Длинное эхо Великой войны!

                Длинное эхо Великой войны!


                РЕБЯТА.

Ребята – ребятня не были бы самими собой если бы прилежно извлекали уроки из трагических или связанных с ними событий. А таких событий, эхом войны, виновницей которых она является, происходило весьма не мало, буквально на глазах, либо совсем рядом – в соседней деревне.

В один из наступивших наконец-то тёплых вечеров запоздалой, послевоенной весны, ребята села Большая Хвощеватка, после игры в лапту сели на траве отдохнуть рядом, у стен разрушенной церкви. Обсуждали проблемы текущего дня и намечали какое ни будь занятие на завтра.

Вечерело как-то не быстро, большое, красное солнце подошло к горизонту и остановилось, словно решило подслушать важный ребячий разговор.

Ваня Яицкий рассказал пацанам, что он с малышнёй в балках, за соседским садом, случайно, в кустах тёрна нашёл три огромных мины и два больших – наверное для дальнобойных пушек – снаряда.

Одна мина и снаряд, как он сказал, уже находятся в кустах, за греблей верхнего пруда спрятаны, а две остальных и снаряд притащат завтра к обеду. В это время, как раз, тётка Маруська уходит на бригаду, правда, если кто ни будь из рябят поможет.

Он, вместе с малышнёй перевёз мину и снаряд на старом, кем-то брошенном возке к гребле пруда, предварительно накрыв травой. Остальные пришлось оставить на месте, так как тётка Маруська Радченкова, начала спрашивать – интересоваться с чем там они так возятся.

Как-то не сговариваясь все пришли к решению, завтра собраться на пруду, глушонуть рыбы и приготовить славную ушицу.  

Конечно высказывались, опасения и притом разные: надо мол это дело провернуть в тихую от родителей, да и вообще в тайне от взрослых, а то не дадут это важное дело сделать. Начнут учить, пугать, отговаривать, а то и вообще запретят.

Ребятам на ту пору было 13 – 15 лет от роду. Некоторые считали себя знатоками по разминированию мин и извлечению из снарядов тола. Открутить взрывное устройство от мины считалось плёвым делом. А открутить головку снаряда и выковыривать тол из него, так это уже поручалось просто мальцам.

Николай Стукалов, так же был активным членом команды товарищей и конечно поддержал такое славное предложение. Условились где – то часов в двенадцать встретиться у пруда, распределили кто, что приносит из дому (там котелок, ложки, соль, хлеб и малость картошки, а вот лук с чесноком договорились, что кто-нибудь из младших в посадке нарвёт).

Расходились по домам  ребята уже затемно, но с полной уверенностью, что завтра они с друзьями поживятся рыбой, а рыбы в пруду было не мало – это каждый из них знал наперёд.

Коля Стукалов пришёл домой, попил молоко оставленное мамой в кружке на столе и быстро раздевшись лёг спать с мыслями о намеченном с ребятами, на завтра. Но как говориться: человек предполагает, а судьба располагает, не суждено было Николаю принять участие в деле с вечера намеченном ребятами.

На следующее утро, где-то часов в шесть, к ним домой пришёл бригадир и попросил его маму помочь сегодня побыть погонялой лошадей при бороновании весеннего поля под колхозные, огородные культуры. Он не беспокоил бы её, да Индычка захворала, вот и приходиться теперь её просить.

Но мама Николая как раз с вечера заповторила тесто и наметила ряд неотложных дел.

Она спросила бригадира -  Овсия (Евсей) Тимофеевича Склярова, нельзя ли что бы сынок – Коля её подменил, ему уже 14 годков исполнилось.

Овсий Тимофеевич согласился на замену и Коле было велено срочно вставать, завтракать и с дядькой Овсием идти на бригаду. На бригаде его будет поджидать Кузьма Прокопьевич, они с ним должны погрузить на возок бороны и потом ехать бороновать колхозный огород.

Коля сильно расстроился, ведь его ждать на пруду  ребята не будут - это факт, да ещё и обвинят в трусости или ещё чего ни будь. Но делать нечего, перечить маме он не посмел и пошёл на бригаду. Там они с дядькой Кузьмой погрузили бороны и поехали бороновать огород.

Дядька Кузьма сказал Коле, что поле не большое и часам к 12 дня они управятся с боронованием. У Коли, естественно сразу же настроение поднялось. Приехав на огород они сняли бороны приладили их в одну линию, перецепили их с  головной бороной и пошла работа.

Было не жарко, солнце только, только поднималось и работа как-то ладно и споро подошла к завершению. Дед Кузьма и Николай очистили от травы и земли бороны, погрузили их на телегу и выехали из ложбины огорода, где было уже душно и начали шалить проснувшиеся после зимней спячки шмели.

Дядька Кузьма решил расположться подобедать на ветерку, рядом с посадкой и совсем недалеко от пруда. Солнце было ещё ни в зените - жары не было, ветерок отгонял шмелей, мух и начинающих уже появляться комаров.

Коля порывался побыстрее уйти к ребятам, благо это было не далеко от пруда, рядом с защитной лесопосадкой.

Кузьма Прокопьевич попросил Колю буквально на не надолго задержаться – посторожить коней, пока он наберёт в посадке сушняка и кизяков для костра.

Понятное дело, что время обеда уже настало и дядька Кузьма захотел сварить свою любимую затирку на костре и с дымком.

Коля прилёг полежать - отдохнуть, да и уснул, а Кузьма Прокопьевич пока собирал сушняк, потом кизяки, потом разжигал костёр, да и жалко ему было будить Колю он хотел и его угостить затиркою, а время шло.

Наконец затирка была готова, а Коля как-то сам по себе проснулся и сразу же засобирался,  даже не желая отведать затирки.

