Женя, думай. Игра в ассоциации

Ни разу не литература.

  *    *     *
Вы ведь играли когда-нибудь?  Как это нет? Не может быть.
И вам не доводилось изламываться всем телом, принимая всевозможные – все возможные и не-возможные – позы,  отчаянно жестикулировать руками, изо всех сил двигать челюстью и пучить глаза, пытаясь беззвучно (говорить же запрещено), но выразительно донести до этих балбесов простую до банальности мысль, а из-за безуспешности оного, хотя бы своё отношение ко всеобщему тупому тупизму? Окружающие с глубокомысленными лицами и наморщенными лбами, считывают, в конце концов, отношение, оскорбляются и громко возмущаются: сам, мол, такой!
Что, правда, нет? Ах, как много вы потеряли, нет, не всё, конечно… просто… наверное,  стали безнадежно взрослыми.
Вот мне как-то пришлось изображать гусеницу – и это далеко не самое сложное, фу, ерунда какая – я извивалась вначале стоя, а потом лежа, ползая по полу, говорят, было очень сексуально. Грозились подарить видеозапись мужу, на тот момент удачно отсутствующему.   – Валяйте, - махнула я рукой, - вряд ли его это сильно поразит.
А на одном из праздников -  ну,  в очень крутом ресторане, где была, между прочим, не только наша компания – одарили ролью лягушки, и я прыгала по залу в вечернем платье и ластах, и громко квакала.
Да мало ли что было.
Главное – в процессе все веселятся, кроме ведущего (разумеется).
Раньше игра называлась «Крокодил» – почему крокодил?– теперь таких игр много, равно как и названий. И мы играли… впрочем, об этом позже.


- Мама, а что ты хочешь на Новый год? - спросил сын.
- Чтобы у меня, наконец, перестала болеть голова, - хмуро ответила я.
Головная боль навалилась дней за десять до означенного всенародного праздника, отравив его предчувствие и ожидание и напрочь  скомкав и так не бог весть какую подготовку.  Справа на шее, в месте её впадения в череп (или вытекания?), ни с того ни с сего образовалось точка острой боли – и, если повернуть голову ещё как-то удавалось, то прикоснуться!.. – и оттуда выросли безжалостные терзающие щупальца вверх, ко лбу, в то место, где рост волос образует петлю - этакую загогулину, понимаешь, как любила говаривать одна известная личность, изображая эту самую загогулину указательным пальцем. Место загогулины ныло беспрерывно, днём и ночью, и словно бы мёрзло и немело.

- Остеохандроз,- оптимистично отбарабанила диагноз терапевт, когда я-таки доплелась к ней в канун католического Рождества.
- Дожили, - безрадостно подумала я, - вот тебе, бабушка, и юрьев день! – И рассердилась: Какая ещё бабушка? Какой к чертям собачьим остеохандроз?! Женя, думай!  Думай, Женя. Да, думать больно, но ты думай.
И когда расплачивалась за таблетки –   вычитав среди показаний слово «невралгия» и  нехотя согласившись – из кармашка выпали купоны на посещение тайского салона, презентованные… а, не важно.  Ага! вот оно!

