Больше Ничего

          Хмурое, сумрачное утро заползло через старую оконную раму в комнату; миновав белые занавески и небольшую фарфоровую котейку, тоже белую, стоящую на белом подоконнике. Вокруг, среди узких стен, еще стоял полумрак, такой, что даже внутренне убранство угадывалось с трудом. В серой полутьме можно было разглядеть стоящий по левую сторону от окна письменный стол, кровать с левой стороны, и белеющую дверь впереди, между ними. А если приглядеться к кровати, то по характерным спинкам сделанными из блестящих металлических трубок, угадывалось ложе с панцирной сеткой, загруженное поверх постельным бельем; где под заправленным в пододеяльник байковым одеялом, легко угадывался силуэт с лежащей на подушке круглой головой. Голова принадлежала женщине, не совсем различимого в полумраке возраста, но, судя по всему, молодой и заметно полноватой, с негустыми, тонкими волосами разбросанными по подушке. Ее глаза, болезненно и строго смотрели на едва начинающийся за окном день, возможно о чем-то размышляя или просто созерцая раннее утро зрачками, которые казались почти мертвыми. Продолжалось так не очень долго, как только в комнате чуть посветлело, оцепенение с обладательницы сетчатого ложа спало, одеяло было откинуто и стало ясно что это совсем еще молодая девушка, но, это печально, симпатичной ее назвать было трудно. Таня, или Танечка, как девушку предпочитало звать большинство окружающих, была сильно невысокого роста, коренастая, хорошо еще хоть с более-менее выраженной линией бедер, с короткими полными ручками. Простецкое рыжеватое личико обрамляли прямые, некрашеные волосы мышиного оттенка, которые, в свою очередь, падали на поношенную белую футболку, заметно размера на три больше, с надписью «c'est ma vie», которая, видимо, служила ей ночной рубашкой.
          А за окном, тем временем, вроде как была весна, но настолько дурная, что и взгляд удержать было не на чем; тому в немалой степени способствовал вид из окна первого этажа, открывающий перед взором крохотный уголок рабочей окраины: заросшее низким бурьяном пространство за окном, широкую пешеходную дорожку в асфальтных колдобинах, где плескалась грязная вода, мутная, но с зеркальной поверхностью, и пролегающие на другой стороне широченные два ряда труб; лежавшие на серых, бетонных подпорках. Танечка хоть и всю жизнь, с самого рождения, прожила в этой комнате, лишь с каждым годом бросая взгляд в окно со все более высокого угла, но так и не поняла назначение этих трубищ.
          Украдкой повздыхав над унылой картиной, как будто боясь признаться себе самой в собственной тоске, Таня начала одеваться. Как говорила ее мама, которая как раз сейчас готовила на кухне завтрак – «солнце светит – и слава богу». Тане, в прочем, иногда закрадывались неправильные мысли, что возможно милосердному богу стоило сделать еще кое-что в их жизни, помимо того, что каждый день демонстрировать явление небесного светила. Но чтобы такое он мог сделать, она даже боялась подумать; с детства Танечка была приучена – слишком много просить плохо. Она, опять-таки, ничего особо и не просила; ну, почти – исправно молясь каждое утро, хоть и не долго, испрашивала здоровье для мамы, и чтобы день прошел хорошо, и чтобы... в прочем, если доходило до такого, она обычно осекалась. Уже сама формулировка – забрать ее куда-нибудь от сюда, звучала не очень добро, особенно при обращении к всевышнему. Таня, что поделаешь, была еще и суеверна. Но сегодня утром, когда ей даже по началу показалось. что она уже проснулась в хорошем настроении, на нее опять напала тяжелая печаль, хоть носом хныкай да только не перед кем, а перед собой бессмысленно. Поэтому, сложив короткие пальчики в замок перед картонной иконкой стоящей на книжной полке, она себе позволила выдать скороговоркой, словно боясь что передумает произносить такое вслух – «боженька, пусть все изменится. Не надо меня никуда забирать, просто пусть все станет другое...» Потом быстро перекрестившись, отправилась заканчивать свой немудреный утренний гардероб.
          Наконец, из простецкой уездной девы, Таня приобрела более менее современные очертания. Поместив себя в джинсы, которые к сожалению невыгодно подчеркивали особенности  ее фигуры, натянув темный джемпер с небольшим вырезом, девушка с привычным, едва слышным вздохом осмотрела себя в старое зеркало; при всей ее дородности, природа видимо решила, что мало ей слоновьей задницы, так она и без нормального бюста обойдется. После, со слегка недовольным лицом, Таня принюхалась к стоящему в квартире запаху; хотя он и так ощущался с самого ее пробуждения, да и вообще, стоял практически каждое утро. На кухне мама готовила завтрак; как обычно жарила обваленные в яйце гренки для себя и глазунью для дочери. Мама не особо любила готовить и, видимо по этому, пища, производимая ей для завтрака, тоже не питала к ней симпатии; все это традиционно подгорало, пережаривалось, из-за чего желтки на яичнице уже традиционно были затвердевшие, и походили на рассыпчатую пасту. И каждое утро по кухне плавали волны чада, а форточку, в это время года, матушка открывать не любила  по причине боязни продуться. Еще родительница не любила утренних приветствий, поэтому Танечка бесшумно проскользнула на кухню, как всегда робко уселась на краешек стула и стала разглядывать широкую спину у плиты, опять, против своей воли, предаваясь невеселым мыслям. В отличии от дочери, мама была более-менее высокого для женщины роста, но в своем махровом халате, была точной копией тумбы для афиш. Таня четко и смиренно понимала, что это – ее будущий вид и это самое будущее принимало ввиду этого такие туманные, и крайне печальные, очертания, что она машинально зажмурилась, как будто специально, чтобы увидеть ту самую черную бездну в будущем времени. А мама, тем временем, уже поставила перед ней черную сковородку, с которой полагалось есть, и Танечка, снова едва слышно вздохнув, полезла туда вилкой. Не пойми, какой день сегодня предстоял, но вроде бы нормальный; в танином училище был выходной, и все что от нее требовалось, так это съездить на вокзал к девяти утра и встретить с поезда маминого брата, заявившегося в гости. Умей Таня выражаться витиевато, она бы сказала что ситуация не однозначная. С одной стороны, не сказать, что матушка была сильно рада приезду родственника, о котором, к тому же, отзывалась часто не лучшим образом; но с другой стороны, родня все-таки. Вечером они вдвоем будут сидеть на кухне, скорее всего что-нибудь выпьют, но разумеется в пределах разумного, люди приличные и семья приличная, будут долго обсуждать насущное; вся неприязнь к родичу у сестры испарится и вместо этого выплеснется на житейские невзгоды, работу и тому подобное. Ну и дочери, конечно, достанется, не без этого. Поэтому Тане особо и не хотелось находится дома сегодня после ужина, разве что сам ужин, в честь приезда, обещает быть получше обычного.
          Пока шел завтрак, они обменялись парой фраз. Мама по утрам была всегда задумчива, ела молча, положив мощные руки на стол, на дочь поглядывала исподлобья. Но сегодня, была вроде бы в неплохом настроении, даже спросила о чем-то нейтральном и предложила поторопится, и это она правильно; автобус от них всегда плохо ходил, а ехать Тане почти на другой конец города. А стоять, держась всю дорогу за поручень, не хочется. Поэтому, дожевав остатки и чинно поблагодарив маму за завтрак, Танечка отправилась в темную прихожую, где по старой привычке не став включать свет, натянула короткое пальто песочного цвета. После чего, бросив дежурное прощание, закрыла за собой дверь.