Успел Коля сделать шаг или ещё нет…, как вдруг со стороны пруда раздался страшной силы взрыв и столб воды поднялся до самого неба.

Одновременно раздались душераздирающие крики и потом как-то всё быстро стихло – умолкло всё, образовалась зловещая тишина.

Кузьма Прокопьевич подхватился с разостланного плаща, а Коля со всех ног уже бежал к пруду, но прибежали к пруду почему-то, почти вместе.

На берегу пруда их ожидало престрашное зрелище: все семь Колиных друзей, все семь ребят были буквально разбросаны по берегу и даже кто-то был в воде у берега.

Это был Ваня Яицкий сын деда Назара и бабушки Саши из улицы Козынка. Он ещё был живой, лежал частью в воде, а часть туловища – грудь и голова были на самом краю берега – на суше.

Солнце стояло в зените, а он лежал ногами в воде,  а живот как оказалось был распорот осколком, кишки и всё остальное было наружи.

Невероятными усилиями он старался в лежачем положении их заправить обратно в живот. Он уже не кричал, а стонал беспрерывно, как-то обессилено, в глазах его теплилась надежда на спасение. Он умирал...

В какой-то момент он как будто бы уснул, тихо и не шумно, Ваня ушёл из жизни спокойно, словно уснул на время.

Кроме Вани Яицкого в живых, после взрыва, не оказалось никого. У одних ребят были оторваны головы, у других руки, у кого-то ноги. На ветвях деревьев висели внутренности некоторых ребят, головы двоих пацанов нашли только на другой день: одну в посадке, другую за греблей.

Страшная весть без радио трансляции и отсутствующего на то время телевидения разнеслась по всей округе придонья, можно сказать мгновенно! 

Гробы с останками ребят, для прощания, были выставлены в клубе, всё село и весь район были в трауре.

Погибли самые любознательные, самые способные и самые талантливые ребята. Самые перспективные!

Районная Власть распорядилась во всех сёлах, деревнях и хуторах провести разъяснительную работу о недопустимости трогать остатки брошенных войсками боеприпасов.

Были сформированы группы поиска и всеми этими работами по поиску оставшихся боеприпасов руководила бригада сапёров из военкомата.

Периодически объявлялось по районному радио и даже в областной газете «КОММУНА», что при обнаружении боеприпасов, необходимо немедленно сообщать в сельские Советы.

Коля Стукалов, от такого потрясения, переживания стал немного заикаться и на голове справа у виска у него появилась прядь седых волос. Он на какое-то время словно потерял себя – ходил словно неприкаянный.

Эту историю он поведал значительно позже – спустя много лет, тётке Марии Дмитриевне Яицкой.

Через неё и мне это стало известно. Конечно я не мог не поделиться с Вами - мой дорогой читатель этой трагической историей в преддверии Празднования 70 – летия Победы Союза братских, Советских народов в Великой Отечественной войне. 

Война и её эхо ещё долго будет отзываться не заживающими ранами в нашей Родной стране!

Но ведь находятся ещё недочеловеки, особенно на Западе (хотя и в России их не мало), пытающиеся исказить, переписать итоги войны и умалить трагедии перенесённые простыми мирными гражданами – детьми войны!



                После военные трагедии мирных жителей.

Период оккупации в наших сёлах проходил в своей немецкой, своеобразной и весьма педантичной одинаковости. На станции Сагуны располагалась комендатура, начальником которой был немецкий офицер.

Что примечательно так это отличное знание немецким штабом значимости станции Сагуны, для близ лежащих посёлков не только, как транспортной магистрали, хотя и это конечно является немаловажным.

Но именно в тот период станция Сагуны своим расположением так или иначе, являлась одновременно центром соединяющим сельский мир и «флюгером» показывающим ситуацию происходящую на фронтах Великой войны.

Действия комендатуры распространялось на 10 – 15 деревень с хуторами, так например: на станцию Сагуны, естественно и наши хутора Борщевский и Крамарево, а также близ лежащие хутора и посёлки: Тихий луг, Спажинка, Берёзовая, Пилипы, Трёхстенки, Калиновое, Довгалёво, Занаселы и другие.

В селе Довгалёво, в десяти километрах от Сагунов, размещалась хозяйственная Управа,  состоящая из мадьяр и нескольких итальянцев.

По внешнему виду, как рассказывала бабушка, вояки из них были никакие, разболтанные  и неряшливые. Занимались тем, что воровали людских зазевавшихся курей и разную домашнюю утварь.  Наличие этих вояк обосновывалось яко бы в помощь старосте для поддержания порядка.

В основном, эта команда мародёров занималась заготовкой сена и фуража для их служебных лошадей и охраной воинских складов.

Старостой на три хутора, немецким комендантом был назначен дед Ефим Яицкий (Борщевский-Яицкий, со слов односельчан и от родителей слышал) человек он был не добрый, но бесчинств по отношению к односельчанам не творил, весьма строго следил за соблюдением распоряжений коменданта.

Но, вот буквально не давно, уже после издания книги "Птенцы Егора Загороднего", пришло послание от старшего земляка и почти соседа, по Хутору конечно, Леонида Путилина, которому нынче 77 лет, его послание я и представляю для уточнения.

Следует иметь в виду: как говорится сколько людей, столько и мнений, ведь я черпал информацию из своей памяти, рассказов родных и хуторян! Но правда должна быть такой какой она на самом деле была - без прикрас. Я постарался изложить и представить ситуацию такой - какой она есть - разной и даже на настоящее время!

"Птенцы Ег.Заг. дочитал только вчера.
Очень интересно, но имеются некоторые неточности. О двух из них попробую коротко описать.

И так: 6-го марта, после смерти Сталина 5–го числа, я и сын Евгении Сахновой -  Колюньчик, пришли к бабушке (жене - Демьяна Наумовича, доложили о смерти Сталина. Ответ был шокирующий - Сатана и т.д. и  т д.

