Вспомним и о них

               
      
    
     Жизнь не стоит на месте, она стремительно летит вперед, превращаясь из настоящего в прошлое. Промелькнул Новый Год и восьмое марта и вот уж, где - то совсем близко, День Великой Победи. И, как всегда, на всех страницах газет появятся статьи, очерки и воспоминания Ветеранов Войны и блокадников.
    
     Несомненно, все эти люди достойны того, чтобы о них помнили. Но существует еще одна категория ладей, которая, практически, выпала из людской памяти и их, никто не вспоминает. И не удивительно, так как нигде, ни в одной газете или журнале, о них ничего никогда не пишут. И о том, как они жили, знают лишь они сами.

    Я имею в виду репрессированных, но не тех, кого сослали в тридцатые, сороковые и даже пятидесятые годы за вредительство, диверсии, политические анекдоты, или за зажиточное хозяйство. А о таких, как наша семья - без вины – виноватых. Которые, после трех с половиной лет немецких лагерей, без суда и следствия и даже без пресловутой 58-й статьи, были сосланы на долгие годы, в Алтайский Край. В места, которые находится намного дальше Сибири,  которой когда – то, пугали.
    
     Хотя конец войны был уже предрешен, и все ждали с нетерпением ее конца, нашему правительству, видимо, даже не приходило в голову заранее позаботиться о судьбах тысяч и тысяч наших соотечественниках, рассеянных по немецким лагерям Западной Пруссии, Померании, Австрии и Прибалтики.
 
    Когда война закончилась, возникла острая необходимость создания эвакуационных пунктов и комиссий, которые, не имея четких указаний, распоряжалась судьбами ладей по своему усмотрению. В связи с чем, кому - то разрешали вернуться на места бывшего жительства, а кого - то отправляли в ссылку.
   Самым простым, оказался вопрос о военнопленных. Их, единогласно, отправляли в ссылку на 25 лет!
     Последним местом нашего пребывания заграницей, был рабочий лагерь принадлежавший Belerwerke. Он находился в городе Бруке, на реке  Мур, расположенном в долине между гор.Мы с мамой работали на этом заводе. В ту пору мне было 15 лет.
     Нам "крупно повезло" - наши войска вошли в Брук 5-го мая, когда Австрия уже капитулировала.Проходившие мимо нашего лагеря танки, остановились. Первым на землю соскочил офицер. На приветственные крики наших ребят: "наши идут!"он ответил:
     -Были ваши, да все вышли! Жаль что мы, три дня назад не были тут. Мы бы, всех вас, к чертовой матери, танками подавили!

     Это было первой встречей с соотечественниками - освободителями. С тех пор прошло  ровно семьдесят лет, но  фраза эта, до сих нор отзывается болью в сердце.
    
     Окончательно о своей дальнейшей судьбе, мы узнали только через несколько месяцем. И все это время думали, что нас везут домой. Но, пока что, нас перевозили из одной немецкой деревни в другую. Где мы жили по одному месяцу.
    
     Когда мы, наконец, 24-го августа погрузились в эшелон, на руках у нас была бумажка, которую нельзя было назвать документом. Это был стандартный бланк, на котором, были проставлены имя, отчество и фамилия. А ниже, место назначения " Алтайский край, Михайловский район, содокомбинат.
    
     Начиная с мая, весь 45-й год, был так насыщен событиями, происшествиями, волнениями и огорчениями, что всего этого хватило бы на целую жизнь.
    
     14 сентября мы прибыли в Яссы - столицу Румынии. Нас погрузили в грузовики и мы опять куда - то поехали. Все мы, были уверены, что с лагерями покончено. Но, когда наш грузовик остановился и я увидела высокую проволочную ограду, утыканную шипами, массивные ворота, и будку часового, мое сердце дрогнуло. Было похоже, что мы навсегда потеряли доверие своего правительства!

     Числа 10-го или 12-го октября наконец, вновь погрузили в эшелон и мы тронулись. В душе, все еще, жила надежда, что мы едем домой. Поговаривали, что в Кишиневе будет eщe одна комиссия и кто знает, может быть наше направление заменят на то, которого мы так ждали. Но, в Кишиневе, выгрузились все, кроме "алтайцев". Поезд тронулся. А мечта о доме, осталась в незнакомом городе.
    