Приземистая тайка, в широких штанах с болтающейся ниже колен мотнёй, переходящих в толстые короткие щиколотки, старательно демонстрируя крупные неровные зубы – тёмные глаза оставались серьёзными и сосредоточенными –  на птичьем английском убедила меня облачиться в такие же бесформенные, цвета дрянного кофе с молоком, штаны и  распластала на широком топчане. Она быстро пробежалась по спине жёсткими пальцами, потом вцепилась бульдожьей хваткой в мышцу под правой лопаткой и принялась её мять, давить, щипать и, захватив целиком, выкручивать что есть силы – щас оторвёт, подумала я и сжала зубы, на лбу выступила испарина. Истерзав правую лопатку до бесчувственности, она переключилась на левую, где её заинтересовала  одна единственная точка –  снизу, под лопаткой:  ткнув в неё пальцем, она налегла на него всем своим весом – тело прострелило насквозь калёной молнией , я взвизгнула и поняла, что боль в шее, что испытывала до сей поры, никакого отношения к боли не имеет, и лучше бы я жила с той болью, потому что как жить – с этой?
В течение последующих полутора часов маленькая, ростом мне по плечо, тайка  изгалялась надо мной, как…  над бесформенным куском теста, безропотно отданным ей на откуп:  размягчала ароматическими  маслами и горячими мешочками с травами, давила и мяла ладонями и кулаками, вонзалась пальцами, их костяшками и даже локтями, топталась ногами, крутила, вертела, швыряла и бросала, сжимала, растягивала, скручивала и завязывала узлами всяко разно и выворачивала мою многострадальную шею до положения задом наперёд в обе стороны.
- Ну, и хорошо, ну, и пусть, - обессиленно думала я, хлюпая носом и жалея себя до слёз, - и пусть я умру здесь, на этом топчане, и ладно, и пусть им всем… вот тогда…
Кому всем, за что  и что конкретно в принципе не важно. Всем!
 
Умащённая ароматическими маслами и пропитанная насквозь пахучими травами, расслабленная и размягчённая до последней клетки, я вышла на улицу прямо в зимнюю сказку, поморгала тут же ослепшими глазами и прислушалась к себе – ощущения почти невесомости радовали и бодрили – и  повертела головой на обновлённой шее. Было ослепительно бело и волшебно красиво.
Снег валил уже вторые сутки, густо и непрерывно, крупными разлапистыми хлопьями, и на всём вокруг,  даже отвесно-вертикальном,  лежали толстые пушистые белоснежные одеяла.
По Беговой обречённо двигался сплошной предновогодний поток машин со скоростью моих шагов.  Я тихо порадовалась, что, не ведая о стоянке у тайского салона, оставила автомобиль у ипподрома и теперь могу избежать  этого немыслимого счастья прокатиться с ветерком по Беговой.  И ещё раз прислушалась к себе. Пожалуй,  заеду-ка я в Ашан, недавно открывшийся, можно сказать, при-дворный,  и куплю, наконец (до Нового года остался один день), гуся или утку – как повезёт  а, может, и ещё чего, кстати, ёлку с креплением - вчерашние попытки моих мужиков поставить ёлку в отсутствии крепёжных деталей в очередной раз куда-то заныканных, как они не изгалялись и не чертыхались, успешно провалились.

Торговый центр на Ходынке, растянувшийся на целый квартал, впечатлил своими масштабами; я проехала весь этот квартал по подземной стоянке и припарковалась поближе к Ашану, оказавшимся  последним в цепи магазинов.
Спустя минут сорок, отоваренная – ура: и утка, и ёлка! ну, и ещё так, по мелочи – спустилась с тележкой в паркинг и застыла: во все стороны, практически скрываясь за горизонтом, стояли автомобили разных марок, цветов и размеров. И где-то среди них был мой. Вот только где? Ёлы-палы!  Брелок берёт расстояние в пять-семь метров. А здесь – километры. Муж рассказывал, как однажды в Майями полдня искал свой автомобиль на стоянке возле мола под палящими лучами солнца. Сил моих при самом лучшем раскладе оставалось минут на двадцать.

Господи! Где же? Я растеряно поворачивалась во все стороны, вызвав скрытый, но живой интерес у одиноких автомобилистов, загружавших багажники: найдёт или не нет? блондинка!!! чуть не плакала, блуждая между средствами передвижения, и теребила в руках брелок и телефон, размышляя, звонить сыну или нет. Ему бежать с работы как раз минут двадцать, но не факт, что  мой звонок его обрадует.
Боже мой! Мамочка! 
Женя, думай уже, думай! А то стоишь тут, как... овца, только что не блеешь.

                *    *     *

Согласно китайскому календарю, 2015  – год сине-зеленой деревянной Козы, в скобочках –  Овцы. (с)

Овца значит…
Ну, ладно.