Мы говорим: «бабо нельзя так вас же посадят, а она не боюсь я уже старая».   
За то 22-го января напекла пирожков и принесла в контору поминать В.И. Ленина, подобное и другие люди говорили, но не для всех и шёпотом.

Еще одно. Сильные - военные налоги на крестьян были при Сталине, а отменил их Георгий Маленков в то время был председатель СовМина, а через год  Хрущев всю власть себе взял.
(После Хрущёва появилась частушка - это я уже как автор дополняю как бы к стати, к Леонида изложению:...при Ленине я жила, при Сталине сохла! При Маленкове расцвела, при Хрущёве сдохла!)

И ещё, одно! На мой взгляд, интересное. Описывать долго, тем более писака с меня хреноватый. 

За оккупацию: Яицкий Егор Федорович, который жил на углу к посту  был полицаем, причем не хорошим. Например: Пухову Горпыну (Агрипина) с грудным Иваном он 1941 г. рождения «гнал» копать окопы для немцев,  за что от старосты получил хороших матюков.

Теперь о старосте. Фигура, на мой взгляд, очень интересная и не однозначная. Не Борщевский как ты пишешь, а Яицкий Ефим Тимофеевич 12 лет служил во флоте вплоть до революции. Видел Ленина на площади -  издалека. Перед войной был председателем колхоза.

Когда заняли хутор немцы, в школе хранилась колхозная пшеница. (Ефим Яицкий, еще не был старостой) Он дал команду разделить пшеницу между людьми, дабы не досталась немцам.

Передовая линия фронта шла по Дону, за Доном были наши.

В хутор часто проникали - встречались наши солдаты, прячась от немцев. Так этот староста (к стати безбожно матерщинник был) прятал этих ребят, а потом они куда-то уходили, возможно, через линию  фронта.

Различных фактов много, но я напишу о самом, на мой взгляд важном - о том о чём помню. По соседству с дедом Ефимом (кличка УШАТЫЙ) за большие уши, у соседей (Базиных) скрывалась учительница, член партии жена Дмитрия Сергеевича–БАЗИ-доцента Воронежского СХИ. Староста (дед Ефим) об этом прекрасно знал и предупреждал ее когда появлялись немцы.

И последнее на сегодня. В огороде старосты примерно как у вас сад в конце огорода, была тщательно замаскирована землянка. В ней прятался: возраста - лет 30, примерно, человек. Кто он дед узнал после прихода Красной Армии.

Оказывается - это был майор Красной Армии. С подсказки майора дед Ефим часто с немцами выпивал и дружил,  поэтому в хуторе в т.ч. люди деда слушались и боялись. Если что - он кричал застрелю! 

Этот человек из землянки, иногда уходил ночью на сутки двое.  К землянке ходили строго по необходимости с разных сторон, чтоб не делать-прокладывать дорожки.

Дед Ефим уже подозревал, что он не просто беглый солдат, тем более, когда он сказал, когда конкретно  придут-вернутся наши. Дня за три, до прихода наших майор исчез, внезапно оставив записку.

Когда деда Ефима и полицая вызвали в Евдаково (в особый отдел), то ему там ему сказали, что  оправдательный список от населения не нужен. Там ему сказали,  кто у него прятался - передали привет и благодарность от майора (назвали фамилию). 
После приходили письма два или три, коротко…. о семье. Он обещал, что если останется жив, после войны, найдет его и по- военному хорошо отблагодарит. Но не судьба видать. Последнее письмо было с западной Украины.

Об этом мне рассказал деда Ефима крестник Даниленко Александр (Шурик), а после мне самому приходилось беседовать. Но мне,  кажется, твой отец и дед друг друга недолюбливали. Я думаю быстрее всего за то, что твой отец вышел их колхоза и больше не был членом колхоза. Вообще он был (дед) своеобразный не каждому мог открыться, а внешне не приветлив."
 

Он назначал мужчин для  дежурства по околотку (участку) железной дороги, отведённому и закреплённому за деревнями. Дежурные должны были поверх верхней одежды одевать, на руки, белые повязки и тогда их называли уже полицейскими. В обязанности полицейских - дежурных  входило патрулирование и охранение выделенного участка (околотка) железной дороги.

Старшим по нашему хутору – помощником старосты, был назначен дед Ягорок (Яицкий Егор Иванович), ему поручалось присматривать за порядком на хуторе и исполнять поручения старосты. Дед Ягорок, был уважаемым человеком в хуторе, люди конечно его слушались, но дед сам старался как  ни будь подсуропить (подгадить) оккупантам, за что его ругал староста и обещал наказать.

Ребята, подрастающее поколение, играли в основном во дворах и садах, на улице играть было не принято, да и родители настрого запрещали.

Конечно, были и неслухи, такое не всегда хорошо заканчивалось: мадьяры наказывали безжалостно шомполами, а за мелочное воровство могли и убить там же.

В соседних сёлах были такие и другие случаи, так в соседнем хуторе Калиновом ребятня подорвалась: то ли со снарядом баловались, то ли с миной, двое ребят погибло.

Большой интерес и опасность для ребятни представляли оружие и боеприпасы, брошенные отступающими немецкими войсками. Такие арсеналы быстро становились достоянием, иногда отбивавшихся от рук родителей нашихпацанов.

В нашем Родовом селе Большая Хвощеватка, во время отступления немцев от Сталинграда, были брошены не только боеприпасы: снаряды и патроны, стрелковое оружие, но и несколько артиллерийских установок – орудий.

Это был как раз тот момент, когда немцы уже ушли, а наши были только на подходе к селу. 

Жители -  родители с детьми, в основном: либо прятались от артобстрелов по подвалам и выходам, либо занимались домашним хозяйством.

