Тень войны. Детство

Тень великой войны всегда была надо мной.

Моё поколение  - это те, чьё детство прошло в военные и первые послевоенные годы. Нас было немного, и когда подошло наше время идти в армию, военкоматам пришлось собирать всех, кого только можно, чтобы как-то набрать призыв.

Мы жили в эти годы, наполненные войной, свежими последствиями войны, но мы были детьми, мы находили радость в этой жизни, другой у нас не было. В начальной школе в моём классе из 30 детей только у двоих были отцы. Бедность, если не сказать — нищета. У меня есть снимок выпускного 4 класса — фуфайки с чужого плеча или что-то за-штопанное. Ребёнок ухоженный — означало, что на всех дырках есть заплатки или они заштопаны. На уроках жевали подсолнечный жмых -  недалеко был маслобойный заводик,- хотя нам говорили, что это очень вредно. Делали самопалы – такие трубки с порохом и запалом, и  стреляли из них – это было здорово. По великим праздникам получали подарки – конфеты, печенье и мандарины.

В трамвае, по улице ходили калеки с гармошкой или без, пели песни, в которых не было смысла, но было много чувства. Здоровых мужчин среди прохожих были единицы, если не считать «номенклатуру» - кто они такие, мы не очень понимали, но отличали их сразу по внешнему виду, поведению. Они обычно ходили в габардиновых плащах, а их жены и дети летом ходили  с зонтиками от загара. Ещё были бандиты. Играли мы не в войну – никто не хотел быть фрицами, а в красных-белых. Фильмы про войну какие-то шли, но много раз мы смотрели про Чапаева.
В то время детей не боялись отпускать на улицу. Мы могли болтаться где угодно, нас могли прогнать или дать по шее, но нас не трогали, даже уголовники, для которых тогда было золотое время. Начинающие уголовники–ровесники могли снять коньки, а больше брать с нас было нечего.

Голодными мы были всегда, но настоящего голода уже не было. Был хлеб, молоко, картошка, какая-нибудь каша, хамса, уже были леденцы и подушечки. В провинции, на окраинах городов разводили кур, гусей, где была вода – ловили рыбу. У кого была земля, или кто мог найти  где-нибудь свободный клочок земли – выращивали всё, что могли выращивать, дети при этом были реальной помощью.

В 1948 году в Краснодаре почему-то исчез чёрный хлеб. Мы, дети начальных классов, вместе со взрослыми стояли с утра в очередях, номера писали на руке, регулярно проходил пересчёт очереди, если кто ушёл в это время – очередь пропадала. Когда приезжала машина с хлебом, его продавали сразу по одной или две буханки «в руки», обычно хлеба хватало на половину очереди. В это же время можно было без очереди купить белые батоны, но они стоили дороже почти в два раза, и не всем это было по карману.

Теперешняя молодёжь воспитана в резко отрицательном отношении к коммунистам, в том числе рядовым. На самом многие из них жили идеалами первых большевиков, они считали себя обязанными заботиться о других, защищать других, думать о своём благе в последнюю очередь, охранять справедливость. Партийные могли отказаться от очереди на жильё в пользу многодетных матерей, организовывали реальную помощь остро нуждающимся, устраивали праздники для детей. В то время правительство разрешило выделять работающим временные земельные участки на лето. Я знал парторга небольшой дорожной организации, пришедшего с войны без ноги, с костылём. Он ходил по начальству и добился того, чтобы для предприятия была выделена земля на всех работников, добился  и того, чтобы людей отвозили для посадки и прополки на участки и обратно на грузовиках, привозили домой урожай. Он всегда выезжал со всеми, и следил за тем, чтобы закончившие работу на своём участке помогли остальным; все знали, что он не позволит уехать, пока не будет обработан последний участок, и никто не пытался ему возражать. Тогда такая помощь была в норме.
 
После войны всем хотелось жизни. Вечерами на танцплощадках играли духовые оркестры или аккордеон, на танцы ходили бесплатно. В парках по выходным играли духовые оркестры, были и симфонические вечера. Для детей открывалась масса возможностей: кружки в дворцах пионеров, при клубах и домах культуры, — всё это бесплатно. Для старших — школы ДОСААФ, где можно было учиться летать на настоящих самолетах, хоть и кукурузниках. Можно было пойти в клубную коротковолновую радиостанцию и на азбуке Морзе в любительском диапазоне устанавливать дальние связи не только по стране, но и по миру. Словарь для международных разговоров состоял из десятка стандартных кодированных слов. В 1957 году из Америки мне стали отвечать «sputnik», а я не знал, как на это ответить империалистам, и отвечал стандартной благодарностью и «конец работы».

В то время обязательным было семилетнее образование. Учиться можно было и дальше, но в 14 лет уже можно было не жить на иждивении матерей. Шли в ФЗУ, а потом к станку, шли в техникумы – там платили стипендию и давали полноценное  среднее образование. Те, кто работали днём, могли бесплатно получить среднее образование в вечерних школах рабочей молодёжи.

Молодёжь сейчас не понимает, как можно было жить без телевизора. Но у нас не было и приёмников, если кто-то привёз с войны немецкий приёмник, он скрывал это, потому что должен был сдать его властям, – по нему можно было услышать вражеские голоса. За право установить первый телевизор соревновались 4 общежития моего техникума, в выигравшем поставили не какой-нибудь КВН с линзой, а нормальный телевизор с экраном сантиметров 30, его нужно было постоянно подстраивать, а смотрели мы всем народом КВН с Масляковым, праздничные огоньки и хоккей.