Перед самым Новым годом мне позвонила школьная подруга и сказала: - А ты знаешь, что у Киры мама умерла?
Кира… Тогда, в последних классах школы, она казалась мне необыкновенно красивой, и как-то особенно задушевно умела смеяться глубоким грудным смехом, от которого сотрясалось всё её пышное тело (кстати, «увела» у меня мою первую любовь, впрочем, неважно - она и у неё не надолго задержалась, эта самая «любовь»). В девятом: большинство из нас ещё гадкие утята, плоские, костлявые и неуклюжие, а у неё высокая, притягивающая глаза, грудь и мягкие плавные движения. А танцевала она… ах, как она танцевала! Будто родилась, танцуя. Когда выходила в круг, у  мужчин загорались глаза, и они все становились «на старт» (что мы тогда понимали?!).

Замуж она вышла рано, лет в восемнадцать-девятнадцать, родила сына, а года через два  развелась. Ближе к тридцати я получила от неё фотографию: роскошная женщина с гривой тёмных вьющихся волос, с нежным овалом белоснежного лица, чёрными глазами и сочными губами сердечком сидела в кресле и изысканно-небрежно держала в тонких пальцах сигарету. Помните «Неизвестную» Крамского? Ну вот, где-то, как-то… не то же самое, конечно, но…

Она и сейчас красива. И смеётся так же. Вот только…  Да. И весит сорок четыре килограмма. Наглядное пособие по анатомии, на котором висят ссохшиеся мешочки грудей.


Замуж она больше не вышла, хотя и была ещё одна попытка. Звёзды не согревают, они только светят издалека, прохладно и отстранённо, требуя восхищения, благоговения и преклонения.
Она осталась жить в небольшом северном городке, в крохотной квартирке, танцевала, преподавала танцы, как-то не очень умело растила сына.
А потом попала в аварию и больше не смогла ни танцевать, ни преподавать. Инвалидность.
Сын вырос и ушёл в свою жизнь, которая у него тоже не сильно задалась.
Одиночество стало окутывать её, как кокон. И в этом коконе, день ото дня становившимся всё плотнее, она создавала свой иллюзорный мир, где была, по-прежнему и даже более прежнего, звездой. Но мир этот существовал параллельно окружающему, связь с которым постепенно истончалась.  С ней стало тяжело общаться – в последние годы мы, одноклассники, дважды встречались – она и вела себя, как звезда: надменно-отчуждённо, если казалось, что ею пренебрегают, привередливо-занудно – как только начинали сочувствовать и уделять внимание.

Лишь два человека удерживали её связь с внешним миром: стареющая больная мать, «на материке», с которой Кира жила по полгода-году последний десяток лет – ухаживала, и не слишком удачливый и самостоятельный сын «на северах».  Мать всегда была властной, любительницей покуражиться, а в последние годы стала отъезжать мозгами, и тогда с особенным наслаждением измывалась над дочерью, капризничала, скандалила, грязно обзывала и даже дралась. А когда приходила в себя, извинялась… иногда.
Год назад Кире – она как раз была у матери – позвонил сын и сообщил, что вернулся из старательской экспедиции: - Мама, теперь у нас есть деньги, ты сможешь сделать себе зубы, мы с тобой отдыхать поедем, ремонт сделаем, и вообще…  я теперь…
Больше его телефон не отвечал. Ни первый муж (отец), ни второй – тоже бывший, гражданский – не отозвались на просьбу зайти к сыну. А когда она примчалась – сразу помчалась, но… расстояние – тот был уже несколько дней как мёртв.
 
Денег не нашли.
Она хоронила его на собственные, инвалидные, и на те, что передали одноклассники. Сама… как смогла. Её старший брат – родной-родной, не удивляйтесь: он ещё появится – прислал скупую смс-ку с соболезнованием (да нет, живёт там же, на севере, в соседнем городе). А бывший муж – теперь уже и отец бывший – после похорон сказал: - Ну, всё, я свой долг выполнил. И ушёл. Уже навсегда. Она одна таскалась по инстанциям, безуспешно, конечно.