По занятости, да и недосмотру родителей, ребята – неслухи, а с ними одним из заводил - неслухов был родной, младший брат нашего отца, дядька Мишка, обнаружили пушку.

Дядька Мишка был сыном бабушки Тани и деда Алексея Донцова, отчима нашего папаньки от которого он в детстве ушёл на «свои хлеба», о чём я уже повествовал. 

Ребята быстро развернули пушку в сторону отступивших немцев и мадьяр, зарядили снарядом, но не установили замок с бойковым механизмом. Видимо так называемый «замок безопасности», фиксации снарядов немцы предусмотрительно выбросили или увезли с собой.

Кто – то из ребят отговаривал и осторожничал, но дядька Миша, взял в руки лом и ударил в подрывной пистон снаряда.

После страшнейшего взрыва, когда дым рассеялся, рядом стоящие ребята: двое погибли на месте, несколько ребят были легко ранены и контужены, но отброшенными взрывом на расстояние, а дядя Миша лежал в стороне весь окровавленный, но живой.

Снаряд, конечно далеко не улетел, может быть метров на сто – двести, а вот трагедия произошла невиданная и неслыханная!

Погибших ребят хоронили всей деревней – эти похороны явились трагическим апофеозом окончания войны для  родных и жителей Родового села Хвощеватка,  а так же близ лежащих хуторов и деревень.

Дальше уже, война уверенно откатывалась на запад, в наш край постепенно возвращались послевоенные будни, но ещё с эхом от шума и выстрелов далёких орудий.

А дядя Миша находился всё это время в больнице. Он потерял очень, много крови и был в нескольких мгновениях от смерти. Но с переливанием крови от родных и соседей, молодой организм всё - таки выдюжил, Богу и Судьбе было угодно, что бы дядя Миша выжил.

Спустя несколько месяцев, дядю Мишу выписали из больницы, бабушка Таня на подводе поехала и забрала его. У дяди Миши не стало обоих глаз, кисти одной руки, да и на другой остался только один большой палец.

По началу, было чрезвычайно трудно, горько и обидно, под - час невыносимо. Но как говорится, человек такое создание Бога, которое и малости не представляет о своих скрытых и разных способностях и возможностях!

Оптимизм и жизнелюбие дяди Миши, с помощью деда Алексея и бабушки Тани, а так же родных и близких, земляков, стали возвращать к новой жизни и быту дядю Мишу! Он научился читать одним пальцем, очень много слушал радио.

Следует сказать, что  радио тогда давало очень много нужной и полезной для людей информации. По радио тогда передавали не только события текущей жизни, разные постановки и спектакли, но  даже и образовательные программы.

Спустя несколько лет дядя Миша нашёл себе невесту - тётю Наташу и они поженились.

Через год у них родился Володя, а через два года Коля, а ещё через два года мой одногодок Алексей и потом младшая Валюша. Это были дети дяди Миши - двоюродные для нас, птенцов Егора Загороднего.

Отдавая дань жизнелюбию и усидчивости дяди Миши, не могу не сказать о самоотверженности, терпению и трудолюбию тёти Наташи и бабушки Тани. Только имея такие светлые души, любящие сердца и высокую мораль, можно было воспитать таких чистых, светлых и порядочных детей.

Сердечная доброта, участливость, стремление прийти на помощь любому человеку, всегда отличают детей дядя Миши Донцова, моего родного дяди!

Я иногда сопровождал дядю Мишу в его местных поездках: на трудовом поезде и могу ответственно сказать: сколько же в нём было добра и участливости к людям, какой это был светлой души человек!

А какое было стремление – тяга к созидательной жизни!?

Какая же у него была память и вообще насколько же он был талантливым и самобытным человеком, в своём роде  самородком!



   С утратой  отцов  мы преждевременно
                становимся взрослыми.



                "Только не утрачивая - сохраняя связь с малой Родиной,
                Можно сердцем ощущать проблемы и чаяния Родины Большой!"




     Ванька Перунов, мой сосед, живший в доме напротив, через прогаловину (начало оврага) и нашу центральную дорогу,  сегодня пришёл к конюшне чуть позже других ребят, опоздав к возможности выбрать желаемую лошадь.

С вечера, сидя около "столетних" амбаров, мы с пацанами условились собраться у колхозной  конюшни часам к семи вечера. И уже на месте , по факту наличия лошадей определиться, перед тем как погоним колхозных лошадей в Ночное - кто на каком коне - лошади поедет?

Понятно, что каждый хотел поехать на вороном рысаке Гордом или на сером в яблоках  Гарусе.

Но, никто не хотел ехать на гнедом, правда, крупном жеребце Сильном. Бегал он очень плохо, резко бросался в сторону от всякой помехи и, даже птичек и тогда седок, оставаясь в исходном положении, как правило, оказывался (как бы проваливался) на земле или что ещё хуже в грязной луже.

Правда, Сильный никуда не убегал и тут же останавливался, смотрел на бывшего, неожиданно ставшего вдруг неудачливым своего седока лежащего в грязной луже. Он словно сочувствовал неудачливому наезднику, словно говорил:  «прости меня не путёвого,  но птичка вылетела так внезапно, что опасаясь столкнуться с ней, я вынужден был резко отскочить в сторону».

У нас, хуторских ребят - это было проблемой всегда, перед тем как отправляться с лошадьми в ночное. Но, согласие находилось даже, если оставался Пигарёк – не большая и не очень быстрая разномастная пегая лошадь или Серый – крупный тяжеловоз, которого не каждый мог, даже с трудом разогнать до состояния галопа.