          На улице стояла слякотная весна, недавно прошел дождь, оттого, чахловатое солнце, теперь освещало сырую картину вокруг; кусты, дома, темный от влаги, неровный асфальт и много луж. Больше всего Таня сейчас боялась, что кто-нибудь окатит ее грязными брызгами из под колес, это здесь запросто. Светлое пальтишко, ее гордость, из-за которой долго, после покупки прошлой осенью, пилила мама; уверяя, что среди их уличной грязи, носить такое противопоказано: и ведь была права. Вследствие чего, как только Таня миновала жилые дворы, и пошла по пешеходной дорожке вдоль проезжей части, она слегка затравленно оборачивалась на каждый звук мокрых шин приближающейся со спины машины. Возможно в тайне надеясь, что водила, за своим лобовым стеклом, узрит жалостливый взгляд этой полноватой лани, и не станет на большой скорости нырять колесом в очередную лужу. До остановки все же удалось добраться без происшествий, но там, как всегда, уже стояла толпа народа, что явно указывало на то, что автобуса уже давно не было и вообще; ходят они сегодня опять плохо, забитые: и если пропустить один, то следующего опять долго не будет, и опять соберется толпа и так далее, и тому подобное... Таня опять, уже в который раз, вздохнула, удивляясь насколько в этой жизни все замкнуто в невидимый обруч из одних и тех же проблем; все равно, что беда не приходит одна, так и неприятности, по крайней мере в ее жизни, ходят по кругу. Хотя, нет, чушь какая-то получается. Вдалеке, на прямой линии дороги, показалась квадратная морда автобуса и покашливающая публика на остановке зашевелилась, по боевому зашмыгала носами, готовясь совершить бросок в салон. По мере приближения транспорта кто-то тихо произнес – «ну, точно, набитый», что, да, именно и означало – желающим поместить себя во внутрь придется поработать локтями, тяжело дыша и поругиваясь, ехать в чудовищной тесноте, чего маленькая Танечка просто не переносила. Ей все время казалось, что когда-нибудь это закончится трагедией и ее низенькую и несчастную задавят суровые бабищи, и почему то всегда грубые представители мужского пола; ах, ну что поделаешь, она исподтишка огляделась – местность у нас такая. Автобус, тем временем, подъехал, остановился, и даже кажется вовсе и не такой набитый; но, конечно далеко не пустой: когда в открывшиеся двери ломанулся народ с остановки, сразу стало ясно – сейчас будет. На лице у Тани, против ее воли, появилось выражение легкого отчаяния – ну, что это, правда, такое. Конечно она не бросилась на штурм вместе со всеми; как обычно, в такой ситуации, она пыталась втиснутся последней: именно в такие моменты, когда приходилось пыхтя забираться в переполненный салон,  на ее глаза чуть не наворачивались слезы, потому, что окружающая действительность являла себя совершенно обнаженной и без прикрас, если последнее, у нее, вообще, когда-то было.
          И, конечно, если так привередничать, то не долго было и опоздать, учитывая, что и так уже часы показывали пятнадцать минут девятого, да и в целом; что, в первый раз что ли? Но непонятно какая сила удержала девушку чтобы втиснутся последней и поехать прижатой к дверям, стараясь в это же время пробраться в карман к заранее подготовленной мелочи; жизнь здесь уже научила таким тонкостям. А на следующей остановке, скорее всего, придется задом наперед выбраться из автобуса, чтобы пропустить пассажиров, которым, к неудовольствию остальных присутствующих, приспичило выйти именно здесь. А стоит только оказаться на улице и невысокую Таню тотчас оттирали в сторону, и она опять забиралась последней, да что это такое! Бывали даже печальные случаи, когда она, на полном серьезе, проехав пару остановок, снова вынуждена была ждать автобус, да еще и с уже купленным билетом. 
          Возможно, именно этот поток мыслей и воспоминаний заставил ее замереть с отсутствующим, но, все равно, печальным видом, и долго смотреть сквозь копошащиеся спины прямо перед собой. Долго – это пока сквозь сопение и пару сдавленных матерков, людская масса не взяла приступом общественный транспорт; и двери, никого больше не ожидая, закрылись: а автобус, тяжело шурша шинами по грязному, мокрому асфальту, благополучно укатил. Тут только Таня очнулась, захлопала глазами, а только толку. И, что она сейчас, спрашивается, сделала? Теперь придется полчаса ждать нового, опять соберется столько людей, все это мы уже проходили... На вокзал она теперь неминуемо опоздает; и, хорошо еще, если родственник ее дождется а не поедет к дому сестры сам, предварительно ей позвонив – так мол, и так. А тогда мама позвонит дочери; а та, дура, даже с таким простым поручением справится не может: а потом и прочее, и то, и это, и пятое, и десятое, в общем – все. Таня чуть ошарашено посмотрела на удаляющийся автобус; до тех пор, пока он не стал едва различим, да и зрение у девушки, к сожалению уже начало понемногу портится, несмотря на совсем юный возраст; одним словом – кончено: уехал, размылся где-то в дали. А может быть Таня собралась всхлипнуть и уже слезы на глаза наворачивались. Совершенно машинально она перевела  взгляд на противоположную сторону дороги и, слегка сощурившись, вдруг разглядела там какой-то крупный объект, который, логично предположить, двигался в ее сторону. Хныкая носиком, Таня достала из кармана одноразовую салфетку, и пока никого нет, с шумом высморкалась. Наивно, разумеется, даже полагать, что это может оказаться что-то такое четырехколесное, что сейчас заберет ее с остановки. Однако, судя по огромным стеклянным глазищам, это все таки был и правда какой-то транспорт, но это нисколько не обнадеживало – мало ли что по дорогам ездит. И, да, по мере приближения быстро выяснилось, что это действительно автобус, очень старый (ну, с Таниной точки зрения) и судя по выставленному впереди номеру, это был автобус общественный. Теперь Таня еще и удивленно приоткрыла рот, ибо через их дыру, до последнего времени, пролегал только один, всеми глубоко ненавидимый маршрут, а это не пойми что еще – новый, что ли, пустили?  Стоило транспорту подъехать поближе, Таня, беззвучно шевеля губами, прочитала на его округлой, рыжей физиономии номер – «4». Что это еще за номер такой, действительно, и главное куда он идет?
          Но если подумать, как будто у нее действительно был выбор. Тут главное уехать, добраться до более  цивильной части города, может пересесть там на что-нибудь, может... а тем временем, внутри салона, чудеса просто, было практически пусто; да что там – не было никого. Только видно, как между сидений блуждает сутулая фигура кондукторши, и еще пара голов маячит на фоне светлых, соседних окон. Автобус, тем временем, уже подъехал и остановился передними дверьми прямо у Таниного носа; она уже успела подойти к краю дороги, словно давая понять плохо различимому водителю, что непременно собирается в совместную поездку. И за стеклами правого борта не помещалось никакой информации, кроме все той же старой картонки, со слегка мятыми краями, которая опять сообщала номер – четыре. Все это могло бы начать выглядеть даже подозрительно если бы Танечка не привыкла смотреть на вещи просто; да и какие еще подозрения, о чем? Лишь велика вероятность, что это четырехколесное ископаемое представляет собой какой-нибудь служебный транспорт и остановилось кого-нибудь подобрать. Но, правда, на остановке больше никого не было, Таня даже непроизвольно огляделась; зато когда двери открылись освобождая вход, он оказался не совсем свободным – поверх широких, не особо чистых ступеней, возвышалась кондукторша – вроде бы и не особо толстая, но, какая-то совершенно бесформенная тетка, неопределенного возраста, в мешковатой одежде: вернее, в целом нагромождении висящих на ней истрепанных предметов гардероба. Из-за такого внешнего вида, ее можно было бы принять за решившуюся на подработку цыганку; если бы вся эта хламида, которую та на себя напялила, была бы режущих глаз, разноцветных оттенков. Во всяком случае, простенькая Таня приблизительно так представляла себе вечных странников. Сейчас же, эта неряха с кондукторской сумкой, глядела на аккуратную Таня сверху вниз, то ли со скучающим, или же с выжидающим взглядом, так, что та даже растерялась.
