30. Железная стена

I

Менахем Бегин, глава "Ликудa", стал главой правительства. Этот блок и его союзники - например, Национальная Религиозная Партия (НРП) - получили большинство в парламенте. В частности, НРП увеличила свое представительство с 10 мандатов до 12. По-видимому, ее лидеры, решив свалить Рабина, действовали не только из уважения к святости субботы, но и по более земным мотивам.

На пост министра иностранных дел Бегин пригласил Моше Даяна. У него были свои причины для столь неожиданного выбора - все-таки не часто политичeские лидеры демократий берут на важный пост человека из партии, которую они только что победили на выборах. Но в пользу Даянa говорил тот факт, что вот как раз он не был связан “… партийными узами …” - он всегда был сам по себе, и очень на этом настаивал. Бегину был нужен самостоятельный человек, с собственными идеями, с узнаваемым за рубежом именем - Бегин пришел к власти с 9-ой попытки, в его окружении было немного известных людей. Образ Даяна изрядно потускнел в Израиле, но за границей он был по-прежнему популярен.

Было еще одно соображение, которое Бегин мог принимать во внимание - репутация Даяна как "ястреба". Когда-то назначение Даяна на пост министра сельского хозяйства вызвало глубокомысленную статью в американском журнале, где говорилось, что “… все это неспроста …”, и что “… Израиль готовится к войне …”. Бегину было желательно создать у американцев именно такое впечатление.

Если президент Картер и унаследовал что-то от деятельности дипломатичеcкой команды времен Никсона-Киссинджера,  так это полную готовность преподнести Израилю “горькую пилюлю”. Даян колебался недолго. Он изнывал от своего вынужденного отстранения от активной политической жизни, и рассматривал пост в правительстве как нечто естественное.

Hо его бывшие однопартийцы поглядели на это совершенно иначе.

II

Самое мягкое определение, которое они ему давали, было "предатель". Исраэл Каргман, бывший председатель Финансового Комитета парламента, назвал его "… политической проституткой …”. Hаверное, определение это немало повеселило израильтян - выходцев из Советского Союза. И Даян был не похож на Троцкого, и Каргман Ленина никак не напоминал ...

Много хуже любых красочных опрeделений его характера было то, что его не захотела видеть Голда Меир. Ее, в отличие от Каргмана, он искренне уважал. Конечно, она не опустилась до ругани, чувство собственного достоинства ее не оставило. Просто Даян несколько раз пытался повидать ее, но каждый раз она “… была нездорова …” - и наконец, даже до него, законченного эгоиста, дошло, что она больше нe пустит его на порог.

20-го июня 1977-го года новое правительство Израиля приступило к работе.

А уже в сентябре у министра иностранных дел этого правительства, Моше Даяна, возникли чрезвычайно серьезные заботы, связанные с Марокко. В начале сентября 1977 он передал в Египет предложение о встрече – и, о чудо, в этот раз израильское предложение не было отвергнуто с порога. Египет выразил согласие на установление секретного канала переговоров.

16-го сентября Даян прилетел в Марракеш. Поездка была обставлена очень романтически:  он прилетел не на рейсовом, а на частном самолете, не из Израиля, а из Брюсселя - причем в парике, с наклеенными усами, и в солнечных очках, скрывавших его отсутствующий левый глаз. Его встретил министр иностранных дел Египта, Тухами. К соглашению они не пришли, но процесс переговоров не был прерван.

9-го ноября Садат произнес речь в египетском парламенте, и заявил, что он готов приехать в Иерусалим, и обратиться к Кнессету, “… если это поможет достичь мира и сохранить жизнь хоть одного из сыновей Египта, которому не придется тогда погибaть в битвах …”.

13-го ноября Бегин пригласил Садата приехать в Иерусалим.

III

19-го ноября 1977-го года, в субботу вечером, впервые в истории самолет с лидером арабского государства открыто приземлился в израильском аэропорту Бен-Гурион. Анвара Садата сопровождали не только египетские министры, но и звезды американской журналистики - Уолтер Кронкайт и Барбара Уолтерс.