Когда Ване предложили Сильного, он, не как обычно, почему-то не старался отказаться, а  молча согласился. Меня это удивило и, я подошёл к нему и сказал, что ведь ещё не занят Серый и тут я увидел Ванины глаза полные слёз. В двух словах Ваня поведал мне о своём горе – его отец инвалид Великой Отечественной войны умирал.               

Он вернулся с войны израненным и без ноги, но очень энергичным и жизнелюбивым человеком. Ему государство за военные заслуги перед Отчизной выдало специальный автомобиль с ручным управлением и съёмной брезентовой крышей. Эту автомашину  ещё называли инвалидной коляской. Но всё же это был специальный, приспособленный для инвалида автомобиль с ручным управлением, весьма необходимый человеку без ноги.

На этом автомобиле можно было поехать практически на любые расстояния.  Но дядька Петро ездил не далее райцентра или Каменки – Евдаково.

Автомобиль эксплуатировался по – полной, к нему приладили возок и тогда уже он стал возить буквально всё: сено, дрова, уголь, песок, глину, в общем всё то, что требовалось для приусадебных, семейных нужд.

Конечно серьёзная, постоянная нагрузка на автомобиль, требовала и соответствующего диагностического обслуживания. Такого обслуживания почему – то не осуществлялось, то ли не было специальных станций – пунктов обслуживания или ещё что!? Но поломки стали учащаться и к ремонту автомашины приходилось привлекать наших местных “кулибиных».

А, так как они менялись, то происходило по пословице: у семи нянек дитё без глаза... Машина стала чаще ломаться, зажигание быстро сбивалось и его требовалось постоянно настраивать.

Дядька Петро не только нервничал, но ещё и надрывался, так как заводить машину часто приходилось с буксира. Конечно мы -  пацанва старались помочь толкать машину, но и дядьке Петру так же доставалось упираться, тем самым натруждая не только здоровую, но и больную культю  ноги.

Через какое – то время у Ваниного отца – дядьки Петра на культе ноги находящейся в протезе, образовалась, открылась рана. Вроде бы и доктор приезжал и не один и как – то лечили и даже уколами, но почему – то образовалось заражение…

В ночное поехали правда все и Ваня Перунов то же, выехав за не до разрушившуюся бывшую мельницу (за хутор от людских глаз), мы пустились на лошадях на перегонки - в галоп: кто первым приедет до поворота дороги на село Берёзовое.

Васька Радченко на жеребце Гордом, почти как всегда прискакал первым – он был хорошим наездником, вторым был Алексей Галушкин на Гарусе, затем каким – то образом умудрился прискакать Алексей Тулинов на Сером тяжеловозе. Чуть погодя подтянулись и мы, все остальные, прискакали почти гурьбой. Все были очень удивлены:  как это Алексею (Лоську – иногда его так называли, что бы выделить) удалось.., а Алексей весь довольный принимал нашу похвалу и малость гордился своей удачей.
 
Весело обсуждая скачку, мы между разговорами сняли с лошадей уздечки, спутав их передние ноги пошли собирать дрова, что бы поближе к пруду устроить костёр. Дров собрали много, Коха – Коля Крамарев, младший сын дядьки Гришки, притащил два больших сухих комеля (наиболее толстая часть дерева) от старых, ранее срубленных, сухих груш. Коля Борщевский (по хуторскому Максымыв) и  Алексей Тулинов хорошо сложили костёр и подожгли его, ночное стало входить в своё привычное русло.

Мы, с Колей Пивоваровым стали собирать - накрывать на плащ продукты которые ребята с собой захватил из дома. А оказалось их не так уж и мало: картошки было более тридцати штук, несколько кусков сала, головок десять луку и чеснока, немного помидор и даже огурцы.

Ванька Перунов достал из своей сумки целый десяток яиц, сало, помидоры, соль, бутылку кислого молока  и даже целую паляныцю (буханку) домашнего хлеба. Ваня, конечно отвлёкся немного от своего горя, а на завтра, как мы заранее договорились, я с ним пойду к ним домой, а то ему как – то не по себе.

Пока костёр горел, жарили вместо шампуров, на тонких прутьях сало с помидорами и луком, аппетитный запах стоял по всему Борщёвому (Борщевскому) хутору, правда из домов там были одни развалины.

Жители хутора давно разъехались кто куда: кто к нам на наш Крамарев - ближе к чугунке - железной дороге, кто в Хвощеватку - ближе к Дону, а кто-то ещё куда. Ранее этот хутор Борщевский - образовался из переехавших из Запорожской Сечи казаков. Переезд происходил  целыми Родами, после расформирования Запорожской Сечи Потёмкиным, по Указу царицы Екатерины II. Фамилия всех жителей была Борщевские - это был большой, древний Запорожский Род Борщевских.

Основная часть казаков переехала на постоянное место жительства за реку Кубань в Кубанские степи. А некоторым семьям удалось (вроде бы за выкуп или мзду) собраться Родами и переехать на правый берег Дона и в другие места не объятной Матушки России.

Такое решение царицы Российской - Екатерины II было вызвано Пугачёвской войной, которая напугала её и всю тогдашнюю власть. Таким образом Запорожская вольница свободных людей - Запорожских казаков, преданных и надёжных Союзников казаков Войска Донского была переселена  на Южные рубежи Империи. Ну да это я, так к слову разговорился..., вернусь к своим односумкам....

Всё из продуктов, готовое к приёму в пищу, складывали  отдельно на приготовленный плащ укрытый газетами придавленными обычными природными камнями. Перегоревший костёр Мы с Колей Пивоваровым разгребли, заложили туда картошку и накрыли её жаркими углями.

Где – то минут через сорок, начали постепенно по одной – две картошки доставать, а она была такая аппетитная с подгоревшей чуть, чуть корочкой. Трапеза, я Вам скажу, была мировая и не забываемая! Это был апофеоз Ночного, так как рыбалкой на нашем пруду, на тот момент мы почему – то не занимались.

