неловкие попытки

Где-то между 12 и 20 июлем 1898 года Роза пишет Лео:

«Циуцихну, единственный, почему ты там такой печальный? Моё золотое чудовище, моя кукушна, почему ты такой угрюмый? Кукасия должен быть в хорошем настроении, потому что  у него трудолюбивая жёнушка. Она будет много работать и будет много денег зарабатывать, так что не только для неё самой будет хватать, но она ещё сможет каждый месяц посылать немного своему папочке и другое немного Дциодцио, и это всё без большого напряжения, а так, в удовольствие.
Серьёзно, эта моя идея писать для Парвуса маленькие заметки о Польше, Франции и Бельгии прямо гениальна, потому что это не только почти не отнимает у меня времени и не стоит ни малейшего напряжения, но я кроме того и зарабатываю; из-за этих заметок  мне нужно постоянно внимательно читать газеты, благодаря чему я буду постоянно информированна о политической жизни. Кроме того и Парвус счастлив и горячо меня благодарит. И так, в этом плане всё в порядке. Что касается моей идеи с «Лейпцигской Народной газетой», об этом сообщу завтра утром, после того как получу ответ от Ш(оенланка)...»

Лео грустит от того, что другие мужчины взялись Розу финансировать, а она этого не понимает, считает, что её статьи печатают и хорошо оплачивают только, благодаря их качеству, ещё и обещает, что, если её план пройдёт, будет иметь каждый месяц, как минимум, 100 марок. Лео понимает, что дни его финансирования Розы сочтены,  и Роза пишет:

«Циациа, очевидно, сидел там эти дни без гроша, и мне не мог об этом раньше написать, не так ли? Чтобы я ему из своих запасов сразу же выслала 10 марок. Я же здесь теперь купаюсь в изобилии, всей суммы, что ты мне присылаешь, я не израсходую, хотя до сих пор  платила из собственного кармана за газеты, и с позволения сказать, ем как лошадь.»

Действительно, Розин ужин для такой миниатюрной женщины был более чем обильным:
три яица в смятку, хлеб с маслом и сыром или ветчиной и стакан горячего молока. По сегодняшним знаниям, большинство вещей противопоказанных для ужина, особенно для Розиного маленького и чувствительного желудка. И скоро он даст о себе знать.

Пока же Роза с готовностью отвечает на вопрос Лео, как она проводит свой день:

«Утром в 8 я просыпаюсь, прыгаю в прихожую, хватаю газеты и письма, потом опять хоп под перину и читаю важные вещи. Потом обтираю себя холодной водой (регулярно, каждый день), потом одеваюсь, пью на балконе горячее молоко с молочными булочками (молоко и булочки мне каждый день приносят в дом). Потом переодеваюсь и на часок иду в парк погулять (каждый день при любой погоде). Потом возвращаюсь домой, переодеваюсь и пишу мои заметки для Парвуса, или письма. Обед ем в 12.30 дома за 60 пфеннигов в моей комнате, обед прекрасный и в высшей степени здоровый. После обеда прыгаю на канапэ, поспать! Около трёх встаю, пью чай и сажусь писать заметки или письма. (смотря по тому, что делала перед обедом), или читаю книги...В 5 или 6 пью какао, работаю дальше, или ещё чаще иду на почту, чтобы отправить письма и заметки...»

Всё в этом письме Лео раздражает, как следует из очередного Розиного письма, он становится неучтивым. Роза вся в сомнениях:

«Мой дорогой! Я не понимаю тона двух  твоих последних писем, без обращения ко мне. Не мучай меня, мои нервы в очень печальном состоянии..»

Тут к ней приезжает  на две недели старшая сестра, и беспокойство из-за «странного поведения» Лео вынужденно уходит на второй план.
3 августа сестра уезжает, Роза продолжает писать Лео, не смотря ни на что, называет его золотым и другими выдуманными ласковыми словами, даже отправляет телеграмму с просьбой, чтобы он к ней приехал. Всё напрасно. 11 августа она не выдерживает и признаётся  швейцарским друзьям, супругам Зайдель:

«Мои дорогие, мои друзья!
Я вам долго не писала, но как раз сейчас  у меня очень трудное время, я пережила моральный кризис, и во время его я думала о вас. Мне хотелось бы услышать ваш совет, ваше утешение, хотелось бы духовно с вами пообщаться. Этим я более доказала истинную и верную дружбу, чем если бы написала десять писем.Что случилось, этого не написагь, может быть и не сказать, нужно самой с собой с труднейшим справиться, не так ли, мои дорогие? И в конце я могу вам только сказать, что я осталась верна себе и собой довольна. Хочу надеяться, что и дальше всё так пойдёт.
В последнее время я живу духовно (внутренне) крайне возбуждённо, у меня много нового материала для обработки и я с каждым часом расла быстрее, чем в Цюрихе в те старые спокойные времена за год. Порой мне очень трудно совсем одной, иногда я не нахожу для себя ответа в психологических вопросах, но в конце концов может быть это к лучшему, и потом так ужасно трудно и с наиближайшими друзьями понять друг друга до самой последней духовной чёрточки . Или , может быть, слова понимаешь прекрасно, но их «освещения» (вы меня понимаете?) другой не видит, а оно то всё и значит.»

Со стороны, кажет понятно, что то, что Роза рассказывала Лео, больше бы подошло для ушей подруги, но её не было*. И Роза продолжает делать ляпсусы. Например, сообщает ему, что Роберт Зайдель прислал ей из отпуска в горах две поэтичные открытки, и просит не  проговориться об этом, когда он посетит семью Зайдель, потому что Роберту это может не понравиться.

 Как можно понять из её письма от 22 августа, Лео вновь выходит из себя и грубит, так что Роза отвечает:

«Ты мой дорогой, ты — мой любимый, возлюбленный, хороший! Я тебе на головомойку не ответила, у меня нет сил и вообще  я не в состоянии злиться. Ты хороший, но я тебе не прощу, что ты был ко мне груб и я уверена, что через неделю нашей совместной жизни опять  будешь со мной груб;  я повторно спросила своё сердце — нет, я не могу тебя простить, мстить я не могу, но забыть тоже не смогу. Я несказанно слаба (частично из физиологических причин, которые только твоё присутствие могло бы устранить), но я возьму себя в лапы, и уже пытаюсь прийти в себя.»

23 августа к Розе на 4 дня приезжает со своей семьёй брат, опять это на время отвлекает её от  личных проблем, но как-только брат уезжает, у Розы начинаются желудочные колики. Боль такая сильная, что она думает настал конец.

*Розино детство прошло с тремя старшими братьями, м.б. поэтому она не искала дружбы с женщинами, всегда самое сокровенное доверяла мужским ушам.