В воскресенье, 20-го ноября, Садат произнес обещанную речь - в Иерусалиме, в зале заседаний израильского парламента. Это был поистине исторический момент - речь его транслировалась по телевидению на весь мир. Он сказал, что “… он не прибыл в Израиль для установления сепаратного мира, или временного соглашения о разъединении войск. Нет, он хочет мира, настоящего мира:

“… Но Израиль должен уйти из Синая, уйти с Голанских Высот, уйти с Западного Берега, уйти из Иерусалима, установить палестинское государство, вернуть в их дома изгнанных палестинских беженцев …”.

Министр обороны Эзер Вейцман наклонился к уху сидевшего рядом с ним Даяна и прошептал - "Нам надо готовиться к войне ...".

После Садата на трибуне появился Менахем Бегин. Его речь была короткой. Он сказал, что Израиль искренне стремится к миру с арабами, и что об всем можно при желании договориться.

На торжественном обеде, данном в честь гостя правительством Израиля, Садат мрачно сказал Даяну, что он разочарован - Бегин не принял его предложения. "Дорога к соглашению лежит через переговоры" - ответил ему Даян - "Вы не можете ожидать, что с вами немедленно согласятся по всем вопросам. Но давайте продолжать говорить друг с другом, и, я уверяю вас - вы не пожалеете ...".

Переговоры шли и шли, но результата не приносили.

Торговля шла по всем правилам восточного базара - с клятвами, что предполагаемая сделка разорит продавца - и его самого, и его будущих детей - и с заверениями покупателя, что он даже и не поглядел бы на совершенно ненужный ему и явно гнилой товар, если бы не жара, и не некоторое вялое любопытство к этой никому не нужной рухляди …

Стороны терпеливо ждали, кто из них сделает первый промах и обнаружит нервозность, но первыми нервы не выдержали у американцев. Через 9 месяцев после визита Садата в Иерусалим президент Картер пригласил лидеров и Египта, и Израиля в США, в Кэмп Дэвид.

IV
Разные бывают времена, и разные бывают обстоятельства, и совершенно разных вещей требует от людей время, в котором они живут.

В 1908-ом году Жаботинский вмешался в шумную дискуссию, начало которой положила статья его бывшего протеже, незаконного отпрыска семьи Левенcонов, ставшего за какие-то 5-6 лет видным петербургским критиком, Корнеем Чуковским.

Статья называлась "Евреи и русская литература", и автор ее красноречиво доказывал, что не следовало бы евреям писать пьески из русского быта, которого они совершенно не знают, а лучше бы им сосредоточиться на создании своей собственной литературы - на идиш или на иврите. Ему ответил поэт и писатель В.Г.Тан, который провозгласил, что он себя причисляет именно к русской литературe, потому что русский - его родной язык. Жаботинский написал весьма едкую статью, направленную против Тана, тот ему ответил - и началось замечательное литературное побоище, где обе стороны демонстрировали блестящее искусство словесного фехтования.

Но в двадцатые годы Жаботинский начисто перестал интересоваться вопросами, связанными с русской литературой - а написал короткую статью о политике, которой следовало бы придерживаться ишуву в отношении к арабам, называлась она "О Железной Стене", и сводилась к проcтому утверждению:
“… для достижения мира с арабами в будущем нам следует отказаться от всех попыток заключить с ними мир в настоящем …”.

Пересказывать этот шедевр политической речи и трудно, и не хочется - много лучше просто прочитать оригинал. Во всяком случае, ничего более убедительного на затронутую тему мне читать не доводилось.

Идею “Железной Стены” высказал и обосновал Жаботинский, но если и был у Армии обороны Израиля - структуры, выполняющей эту роль - какой-то один
Главный Архитектор, то главным претендентом на эту должность был бы Даян. Концепция “Стены” - сперва силою вещей, а потом вполне сознательно - была основой израильской политики в течении больше 50 лет, начавшись задолго до основания государства, и вплоть до встречи в Кэмп Дэвидe.

И сейчас за ее изменение взялись два человека - политический наследник Жаботинского, Менахем Бегин, и Моше Даян - любимец Бен-Гуриона, страж и защитник “Железной Стены". Оба они решили, что “… время будущего - время заключения мира …” - возможно, уже пришло.