На рыбалку мы, так же как и в ночное, готовились заранее, так как идти нужно было на пруд соседнего хутора - Ударник (нынче Студенок). Для этого необходимо было получить разрешение родителей!

С разрешения Родителей мы с ребятами в летнее время частенько ходили на рыбалку в Ударник с ночёвкой и это так же было общим, нашим ребячьим событием, которое формировало из нас пацанов не плохую команду сплочённых ребят - хуторян. Пацаны соседних сёл, деревень и хуторов с нами старались не связываться: мы были ребятами не очень драчливыми, но всегда наказывали виновников за причинённые обиды нашим хлопцам.

Должен сказать ребятами мы были не очень шкодливыми, но с фантазией и разными придумками. Могли долго сидя о чём – то разговаривать, обсуждать, вспоминать какие – то прошлые, ранее кем-то из взрослых рассказанные истории. Могли организовать борьбу два на два, прятки с интересными фантазиями, одним словом нам никогда не было скучно!

В костёр опять подсобрали дровишек, подложили крупнячка и где-то часа в два или три ночи-утра, потихоньку, как-то один за другим ложились на свои фуфайки и засыпали. Обязательно, кто ни - будь оставался присматривать и за лошадьми и за костром.

Иногда этим и заканчивалось наше ночное бдение лошадей, утром часов в шесть - семь, но не позже лошади должны были быть в лабазе конюшни.

У костра или с его помощью, иногда возникали курьёзы со смехом и одновременным чьим-то расстройством.

Как правило кто либо из ребят желая быть поближе к теплу, приближался слишком близко к костру, а сырое дерево иногда выстреливало горящий не большой уголёк. Горящий уголёк, попав на ватную фуфайку, постепенно разгорался и, проснувшийся погорелец спросонья устраивал кошмарный и панический крик.

Тут же все ребята подхватывались, отбегали от костра, а потом, разобравшись что и как - стоял гомерический хохот, а лошади подняв от травы свои головы, с каким-то лошадиным удивлением смотрели на нас, а мы прыгали, баловались и кувыркались, понимая то, что спать уже больше не придётся!

В это  раз взорвал ситуацию Коля Пивоваров, он ещё вроде бы был близоруким, не очень рассмотрел и как я уже рассказывал подпалился от костра, конечно сна до утра ни у кого не было.

Малость успокоившись от смеха, шума и гама сели в кружок и разговорились о прошлых событиях происходившими со старшими ребятами в таком же Ночном!  Как Алёшка Радченко, год или два назад, взял у отца кем-то подаренный военный плащ – бурку и конечно у костра прожёг прямо на спине огромную дыру, дядька Петро ругался потом, ох как долго и сильно…

Утром, по заранее отработанному порядку, мы, собрали лошадей и спокойным шагом приехали на конюшню. Затем поочерёдно передали лошадей  бессменному конюху дядьке Петру Радченко. Мы с Ваней, как и условились вчера, пошли к ним домой, по дороге я на минутку забежал к себе домой испросить разрешение у  отца. В двух словах сказал ему о Ваниной беде, он только и сказал мне, ну ты там смотри сынок…. и вышел из избы.

Быстренько попив молока с хлебом,я выбежал во двор, потом  на улицу, там меня поджидал Ваня, они о чём-то разговаривали  с папанькой.  Я подошёл к ним и мы с Ваньком пошли к ним домой, отец молча смотрел нам во след.

Как только мы пришли к Перуновым домой, Ванина мать – тётка Шура, сразу же послала нас мыть руки и за стол. Я сказал, что уже дома попил молока и есть не хочу, но тётка Шурка сказав: что там это молоко… поставила на стол тарелку с котлетой и картошкой. Конечно, у меня сразу же проснулся зверский аппетит и я стал наяривать, запивая всё это кислым молоком.

Ваню  мать заставила кушать ещё и на первое борщик, а потом котлету. Окончив трапезу, я сказал тётке Шуре спасибо и пошёл в большую комнату, которая одновременно была и залом (в современном понимании).

Справа, напротив окон, за раздвинутыми шторами стояла большая деревянная кровать, на которой лежал дядька Петро. Поздоровавшись с ним, я поинтересовался у него: когда же мы очередной раз поедем на машине? Он как-то вымучено улыбнулся и сказал, что видишь Ванька, я совсем «выпрягся», вот ещё одну операцию сделают, так врач  сказал и через месяц можно уже будет вставать. Так, что Ванюшка с машиной немного придётся  подождать, с уверенностью сказал дядька Петро.

Только потом я понял - узнал, что от Ваниного папы скрывали о его гангрене и что он безнадёжно болен. В комнату прорывались яркие лучи летнего солнца они хорошо доставали до кровати и лежащего на ней дядьки Петра. Рядом с кроватью, стояли, словно на часах часовые,  прислонённые к остову русской печи его костыли.

Как правило, всегда чисто выбритый, светлый лик дядьки Петра, изменился: голова побелела, щёки впали, он постоянно старался на кровати поворачиваться, я подошёл к нему желая помочь, но он сказал, что пока сам справляется. Просто, как он выразился, нужно двигаться, чтобы не появились пролежни. Что это такое пролежни я ещё не знал, но сделал вид что знаю и ответил ну ладно.

Но боль, по-видимому, не давала ему покоя, он стонал почти беспрерывно, как-то обессилено, но глаза выдавали твёрдую надежду на выздоровление. Чувствовалась его непоколебимая уверенность, что боль отпустит, затихнет, пройдёт, как прошла после многочисленных ранений в ногу и грудь.

