макария, чтобы он отнюдь не говорил по-турецки. Действительно, во время представления царю произошел следующий инцидент. Патриарх, плохо знавший греческий язык, несколько запинался и не мог говорить так быстро, как обыкновенно говорят греки. Царь Алексей Михайлович обратил на это внимание и спросил переводчика: «Почему патриарх не говорить быстро»?

Тот отвечал: «Потому что он стал обучаться этому языку недавно, но он знает турецкий язык и, если угодно царю, будет говорить на нем». Царь,
однако, горячо восстал против этого. «Нет, нет - сказал он, - Боже сохрани, чтобы такой святой муж осквернил свои уста и язык этой нечистой речью»!

Павел Алеппский ясно видел, как относятся русские к своим восточным единоверцам. И речи не могло быть о том, чтобы последние сделались предметом подражания. Наоборот, сам антиохийский патриарх внимательно приглядывался к русским обычаям и старался по возможности не нарушать их, зная, что в противном случае его заподозрят в нeпpaвoверии.

Патриарх Никон, однако, заметив некоторые недостатки в церковных книгах и обрядах русской церкви, не побоялся приняться за их исправление при помощи тех же утративших всякий авторитет на Руси греков и восточных патриархов. Со свойственной ему резкостью он не желал щадить людей противоположного ему лагеря, нисколько не считался с их убеждениями и даже резко попирал эти убеждения.

Павел Алеппский рисует яркую картинку борьбы которую вел Никон против икон, написанных «по образцам картин франкских и польских». Патриарх отбирал иконы этого письма решительно у всех, нисколько не стесняясь общественным положением их владельцев, выкалывал у этих образов глаза и грозил всяческими наказаниями иконописцам.

Воспользовавшись однажды присутствием царя во время богослужения, Никон посвятил вопросу об иконах проповедь. «При этом, - рассказывает Павел Алеппский, - он сослался на свидетельство нашего владыки патриарха и в доказательство незаконности новой живописи указывал на то, что она подобна изображениям франков».

Патриархи предали анафеме тех, кто станет изготовлять подобные образа, и тех, кто будет держать их у себя. Никон брал эти образа правою рукой один за другим, показывал народу и бросал их на железные плиты пола, так что они разбивались, и приказывал их сжечь. Царь стоял близ нас с открытою головой, с видом кротким, в молчании внимая проповеди.

Будучи человеком очень богобоязненным и набожным, он тихим голосом стал просить патриарха, говоря: «Нет, отче, не сожигай их, но пусть их зароют в землю». При этом, поднимая правою рукой икону, Никон всякий раз при этом восклицал: «Эта икона из дома вельможи такого-то, сына такою-то, с целью пристыдить их и показать народу, как мало имеет для него значения в деле веры положение того или другого лица.

Видное положение патриарха, его самостоятельность и суровость были настолько заметны, что сразу же обратили на себя внимание иностранца. Павел Алеппский называет его «великим тираном» по отношению к архиереям, архимандритам и всему священническому чину, даже к государственным  сановникам.

Его стрельцы, по словам архидиакона, рыскали по городу и, заметив пьяного священника или монаха, сажали его в тюрьму, где он подвергался
всякого рода унижениям. Раньше между патриархом и боярами существовали довольно простые отношения. Патриарх выходил им навстречу и провожал до дверей при уходе. Никон изменил этот порядок, окружив себя почти царским этикетом.

«Как мы видели собственными глазами, - рассказывает Павел Алеппский, - министры царя и его приближенные сидят долгое время у наружных дверей, пока Никон не дозволит им войти, они входят с чрезвычайной робостью и страхом, при чем до самаго окончания своего дела стоят на ногах, а когда затем уходят, Никон продолжает сидеть».

Патриарх Макарий, часто бывавший у Никона, не раз видел, как бояре «стояли у его дверей на сильном холоде», пока патриарх не приказывал их впустить.

Павел Алеппский сделал даже наблюдение, что «государственные вельможи вообще не чувствуют особенного страха пред царем и не боятся его, а наверное патриарха больше боятся». Его, привыкшего к турецким порядкам, сильно поражали отношения, установившиеся между Никоном и «тишайшим» царем. Павел Алеппский с удивлением рассказывает о том, как величественно благословлял Никон царя Алексей Михайловича, отправлявшегося в поход, напутствуя его проповедью.

«Bсe молча и внимательно слушали его слова, - рассказывает
архидиакон, - особливо царь, который стоял, сложив руки крестом и опустив голову, смиренно и безмолвно, как бедняк и раб перед своим господином. Какое это великое чудо мы видели!

Царь стоит с непокрытой головой, в молчании, а этот с жаром ораторствовал и жестикулировал перед ним: тот с опущенной головой в молчании, а этот, проповедуя, склонял свою голову в митре, у того голос пониженный и тихий, а у этого - толстый и громкий, тот - как будто невольник, а этот - словно господин. Какое зрелище для нас! Бог свидетель, что у нас сердце болело за царя».

Энергичный патриарх сумел дисциплинировать решительно всех и добился того, что во время совершаемых, им богослужений народ держал себя очень чинно и благоговейно. Павел Алеппский отмечает ту глубокую тишину, при которой происходило чтение Евангелия патриархом.

«Горе тому, - говорит он, - кто кашлянет, высморкается или плюнет в это время – патриарх с тем круто поступает, а потому народ держит себя замечательно спокойно и тихо, несмотря на то, что храм постоянно бывает переполнен молящимися обоего пола и детьми».

Архидиакона, привыкшего к убогой обстановке православных церквей на Востоке, поражала также необычайная пышность и богатство облачений патриарха Никона.
Он подробно поэтому описывает его саккос, сделанный из чисто-золотой парчи, аршин которой стоил 6oлее 50 руб. Кругом подола, рукавов и боков на этом саккосе шла кайма шириной в четыре пальца из крупного жемчуга, вперемежку с КИСТЯМИ И драгоценными каменьями.

«Никон, - говорит архидиакон, - предложил нам поднять саккос и мы не могли этого сделать. Рассказывают, что в нем пуд жемчуга и что он стоит около 30,000 рублей». Богатая ризница патриарха Никона, сохранявшаяся и до настоящего времени, свидетельствует о богатстве и пышности его облачений, которые являлись для него одним из средств для возвышения значения патриарха.

Таким же средством служил для Никона почти царский этикет, которым он окружил себя. Павел Алеппский подробно описывает обед, данный Никоном патриарху Макарию. Так же, как царь, Никон сидел за отдельным столом, «жаловал» кушаньями со своего стола, «от щедрот патриарха Никона», всех почетных гостей, прислуживали стольники в дорогих одеждах.

Относительно этого обеда Павел Алеппский сообщает одну оригинальную и интересную подробность. По его словам, Никон, желая доставить развлечение своему гостю – патриарху антиохийскому, представил ему и другим гостям во время обеда лопарей.

Архидиакон подробно описывает их внешний вид, хотя и говорит, что у него «не хватило смелости рассмотреть их поближе, ибо они далеки от гуманности».

Далее он описывает, как лопари, в присутствии гостей съели большую мерзлую щуку, «с огромным наслаждением с костями, клыками и головою, ничего от нее не отбросив».

Зачем понадобилось патриарху Никону показывать своим гостям лопарей и заставить последних разыграть такую роль – совершенно непонятно. Несомненно, однако, что рассказ этот не может быть отнесен к числу выдумок иностранца.

Это факт, который Павел Алеппский счел своим долгом занести в свои интересные и отличающиеся правдивостью записки".


Из этого обзора можно понять действия Петра I, когда он не желая делить власть, убрал патриаршество.