          — Скажите, — против своей воли с виноватой интонацией поинтересовалась девушка, — а этот автобус пассажирский?
          И, тотчас поняла, что глупость сказала; конечно пассажирский, какой же еще. Тогда, торопясь из-за боязни, что шоферюге надоест ждать на пустой остановке; он закроет двери и уедет, Таня переформулировала свой вопрос, однако теперь с еще более виноватым видом:
          — Скажите, а это автобус на вокзал идет?
          При всех минусах и наложенных на нее от рождения, был, правда, и один плюс – голосок у Танечки был удивительно чистый, почти хрустальный. Вот прозвучал этот невинный вопрос в сыром, утреннем воздухе – казалось бы, что тут такого, но неожиданно из глубины салона донеслось резкое:
          — Да идет, идет, дура! Садись уже!
          Ничего себе. Тут бы осечься и с обиженным и надменным видом отойти, мол езжайте себе а я со всяким быдлом не поеду. Да только обстоятельства складывались не в пользу такого решения. И, к тому же, нужно признать, к подобному поведению Таня давно уже привыкла. Когда твое детство проходит на самом краю города, среди заводских заборов, бесконечных колдобин и бутылок в вперемежку с собачьими экскрементами в детской песочнице, как тут не привыкнуть. Кондукторша же, видимо посчитала это достаточным пояснением относительно маршрута, и видимо от того, ничего не сказав, просто молча отодвинулась в сторону освобождая проход. Таня вздохнув, и немножечко даже ликуя про себя, что все вроде бы благополучно разрешилось, и никуда она теперь не опоздает, ухватилась за поручень и поднялась вовнутрь.
          Первым делом она исподтишка огляделась, пытаясь определить от кого прозвучала хамская реплика, но это было и не сложно; помимо кондукторши внутри было еще лишь два человека, два малоприятных, урловатых типа, похожих друг на друга как близнецы-братья: короткие стрижки, торчащие уши на вытянутых головах и недружелюбные, выжидающие взгляды. Как два истукана, они сидели рядом на двойном сидении с левой стороны, и пока вроде бы молчали. Да, так все устроено в ее, Таниной жизни, как только случается что-то положительное, значит сразу же произойдет какая-нибудь неприятность, видимо, чтобы жизнь медом не казалось.  Вот, например, сейчас – ехать целую остановку с этими субъектами, Таня не сомневалась, что уже на следующей, кто-нибудь да залезет, еще бы, пустой транспорт! А автобус, едва только она успела сесть на одиночное сиденье обтянутое бордовым дерматином , на удивление плавно тронулся с места, и не подумаешь что сидишь в чреве такой развалюхи. Это Танечка позволила себе немного поёрничать, ибо выглядел автобус хоть и старым, но более-менее ухоженным, чистым, не иначе как только что из ПАТП выехал. Однако и тут она поторопилась; несмотря на такой гладкий старт, стоило им лишь немного отъехать и понеслось – внутри все застучало, задребезжало, четырех колесный старикан явно плохо переносил все ухабы и дорожные ямы, которых по пути следования было немало. Вдобавок, двое субъектов, теперь сидящих за ее спиной, хорошо хоть не сразу на соседнем сидении, словно очнувшись, вернулись к обсуждению какой-то темы, вникнуть в которую Таня просто не могла, даже если бы очень этого захотела, потому как концентрация матерных слов, так сказать, превышала в их диалоге все пределы. Но тут Таня опять покривила душой, так как не существовало такого предела, она это точно знала, снова сказывался опыт детства в суровых местных условиях. Зато кондукторшу это несколько не раздражало, мало того, это тетка даже и не думала подойти к Тане чтобы взять плату за проезд; а вместо этого уселась на свое место обозначенное табличкой, достала пилочку для ногтей от куда то из своего шмотья и с самым непринужденным видом пустила ее в дело, на Таню даже и не глядя: та так и замерла в нерешительности, прижав к груди кулачок с мелочью. Так проехали остановку, Автобус снова остановился, что характерно сквернословившая за спиной пара опять ненадолго заткнулась, возможно приготовившись разглядеть того, кто сейчас поднимется в салон, но никто не вошел, опять чудеса; Тане не очень хорошо было видно – но кажется остановка была пустой, ушедший вперед автобус всех подобрал и никто до сих пор не пришел. Позади это видимо тоже поняли, поэтому ругань возобновилась с новой силой, а Таня теперь почти требовательно протянула руку с оплатой в сторону кондукторши. Мало ли, она всегда боялась контролеров. Получив свой билет, по привычке начала складывать цифры, и надо же – билетик оказался счастливым, в первый раз за очень долгое время. Нет, определенно день начинается хорошо. Таня даже заулыбалась. Мама, если бы у нее было хорошее настроение, в таком случае сказала бы что нужно срочно бежать, покупать лотерейный билет. А тут еще и правда; легкие странности стали подходить к концу, автобус снова открыл двери на остановке – и внутри появился новый пассажир, да еще какой. Молодой мужчина, не то что там позади сидит, харкающее и ругающееся, а настоящий красавец, хотя бог его знает, красивый – не красивый, Тане много было и не нужно. Ей вообще иногда приходили такие мысли, что глупо на себе ставить жирный крест в столь юном возрасте, а надо просто начинать смотреть на вещи просто. Ну и что, если одногруппники ей не нравятся, на свете ведь все относительно; она догадывалась, что кажется и сама им в свою очередь не шибко по нраву. Полноватая, порхающая белая ворона, с постоянно испуганными глазами, каждый раз шарахающаяся в сторону проходя через тамбур у выхода, упорно именуемый всеми предбанником, где курят однокашники со злобными лицами; и страшно ругаясь последними словами, обсуждают насущные проблемы. И курить там уже давно запретили, да только лишь на словах. И вот по ночам Таня лежит на своем железном ложе, немного боится темноты и так хочется ощутить какое-то тепло рядом... Да уж, все это конечно хорошо, в перспективе, как любит часто повторять один из преподавателей, но если и ощущать это тепло, так где-нибудь в другом месте, а не там, где через стену спит суровая мама с не менее суровым жизненным опытом, брошенная сожителем, с которым она даже в брак вступить не успела, и с двухлетней дочерью на руках. В прочем, это также теперь не имело значения; потому, что Танин отец, которого она не помнила, все равно умер, когда ей еще не исполнилось и десяти. Суровый круговорот действительности.
          И вот входит в автобус мужчина, трудно сказать, совсем ли еще молодой – лицо юношеское, чистое, но если приглядеться, то, судя по всему, постарше; уже, наверное лет тридцати минимум, просто выглядит – ну очень хорошо. В коротком иссиня-черном пальто и темно синих джинсах, Тане показалось, что она на какую-то иллюстрацию смотрит, настолько непривычный был ей типаж. А он, тут же попал в не очень ловкую для себя ситуацию, потому, что водила, кретин недоразвитый, вдруг так резко тронулся с места, что вошедший потерял равновесие и упал на одно колено и еще и ладонью приложился – и прямо об грязный пол. Наверное из-за такой неожиданной неприятности, новый пассажир и не сориентировался в пространстве и тоже уселся на одиночное сиденье – прямо перед Таней. Да еще и примостился боком, так, что она могла видеть его профиль – только руку протяни.  Таня вдруг почувствовала, что краснеет.
          А молодой человек с легкой, озабоченной улыбкой, начал тереть ладонь о ладонь, пытаясь оттереть грязь с кожи, попутно разглядывая свое джинсовое колено. Уже через секунду, Таня стала совсем плохо соображать, потому, что раздался чудовищный гром, правда только в ее голове:
          — Правда неприятно, да? — Обратился к Тане, с самым непринужденным видом, сидящий напротив.