      О дорожном быте рассказывать не буду скажу только, что всю дорогу нас кормили 3 раза в день горохом, от которого у всех расстроились желудки. На нашу просьбу, хотя бы раз в день вместо гороха давать чай, ответили: - Не положено!

    31-го октября добрались до станции Татарка, откуда шел прямой путь на Алтай.
     На каком-то полустанке нас встретили наши лагерные ребята. Они приехали уже давно и жили в саманных землянках среди степи. Из – за короткой стоянки, не успели ни о чём поговорить. Где будем жить мы, было неизвестно. Но, невольно промелькнула мысль  - слава богу, что ни здесь!
    
    Первого ноября наконец, прибыли на место назначения станцию Михайловка. Но она не хотела нас принимать. Паровоз отцепила и он пыхтя, не спеша удалился а наши три вагона остались стоять в голой, уже промерзшей степи, по которой, словно играя в пятнашки, катались шары перекати – поля.
   
     Ночью дул такой страшный почти ураганный ветер, что наши вагоны покачиваясь скрипели. А по крыше барабанил дождь. У меня появилось ощущение что, кроме нас, в этой степи нет ничего живого. Я долго не могла уснуть от леденящего страха – ах, если бы это был только сон!...
    
     Шли уже четвертые сутки нашего пребывания на родной земле, но никто не приходил и не интересовался нами.

     Наконец, не выдержав неизвестности, две женщины из нашего эшелона, отправились искать руководство, чтобы узнать о нашей дальнейшей судьбе. Ответ был малоутешительным. Кроме содового комбината, здесь не было никаких предприятий. Выяснилось, что руководство завода затребовало 600 человек, а приехала тысяча. Рабочие руки больше не были нужны, и начальство просто не знало, что с нами делать. Сказали, что ждут ответной телеграммы из Верховного Совета.
     Как только был отцеплен паровоз, мы автоматически перестали быть пассажирами, и нас перестали кормить...
    
     Седьмого ноября, нам устроили праздник - принесли отварной картошки - ведро на троих, и по кусочку хлеба. Правда, за это пришлось заплатить, но мы не сетовали. Чьи это была инициатива, мы так и не узнали.
    
     Прошло еще несколько дней неизвестности но вдруг, явилась женщина в военной форме и предложила нам выгружаться. Мы надеялись увидеть грузовики но оказалось, что нам предлагают разместиться в угольном сарае. Правда угля там не был но, но угольной пыли хватало!
    
     Странная штука судьба - последнюю ночь перед отъездом с Родины, мы ночевали в сенном сарае. Первая ночь на родной земле, была в угольном сарае! Причем, не одна. Здесь мы просидели на своих узлах, до 13-го ноября. Даже мне, пережившей все это, кажется непонятным, как мы прожили две недели без горячей еды, практически без воды и тепла! А ведь на дворе был уже мороз.
    
     Помещение, куда мы перебрались из сарая, оказалось грязным, замызганным клубом, в котором, кроме длинного колченого стола и двух таких же скамеек, ничего не было. Но зато была печь, сделанная из бочки из под солярки. Под потолком тускло мерцала одна лампочка. Бабушку мы уложили спать на узлах, а сами легли на снятую с петель дверь от какой - то каморки.
    
     Не успела я уснуть, как почувствовала, что по моему лицу и шее, что - то ползает. Поймав одно насекомое, я с хрустом раздавила его. Когда мама зажгла спичку, мы увидели, что все наше одеяло покрыто толстыми блестящими мокрицами, которые буквально ринулись на нас. Это было отвратительно, но я так  устала что, невзирая на отвращение, уснула.
    
     В этом помещении, мы пробыли около месяца, после чего, нас переселили в длинную землянку, с двумя рядами двухэтажных сплошных нар. Поместился весь наш эшелон - 102 человека! Так как нары были двойными, заключенных, живших здесь до нас, должно было быть 200 человек! Но, можно ли это назвать "жизнью”?
    
     Из отопления, опять была бочка из под солярки, а для приготовления еды, маленькая двух камфорная плита. Окна были маленькие, горизонтальные, какие бывают обычно В конюшнях и свинарниках.