Ведь ногу пришлось отрезать военфельдшеру прямо на передовой, в кое - как приспособленной палатке, иначе он сошёл бы кровью… Она висела на одном кусочке кожи, другой осколок снаряда или мины тут же, застрял с внутренней стороны лопатки, так и сидит там, по сей день, изредка  - на погоду, напоминая о себе. Дядька Петро в шутку говорил о периодически, беспокоящем его осколке: «… что бы не скучно было, что бы не забывался».

Иногда дядька Петро погружался в забытье. Боль немного отпускала и тело утрачивало границы ощущений. Наплывало успокаивающее тепло - блаженство позволяющее уснуть. Он был уверен что жизнь ещё не прошла, что здоровье ещё поправиться и он ещё «повоюет».

Просыпаясь, через какое-то время, он иногда рассказывал нам с Ваней о том, что ему приснилось. Он говорил, что очень явственно видел себя мальчишкой, случайно оказавшимся в казацкой станице  южнее Ростова, не далеко от Кисловодска.

Отец его был моряком Балтийского флота, депутатом в Чернозёмном  Центральном Совете. В Воронеже работал в Чека, мать была бабой - комиссаром – коммунисткой. Отец был зверски убит при внедрении его в банду для захвата Руководителя – Атамана Егорова, возглавлявшего восставших крестьян Тамбовской губернии против раскулачивания. Это произошло на лесной заимке, буквально на границе двух губерний: Воронежской и Тамбовской.

Мама была в партии большевиков ещё с 1905 года, за антигосударственную деятельность была в Тобольской ссылке, где и заболела. После революции Ревком направил её с сыном на лечение в Кисловодск, где они и  попали с ним – Петром в плен к бандитам. Их на то время развелось  уйма: то они за красных, то они за белых.., но убивали и грабили одинаково всех, особенно с ними не согласных.   

Но неожиданным, смелым рейдом 96-й кавалерийский полк освободил станицу Богустанскую от бандитов, так Пётр с мамой оказались у своих - на свободе. Маму, решением Губкома партии назначили заведовать особым отделом дивизии, а Петра она попросила взять воспитанником в полк. На ту пору ему уже исполнилось четырнадцать лет.  Любовь и гибель мужа, материнство, ненависть к врагам революции – всё сплелось в единый клубок.

Это была мамина жизнь, а с нею и жизнь Петра с терзаниями и радостями, иной жизни они не представляли, да и не могли представлять в те годины смут и испытаний.

Конечно, Петра терзали разные сомнения: возьмут ли его в полк, особенно после слов коновода Силантьев, дяди Степана?  Когда он ему по - честному рассказал о его возможном  поступлении в полк, а он: «Мамкина сиська тебе была бы ещё не лишней!»
 - А ведь мне уже скоро будет пятнадцать лет, по сути я уже взрослый.

Жили они тогда с мамой на постое у тётки Акулины, весьма хозяйственной и доброжелательной казачки. Муж её так же служил в Красных, а своих детей у них пока не было.

Утром рано проснувшись, Петя быстро осмотрелся, мамы уже не было. На столе лежал листок бумаги – мамина записка, написанная химическим карандашом.  Лучик солнца просвечивал её словно сухой лист с дерева, на сквозь.

Петя испугался – проспал! Уже и домашнюю скотину проводили на пастбища, а он тут дрыхнет, как барчук - на перине. Спрыгнув с кровати, быстро одевшись, он, поспешил через кухню на улицу.               

– Ты куда? Малахольный! – окликнула Петюню тётка Акулина. Ещё петухи не отпели заутреннюю, а ты уже куда-то спешишь. Сколько времени, Петя с тревогой спросил? Что ты скачешь как окаянный? Я ещё корову не доила. Ложись покудова, куда это в такую рань навострился?

– Мне очень надо, я тороплюсь. – Я, сегодня непременно должен быть у самого командира Шпагина Романа Никитича. Вчера было велено мне на сегодня прибыть в расположение штаба.
Да!...Подожди же ты, Петюня ещё успеешь, садись поснидай трохи (позавтракай немножко)…, а тогда уже и беги к своему командиру. – Некогда мне тёть Акулина, я не хочу кушать.., подхватился Петя. Тётка Акулина только и успела сунуть ему краюху тёплого пшеничного хлеба. Петя выбежал на крыльцо, а затем спрыгнул с крыльца во двор.

Утро представилось парнишке, не смотря на ранний час, исключительно шумным и необыкновенно радостным. В стороне от крыльца гоготали гуси, в тени кустов смородины и крапивы – квохтала своему приплоду наседка.  В сарае хрюкала и кряхтела нетерпеливая свинушка, пытаясь в полу под бревенчатой стеной сделать себе секретный проход-лаз.

Не чувствуя под собой ног Петя спешно заторопился по утоптанной тропинке сада, напрямик мимо уже поднявшейся кукурузы, прямо к коновязи полка. Как-то, совсем неожиданно перед ним предстал прежде не встречаемый им гнедой жеребчик, с белой отметиной в чёрной как смоль гриве. Настоящий Дончак – породистый красавец, с широкой крепкой грудью, длинным хвостом и тонкими с чёрными «чулками» ногами.

Петя подошёл к жеребцу, с опаской потрепал его за шею, жеребчик, словно почуяв расположение мальчишки, дружелюбно фыркнул и чуть повернув голову, внимательно посмотрел на Петра. Петя отломил от хлебной  краюхи кусок хлеба и  протянув гнедому дончаку, обмолвился к нему. – И что это раньше тебя я почему-то не встречал? Ты что вчера в вечёр попал прямо сразу же из плена к нам? Гнедой, так же как и Петя, с осторожностью взял у него из рук хлеб, нагнул шею, тряхнул гривой и благодарно фыркнул.

