Горькая полынь Ч3 гл14 и Примечания

Глава четырнадцатая
Город туманов

Шесть лет спустя, двадцать седьмого марта 1625 года.
Когда до казни остается какой-то жалкий час, весь мир сжимается до пяти шагов вдоль и двух поперек, теснясь в твоем последнем пристанище – камере для смертников…
Пепе навострил уши, а сердце заколотилось, как шальное.
За дверью послышался звон ключей и скрежет отпираемого замка. Английская стража традиционно пунктуальна: ни минутой раньше, ни минутой позже положенного срока явились тюремщики по душу бродяги Пепе-Растяпы. Цыган мелко затрясся и вдруг, освобожденный от кандалов, в истерическом порыве отплясал вприсядку по темнице, чем изрядно повеселил удивившихся поначалу стражников.
– Ну пошел, пошел! – посмеиваясь, поторопили они его. – Тайбернское дерево пустовать не любит.
Утренний Лондон заволокло холодным туманом.
Процессия выдвинулась из тюрьмы Ньюгейт по известному горожанам маршруту, и повозки с Растяпой, а также еще двадцатью везунчиками нещадно забрасывали тухлыми отбросами, а из окон поливали помоями. Думая о виселице, Пепе позабыл уже и о похищенной когда-то девочке в венецианском квартале, и о костерившей его на чем свет стоит тетке Росарии, и о прочих сородичах, всю жизнь пытавшихся научить его уму-разуму, но так и не преуспевших в этом благом занятии.
За городом промозглый туман понемногу рассеивался. В Тайберне уже вовсю готовились к представлению, торговцы суетились у своих прилавков, а зеваки на разные лады острили и делали ставки, чей висельник спляшет веселее в матушке-петле.
На Тайберн-роуд с повозкой Пепе поравнялся всадник. Сидевший на тонконогом вороном жеребце мужчина лет тридцати пяти – сорока на вид старался не смотреть на приговоренных и поскорее разминуться с жуткой процессией и все же, огибая третий обоз, где везли Растяпу, неожиданно встретился с цыганом взглядом. Глаза его вдруг потеряли присущий им синий цвет и сделались пустыми, как белесый лондонский туман. «Это, видать, лунный бог Алако1 его глазами посмотрел на меня сейчас!» – подумал тогда Пепе, но всадник толкнул шпорами бока коня и проскакал мимо, в сторону города, лишь дрогнули перья на шляпе да короткий дорожный плащ взметнулся за спиною напоследок, словно бы с пренебрежением отпуская смертнику грехи.
_______________________________
1 Алако – божество, которое, по цыганским поверьям, забирает души людей после смерти к себе на Луну.

Устроенная из трех соединенных вершинами балок, виселица поджидала своих гостей. Еще немного подразнят разгоряченную ожиданием публику – и в петлях-плодоножках древа смерти созреет новый урожай. «Ведь накаркала мне, старая ведьма!» – недобрым словом помянул Растяпа давно уже почившую тетку.
Было сыро и холодно, как всегда в этих краях.
По устоявшемуся обычаю всем приговоренным надели на головы колпаки. Пепе получил такой, что не возникло ни малейшего сомнения: эти уборы передают по наследству так же, как королевскую корону, да и снимают подчас вместе с головой…
Цыган попал в первую семерку взошедших на эшафот, и тут толпа заколыхалась, расступаясь перед несколькими конниками, однако неожиданные изменения в сценарии казни пришлись публике по вкусу. Оживление зрителей росло по мере того, как лошади, расшвыривая грудью самых медлительных зевак, прокладывали себе дорогу. Так медленно и неуклонно движется в бурном море военная флотилия.
Один из богато разодетых всадников спешился и взбежал по ступенькам к палачу у виселицы.
– В честь коронации его величества, отныне божьей волей короля Англии, Шотландии и Ирландии, Карла Стюарта нынче утром был подписан указ об амнистии всех, кого приговорили к казни сего дня! – зычным голосом провозгласил он на всю площадь, похлопывая себя свернутым в свиток документом по раструбу перчатки. – Повешение заменяется поркой с дальнейшим изгнанием из страны. Король умер – да здравствует новый король!
Пепе стоял, не веря своим ушам, а потом, когда всем им развязали руки, стянул колпак и, сунув его кляпом в рот, засмеялся. «Ведь обманулась, старая ведьма! Обманулась!»
Тем временем всадник, в котором глупый бродяга узрел цыганского бога, заметил на дороге приближавшуюся дуврскую карету. Клочковатый туман все еще мешал ему как следует разглядеть коней и экипаж, однако мужчина узнал его шестым чувством и припустил жеребца быстрее. Лошади заржали, и тогда из окна кареты нетерпеливо выглянула женщина…

