Атас

Толстая  сосулька вздрагивала на ветру, и дребезжала ржавая кровля болезненно, пытаясь скинуть острую ледянку со своего тела
Большая капля на  конце слюнявой  ждала приближения полковника, чтобы шлепнуться на  фуражку.
- Иванов, удостоверение!
Василий вздрогнул и  протянул документ начальнику.
- Почему не заменил, лейтенант?- возмутился полковник, глаза у него с желтизной, веки в складках синюшных, слегка перегаром повеяло. 
- В кадрах обещали, жду.

 Вот уж два месяца как перевелся Василий из пожарки в райотдел, а форму милицейскую не выдали, удостоверение не заменили, оружие не закрепили, ладно хоть зарплату дают.
Полковник недовольно сунул книжицу в руки лейтенанту:
- В понедельник с начальником отдела ко мне в кабинет, с утра.
- Равняйсь, смирно!- прохрипел командир, - в семнадцать ноль-ноль всем прибыть  к церкви со спец средствами, инструктаж закончен. Ра-азойтись!


 Погода хмурилось, как полковник на разводе.
 У церковных ворот народ роится. Вдоль аллеи попрошайки, с протянутыми руками кивают головами,   крестятся невпопад и бормочут всяк своё.
 И лишь на входе бульвара появилась разношерстная толпа с редкими фигурами в форме, кое-кто из  нищеты торопливо спрятался за кустами шиповника.
Неприятно  Василию было втройне от нынешнего мероприятия.
Приказано явиться в форме,  а сотрудники кто в чем, и только мышиного цвета брюки с малиновым кантом отличают от толпы, да и то – ежели присмотреться.

- И к чему я в свою форму нарядился,  - рассуждал Василий, подтягивая пояс на плаще с погонами офицера внутренней службы, - и эта резиновая дубина, я ей пользоваться-то  не умею, лучше бы баллон с газом выдали, сунул в карман и забыл…
«Демократизатор» он спрятал в рукав плаща и от того неловко и даже стыдно .

Стемнело быстро. Ветер с севера подул, сырое дневное тепло теперь промозглостью выдохнуло, редкие снежинки роились в порывах ветра и неприятно липли к  лицу.

- Васёк, водку будешь? – Серёга- капитан в авиационной куртке, утонув головой в теплом воротнике, пластиковый стакан протягивает,- согрейся.
Хочется Ваське стакан водяры жахнуть, не с устатку, не ради куражу, или для расслабухи. Замерз, как пёс замерз  в тонком плаще и фуражке.
 Но что-то не велит, запрещает глотком опрокинуть сладко-горькую, томит неприятным предчувствием, волнует...

А тут и  богослужение началось. Толпа к церковным вратам плотнее придвинулась, люди, семечками, набитыми в мешок, прижались друг к дружке. И уж тому кто прозевал место поближе, ко входу и не приблизиться. Двор церковный не велик - всем  не уместиться.
И вдруг понял Василий, что народ на него  внимания не обращает, то ли из-за  формы не милицейской, или потому, что не до него людям собравшимся.
 От того, на душе легко и спокойно стало, словно благодать какая снизошла, и почему-то перекреститься захотелось, хотя в Бога  не веровал.

- Милиция, милиция!- тревожный голос все ближе.
Народу невдомек, все к храму обращены, крестятся, песнопению внимают.
И вот, уж старушка сухонькая Василия за рукав теребит.
- Идём, идем, родимый, в храм. Беда, молодежь глумиться!
- Не могу я пост оставить, там другие быть должны, - недоумевает Василий.
- Да, нет там никого, не докричусь, не дозовусь ваших,  уж сколь! -  сама в слезах и дрожит, былинкой.

Двинул Василий сквозь толпу,  а народ не ведая, уступить не желает, кто-то ругаться взялся, а толстый дед и вовсе, ухватился за пояс и не пускает, глазами вращает зло.
  Тут, старушка неведомо как, крестясь, да причитая, толпу и раздвинула.

Вошел Василий в храм, а рядом с амвоном девки с парнями в круге под музыку бьются в диком танце, хохочут, кричат непонятное.
Народ ропщет, батюшке крика бесовского не одолеть, а бесенята и рады разврату.
Оторопел Василий от беспредела такого и растерялся, и не знает как поступить, в шуме и голоса его не слышно. Да, вдруг и двинулся в толпу.
 Взлетела из рукава дубинка, и вот уж перед орущим магнитофоном он.  Вдребезги дьявола вопящего  разметал, жиганул резиновой палкой, воздух рассекая, со второго, третьего удара достала она чьи-то спины.
Раздвинулся адский круг, замерли на мгновение анчутки в сиюсекундном безмолвии, только свечи потрескивают...
- Атас! Внутренние войска ввели! – заверещал кто-то.
Народ вдруг к стене прижался, расступился к выходу, и понеслась нечисть, чисто ветром подхваченная на исход.
А Василию, вдруг стыдно стало до слез.
 Заметил он своих без формы, прошмыгнувших вслед бегущим беспредельщикам, и так больно стало в груди от пронзившей холодом сосульки, что голова закружилась, и  в глазах потемнело.
Увидел он седую бороду,  тревожный взгляд батюшки, и рухнул на пол.

Хоронили Василия без почестей. Друзей с пяток, детишки с женой, да старик отец..

1995г.