Унесенная ветром, забытая мамой...

                * 5 *
    Ох, эта жестокость… Выходит, и взрослые бывают извергами? Да, бывают. Мне сейчас интересно: почему воспитатели бьют нас и ничего себе в укор не говорят, а когда мы друг друга бьем, нам дают «взбучки»?
    Когда я была маленькой, я думала, что взрослые вправе бить детей. И мне совсем было невдомёк, что это не так.
    Помнится, нас повели в первую группу (а бы были уже во второй) – мультики смотреть. Нас привели, но обнаружилось, что пропали две девочки: Лиза и Вера.
   Начали их искать, поднялся переполох.  Долго искали - до самого обеда. Нашли, где – не знаю. Привели к нам. Я в это время приставала к девочке из их группы. Та отказалась «поиграть со мной» и я за это стукала ее пласмассовым кубиком. Девочка подняла рев, но никто не обратил на нее внимания. Все были заняты Лизой и Верой.
    Воспитательница ругала девочек и била их по лицу. Те ревели. Я была увлечена девочкой, но та не поддласась моему влиянию и убежала поближе к собравшейся кучке больших и маленьких людей. Я тоже подошла туда же. Было много шума. Я бегала вокруг воспитательницы и девочек. Меня не замечали. Рев, шум, крик…
   После обеда я зашла в туалет и увидела Веру с Лизой, сидящих около унитазов. Их волосы и лица были мокрыми от воды. Неподалеку стояла воспитательница – «Злюка» и бранила их. Девочки ревели в голос и просили прощения. Я подошла чуть ближе, Лиза посмотрела на меня и снова громко заплакала. Видно, она поняла, что я ей не помогу. Не помогу, потому что боюсь «Злюку». Я убежала.
    Но на этом их мучения не прекратились. Вечером их раздели догола, положили на свои кровати лицом вниз, привязали руки и ноги к спинкам. Другие дети бегали вокруг Веры и дразнили ее. Я прыгала на своей кровати, предвкушая веселье. РЯДОМ С Фарафонтовой Лизой стояла «Злюка», держа в руках скакалку. Все оставили Веру в покое и перешли к бедняге Лизе. Девочки громко плакали и просили, чтоб их не  били, но… лизу ударили скакалкой по спине. Та завизжала, я засмеялась. Ударили еще сильнее, я перестала смеяться.
   Мне было весело, но мою радость оборвали. Маисеев Саша поймал меня за ногу и я упала на пол. Подняла рев. Никто не жалел и не подходил. Все были увлечены мучениями девочки. Ко мне бы и так не подошли.
     Каждый отвечал за себя самого, каждый жалел только себя, каждый защищал только себя.
     А когда кого-то наказывали, из этого «кого-то» делали «козла опущения» - смеялись над ним и дразнили его, бросались в него чем-либо.
     Такое всегда было и будет. Если наказывали несколько ребят – наказанные искали опору друг в друге, вместе дрались с обидчиками, вместе играли, вместе ходили в туалет, вместе разговаривали, вместе ложились спать. А на следующий день приходила другая воспитательница – Надежда Владимировна, которая о наказании, видимо, не знала и все снова становилось  на свои места: дети разбегались в разные стороны и играли в составе 3-4-ох человек. Никто не просил у другого помощи, никто не боялся, никто не обижал другого, только из-за того, что его обижала воспитатель.
    Нас, наказанных, объединяла общая обида и общее горе. А после наказания все снова расходились по своим делам и о сплочении уже никто не вспоминал.
    Многие еще смеялись, когда били девочку, но ударить ее никто не посмел – боялись «Злюки», боялись попасть под скакалку.
    И не было у меня сострадания к девочке. Был только страх, что так же будут бить меня. А ведь били, и не только меня…
   Я не помню, что сделали с Верой. Может, ее и вовсе не тронули.
   Когда Лизу перестали бить, та молчала: не визжала, не плакала, не дергалась… «Злюка» бросила на девочку одеяло и начала всех разгонять по кроватям. Мне было интересно, что с Лизой, но я не решалась к ней подойди – боялась «Злюки». Вера тихо плакала и выла. Воспитательница ушла, хлопнув дверью.
   На этот раз было тихо, и никто никого не трогал: не пугал, не бил, не смеялся. Все думали о чем-то своем. И сейчас я могу сказать на 95 %, что ребята думали о своих родителях. Кто-то мечтал лежать сейчас дома, где никто никого не бил скакалкой, где никто не плакал и не выл: «Мама!» Все хотели ДОМОЙ: кто-то хотел вернуться к себе домой, а кто-то только представлял себе свой дом. И только 5 % я даю на то, что кто-то вспомнил о Лизе… 
   Я тогда завидовала ребятам, у которых были родители и свой дом, которые это помнят. Но я не знала: у кого родители когда-то были, а кто с рождения сирота и завидовала всем. Многие выдумывали себе родителей, чтоб им тоже завидовали, чтоб жить с этой выдумкой. Я не понимала, что у некоторых – фантазия и верила всем, хотя сама тоже выдумала себе маму.
   Кто-то всхлипнул, кто-то за ним повторил. Зашмыгали носами. Я начала качаться на кровати. Плач детишек был заразителен, и я тоже заплакала вместе со всеми, издавая что-то подобное вою. Кто-то повторил за мной, но я не возмущалась и не лезла драться, чтоб отстоять свое. Сейчас можно, можно все… Плакали все, кроме, как мне показалось, Лизы. И никто не смел подойди к ней. Все боялись, что «Злюка» их заметит не в кроватях, все были поглощены в свое горе.
    Кто-то, может быть, вспомнил, как его мать уснула и не проснулась и, как его, ребенка, от нее забирали. Детю было страшно находиться рядом с навсегда уснувшей мамой, но он боялся, что никогда ее не увидит, никогда она его больше не поцелует. Он обнимает умершую мать, а та спит и спит, и не просыпается. Малыш кричит: «Мама! Мамочка, проснись! Не спи! Я кушать хочу, мама!» а та все не открывает глаза. Ребеночек не знает еще, что произошло – не понимает в силу своего маленького развития и, наверное, возраста. И тут приходят незнакомые люди, что-то делают. Много людей, много возни. Кто-то берет на руки и уносит малыша, от мамы уносит! А вдруг она будет плакать, проснувшись, не увидев сына? Но мама уже не проснется, не будет волноваться. Ребенок в это не верит – слишком страшная для него эта правда. Если бы все дети верили в потерю в столь раннем возрасте – их не было б на этом свете, они бы погибли от горя. Их психика еще слабенькая-слабенькая и не в состоянии вынести такого потрясения.
   Все уснули тревожным сном. Наверное, многим снилось что-то страшное…
   Утром я проснулась от шепота. Я села на койке и увидела, что Лизу берут на руки и уносят. Она что-то бормочет, видимо, во сне.
   Я не знаю, куда дели Лизу, почему все так. Но это утро было непривычно тихим: никто не шумел, не дрался. Я отказывалась кушать…