Но мне кажется, главное изобретение 20 века – это мобильный телефон. Во время моего детства в глубинке и обычных домашних телефонов практически не было. Скольких седых волос, скольких болезней избежали бы наши матери, если бы дорогой сынок мог позвонить им и сказать, что не ходят автобусы, что не отпускают с работы, что, в конце концов, задержался у подружки.

Приёмников у нас не было, но везде были стационарные радиоточки – чёрные тарелки с регулировкой одним винтом. По этому радио крутили разные победные песни, песен о прошедшей войне явно недоставало. Но и потребности особенной не было, прошедшим войну хотелось её поскорее забыть, иначе невозможно было жить. Хотелось смотреть красивые фильмы, слушать песни о любви, счастье, красивой жизни. С любовью было трудно. «Что стоишь, качаясь, тонкая рябина» — это песня об одиноком настоящем и будущем вдов и многих не успевших узнать счастье девушек.

Из Европы привезли трофейные аккордеоны, эмигрантские песни, «Дунайские волны», «Амурские волны». В школе у нас были уроки хорового пения, из-за неимения нового мы пели довоенное: «С неба полуденного жара не подступи, Конная Буденного раскинулась в степи» (мы пели «конница-будённица»), «Лежит под курганом заросшим бурьяном матрос-партизан Железняк. Он шёл на Одессу, а вышел к Херсону», «Нам разум дал стальные руки-крылья, а вместо сердца — пламенный мотор». Такая вот образность была в поэзии. Были ещё всякие бодряческие понукающие: «А ну-ка, девушки!», «А ну-ка песню нам пропой весёлый ветер!»,  "Эй, вы, кони, вы кони стальные, боевые друзья-трактора". Был и звенящий, ликующий «Марш юных нахимовцев».

В трамваях, на улице пели всё же и про войну: « Там, на закате, заря догорала, красно-багровый закат. А на руках у сестры умирает краснобалтийский моряк». Песни были частью нашей жизни, как улицы и деревья, их смысл нас как-то мало трогал.

Впервые мне что-то открылось в песне в пионерлагере, мне тогда было около 14 лет. За вожатским столом никого не было, и там стоял патефон. Я поставил пластинку и услышал:

Грустные ивы склонились к пруду,
Месяц плывёт над водой.
Там, у границы, стоял на посту
Ночью боец молодой.

В грозную ночь он не спал, не дремал,
Землю родную стерёг.
В чаще лесной он шаги услыхал
И с автоматом залёг.

Черные тени в тумане росли,
Туча на небе темна.
Первый снаряд разорвался вдали, —
Так началася война.

Трудно держаться бойцу одному,
Трудно атаку отбить.
Вот и пришлось на рассвете ему
Голову честно сложить.

Исполнитель — Н.А. Обухова. Позже слышал эту песню в разном исполнении, но в сопровождении народных инструментов, и впечатления такого уже не было. О чём была песня? О войне. Большего тогда я сказать бы не мог, но сейчас бы я выразил те чувства так: о том, что никто не похоронит молодого парня, никто не узнает, как и когда он погиб. Но и о том, что хочется поклониться этому парню. Тому, о котором не будет книг и фильмов. Который погиб, потому что не мог иначе.

Слушать эту песню — как стоять перед скромным памятником солдата.

Там же была другая песня.

На ветвях израненного тополя
Тёплое дыханье ветерка.
Над пустынным рейдом Севастополя
Ни серпа луны, ни огонька.
В эту ночь кварталами спаленными,
Рассекая грудью мрак ночной,
Шёл моряк, прощаясь с бастионами,
С мёртвой Корабельной стороной.
Шёл моряк над бухтами унылыми,
Где душе все камушки милы...
На кладбище старом, над могилами
Конвоиры вскинули стволы.

Пел Борис Чирков. Что понимали мы, дети, в этой песне? Понимали какое-то чувство. Тоже о готовности умереть, нужно — значит, нужно, но всё же и о том, что удалось дать отпор пришедшим убивать, и ещё что получат они своё сполна. Было какое-то неоднозначное чувство от «конвоиры». В то время многое говорилось между строк.

В марте 1953 года по радио сообщали целый день сводки о здоровье вождя страны, мне почему-то помнится, что это было не один день, но нас, детей, это не очень трогало – это ведь была не наша жизнь, где-то там,  в Москве, почти что на другой планете. Тревога почувствовалась на следующий день, в полдень в течение 5 минут гудели все заводские гудки, сирены, звенели трамваи, везде были вывешены красные флаги с черной каймой. Мы, пионеры, стояли по очереди на посту у памятника вождю в сквере возле школы. Сами мы, наверное, тревоги не могли чувствовать, мы чувствовали состояние взрослых. Наши учительницы плакали  по-настоящему – ушёл великий вождь, другого такого не будет, но, наверное, и потому, что налаживающаяся жизнь была под угрозой. Ведь кто знает, к чему поведёт другой вождь, всё прошлое говорило о том, что вряд ли можно ждать счастья.

Но по-настоящему тень войны мы почувствовали позже, летом, когда народ не понимал, что происходит в Москве, и пришло ощущение непреодолимой тревоги, ожидание чего-то страшного, это ожидание нависло над нами – над теми, которым всегда приходится отвечать за все дела политиков. Но ведь страшнее войны ничего быть не может, это знали все, все только что прошли это страшное время, и ничего не боялись так, как  её повторения.

Что бы вокруг ни происходило, мы были детьми, мы находили радость и разнообразный интерес в этой жизни, другой у нас не было и не могло быть. Впереди для нас было всё открыто, впереди нас ждали только счастливые дни. Наши старшие братья и сёстры ничего не боялись, ехали на великие комсомольские стройки, на целину, в города на учёбу. Ехали, надеясь только на себя. Мы тоже знали, что добьёмся всего, что захотим.