Брат появился почти через год, впервые за десять лет приехав с семьёй навестить мать. После их приезда мама потребовала от дочери отказаться от опекунства (читать – квартиры), а когда та, впервые, взбунтовалась, подала судебный иск;  адвоката – говорят, самого лучшего в городе – нашёл брат.   Мама не успела, умерла. Когда ей стало хуже, Кира позвонила брату, но тот не захотел приехать проститься, и на похороны – не приехал, процедив: - А теперь – зачем? – И добавил, что это из-за неё… и сын её, и мать, и он больше ничего и никогда не хочет о ней знать.

Мы – одноклассники – звонили ей по очереди и утешали, и говорили, что она заслужила спокойную жизнь и крышу над головой, и…
Мне она ответила: - Я не могу здесь жить,  мне повсюду мерещится мама – она так страдала последние дни… бедняжка – и всё кажется, что я могла сделать для неё больше… а не сделала.
А я, закончив разговор, смотрела на телефон, как баран на новые ворота,  и думала, что ну её нафик такую спокойную жизнь, удавиться сразу.

                *    *     *

Писатель же и китаевед Игорь Акимов – да нет, не читала, в интернете нашла ссылку  – утверждает, что китайский иероглиф «yang», которым, оказывается, обозначается благополучно наступивший год, обзываемый в народе годом козы, овцы, барана и даже козла, на самом деле переводится не иначе, как баран.

Мы втроём сидели в кафе: Ирка, Жанка и я. У нас так принято – в один из каникулярных дней собраться для обмена немудрёнными новогодними подарками, потому что дело вовсе не в них, а в потусить и потрепаться. Причём, устроить этот обмен мы можем даже летом (из серии: вынеси елку) и, хихикая…
Подарками уже обменялись и даже поахали по этому поводу. И немного успели поговорить за жизнь, за грёзы… в общем, настал черёд любви.
И тут Жанка (кто её за язык дёргал?): - Ой, девки, слушайте, я ведь этому, твоему, - кивнула Ире, - ну, этому -  «любовь зла, полюбишь и козла», по ошибке смс-ку новогоднюю отправила.
Наступила тишина. Я тихонько пнула Жанку под столом ногой: вот какого чёрта?!
 
Эта Ирина любовь…
И как её угораздило, нашу умницу, красавицу и насмешницу, любую ситуацию просекающую на раз? Казалось, уж с ней-то точно ничего подобного случиться не может. А вот ведь угораздило,  да ещё и как - лет на пять.
И мужик-то – видела я его – метр с кепкой на каблуках и в прыжке. Но с харизмой, ничего не могу сказать, что есть, то есть. Ира после каждой встречи приходила, нет, прилетала – с сияющими глазами, даже спрашивать ничего не надо было. Потом глаза как-то стали тускнеть, она их прятала, улыбалась и говорила: да нет, всё хорошо.
Оказался он чисто пользователем... широкого спектра. Исчезал на несколько месяцев,  воодушевлённо вспахивая в это время другие нивы, об этом все знали. Ира? Она не хотела знать. Как ни в чём ни бывало объявлялся, вёл себя самоуверенно и нахально  до глупости, врал нагло и феерически, но, как сейчас говорят, не фильтруя базар. На чём и спалился. И уже не важно – как.
Но Ирка его любила, предано, восхищённо и всепрощающе,  целых пять лет любила, или семь, а разлюбила... за одну ночь.
Вот только вечером ещё переживала и плакала: «знаете, у него голос был… такой…  мёртвый почти».
А ехидная Жанка – мы как раз к ней  на дачу завалили: - Ага, ещё бы, когда самого дорогого лишаешься!
- Нишкни, Жанна!
- Конечно! Я ведь  злая, зато он у нас  добрый такой дядюшка Гиммлер, всеядный. А как вы думаете: почему господь бог его – по яйцам? Вроде как у мужчин и другие органы есть… сердце, например,  ладно, не про него, печень опять же. А его – по яйцам.
- Ну… у мужчин в этом возрасте бывает... - начала я неуверенно…
- Молчи уж! Вспомни наших мужиков – у кого? А я вам так скажу: кто что надрывает.
Жанка и раньше-то  не сильно его жаловала, «свистит, как Троцкий» - комментировала обычно его словеса, выражаясь, впрочем, не столь культурно, а уж после всего...