    По вечерам, всю "жилплощадь" освещала одна лампочка. А, в наследство от заключенных, нам достались клопы и вши. И было их столько, что бороться с ними было чрезвычайно трудно. После наших жалоб на насекомых, нам принесли дусту и мы насыпали его прямо под свое "ложе”  Но увы, видимо, паразиты давно адаптировались к пестицидам и разгуливали по порошку на вытянутых ногах. Несмотря на мерзость клопы, шагающие как на ходулях, выглядели очень смешно.
    
     Для отопления, нам привозили метровые куски бревен в два обхвата. Видимо их недавно срубили и они были совсем сырые. Дровами занимались подростки, которые еще не работали, в том числе и я. На распиловку вековых деревьев у нас не хватало сил. Когда нас в очередной раз, посетил КГБшный комендант, мы пожаловались на свои проблемы. На это он, махнув рукой, сказал:
    -Кругом лес!...
    -Но ведь нас предупредили, что рубить деревья нельзя!
    Усмехнувшись, комендант ответил:
    -Плохой тот вор, который попадается!
    И тогда, с негласного разрешения, мы отправились в лес. Сперва пилили молодые сосенки и ели, потом перешли к разбой - стали разбирать ограды, которыми были обнесены чьи-то огороды,  находящиеся на краю леса. Они были сухие и горели как порох. Мы, конечно, понимали, что по весне, придя на СВОЙ огород, хозяева вспомнят нас недобрым словом, но ничего другого мы придумать не могли. Ходить но лесу было очень трудно, так как снег лежал выше колена.
   
     Как - то под вечер, к нам в землянку пришла учетчица. В руках у нее был большой список. Прочитав фамилии, она сказала:
    -Те, кого я назвала, должны завтра в 8 часов утра выйти на работу на бассейнизацию. - И ушла. В списке оказались и мы с мамой.
   
    Meсто, куда мы попали, изобиловало содовыми и солеными озерами. Даже колодезная вода, имела привкус соды. Соль добывали летом, а вот соду можно было брать лишь с приходом морозов, когда она поднималась к поверхности воды и там замерзала. Добывать её  «очень просто» - колют ломами лед, после чего ледяные глыбы, отвозят на переработку на завод. «Просто» я написала в кавычках, но это лишь теоретически. На самом деле это каторжный труд, даже для здорового мужчины. Но, так как другой работы не было, послали туда почти всех наших трудоспособных женщин.
   
     В основном, это были жительницы ленинградской области: Пушкина, Павловска, Гатчины, Петергофа. Все они были служащими, никогда не державшими в руках лома. Работали на бассейнизации, или попросту, содоломке по 1О часов. Рабочей одежды они еще не получили и работали в своих городских пальтишках, не рассчитанных на 10-ти часовые "прогулки”.Лишь какое - то время спустя, им выдали фуфайки, стеганные штаны, стеганные бурки и чуни - нечто подобное глубоким галошам, но не резиновые, а из коровьей выворотной кожи. Кроме мороза, донимал постоянный ветер. Больше получаса никто не выдерживал и бежал греться в каптерку.
   
     В тепле ледяные крошки быстро таяли, но, стоило выйти на улицу, как они тут же замерзали, превращая одежду в ледяной панцирь. Кроме того, одежда постепенно пропитывалась содой и, даже высыхая, становилась твердой и негнущейся.
    
     По дороге, когда мы ехали, мама вылезшая в мороз из вагона по нужде, не успела влезть обратно и, около часа, ехала на буферах, с голыми руками. После этого, уже по приезде на содокомбинат, у нее стали болеть руки. Нечего было и думать, что она сможет орудовать ломом по 10 часов! Мне эта работа тоже была не по силам. Хотя после того, как туберкулезный процесс коленного сустава закончился, прошло почти три года, я не могла долго находиться на ногах. Больная нога отекала и синела. Кроме того, у меня была явная дистрофия.
    
     Придя на место работы, и посмотрев на орудие труда, мы заявили, что эта работа нам не по силам. Табельщица приняла наш протест равнодушно, посоветовав пойти к руководству и попросить направить нас на другую работу.