          Отреагировать на такое можно было по разному, на то нам и дан широкий спектр эмоций. Но Таня не была бы собой, если бы против своей воли, рефлекторно не попыталась все испортить.
          — А? - Вот это идиотское «А», это все, что она смогла произнести. Тут она уже почувствовала не то что краснеет, а с ее лицом вовсе, происходит не пойми что, из-за стыда за собственную неуклюжесть, теперь словесную.  Однако, как показалось, сидящий рядом особо никак и не отреагировал на то, что выпалила из себя растерявшаяся Таня, вместо этого сосредоточено продолжая тереть ладонями.
          — Хорошо еще перчатки не одел, — снова обратился он к вконец одуревшей Тане, — согласитесь, это странно конечно, жалеть вещи которые мы носим больше, чем самого себя. Но таковы уж люди.
          Сбоку раздался смешок, и все еще сильно удивленная Таня перевела взгляд на кондукторшу, которая продолжала пилить свои ногти, при этом заметно улыбаясь, явно прислушиваясь к тому, что говорит новый пассажир. Что еще было удивительно, поток матершины со спины таки не возобновился, после того, как автобус тронулся с места.
          — Данила, — видно решив добить бедную девочку, представился молодой человек и протянул руку с самым непринужденным видом.  Та пожала его ладонь своей маленькой ладошкой, с  короткими пальчиками; святые угодники, какое у него рукопожатие, и крепкое и деликатное одновременно; по Тане как будто электрический заряд прошел, только совершенно безболезненный. Видимо на ее физиономии продолжала бушевать целая гамма эмоций; по крайней мере, щеки пылали так, как будто она прислонилась лицом к нагретому солнцем стеклу: глядя на все это Данила засмеялся – но совершенно не обидно, зато Танечка в довершении чуть еще и не расплакалась от благодарности. Да что же это, в самом деле?
          — Далеко едете?
          — До конечной, — тихо ответила Таня, — до вокзала то есть.
          Сидящая неподалеку кондукторша опять расфыркалась, не пойми по какому поводу; что ее там так веселит? Данила тоже бросил на нее слегка недовольный взгляд, впрочем, почти сразу вернул его на место: Таня вновь очутилась под гипнозом пронзительных синих глаз, настолько чистых, что отвести свои, было просто невозможно.
          — До вокзала значит... — протянул он, — ага. А вас-то, как зовут?
          — Таня, — она хотела потупить взгляд, да не смогла, по уже изложенным выше причинам.
          — Ясно. А можно на ты?
          — Можно, — снова едва слышно произнесла Таня.
          — Вы... то есть ты, не обращай внимания на всю эту фамильярность. Все дело в том, что большинство людей, как только в их жизни случается хоть что-то важное, как правило к этому не готовы и нередко оказываются перед... ну, даже не знаю, право... Необходимостью выбора, что ли. Иначе говоря, перед необходимостью принять какое-то решение, а времени для такого принятия всегда будет обязательно мало. Понимаете... тьфу, понимаешь? Мне тоже не очень легко так быстро переходить на ты. — Данила улыбнулся, — ну, так ты понимаешь меня?
          Таня тоже заулыбалась и кивнула, хотя не понимала ровным счетом ничего. Автобус тем временем опять остановился на очередной остановке, и, опять-таки, никто не вошел, равно как и не вышел. Ее собеседник оглядел девушку с легким недоверием, судя по всему,  закономерно сомневаясь в правдивости ее ответа; но, ничего по этому поводу не сказав, немного подумав, продолжил:
          — Вот ты, Таня, чего больше всего хочешь на свете?
          Однако же, ну и вопрос; Таня и в обычной ситуации немало бы растерялось, а уж теперь и подавно. Конечно, ей много чего хотелось, и желания эти были сколь непритязательны, столь и трудно выполнимы. Нельзя было уложить в одну фразу желание чтобы исчез унылый вид из окна, да и чтобы сама постылая комната куда-нибудь исчезла, и желательно вместе с остальной квартирой. И чтобы ПТУ куда-нибудь пропало, со всеми одногруппниками, и вообще; чтобы растворилась, растаяла вся последующая унылая жизнь, которая, уже сейчас, маячила где-то впереди: она у Танечки на роду написана, вместе с ее превращением в страшную, толстую тетку. И мама, как это ни плохо с ее Таниной стороны, в этих мечтах никак не проявлялась; и, тоже, куда-то исчезала. Наряду с этим, сама Таня могла поклясться чем угодно на свете, что маму она очень-очень любит, но так устала от ее вечной хмурости, неразговорчивости и холодного к ней отношения. И от этой вечной утренней вони с кухни Таня устала, и от постоянных своих просыпаний в плохом настроении, так что усилие приходится прилагать, чтобы с постели подняться, и... Да уж. Не то чтобы все это именно сейчас пришло ей в голову, скорее промелькнуло воспоминание обо всем сразу, о тоске, которая ее часто посещала, особенно в последнее время и наводила на подобные размышления. Собственно, наверное по этому она ничего и не сказала, а вместо этого еще раз улыбнулась, хотя теперь уже естественно и совершено не глупо, как бы давая понять что этот вопрос показался ей очень милым, а ее собеседник, само собой, тоже неглупый человек и все понимает. А тот слегка сощурил глаза и через несколько секунд, словно подумав о чем-то, кивнул;
          — Да, — подтвердил он, судя по всему намереваясь продолжить непринужденную, со своей стороны беседу, — понимаю. Счастья все хотят.
          Правда и Танечка уже расслабилась, хотя где-то внутри нее еще тихо давало о себе знать недоумение. Ой, да ладно.
          — И все думают, что счастье – это обязательно нечто такое, что может случится только с другим человеком. Хотя и оптимистов тоже хватает, чего уж я, право – да только и они смотрят на происходящее вокруг себя вымаливая себе лишь крохи; чтобы дети были здоровы, родители, чтобы я сам не болел. Денег совсем мало, жизнь вот проходит, а их все мало и мало – тоже, ну и что. Я же не смертельно болен и мне не нужна какая-нибудь мега-опрерация, которая стоит целое состояние. Такие люди все время боятся проявить малодушие и попросить у Бога ну что-нибудь очень серьезное. Вместо этого, подобные индивидуумы, всегда смотрят на себя со стороны и думают – день прошел, ну, и слава богу. Жив, цел. Машина не сбила, ядерная война не началась. – Тут Данила даже негромко засмеялся, – хотя, последние, как раз – ну сущие пройдохи. Это те, кто воображает себя праведниками при жизни, вроде как не только за себя трясутся, или за свою семью – а аж сразу за все человечество. Смешно!
          Таня была не совсем уверена, что это и правда, так уж смешно, но глаза напротив ее совсем загипнотизировали, а вместе с тем, еще и успокоили. Все вышесказанное дошло до девушки вполне, поэтому она осторожно спросила;
          – Что же получается, у бога можно сколько угодно за себя просить?
          – Вот точно нет, – со всей серьезностью ответил Данила, – он этого не любит.
          – А что он тогда любит? – Неожиданно для себя обронила Таня, на секунду даже испугавшись собственной странной, и кажется не слишком уместной фразы. И точно; Данила вдруг сузил зрачки и еле слышно произнес;
          – А вот за такие вопросы и в аду можно вечно гореть, грешница.
          Но увидев, что у девушки натурально начали расширятся глаза, быстро взмахнул рукой и вновь засмеялся;
          – Да пошутил я. Чего ты так испугалась. Обещаю ; ты в аду гореть не будешь. – Он наклонился немного вперед, – что, думаешь с моей стороны опрометчиво давать подобные обещания?
