Эмик
Мне было ее не поднять. Я бросился за мамой; вдвоем мы с трудом дотащили бабушку до кровати.
Два дня она не приходила в сознание. Я приносил черные кислородные подушки из аптеки на Кирочной. Отворял парадную одному врачу-профессору, другому... Бабушка бредила: "Гебен зи мир, битте, ди кухен!" - лучшие дни, дни ее молодости, Венские Кофейни, сидящий за соседним столиком Кальман оживали вновь перед нею - "Дайте мне, пожалуйста, пирожных!"...
На третий день она скончалась. Хоронили ее на Старом Кукийском кладбище, рядом с отцом, моим прадедом.
У глубокой свежевырытой могилы почему-то всем распоряжался Эмик, папа моей сводной кузины. Что-то громко говорил соседям, давал указания могильщикам.
- Подойди, поцелуй в последний раз бабушку! - услышал я вдруг его слова. Я не мог пошевелиться. И уж тем более целовать мертвую бабушку, бабушку, которую столько раз целовал - веселую, теплую, живую. Я чувствовал, как у меня дрожат губы и старался, раз уж не мог сделать то, о чем просили, вежливо улыбнуться.
- Ты еще маленький, - вышел из положения Эмик,- не понимаешь, какое горе пришло в твою семью, кем была для тебя бабушка.
Я не был маленьким. Мне было почти четырнадцать. И я прекрасно знал, кем была для меня бабушка. В жизни я никогда еще так не желал, чтобы человек наконец заткнулся. А он говорил, говорил. Говорил на поминках. Говорил, когда через сорок дней все собрались снова: подруги бабушки, соседи, родня.
- Сейчас,- вещал он, - я частично снимаю траур с этого дома. Нет, конечно не смех, но улыбка - улыбка может снова появится в этой осиротевшей семье...
Я слушал, но теперь, когда, оказывается, было уже можно, не улыбался.
Он с детства слыл смышленым подростком - Эмик. Хорошо разбирался в моторах, пошел в летную школу. А когда появились первые реактивные ТУ-104, попросился в Ульяновск, на курсы. И вскоре стал командиром.
Длинное узкое лицо, усы щеточкой - он был похож на Мимино - тем более в летной форме. Правда, до фильма Данелия оставалось еще лет тридцать.
Ему везло. Вернее, он "умел жить". Еще в старой квартире в Собачьем переулке, на втором этаже дома, где внизу под лестницей жила известная на весь квартал старушка-кошатница, обе комнаты их были вечно заставлены чемоданами, коробками, сумками: Эмик спекулировал. Возил из Москвы, куда ежедневно летал его самолет, одежду, обувь, все, что можно было перепродать и покупал, покупал...
Сначала мотоцикл, потом "Волгу". Огромную квартиру на углу Пекина и Будапештской. Рояль "Стейнвей" в гостиную, пианино "Беккер" - в комнату Иры. Никто, правда, на них никогда не играл. На кухне - и это в конце 50-х! - сверкала американская посудомоечная машина. - Единственная в Городе! - комментировал Эмик, - машина, с которой ловко управлялась прислуга, нанятая для нигде никогда не работавшей жены.
Это было время его успеха. В жизни не читавший книг, ни разу не побывавший в Филармонии, он добился того, что к нему в гости пообещал заехать Ван Клиберн.
После московского триумфа Клиберн не раз приезжал с гастролями. Из Москвы в Тбилиси он летел на Ту, попросился в кабину, к пилотам. Эмик, зная, кто его пассажир, даже предложил ему посидеть в командирском кресле. И пригласил к себе в гости. Товарищи испуганно перешептывались - не вышел бы какой-нибудь скандал: с одной стороны, конечно, Лауреат, но с другой - все-таки американец... Эмик, ловкий политик, отвечал: "ПУСТЬ ВИДЯТ, КАК ЖИВУТ СОВЕТСКИЕ ЛЮДИ!".
Что могло задеть, ранить такого человека? Он, конечно, был в курсе, что любимая жена спит с его же собственным братом. Но ведь не брат, а он дарил ей брильянты!
Однако при встрече стали отворачиваться соседи. И даже дочь мечтала вырваться из его - такого благополучного - дома.
У нас оставались общие знакомые. Однажды я встретил одного из них, старого своего соседа, увидел его на Плеханова, в уютном кафе "Под милицией". Сосед, тот самый, которого обобрал Сергей Ражденович, директор винзавода, казался очень взволнованным, почему-то часто озирался и за какао с пончиками рассказывал:
- Я заметил его во Внуково, когда ждал очереди у стойки регистрации - возвращался в Тбилиси с товаром. Ты знаешь, я ведь тоже приторговываю... Вижу - Эмик! Он так обрадовался встрече со мной:
- А у меня,- говорит,- отменили рейс. И просит: - Не окажешь ли услугу? Надо передать саквояж нашему общему знакомому, он должен был встречать меня в аэропорту, в Тбилиси.
- У меня было много своих вещей, но я, конечно, согласился. Хотя саквояж оказался немаленьким. В Тбилиси отдаю его и вдруг знакомый этот, ну, что должен был встретить Эмика, спрашивает:
- Сколько тебе причитается за услугу?
- Я даже оторопел: разве можно говорить о деньгах, когда помогаешь знакомым?
А тот уточняет: - Все-таки это немалый риск - провезти сто тысяч долларов!
- Господи! Разве я знал, что везу валюту?! И разве, если бы знал, согласился?! Да за такую сумму - однозначно, расстрел! Как он мог? Как он мог?!...
Вскоре Эмик умер. Даже сейчас, спустя почти полвека, я не знаю точно, отчего, когда это случилось. Мы потеряли друг друга - я и Ира, его дочь - еще тогда, в те дни, когда умирала бабушка.
А встретившись снова в этой, не второй даже, а в четвертой уже жизни, не знали, о чем говорить. Во всяком случае не о нем же - об Эмике...
Свидетельство о публикации №215040801696
Елена Полл 05.02.2018 11:13 Заявить о нарушении
Александр Парцхаладзе 08.02.2018 17:11 Заявить о нарушении
Возвращаясь к рассказу; конечно, Иру нужно было расспросить об отце, как сложилась её жизнь? Но я боюсь, что Александр сейчас подскажет мне: а об Ире читайте в рассказах....X, Y, Z... не торопите, я дойду до них. Вот только, пожалуй, это первый ваш рассказ с таким отрицательно охарактеризованным ГГ. Что- то вы недоговорили.
Наталья Семененко 01.02.2022 17:44 Заявить о нарушении
Александр Парцхаладзе 01.02.2022 17:56 Заявить о нарушении