   У нас создалось впечатление, что здесь вообще не существует отдела кадров. Теперь я уже не помню, к какому именно начальнику мы попали. Он спросил, чем мама занималась до войны и что умеет делать. Не знаю уж почему, но она не сказала о том, что хорошо печатает на машинке, а упомянула о том, что училась на Фельдшера. Медики, видимо, были нужны и ее, не спросив никакого документа, направили на работу в местную больницу, а за компанию и меня. Маму в качестве медсестры, а меня санитаркой.
   
   Главврач, она же терапевт и хирург, кстати сказать, одна на всю больницу, предложила мне, как самое легкое, работу в родильном отделении. Там работали по 12 часов. А остальные сестры сутками. Я была очень домашним ребенком, училась дома, ни на какие государственные дачи не ездила и ни разу не лежала в больнице. Перспектива работы в родильном отделении, меня просто испугала. Но выбора не было.

    Я не была уверена, что со своей дистрофией, смогу продержаться на ногах даже 12 часов,а не то что сутки! Не знаю, что бы из всего этого вышло, но приступить к своим обязанностям я не успела. Оказалось, что для больницы не заготовлены дрова и нас, двоих новеньких санитарок, послали пилить дрова. Естественно, под открытым небом.
    
     Было начало января и морозы стояли крепкие, а на ногах у меня были ботинки. Больше 15-20 минут я не выдерживала и бежала греться в помещение, которому трудно было дать название. Тут мыли больных, судна и плевательницы. Сюда больные приходили курить и, тут же, стояла параша. Теплого туалета не было, и летом больные ходили в дворовый холодный туалет.
    
     Все это вспоминается как страшный сон, или чей - то рассказ совсем не о моей жизни.
     Наша врачиха, была бывшей фронтовичкой имевшей награды. Она была тоже высланной, по по другой статье - превышение должностных обязанностей. Видимо, вина ее была немалой, раз ее сослали, невзирая на все награды и заслуги перед родиной.
    
     В нашей землянке жила женщина, работавшая до войны хирургической сестрой. На эту должность приняли её и в больницу. Придя домой после первой смены, она стала с ужасом рассказывать о том, что хирургические инструменты, которыми пользовались при операциях, были покрыты ржавчиной! В следствии этого, все больные, которым  делала операции единственная и незаменимая докторша, как правило, умирали от заражение крови.

    Выживали буквально единицы. То же случилось и с девушкой, располагавшейся на нарах, против нашего "спального места". У нее был сильный приступ аппендицита и ее, в тот же день, прооперировали. На другой день у нее поднялась высокая температура, начался бред.

    На третий или четвертый день, она умерла от сепсиса. Все наши были страшно возмущены. Даже кому - то жаловались. На все обвинения, врачиха ответила, что Тоня, так звали девушку, сама виновата, так как срывала повязку и бегала по палате?! Так Тоня стала очередной, но должно быть, не последней жертвой антисептики. А врачихе, опять все сошло с рук.Возможно потому, что она была единственным хирургом, а может быть от того, что дальше ссылать было уже некуда...
     Однажды, когда я пришла на работу, моя напарница сказала мне, что я уволена, так как не хочу работать /?!/ Думаю, что тут не обошлось и без ее участия. Я действительно, плохо работала, но лишь по той причине, что у меня не было сил, и я предоставляла напарнице и тянуть и толкать пилу. Мне и самой было стыдно, но пойти и сказать врачихе, что у меня нет сил, не решалась. Я даже не пошла к ней, выяснять причину.
    
      Но, через несколько дней, мне пришлось обратиться к ней, так как я должна была отдать ей cвою рабочую карточку на хлеб. А она, в свою очередь, была обязана передать ее в картбюро. Там мне должны были заменить эту карточку на иждивенческую. Наведываться к врачу за справкой, что я уволена, мне пришлось целую неделю, в течение которой я не получала даже иждивенческой порции. Она же, все это время, пользовалась моей карточкой. О том, что она поступала так со всеми, кто увольнялся. Это не было секретом, но искать у кого - то правду, было бесполезно.
    
     Признаться по совести, увольнением я не была огорчена, так как успела не только "выдохнуться", но и отморозить все пяльцы на ногах.
    