          Таня немного отстранилась, и, тотчас, боковым зрением заметила что-то странное; а именно; какую-то подозрительную пустоту за окнами, где должны были проплывать стены домов. А когда она повернула голову, то, что она увидела, повергло ее в легкий шок. Вместо городских улиц вокруг был унылый, загородный ландшафт – пожухлая, холодная трава тянувшаяся по ровной как стол поверхности во все стороны от дороги, остатки индустриальной эпохи, попадающиеся в виде мертвых заводских корпусов вдалеке; над всем этим низко висело тяжелое, серое небо: не столь заметное еще недавно на фоне жилых домов. Ошарашенная Танечка даже забыла о своем спутнике и перевела перепуганные глаза на кондукторшу, которая все еще трудилась над своими ногтями.
          – Что это? – Перепугано спросила она. Вопрос конечно прозвучал глуповато, да только Тане уже было не до смущения, когда не пойми что вокруг происходит. Работница салона, как бы то ни было, откликнулась сразу; вернее подняла голову и уставилась на чем-то взволнованную пассажирку; и, притом, с явным недоумением, едва пробившимся через откровенное безразличие написанным на ее лице.
          – Где? – С легким неудовольствием спросила кондукторша и слегка отведя взгляд, глянула в окно за спиной у Тани.
          – Вот это – что? - Еще более испугано пролепетала та, - почему мы за городом?
          За спиной кто-то захихикал и послышалась фыркающая усмешка. Сидящий перед ней Данила, тоже, признаться смотрел на нее как минимум с удивлением, если не сказать с неприятным сомнением во взгляде. Кондукторша, немного подумав, и еще раз оглядев снизу вверх, явно, с ее точки зрения, странную пассажирку, медленно произнесла:
          — Это наш маршрут. Мы всегда так ездим.
          — Какой еще маршрут, — Таня чуть было привстала, но тотчас уселась обратно, — вы же сказали что я до вокзала доеду.
          — Я ничего не говорила, — с достоинством ответила кондукторша и вернулась к своему занятию. А за спиной опять послышалось мерзкое свинячье фырканье, явно выражающее радость от истории в которую угодила несчастная девушка.
          — Вот это да, — сочувственно покачал головой Данила, — это я тебя так заболтал? Ну прости, я правда не хотел.
          Ну, что еще оставалось делать, кроме как ошеломленно уставится на своего неожиданного собеседника, потом перевести взгляд на кондукторшу, а потом снова посмотреть за окно. Нужно было выходить, при том непонятно где, на какой-нибудь глухой, пустынной остановке в поле, где никого нет, или наоборот, кто-нибудь да будет. Глушь какая кругом, даже машин нет. И вот так стоять, ждать автобуса в обратную сторону, а самое ужасное, что денег у Танечки было в обрез; ну, хватило бы от силы еще на одну поездку. Доберется она обратно в город, а дальше что? Эта неприятность даже оттеснила от нее всю бредовость происходящего вокруг; как она вообще могла не заметить, что они заехали непонятно куда? Таня много чего боялась в жизни, в том числе и перестать дружить со своей головой. Еще два года назад с ними жила бабушка, тяжело болевшая перед смертью, в том числе и в конец тронувшаяся. Хотя ее внучка и понимала, что ей как минимум рано беспокоится о подобных вещах, один вид трясущейся, испражняющейся под себя несчастной старухи, которая, к тому же, с каждым днем приближающем ее к смерти, страдала все более тяжелыми провалами в памяти, оставили просто приснопамятные впечатления.
          — А когда конечная будет? — Уже чуть не плача спросила Таня, тщетно пытаясь собраться с мыслями и придумать себе, что теперь делать дальше. Кондукторша с житейским видом посмотрела в сторону кабины водителя и слегка пожав плечами, ответила;
          — Ну, вот уже сейчас.
          — Сейчас?
          Нового ответа не последовало. Тогда Таня собрала всю храбрость, какая у нее была, и чуть ли не умоляюще попросила:
          — Помогите пожалуйста. У меня денег не осталось. Автобус ведь потом обратно пойдет? Отвезите меня в город. Пожалуйста.
          — Во дура, — опять заговорил кто-то из мерзкой парочки за спиной, — та не пойдет а поедет. Тебе что, так назад хочется?
          — Пожалуйста, — повторила Таня уже чуть не ноя и чувствуя себя полной амебой, кондукторша лишь приподняла на нее взгляд и пробурчала себе под нос:
          — Много вас таких. — Но видя что Танечка сейчас еще чего доброго зарыдает навзрыд, нахмурилась и недовольно подытожила;
          — Как знаешь.
          Это тоже прозвучало довольно странно, но Тане было сейчас не до этого. Первая волна навалившегося несчастья кажется отхлынула, заставив ее выдохнуть с некоторым облегчением.
          — Честное слово, — произнесла она, — если зайдет контролер, я ничего не скажу.
          — Чего не скажешь? — Вновь подняла голову кондукторша, и не успела Таня ответить, как немолодая тетка , теперь это вдруг стало хорошо заметно, заулыбалась обнажив блестящие желтые зубы; — в следующий раз соображать надо, куда садишься. А контролера можешь не боятся, далась ты ему.
          Тут автобус довольно резко затормозил и встал на месте. «Приехали» – почти с мальчишеской радостью объявил Данила от которого переволновавшаяся Таня отвлеклась и ей даже стало сильно неловко, стоило только представить как он, сейчас, наблюдал всю эту сцену, где она дурнушка умоляла отвезти ее обратно. И точно, он уже не сидел а стоял рядом; так, что Тане пришлось поднять голову и уставится в красивое лицо своими наивными карими глазками.
          — Что ж, — бодро сказал он, — вынужден отклонятся. Спасибо за беседу и прошу прошения, если стал невольным источником неприятностей.
          И улыбнувшись на прощание, развернулся к еще закрытым дверям, которые тотчас, как по команде, распахнулись. Эх, Таня горестно вздохнула, разумеется тихо, про себя, да и вообще, скорее по инерции. И куда он здесь пойдет; она завращала головой, к легкому удовольствию заметив, что пространство неподалеку за спиной тоже освободилось, а хамье это уже спускается по ступенькам через заднюю дверь. Пейзаж вокруг несколько не изменился, только теперь автобус кажется стоял где-то на развилке, на широкой, плохо заасфальтированной площадке, которая, видимо, служила отстойником для транспорта. На противоположной стороне стояла неприятная бетонная остановка, разумеется теперь это казалось совершенно в порядке вещей – совершенно пустая и продуваемая ветрами. Таня хоть и не ощущала на себе этих ветров, но совершенно явственно представляла как на такой неживой, весенней равнине холодно. Честное слово, ну ни одной живой души вокруг; только что эта кондукторша, которая скосила на Таню глаза, но ничего не сказав отправилась к выходу. Да еще невидимый водила хлопнул своей дверью на противоположной стороне борта. И вроде бы ее больше никто не видел, но все равно Танечка напустила на себя вид невинный и несчастный одновременно, чтобы сразу стало ясно в какую неприятную историю она попала, бедолажка. И чтобы успокоится и не думать, во-первых, о странной метаморфозе с ней приключившейся, а во вторых, абстрагироваться от чудовищного уныния за окном; Таня решила выбить клин клином и начала соображать, что теперь делать, как только она вернется на нормальную городскую улицу; вот мама-то ей задаст. Ох, а сколько времени-то? Она вытащила свою дешевую мобилку и тотчас ее осенила мысль – надо позвонить матери и во всем сознаться, что время-то тянуть. В любой другой ситуации, и наверное в любом другом месте, подобная мысль показалась бы хоть и правильной, но неприятной; и уж тем более неуместно смотрелась бы радость, когда Танечка лихорадочно нашла нужный номер и судорожно поднесла телефон к уху. Перспектива услышать голос родительницы сейчас, где-то там  в их квартире, в эту минуту вдруг показалась такой родной и даже милой сердцу; Таня даже не сразу сообразила кто – квартира или мама: ой, как Танечке сейчас этого хотелось! Поэтому, она даже не сразу и сообразила, что связи нет. Не-ту. Бедная девушка ошалело уставилась в дешевый экранчик своего мобильного телефона, и, при этом, каким-то высшим силам показалось мало подобных фокусов над смертным, и они явили еще один. Приподнявшись по ступенькам, не заходя в салон до конца, во внутрь сунулась кондукторша, которая принесла новую весть;
          — Эй, слышь?