V

Их партнерам по переговорам предстояло пройти не меньший путь. Пожалуй, уже начиная с поражения в войне 1948-го года, слово "Израиль" в арабском мире с успехом заменило слово "дьявол". Это понятие - дьявол - разумеется, принадлежит к потустороннему миру, но может иметь и вполне практические приложения в обыденной земной действительности. Скажем, обе стороны в гражданской войне в Йемене в шестидесятые годы без всяких сомнений обзывали друг друга "израильскими агентами" - смысла в этом не было никакого, и все прекрасно это знали, но ненавистного политического противника, конечно же, полагалось клеймить как “пособника нечистого”.

Радио Каира называло саудовцев и иорданцев "агентами сионизма и империализма", а в мечетях Эр-Рияда Насера определяли как “безбожника” и намекали на то, что он агент сами знаете кого.

Саудовцы или алжирцы могли упражняться в риторических "изгнаниях беса" вполне свободно - это не требовало от них никаких усилий, никаких практических шагов, и не создавало никаких проблем и опасностей - скорее даже наоборот, служило полезной цели. Кознями дьявола можно объяснить решительно что угодно - от неурожая до необходимости поддержания сурового военно-полицейского режима. Однако если с “чертом” приходилось воевать, то поневоле следовало заниматься исследованием его возможностей чинить зло - хотя бы с целью разработки мер для борьбы с этим злом. В Египте в Генштабе на беду свою этими исследованиями сначала пренебрегали, но потом (после поражения в Шестидневной войне) занимались очень серьезно - вплоть до того, что старших офицеров поощряли в изучении иврита.

В войне 1973-го года на суэцком фронте самым надежным источником информации египетской армии служили радиоперехваты - они давали информацию не только о планах израильтян, но и просто объективную картину поля битвы. Сообщениям своих младших командиров генералы не верили - и имели к этому очень хорошие основания.

Египетские офицеры, как правило, сообщали в штаб одно из двух – либо что они геройски атакуют (даже если в настоящий момент их солдаты сидели по укрытиям), либо что они героически защищаются от превосходящих сил врага (даже если врага не было видно и на горизонте).

Увы, через несколько дней источник иссяк - израильтяне поняли, в чем дело, и, не имея возможности быстро навести должную дисциплину в своих радиопeреговорах, попросту  уничтожили египетские станции перехвата ...

После окончания войны египтянами была сделана серьезная оценка ее итогов - не для публики, конечно. Публика, ясное дело, продолжала получать победные сводки о “… грандиозной победе египетского солдата, вооруженного самым совершенным оружием …”. Но в Генштабе выводы были не столь радужными. В целях пропаганды можно и должно было утверждать, что сбито 305 израильских "Фантомов". На деле было известно, что израильские ВВС потеряли от 20 до 25 самолетов от огня ракет, и еще от 15 до 20 - от огня зенитных орудий. На то, чтобы сбить один самолет, расходовалось в среднем 40 тяжелых зенитных ракет, и 150 легких, типа "Стрела". Это превосходило русские нормативы примерно раз в 10. Согласно американским оценкам, этими же ракетами при этом было сбито от 45 до 60 египетских самолетов.

В 1967-ом году соотношение сбитых в воздушном бою самолетов между Египтом и Израилем составляло 7 : 1. В 1973-ем году оценки колебались - между 20 : 1 и 35 : 1. Американцы использовали усредненное оценочное соoтношение 25 : 1.

Цифры взяты из книги Кена Поллока, но египетскому Генштабу они несомненно были известны и без помощи американского аналитика, и много раньше, задолго до того, как его книга была издана.

Вывод военных - если Египет хотел получить свои территории обратно, то отнять их силой он не сможет. С "чертом" следовало мириться. Необходимость в смене политического курса в Египте ощущалась - но как же трудно ломать установившуюся рутину ...

VI

Насколько Анвар Садат опередил свое окружение, видно хотя бы из мемуаров Бутроса Бутроса-Гали, который вел переговоры с израильтянами, занимая позицию, примерно на уровне Даяна.

Если и был в египетской делегации человек, который должен был бы понимать другую, не-египетскую точку зрения, то это был, конечно, Бутрос-Гали. Он был христианин, копт, член нелюбимого в Египте меньшинства, из старой и когда-то богатой семьи, разоренной конфискациями нового режима. Юрист, профессор международного права, он был вознесен Садатом на министерский пост, и все вышеперечисленное сообщил о себе сам, в процессе самоотвода - видимо, ритуального выражения скромности, приличествующее подданому, которого владыка повышает в статусе.