     Мама продержалась в больнице около месяца. Вынудила ее уволиться сама врачиха своей грубостью и неуважением к медперсоналу. Несмотря не холод в палатах, больным не разрешалось надевать какие - либо свои теплые вещи. Услышав, что начался обход, больные лихорадочно снимали с себя все недозволенное и прятали под матрацы. Но это не помогало. Врачиха, словно в тюрьме, устраивала "шмон", поднимая матрацы.

    Находя запрещенную вещь, она бросала в лицо, сопровождающей её медсестре.
    В одной из палат лежала безногая женщина, у которой были мокнущие пролежни. Мама, по два раза в день, меняла ей повязку, но сукровица, очень быстро просачивалась. Как - то, увидив грязные бинты, врачиха сказала маме:
       -Надо, чтобы вы сами, вот так лежали, тогда бы вы поняли каково ей!
   
       Как-то, в больницу, привезли женщину, попавшую под машину. По - видимому, носилок в больнице вообще не было и ее пришлось нести на простыне. Посмотрев на маму, шедшую во второй паре, врачиха сказала:
    -Беляева, вы не несете, а только тащитесь сзади!
   
     Видя такое отношение врача к сестрам, больные, чуть что, грозились пожаловаться врачу.
    Врачиха, видимо, так привыкла воровать, что никому кроме себя не верила. Все лекарства она хранила в своем кабинете и, согласно предписанию, лично раздавала медсестрам. А потом, обходя палаты, каждый раз спрашивала больных, сколько каких лекарств он получили.
   
    Первым моим знакомством с бывшими заключенными, произошло в очереди уа хлебом, за которым стояли часами, в ожидании его привоза. И,как только был выгружен хлеб, откуда-то явилась гурьба странных мужчин, которые сразу полезли через головы к окошку с хлебом.

    В очереди стояли только одни наши лагерные. Когда кто - то попытался сделать им замечание, на них обрушилась лавина отборного мата. До этого я ничего подобного не слышала и даже не поняла смысла. Ясно было лишь то, что таким образом они выражали недовольство своей жизнью.
   
   Все они были одеты в старые вылинявшие фуфайки, ватные штаны и шапки - треухи. Из  за чего, выглядели близнецами. Роднило их и то, что выражение их лиц было одинаково обозленным, и я бы даже сказала отчаянным.
   
    Чем и на что мы жили? К счастью у нас остались ещё кое – какие вещи. Когда мы уезжали из дома, мама решила, чем брать мои платья, из которых я скоро выросту, взяла несколько отрезов. Были и другие вещи, которые пригодились бы нам самим, но и их приходилось продавать. Так, мамина дальновидность, помогла нам, какое-то время протянуть, но вырастая, я уже не могла мечтать о новом платье и ходила, бог знает в чем...
    
    Торговлей занималась я - у мамы не хватало на это ни смелости, ни тем более нахальства. А на рынке надо было уметь торговаться что, не редко приводило к грубости. А я, видимо, уже закалилась и, довольно быстро научилась законам рынка. Так как жители - бывшие заключенные или сосланные, давно все поизносили, шло буквально все. Продав свой товар,я тут же, покупала продукты: муку, замороженное молоко, которое привозили в мешках, пшеничку, соль. Но и мешки таяли на глазах. И,в последствии все кончилось тем, что у нас осталось всего по одной смене белья.

    Позже, когда мы уже жили в Барнауле, маме пришлось продать свою роскошную шубу и она, в мороз, ходила в бобриковом пальто.
    
    Многие из наших, у кого в семье были мужчины, строили себе землянки, такие, в каких жили бывшие заключенные, не имевшие права вернуться домой.
    
         Несколько месяцев спустя нашу семью и еще несколько человек, которые не работали, перевезли в бывший лазарет и мы поселились почти в человеческих условиях. Во - первых это было деревянное здание вроде барарака, а во - вторых, вместо 102 человек, в комнате было всего 12. Лазарет был у самого леса и, говорили, что по ночам, к нашей помойке наведывались волки. Клопов и вшей здесь не было, но зато были огромные черные крысы, которых здесь, почему - то называли хомяками.
    