          — А? — точь—в-точь как совсем недавно, разинула Таня рот глядя на кондукторшу диковатым взглядом.
          — Ты это... выходи. Гриша обратно не поедет.
          — Кто? — Прошептала Таня, еще, судя по всему, не совсем осознав всю бездну случившегося.
          — Водитель. Выходи.
          Ну что ж, как минимум сидеть и смотреть в одну точку было совершенно неконструктивно и глупо. Да и вообще, натасканная Танечка привыкла быстро исполнять все обращенные к ней команды. Издержки воспитания. Про такие случаи говорят – на ватных ногах. Вот-вот, нечто подобное она и ощущала когда шла к входу. А там все оказалось почти как она и ожидала, разве что гуляющий вокруг ветер был холодным но не пронзительным. Попахивало табаком – это кондукторша курила, прислонившись спиной к автобусу. На Таню она посмотрела совершенно равнодушно.
          С той же в свою очередь все было совсем нехорошо; судя по тому как у девушки заметно задрожали губы, которые к тому же растянулись в чудовищное подобие кривой улыбки, надвигалось на Таню что-то недоброе.
          — А что делать? — Чуть слышно произнесла она, вызвав у немолодой тетки удивленный и одновременно пренебрежительный взгляд.
          — Ну скажите хоть, тут другие автобусы часто ходят? — Вновь умоляюще спросила Таня, так и не дождавшись ответа, — ну, чего вы молчите?
          — Садись на остановку, жди, — последовал безразличный отклик, — кто-нибудь приедет.
          — Да почему вокруг никого нет то! — Таня и сама не заметила как ее голос начал набирать силу, причем зазвучал он, не сказать что сильно приятно. Может быть из-за того, что она даже и не вспомнила бы скорее всего, когда вообще в последний раз разговаривала на повышенных тонах, вместо своего традиционного шелестящего лепета. — Где мы вообще?
          Кондукторша уже открыла рот и, судя по не меняющемуся на нем холодному выражению лица, вполне собиралась сказать что-нибудь вроде «я тебе карта что-ли», но Танечка ее опередила, разрыдавшись просто навзрыд. Реагировать теперь на все происходящее вокруг безобразие как-то по другому, у нее уже просто не осталось сил. Да чем она вообще все это заслужила? Одна, не пойми где, всем плевать, этот Данила который взялся неоткуда и так же в никуда растаял в воздухе, что это, собственно говоря, за чертовщина? Слезы хлынули ручьем, так она уже наверное давно не плакала, уж пару лет точно, после отвратительной школьной истории, когда ей устроили обструкцию собственные одноклассники и мечта по-человечески закончить школу, накрылась. Тогда казалось жизнь начинает чернеть не успев начаться, проклятущее ПТУ впереди, серость, сумерки. Тане и подробностей вспоминать не хотелось, но ревела она тогда так, что даже обычно суровая мама, и та ее пожалела. Каждый выживает в этом мире по мере своих способностей и хитрости; Тане сейчас было жутко страшно и обидно, но где-то за начавшейся истерикой билась еще и легкая надежда, что этот чужой и неприятный человек перед ней, дымящий сейчас сигаретой, смягчится и вдруг волшебным образом предложит решение проблемы.
          Отчасти это и случилось, но явно не совсем в той форме, на которую Таня в глубине души рассчитывала. Кондукторша действительно уставилась на нее сначала с легким удивлением, потом нахмурилась, а после нахмурилась еще больше.
          — Ревом тут не поможешь, — постаралась она состроить строгую мину, но, кажется, Танечка отчасти своего добилась, беззащитный маленький ребенок, ну у кого сердце не оттает? Тетка выкинула дымящийся бычок и выпалила:
          — Чего я тебе вообще сделать должна? Я же сказала, Гриша обратно не поедет.
          — А куда вы сейчас? — Вовсю еще всхлипывая, спросила Таня.
          — В другую сторону. Сейчас подальше грамотеев заберем и в их НИИ поедем. Короче, теперь — мы служебный автобус.
          Таня уже в который раз обвела взором окружающее пространство. За время их короткого диалога погода то ли удивительным образом стала хуже, то ли слегка шокированная Таня не сразу обратила внимание как под ее пальто забирается едкий холод. Вдруг перед ее носом пронеслась какая-то размытая белая точка, потом вторая, уже похожая на белое перышко. И стало понятно что пошел легкий снег. И действительно; жухлая, грязно-зеленая земля за пределами асфальта заметно побелела и стала выглядеть даже не так отталкивающе, но от этого не менее страшно. И на кондукторшу это обстоятельство вдруг оказало какое-то свое впечатление, она заметно смягчилась еще больше и кивнула головой в сторону открытых дверей автобуса;
          — Иди обратно. Теперь уже все равно ничего не поправишь.
          Таня, все еще хлюпая носом, посмотрела на нее с недоверием.
          — А вы что, думаете и правда никто не приедет?
          — Вот ты глупая. Ты здесь хоть одну машину видишь? Доедешь с нами – там видно будет. Все лучше чем здесь стоять. Впрочем, решай сама.
          Тем временем раздался характерный звук хлопающей двери с другого борта, надо полагать водитель вернулся на свое место. И кондукторша, слегка отодвинув Таню, сделала несколько шагов и ухватившись за поручень грузно поднялась в салон. Заработал мотор, тут уж стало ясно, что ждать и решать чего-то времени больше нет; водилу, Гришу этого, никто ни о чем не предупреждал и двери с неприятным лязгом сейчас просто закроются. Да и чего тут можно было решить или к какому выводу прийти; что лучше, захлопнутся ли створки перед ее носом или за ее спиной? Она едва успела плюхнутся на свое прежнее место, как автобус двинулся дальше а кондукторша стянула с себя свою сумку, спрятала ее куда-то, за свое строго обозначенное для простых смертных пассажиров место, и от туда же извлекла  длинную картонку, на которой Танечка мельком успела прочесть что-то вроде «НИИ ПРГтУМ» или «ПРТгУМ», какая разница, и выглядело и звучало это совершенно не обнадеживающе. Другая табличка с четверкой, была извлечена и заменена на эту вот тарабарщину. Хоть оказавшись внутри Таня немного и успокоилась; все же не на чудовищной остановке и в полном одиночестве теперь, тем не менее хорошего все еще было мало: а за окнами, в это время, разыгралась целая погодная трагедия. И от куда только целую снежную бурю надуло, даже не видно ничего, почти как в молоко смотришь. Но не успела девушка загрустить еще и по этому поводу, как транспорт опять резко затормозил и еще толком не остановившись, распахнул двери, правда теперь, только передние. Сразу задуло холодным ветром и Таня, еще раз, поразилась такой погодной аномалии; в жизни она не помнила, чтобы в самую холодную и мерзопакостную весну, хот раз обрушился такой снежный циклон. А там, за дверьми, ничего и не происходило и никого не было видно. Только вихри из кружащихся снежных хлопьев; и все пространство, весь воздух будто присыпан снежной порошкой. Так они простояли почти целую минуту и судя по тому, что кондукторша никак не высказывала какого-либо неудовольствия или удивления, это ожидание было обычным делом и ей знакомо. Но тут, из снежной пелены, показалась фигура, едва различимая, что и неудивительно; потому, что приблизившись ко входу в транспорт, стало заметно, что этот некто облачен в длинный белый халат до колен. Танечке непонятно почему пришла в голову аллегория, которую она вроде где-то слышала – это халат несет в себе человека. Кажется кто-то так высказывался про их ректора и его старый, мешковатый костюм. И вот этот самый человек в белом, ухватился за поручень, поднялся по ступенькам, и даже не глядя на Таню, сел на одно из свободных мест. Реально – вот прям человек в белом лабораторном халате, еще совсем молодой, со светлыми волосами выстриженными род полубокс, из-за чего он смахивал на немца из фильмов о Второй мировой войне. Он был не один, но следующая фигура выплыла из белой полумглы уже когда первый опускался на сидение.