Рядом с коновязью располагался штаб полка, как раз в это время, стоя на крыльце, у дверей наблюдал эту сцену с гнедым дончаком коневод командира Степан. Он громко окликнул Петра: - эй боец, анука - айда в хату, командир полка требует к себе. У Пети  от неожиданности аж сердце ёкнуло. Как бы коневод, дядька Степан чего такого не наговорил комполка Шпагину..?

С откровенной боязливостью паренёк переступил высокий  порог командирской избы. Командир полка Шпагин сидел за большим столом, на котором стоял испускающий пар самовар и держал в руке кружку с чаем. В углу напротив комполка сидел широкоплечий мужчина, он был весь перепоясан ремнями, справа от него на столе лежала кубанка, слева стояла большущая кружка с чаем.

– Ну вот, Сизин,- принимай пополнение, вот представляю тебе нового бойца. Шпагин говорил как – то весело, да же шутливо. Вот видишь Сергей Поликарпович – как и обещал, ещё не было случая, что бы я не выполнил своего обещания. Сизин Сергей Поликарпович – командир первого эскадрона поперхнулся чаем. Отставив кружку и блюдце из которого он пил отдуваясь чай, Сизин переспросил.

- Роман Никитич, ты это серьёзно? – Да, Поликарпыч, серьёзней некуда! Ты не смотри что мал, паренёк конечно мал, но биография у него взрослая: отца его – чекиста, посланца Балтики,  бандиты казнили…А мать ты его знаешь, бачил – бабий комиссар Полина Егоровна. 

Никитич…да как это.., да разве у меня…, пытался что-то сказать командир эскадрона. Много не рассуждай, боец из него будет не хуже батьки, жилка у него балтийская и баста, на этом и порешили.

Состояние Пети было конечно скверным: торгуются как цыгане на ярмарке, хотелось расплакаться выскочить на улицу в сад и там…Но здесь же находились, дядька Степан и начальник штаба полка Миша Бакланов – бывший офицер, оба злющие на язык. Засмеют напрочь.

Комэск Сизин как бы не сдаваясь продолжал допив чай.   И почему бы его не отправить в Петроград, да и бабе не место в войсках, да ещё с ребёнком. Комполка строго ответил ему: ты это само… проверку и неправильные разговоры заканчивай  Поликарпыч, его мать коммунистка с 1905 года и где ей сейчас быть как не на фронте, где решается судьба революции!? 

- Петро, резко как-то неожиданно вмешался в разговор коневод – дядька Степан. – А ну покажи  Петя спину и печати на ней сомневающемуся командиру эскадрона. Я за пацана головой ручаюсь. Ты то, сам Сергей Поликарпович, давно ли об угольной шахте перестал сны видеть?

– Задирай рубаху Петро, - приказал дядька Степан. Повернул спину парнишке к свету, задрал рубашку – вся спина была в белых рубцах от казацких шомполов. Вот тебе паспорт. А в Кисловодск приехали подлечиться c  матерью, да вот и попали в наш кубанский водоворот. Теперь уж, как говориться, от судьбы не уйти, придётся наверное до полной победы исполнить знак судьбы. 

Сизин быстро встал, встряхнулся, поправил ремни и висевшую на боку деревянную кобуру с маузером, подошёл к Петру…

- Не сердись, боец Перунов, будем считать це проверкой на вшивость. Беру тебя Петро бойцом в сотню. Дарю тебе боец Перунов первое личное оружие и он протянул ему кинжал с узорчатой ручкой, в дорогих и так же узорчатых ножнах.

Шпагин встал из-за стола, от полка даём лошадь и указал на коновязь, где стоял нетерпеливый гнедой. Бери Петя трофейного коня и на ус намотай – казак пуще самого себя бережёт коня.

То ли в силу жестокой болезни или всё же от состояния помутнённого сознания из-за непрекращающейся лютой боли, отец Вани Перунова буквально короткими фразами – простыми словами рассказывал, будто на яву, словно рядом, за окном происходят баталии бурных и разных событий далёкой его юности.

Дядька Петро просто, ясно и как-то абсолютно понятно даже нам пацанятам открывал завесу прошлых событий происходивших со страной и людьми. Что характерно он вспоминал  иногда такие события, которые, как ему казалось, уже совсем стёрлись из памяти и как говорится в народе – быльём поросли.

Боль, грусть вперемешку с состраданием проникали – пронизывали буквально все фибры наших детских душ и трепетных сердец.

Но вот что характерно, про относительно недавнюю Великую Отечественную войну, дядька Петро почему-то почти ничего не рассказывал. Так иногда к случаю, вспомнит, что - либо для сравнения недавнего случая с прошлым, очень напоминающим суровые "будни" военного времени.

Я заметил, что наши хуторские фронтовики мало вспоминали события войны: как-то больше вспоминали довоенный и сразу же послевоенный периоды жизни и различные происходившие тогда события... Послабления от Сталинского Правительства, периодические снижения цен - наполнение полок магазинов нужными товарами и о  многом разном... 

О Великой Отечественной войне разговоров практически ни велось, только так, по какому – ни будь случаю и то «мимоходом», как бы невзначай!

Очень критически высказывались о нынешней политике Хрущёвского бесшабашного руководства и сетовали на притеснения в возможностях ведения домашнего хозяйства; о глупости запахивать приовражные неугодия, убочи сенокосных яров и солончаки пригорков и т.д., о разном...

Настоящие и в то же время рядовые Герои Великой войны словно стыдились своего героического прошлого, пережив не одну горечь утраты на поле брани, они очень сочувствовали и сострадали людям фронтового тыла.

Женщины, старики и дети рвали жилы стараясь любыми возможностями помочь фронту: мужьям, сыновьям, братьям....
Горя хватало на Всех - не было семьи, в которой бы не погиб хотя бы один, а ведь было что и Все....


(МОЙ ЭЛЕКТРОННЫЙ АДРЕС: chib2011@yandex.ru)