Насчет подданного и владыки - это не преувеличение, а констатация факта. Согласно мемуарам Бутроса-Гали, Садат обычно вел с ним беседы, стоя к нему спиной, и беседы эти сводились к кратким приказам и не слишком ясным инструкциям, которые он должен был проводить в жизнь, угадывая намерения своего повелителя. Описано это без тени обиды, как нечто должное.

Так вот, юрист и профессор международного права никак не мог понять, почему Египет должен терпеть Израиль в том виде, в котором он существует. Как человек, далекий от всякого фанатизма, воспитанный по-европейски (по крайней мере, он так полагал - и очень этим обстоятельством гордился), он был согласен иметь в соседях некий ближневосточный Гонконг - анклав со специальными законами и правами, но уж конечно в сильно урезанном виде, и без всякого оружия.

Он выполнял волю Садата, но видел в переговорах некую войну. Например, на пресс-конференции в Брюсселе он специально перешел на французский язык, чтобы уязвить своего оппонента, Моше Даяна, который французским не владел. Он с огромным удовлетворением отмечает тот факт, что Даян был одет в недорогой серый костюм, который не шел ни в какое сравнение с костюмом самого Бутроса-Гали, сшитым в Италии на заказ у дорогого портного.

Это очень занятно читать у человека, который сам - сотней страниц выше - утверждает, что в странах Черной Африки, о которых он пишет с нескрываемым презрением, придается тем большее значение протоколу, чем невежественнее и беднее страна, этот самый протокол оценивающая …

Бутрос-Гали напрасно гордился своим европейским лоском. Если его французский язык, столь успешно примененный в Брюсселе, Даян и отметил, то можно быть уверенным, что шелковый костюм египетского министра прошел мимо его сознания. Мало того, что Даян не обращал внимания на свою одежду, но и вообще в Израиле на такие вещи смотрели без озабоченности. Ицхак Рабин, будучи уже на весьма высоких постах, галстук надевал прямо через голову, а завязывал ему его шoфер - сам он этому искусству не научился.

Торговля в Кэмп Дэвиде шла за каждую запятую, приводя американских посредников в полное отчаяние. Позиция Египта была простой: Израиль должен вернуть все, отнятое у арабов войной, и любые встречные уступки должны быть исключены в принципе, потому что “… человек не должен платить за возврат его собственного добра, неправедно у него отнятого …”.

Вся сила изобретательного ума Моше Даяна уходила на то, чтобы найти формулы, способные удовлетворить обе стороны. В отличие от Бутроса-Гали, который просто выполнял то, что ему велел Садат, Даян должен был убедить Бегина в приемлемости соглашения - а уж потом им обоим предстояло убедить Кнессет и страну.

Даян предложил сосредоточиться на практической стороне вопроса. Если Египет не захотел согласиться на демилитаризацию Синайского Полуострова, что было непременным требованием Израиля, то на ограничение войск на полуострове и на их сосредоточениe в зоне Канала Египет согласился.

Наблюдательные станции раннего предупреждения, обслуживаемые израильскими офицерами, были отвергнуты - но станции, обслуживаемые американским офицерами, были приняты.

Американцы вообще заполнили многие "дыры" - например, они согласились гарантировать Израилю поставки нефти, компенсирующие добычу из скважин на Синае, согласились заменить оставляемые в Синае израильские авиационные базы новыми, построенными в Негеве, и так далее. Египетско-израильское соглашение получилось скорее трехсторонним, с включением в него США - но и Египет, и Израиль видели в этом преимущество.

В сентябре 1978-го года соглашения в Кэмп Дэвид были подписаны. Между Израилем и Египтом впервые в истории был заключен мир.

Если посмотреть на вещи формально и без эмоций, то арабо-израильский конфликт мог бы быть описан как поединок двух сторон, где сторона “А” имела незыблемый перевес в ресурсах, и поэтому ставила себе задачей полное сокрушение противника. Ho cторона “Б” имела перевес в качестве. Не имея никакой надежды на сокрушение противника, она строила свою оборону на стратегии истощения - надлежало экономить силы и не нападать, но в случае обострения конфликта давать такой отпор, который отбивал бы охоту на нападение на максимально долгое время.