          И второй пришелец мало чем отличался от первого, разве что не имел коротко выстриженного затылка и височной зоны, зато тоже светловолосый, и в таком же халате. Кстати, очень приятного на вид, Таня даже залюбовалась; настолько это был белоснежный цвет и при этом не резал глаза, а даже казалось отдает какой-то синевой. Одновременно, Тане все еще нисколько не нравилось происходящее и она испытывала почти жгучий страх, что кто-то из этих чужаков сядет рядом. Спасибо, один вот уже сел. Права, наверное, мама насчет мужчин-то. Немного комические фразы о том, что лучше бы она, мама осталась старой девой, тоже бывало звучали. Танечка раньше не совсем понимала что это значит, улавливая только общий смысл. А недавно поняла уже весь и честно признаться, немного обиделась.
          Потом появилось еще двое, одновременно; эти даже тихо переговаривались и как будто специально уселись на то же самое место, где до этого помещалась пара хамов; Таня настолько вжалась в свое сидение, что даже не рискнула повернуть головы. И наконец внутрь проник последний белый халат, это стало понятно потому как створки за ним без промедления захлопнулись. И водитель снова не дожидаясь когда все рассядутся, тронул машину с места, впрочем этот удержался на ногах после резкого рывка, еще бы, настоящий великан. Таня не совсем была уверена, что очень высокий рост как-то влияет на координацию, учитывая что это тип был высок как каланча: ни широких плеч, ни громадных рук, он даже не был долговязым, просто очень высоким. Было хорошо видно, что его голова практически упирается в потолок из-за чего стоять  ему приходилось слегка ссутулившись. Впрочем стоят он и не собирался, а очень даже быстро уселся, грузно опустившись на одиночное сидение – как вы думаете какое? Вот то самое, где до него сидел Данила – прямо напротив Танечки.
          Та бессознательно попыталась вжаться в сидение еще глубже, она ужасно испугалась этого огромного человека напортив себя, реально очень крупного и самым неприятным было то, что он больше всего напоминал какую-то несуразно большую копию человеческого тела, вот как будто взяли – и всюду добавили, так, что все осталось пропорциональным, но бестолково, отталкивающе большим. Совсем рядом была голова – худая, слегка вытянутая и такая же большущая; с бледной белой кожей и почти совсем черными прямыми волосами, со спадающей на лоб прядью волос. Самое кошмарное, что эта голова повернулась в ее сторону и уставилась на бедную девушку своими синими глазами, точь-в-точь такого же цвета как у предыдущего пассажира, только теперь Танечка не секунды не млела, а испытывала почти сущий ужас и желание запищать как полуживая мышь. Ощущение было такое, словно она смотрит в два глубоких синих провала, а от туда ее что-то выжигает насквозь. А этот великан похоже обо всем без труда догадавшись, слегка наклонившись вперед, произнес:
          — Боишься? — Голос как и подобает оказался низким. Тут же Таня испытала то, что видимо называется «дежавю», потому как за спиной опять раздались смешки, разве что не такие мерзкие как прежде. Еще и голос послышался:
          — Ты, Гаврила, девочку не пугай.
          Названый Гаврилой посмотрел исподлобья за Танину спину и она как будто физически ощутила как некий невидимый стержень пролег между ее правым плечом и шеей, туда, где сидел кто-то из тех двоих, кто бросил эту реплику. Однако, сколь странное ощущение, у Тани просто перехватило дыхание; какое же красивое и пугающее лицо одновременно: она уже просто не могла отвести взгляд. И этот почти нелепый халат, совершенно белоснежный.
          — Я не люблю когда меня так называют, — произнес густым голосом Гаврила, — так и отдает лаптями и запахом кислых щей.
          — Ну так какая местность, так твое имя и звучит, — снова хохотнул кто-то сзади.
          — Вы, коллега, не правы, — это заговорил самый первый белый халат, с немецкой стрижкой, он сидел сбоку от Тани — насчет местности ; это уже определенно не актуально.
          Видимо сидящий рядом с Таней великан тоже был такого мнения, потому что теперь снова вперил свой взгляд в весельчака у Тани за спиной, теперь наполнив его  многозначительностью.
          — Молчу-молчу, — снова раздалось от туда, — наше дело маленькое. Но ты, все равно, не пугай ребенка сильно.
          Этот самый Гаврила или не пойми кто, снова перевел свои синие глазищи на Танечку и недолго ее поразглядывав, произнес с плохо скрываемой усмешкой:
          — А ребенок ли ты вообще?
          Таня тихонечко всхлипнула, вдруг почувствовав себя ну настолько усталой от всего этого бреда происходящего вокруг, что хоть чувств лишайся. На нее и правда в один миг навалилась такая усталость, которая способна лишить человека элементарного чувства самосохранения. Она подняла на сидящего рядом свои карие глаза, и, как котенок, который демонстрирует жуткой внешней силе, что он маленький, слабый и беззащитный, и его не в коем случае нельзя обижать, произнесла жалостливым голоском  (опять таки, ей и стараться сильно не пришлось, вряд ли у нее сейчас вышла бы какая-нибудь другая интонация):
          — Скажите, кто вы такие?
          — О, ужас! — Раздалось из-за спины, с тааа-ааким количеством ядовитого сарказма, — посмотрите на нее, она обо всем догадалась.
           И залился смехом. Первый халат, Танечка заметила краем глаза, пожал плечами:
          — А чего тут замечать – не замечать? Еще бы, такой бред вокруг происходит.
          — Да кто вы?! — Уже чуть не заскулила Таня, — что это вообще такое?
          — Не ной, — сурово оборвал ее Гаврила, и она и правда мгновенно заткнулась, — тебе никто здесь не поверит.
          Он наклонился еще ближе, и почти уже парализованная девушка подумала, что скорее всего она сейчас как минимум еще слегка и поседеет.
          — Ну так что, — негромко спросил Гаврила, — может ты и правда обо всем догадалась? Я знаю, ты девочка неглупая.
          — Честь по чести, — сказал тот что справа, — то что ты хлопаешь глазками и пытаешься всех разжалобить – в некотором роде, да, не твоя вина. Это своего рода защитный рефлекс свойственный людям, да и, впрочем, практически всем живым существам, включая клопов. Но ты не забывай, как у вас говорят – незнание законов не освобождает от ответственности.
          — Что я должна понять? — Залепетала Таня уже начиная глотать слезы.
          — Строго говоря, он прав, — Гаврила кивнул головой в сторону — не твоя вина еще не означает что она не твоя. Нечего и правда хлопать тут глазками и думать что тебя погладят по головке, успокоят и дадут конфетку. То, что вообще с тобой разговаривают, считай тебе крупно повезло, успокойся, например, этим, если конечно сможешь. Хотя мне, совершено все равно.
          — Ну скажите, — спросила Таня с неприятной гримасой на лице, хлюпая носом, — кто вы такие, что нам от меня надо?
          — Это тебе вечно что-то было надо. — Последовал сухой и одновременно суровый ответ, — сказано было вам – довольствуйтесь малым, страдания даются не просто так и вообще, испытания достаются по силам. А ты как себя ведешь, дура? Ты возомнила что насмотрелась всех страданий на свете. Родилась некрасивой, всю короткую жизнь прожила в унылой берлоге с полусумасшедшей, дурно пахнущей старухой и суровой мамашкой. А вот когда твоя бабка наконец умерла, перед этим измотав вам все нервы, так что же? Никак ты облегчения не почувствовала?