Утром Ира встала совсем другая, измождённая, словно на ней всю ночь пахали, и лицо… чёрт знает, какое лицо… и строгое, жёсткое даже.  Когда Жанка за завтраком завела опять двадцать пять, обрезала: - Всё! Тема закрыта.
И, правда, больше – ни разу.
Да нет, Жанка тут не при чём, на Иру не сильно-то повлияешь, она сам-с-усам.
Только из Иры тогда будто весь воздух вышел, вместе с любовью этой.

И вот теперь Жанка… здрассьте вам!
- По ошибке? – почти безразлично переспросила Ира, и в глазах у неё промелькнуло... что-то такое, будто облачко льдистое. Я тоже не поверила в ошибку. И ещё раз пнула Жанну ногой, сильнее и уже со зла. Но та убрала ноги:- Говорю же тебе, случайно. На хрена он мне сдался?
- Ну, написала и написала, – ответила Ира, как бы ставя точку.
- Так это же не всё! – вдохновилась Жанна (она что, совсем дура?!) – я вонзила в её ногу каблук, испепеляя  взглядом. Та взвилась: - С ума сошла?! Больно же! – взгляда моего демонстративно не заметив.
Ира, подняв брови, смотрела на неё с холодным интересом .
А ту уже несло… прямо как горную реку в половодье: - И минуты не прошло, получаю в ответ: «А вы кто?» «Не важно, – пишу, - старая знакомая. А это имеет значение?» «Вы меня интригуете». Интригую я его. Видали? Сидишь за Новогодним салатом с... с кем ты там сидишь? - и сиди. Так нет, интригуют его, видите ли, и он уже в стойку встал, сто кило кобелизма!
- Больше, - как-то подчёркнуто равнодушно сказала Ира.
- А? - запнулась Жанка, - чего – больше?
- Килограммов! – ледяной сарказм.
И все замолчали. Кажется, до Жанны, наконец, дошло, что она что-то не то… не так… что не надо было… что слово - не воробей, а молчание – золото, что семь раз отмерь, и не буди лиха… ну, и всё такое прочее.
- Ну что, - спрашиваю - чай теперь-то твоя душенька довольная?
Глаза отвела и молчит.
А Ира… она, задумчиво глядя в окно, тихо сказала: - И правда, год Барана. Поздравляю вас, девочки.
И засмеялась, она тихо засмеялась, вроде как про себя, а мужики с пивом за соседним столиком, бурно обсуждавшие футбольную тему, враз смолкли и, как по команде, повернулись в нашу сторону, будто их одномоментно, как марионеток, за одинаковые верёвочки дёрнули.
И  тут уже засмеялись мы все.
                *    *     *
О чём этот текст? – раздражённо спросит меня редкий читатель. Да ни о чём. Игра в ассоциации. Как и вся наша жизнь по большому счёту. Вы не задумывались?

А машину я нашла, вот как только подумала, так сразу и нашла.   
Утка получилась... ммм! ум отъесть можно было! Я её квашенной капустой с черносливом нафаршировала. Смели в бер секунд.
А в игры мы прорезвились всю Новогоднюю ночь. А потом – у друзей – всю рождественскую. А потом – у других друзей – последнюю каникулярную субботу. Мне дети подарили. Я, уже очухавшаяся, случайно услышала их разговор и заявила: - Хочу!

Это только кажется, что в них просто играть, а на самом деле… Вся фишка в том, что фраза должна быть угадана в точности, как написана. Попробуйте, например, изобразить «вздымаются перси, рдеют ланиты». Все помнят о чём это вообще? Приятно видеть образованных людей. А вот моему мужу-иностранцу пришлось туго.
 
- Женя, думай! Быстрее! - кричали мне остальные участники, чем, конечно же, аффигительно помогали процессу. У вас тоже одна минута.  Что делать – время на ассоциации и в жизни ограничено. Тренируйтесь.
Желаю удачи.