     Как только мы ложились спать и все затихало, они являлись к нам с визитом и начинали рыскать.  Все спали и лишь я, с любопытством разглядывала красивых хищников. Может быть, потому, что я любила животных, ни страху, ни омерзения они у меня не вызывали.
    
     Ходили мы с мамой в отдел кадров, который, оказывается, существовал. Попали к заместителю начальника, который был в отпуске. Это была женщина с похожей на нашу фамилией - Балаева. Мама рассказала о нашем бедственном положении. Свой монолог, она она закончила словами:
   -У меня на руках старая мать и дочь, что же мне делать, веревочку на шею?
    
    Молодая женщина, посмотрев сквозь нас, ответила:
    -Ну, почему же веревочку? Можно и под поезд!
         С тем мы и ушли.
    
         На другой день отправились к своему НКВДшному начальству. Он ответил, что не знает, чего нам еще лучшего надо, чем работа в больнице?
    -Если вы будете ходить по кабинетам, то вообще не найдете работы.
Потом он обвинил маму, что она хочет сесть государству на шею!
     -Раз прислали вас сюда, надо как-то устраиваться!
               
     Те кто работал, кое как, сводили концы с концами. А кто, как и мы, работать не мог, были обречены на жалкое существование. Иногда, ели всего один раз в день. Вместо того, чтобы испечь какой - ни будь хлеб, бабушка предпочитала болтушку из муки, которую запивали молоком.
         
     Наступило лето и жить стало немного легче. Километрах в 3-х или 4-х от нас, прямо в лесу, был совхоз, где можно было купить очень дешево, по государственной цене овощи. В основном, это были огурцы, которые мы поглощали килограммами. А когда появились грибы, мы готовили их и на первое и на второе.

   С испепелявшей жарой, нас одолевали песчаные бури и мошки. Здесь их называли мошка, с ударением на "а". Они были очень крохотные, и подлетали без всякого звука и жалили без боли, но потом, в местах укуса, начинался такой зуд, что мы раздирали кожу до крови. Как ни странно, ни рук, ни лица они не кусали, а только ноги. Очень быстро появлялись долго не заживающие ранки, пропадавшие лишь осенью. У меня, до сих пор, на одной ноге, остались глубокие ямки, как после оспы.

   Радовала только природа. Переходы от одного времени года к другому, происходили очень быстро. Нигде я не видела такого пышного разнотравья. По весне цвели, покрытые нежным пушком, разноцветные подснежники, которые здесь называли сон - трава. Летом в сырых местах, расцветали разноцветные и разно пахнущие ирисы. Цвел большими шарами дикий лук. Был дикий чеснок и лук - слезун и еще много много разных, неизвестных нам цветов и трав. Водилось много красивых ящериц и змей.
    
    Климат на Алтае резко континентальный, тяжелый. Он занимает, чуть ли ни второе место по заболеванию туберкулеза легких. Погода меняется на дню по несколько раз. И даже летом, бывает так холодно, что приходится надевать пальто. А вечером, откуда ни будь возвра- щаясь, несешь в руках все теплые вещи, вплоть до чулок. И наоборот - жаркое утро, заканчивалось вечером с температурой на 10-12 градусов ниже утренней.
    
    На содокомбинате мы прожили всего 10 месяцев. И это лишь 10-я часть нашего изгнания. Потом, благодаря странной и даже малоправдоподобной истории, сотня человек, не имевших работы, в том числе и мы, попали в Барнаул. Там я, наконец, смогли устроиться на работу. Однако, лишения, неустроенность и бедность, граничащая с нищетой, не оставляли нас. Мы с мамой были уволены по сокращению штатов и вернулись к тому же состоянию безысходности. Бабушка умерла в декабре 46-го от сердечного приступа. Телефонных будок не было и помощи ждать было неоткуда.
    
    Когда в 1956 г. с нас сняли ограничения мы, благодаря изданному сборнику отца и солидному гонорару, смогли вернуться в ленинградскую область.
         
    Как нам стало известно из писем наших алтайских знакомых, несколько семей тоже вернулось в родные края. Остальные так и остались доживать свой век в местах ссылки.
     Об остальных трудных годах нашего изгнания, можно прочитать в моей книге -"Семейная Сага фантаста Беляева". вышедшей в Москве в 2014 году издательством Тончу.

                --оох0хоо--