          — Ай-ай, — донеслось из-за спины, все с тем же отталкивающим сарказмом —какое, однако, малодушие! Право, натуры тонко чувствующие, из-за вашего нытья на несовершенство мира, все беды, для этого мира, и приходят!
          — А теперь ты еще ноешь и спрашиваешь что нам от тебя надо? — Продолжал Гаврила слегка надсаживая голос, —да нам, собственно, от тебя ничего. То что ты просила – то и исполнилось. Еще и с комфортом едешь, дуреха.
          — Но куда? — Все, теперь уже плакала Таня, она говорила жутко искажая голос, почти завывая, как делает до глубины души обиженный, и невероятно потому расстроенный ребенок, — я знала что не нужно было сюда садится. Нужно было там, на остановке остаться.
          — Интересно и что бы ты там делала? — Вдруг раздался голос кондукторши, про которую Таня уже и забыла, — ха! Да ты даже не представляешь, что это за участь – вечно ждать. Такое и самым отъявленным мерзавцам не всегда прописывают.
          — Ну что, — снова заговорил сидящий справа, — воспринимай это как своего рода подарок, каким бы чудовищным он тебе не показался. Ты хотела чтобы все изменилось – вот, пожалуйста, бог услышал тебя. Теперь все изменится и никогда твоя жизнь не будет такой, как прежде. Да и говорить  «жизнь», теперь, мягко говоря, неуместно.
          Танечка поглядела на соседа справа слегка ошарашенным взором, потом перевела свои вытаращенные глаза на того, что сидел перед ней и с совершенно искренним изумлением прошептала:
          — Я не умерла.
          По ее интонации не совсем было понятно, спрашивает ли она это или утверждает. Но справа от нее, белый халат пренебрежительно фыркнул.
          — Как это не умерла, если очень даже умерла?
          — Чушь это, конечно, отчасти, — подхватили сзади, казалось странным образом смягчившись, — конечно это не смерть. Ну, не в том понимании, в котором это могла бы обозначить ты. Просто считай что твой земной путь закончен, и пора уходить. Больше не будет страданий и несправедливости. А ты подумай, сколько бы их еще было бы впереди? Поверь, у тебя много; даже по скромным меркам, к тридцати гадам ты бы превратилась в откормленную свинку с  эндокринными заболевания, принц на белом коне так бы и не прискакал, да и кому нужна низенькая, жирная дурочка с богатым внутренним миром, но без сисек? Даже если внутри тебя произошел Большой взрыв и родилась целая новая вселенная, никто и не заметит. Пора Таня, пора.
          — А ты слышала такой анекдот, — это вновь послышалось справа, — где господь говорит одному законченному неудачнику – «ну не нравишься ты мне, не нравишься!» Ты вот не представляешь, насколько он все же близок к тому, что порой случается на самом деле. Ох этот Даниил, прилетит как птичка, крылышками помашет, нагадит и улетит. Что он там плел тебе про счастье-то? Послушай меня, я тебе проще объясню – вам всем ходить и разевать рот до ушей не полагается, что это вообще за счастье, когда счастливы абсолютно все? Или хотя бы большая часть? Когда масса страдает, те кому повезло, действительно повезло, ловят судьбу за хвост, получают желаемое, про таких говорят – «удача сопутствует». И ты к их числу, увы, не относишься.
          — Но тебе повезло, — тяжелым голосом, который теперь казалось стал еще ниже, подхватил Гаврила, — не будет слез, болезней, бед и неудач. И даже предсмертных мук не будет. Можешь наслаждаться последней поездкой... да ты, судя по всему, не представляешь с кем ты вообще, сейчас разговариваешь. Можешь мне поверить, до вас, вшей, мы редко нисходим.
          — Чем наслаждаться, — продолжала всхлипывать Таня, —пургой этой?
          — Какой пургой? — Спросил Гаврила, можно сказать что почти удивленно, но, на самом деле, совершенно равнодушно.
          Танечка глянула за окно и поразилась; куда только все пропало: не было больше ни снежной бури, ни всей этой белой пелены за стеклом. Да и земля больше не выглядела по весеннему промерзшей, еще не проснувшейся после зимы. Просто, обычный унылый вид родных просторов, но теперь все это заливало лучами все еще высокое, но уже предзакатное солнце; окрашивая бесконечное пространство по которому они неслись, в траурные, но в тоже время торжественные, вечерние оттенки.
          — Кто вы такие? — Опять спросила Таня.
          — А ты не видишь? — Заговорили сзади, —ученые мы. Ну правда лаборанты в основном. Молчу, молчу.
          Это Гаврила вновь поднял свой тяжелый взгляд. Потом сфокусировал взгляд на Танечке:
          — Сейчас мы переедем реку, там наши корпуса.
          — А что со мной там будет?
          — Этого заранее тебе никто здесь не скажет. Но ничего, там красиво.
          — Это... рай?
          Тут со всех концов автобуса донесся смех. Даже Гаврила улыбнулся и пояснил:
          — Да то же тебя в рай-то пустит? Это раз. А два, ты вообще не представляешь, что такое рай. Скорее всего, тебе не очень бы туда захотелось. Хотя, если подумать, много на земле всегда чудиков было.
          Гаврила заметно расслабился, словно тот, кто уже был недалеко от родного порога; он закинул ногу на ногу, из-за чего сидя на низком сидении стал напоминать букву «И».
          — Попробуй утешится тем, что ты поможешь другому человеку. Твоя жизнь в обмен на чужое счастье, да, несправедливо, но что теперь. Где-то далеко от нас застрял человек который любит девушку которая живет от него очень, очень далеко. Она тоже его любит, хотя и не хочет об этом ему говорить, и ее можно понять. Она уже очень устала и не верит что когда-нибудь они смогут быть рядом, кроме своих снов. Война, кровь, разруха, границы. Считай что ты отдаешь свою жизнь за их счастье. Теперь они будут вместе. Не знаю, мне трудно представить себя на твоем месте, но все же. Считай что это твой подвиг, единственное что ты сделала полезное в своей жизни, вернее, уже после нее. О, нет. Она опять ревет, сейчас начнется нытье о том, что это несправедливо. Как ты меня достала, ты дура еще не представляешь что тебя ожидает. Довольна?
          Таня совсем не была довольна. Таня была то ли в ужасе, то ли пребывала в состоянии для которого еще не придумали названия, и никогда не придумают в этом мире. Она заливалась горькими слезами, рыдая навзрыд. Так, что если на секунду представить, что кто-то вдруг оказался на этом ровном поле, рядом с неширокой асфальтной дорогой, под страшными, но не ослепляющими лучами тяжелого, древнего солнца; то как только мимо пронеся огненный шар, смутно напоминающий автобус: то этот некто, и то бы успел расслышать чьи-то завывания, как последний, едва слышный отблеск навсегда погубленной, никому не нужной, души. Потом этот некто мог бы посмотреть на запад, где раскинулась широченная, величественная река над которой пролегал обыкновенный, автомобильный мост. Странно; та сторона казалась находилась в совсем другом временном промежутке, совсем не на исходе дня. Сразу за рекой начиналось нагромождение холмов, застроенных многоэтажными зданиями строго вида, лишенных каких-либо архитектурных излишеств. Их было много, одно стояло выше другого, наверное где-то там, между ними пролегали дороги; но от сюда, с противоположной стороны, их было бы не видно. Над всем этим было чистое безоблачное небо, в котором, как будто, навечно застыл полдень. О чем бы там не мечтала уже не существующая Таня, это уже не имело значения. Что было то было, а что было – то прошло.