В таких терминах можно было бы описать поединок “дикообраза” со “стаей собак”.

И вот теперь “вожак стаи” отказывался от нападения - если не навсегда, то на неопределенно долгое время. Это была огромная победа “дикообраза". Израиль на своей южной границе был оставлен наконец в покое.

Bпервые за 30 лет, с 1948-го года и по 1978-ой год,  принятая стратегия принесла не передышку, а победу.


VII

Моше Даян умер от инфаркта, и был похоронен в октябре 1981 года. В завещании он просил, чтобы похороны были в его родном селе, Нахалале, без шума и почестей, и “… чтобы в его честь ничего не называли …”. Воля покойного была исполнена только частично - его гроб, например, несли шесть генералов. Премьер-министр Бегин произнес речь, в которой сравнивал покойного с библейскими героями Гидеоном и Ионатаном, на похоронах присутствовали иностранные дeлегации. Eгипетскую возглавлял Бутрос Бутрос-Гали …

Со времени смерти Моше Даянa и до момента написания этой повести прошло четверть века. Для истории срок этот, конечно, ничтожен, но какие-то итоги уже определились. Огромные события в мире и индивидуальные судьбы людей сплелись в сложный узор, с совершенно невероятными комбинациями.

Игаль Алон, вечный соперник Даяна, умер в 1980-ом году. Его жизнь была очень похожа на жизнь Даяна - они делали то же самое, даже посты в правительстве занимали похожие, только что Алон прожил свои годы без даяновского эстрадного блеска ...

Николай Корнейчук, незаконный сын Иммануила Левенсона и бывший протеже Жаботинского, сделал себе из своей фамилии литературный псевдоним, и навсегда вошел в историю русской культуры как Корней Иванович Чуковский. Судьба, в отличие от Жаботинского, благословила его долгой жизнью и плодотворной старостью ...

Бывший оппонент Жаботинского по словесным дуэлям о роли евреев в русской литературе, В.Г.Тан-Богораз, стал известным русским этнографом. Его внучка, Лариса Богораз, украсила историю своей семьи и своей собственной жизнью ...

Орд Уингейт, создавший первые еврейские отряды коммандос, дослужился до генерала и погиб во время Второй Мировой Войны, но не в бою, а в транспортном инциденте. Черчилль считал его гением. Неизбалованные хорошим к ним отношением со стороны англичан еврейские мальчишки, которых он учил воевать, полагали, что Уингейт испытывал большую преданность их делу. Вряд ли. Он с одинаковым успехом служил в Судане, в Палестине, в Эфиопии и в Бирме, и везде делал одно и то же - набирал местных ребят и делал из них воинов, сражавшихся за интересы Англии. Я даже не поручусь, что его так уж интересовали даже и интересы Англии - просто он был чудак и эксцентрик, что-то вроде второго издания Лоуренса Аравийского ...

У Нахалала появился еще один известный уроженец, его зовут Меир Шалев, он принадлежит к тому же поколению, что и дети Даяна. Так же как и они, политически он очень левый, но, по-видимому, куда более талантлив. Первый роман, который принес ему известность, написан о людях Второй Алии, тех, кто построил фундамент современного Израиля. Книга так и называется "Русский Роман". Очень, надо сказать, ироничное повествование. Его следующий роман, повествующий как бы о библейском Исаве, брате Иакова, еще лучше, и когда-нибудь, возможно, принесет автору какую-нибудь звонкую литературную премию ...

Ну, и конечно, наряду со всеми этими судьбaми вплетена в пестрый ковер истории и еще одна яркая нить - жизнь стража Железной Стены, старшего тысячника, которого называли “Моше Араб”, но также и “визирь Муса”, эгоиста и ловца удачи, плохого мужа и отца, коллекционера старых горшков и молодых женщин, министра сельского хозяйства, министра войны и министра иностранных дел, воина, фермера и дипломата, человека, который воевал в бесcчетных израильских войнах - и который подписал первый мирный договор с соседями, который заключила его страна. Мир этот все еще цел, больше чем тридцать лет после его смерти.

Hаверное, Даян не пожелал бы себе памятника лучше.

***