Преодолев многие мили от порта Дувра до Лондона, карета свернула на ровный тракт. Кони в упряжке заржали. Эртемиза высунулась в окно, когда Гоффредо уже приблизился, и помахала ему рукой. Он обнял ее прямо с седла, приноравливаясь к ходу экипажа и едва успев придержать шляпу.
– Как вы добрались? Устала?
Торопливо его целуя, она покачала головой:
– Только когда переправлялась через Па-де-Кале. Немного потрепало, ночью был сильный шторм.
Бернарди окликнул кучера и по-английски попросил его остановиться. Только тут недогадливый возница придержал лошадей, давая всаднику возможность спрыгнуть на землю.
– Кажется, я становлюсь суеверным: мне пришлось сейчас проехать по Тайберн-роуд, а там как раз везли ньюгейтских смертников…
Кучер, услыхав его, засмеялся и что-то сказал. Плохо понимавшая местный язык, Эртемиза вопросительно посмотрела на мужа, лицо которого сразу прояснилось.
– Он говорит, с самого рассвета ходили слухи, что из-за предстоящей коронации Карла все приговоренные в стране сегодня будут помилованы, – перевел Шеффре.
– Все хорошо, что хорошо кончается, – ответила она и торопливо позвала его в карету; привязав коня сбоку от экипажа, Бернарди сел к ней, а дуврский кучер щелкнул кнутом. – Ты виделся с моим отцом?
– Да, позавчера. Он очень ждет тебя.
– Ты думаешь?..
– Да я уверен!
Эртемиза вздохнула, ощущая невероятное облегчение. Во время путешествия из Неаполя во Францию, а оттуда – в хмурый Альбион, больше всего она переживала о том, как примет ее отец. Узнав, что дочь и ее семья намерены некоторое время обретаться в Англии, приглашенный Карлом в качестве придворного художника Горацио Ломи отыскал в Лондоне зятя и долго с ним беседовал об Эртемизе, пока еще занятой выполнением контракта в Италии, а когда Шеффре пообещал позаботиться об их встрече, благодарно пожал ему руку. И все же после стольких лет отчуждения Миза страшно волновалась.
– Как он?
– Замечательно. Обе девочки не отходили от него, а когда он увидел Сандрино, то воскликнул: «Так это же вылитый Амур-Победитель Меризи!»
Она не сдержала улыбки удовольствия:
– Ему всегда нравился Алиссандро, а Сандрино – просто его маленькая копия. Как же я по всем вам соскучилась!
– Еще он посмотрел рисунки Пруденции и сказал, что из нее, пожалуй, может выйти толк, ежели ты позволишь ему приложить к этому некоторые усилия…
– Ох, батюшка, каков хитрец! А ты? Чем занимался все это время ты?
Он таинственно улыбнулся и, заигрывая, прикусил губу.
– Нет, ну в самом деле? Фредо! Говори же!
– Это сюрприз, – ответил Бернарди.
Эртемиза сощурилась:
– Тогда я спрошу синьору Каччини и ее мужа. Или Фиоренцу!
– Спроси. Все они знают, что это сюрприз. Но, пожалуй, если к вечеру я сочту, что ты как следует отдохнула с дороги, и ты успеешь собраться в «Блэкфрайерс», тебе удастся узнать кое-что.
– И пожалуйста! – зевнув, сдалась она. – Ты прекрасно знаешь, что коли уж я лягу спать, добудитесь вы меня не ранее, чем… э-э-э… а какой сегодня день недели?
– Четверг, – с веселым смехом подсказал Шеффре, целуя ее руку.
– Ну что ж, если я усну сегодня, в следующий раз мы увидимся только в субботу.
Несмотря на все заверения, любопытство не позволило ей проспать интригу, но к моменту пробуждения в их доме не было уже никого, кроме нее и служанки, которая говорила и понимала итальянский в той же мере, что и Эртемиза – английский. На туалетном столике лежала записка, почерком Гоффредо гласившая: «После – спускайся к карете, которая тебя ждет». Служанка помогла ей надеть наряд, сшитый в сдержанной нордической манере, и Эртемиза оглядела себя в зеркале, любуясь мягкими складками элегантного бархатного костюма того самого насыщенно-синего оттенка, что всегда был ей к лицу. В моде она смыслила мало и дома всегда полагалась на знания своей портнихи, однако то, что она увидела в отражении сейчас, ей понравилось не меньше. Английская швея, как видно, учла и ее положение, настолько изящно прикрыв баской пока еще только-только обозначившийся животик, что художница выглядела теперь, пожалуй, даже стройнее, чем когда бы то ни было прежде. Руки, как всегда для таких выходов, пришлось прятать в черные перчатки, из-за чего на родине за нею давно уже закрепилось прозвище Mistress-in-nero2.
__________________________
2 Маэстресса-в-черном (итал.)

Карета и в самом деле ждала на подъездной дорожке у дома. В городе накрапывал мелкий дождик.
– В «Блэкфрайерс», насколько я понимаю, – сказала Эртемиза на ломаном английском, кучер на ломаном итальянском ответил, что всё знает, и вскоре они оказались у высокого здания с прозрачной крышей, окруженного множеством карет, крытых повозок и толпами стекающихся отовсюду людей.
Зябко кутаясь в белое манто, Миза шагнула на застеленную досками дорогу. Идти пришлось, перескакивая вместе с другими прохожими с настила на настил и придерживая повыше подол, чтобы не перепачкаться грязной жижей, в которую из-за непогоды превратились все подходы к строению. Привычной к вымощенным камнем флорентийским, римским и неаполитанским площадям, ей было странно видеть слякоть вокруг здания королевского театра.
– Миза! – донесся откуда-то голос, знакомый ей с самого рождения.
Она отвлеклась от изучения земли под ногами и стала озираться в потемках. И тут ее взяли за руку.
– Миза…
Горацио растерянно и по-детски робко смотрел на нее. Эртемиза выдохнула, прикрыла глаза.
– Здравствуйте… – сказала она; он развел руки, и, на мгновение замешкавшись, Миза стремительно его обняла. – Здравствуйте, отец!
– Прости меня, Миза, – попросил он, целуя ее в щеки.
– Да, да, да! – горячо ответила она.
А потом, уже внутри театра, их окружили знакомые лица.
– Ассанта?
– Да, дорогая моя. И Раймондо! Вот он.
– Рад видеть вас, Эртемиза!
– Франческа! Джованни! О, синьор Галилей! Дядюшка Аурелио! О, боже! Вы все здесь, неужели я не сплю?! Девочки! Сандро!
– Мы не столь бесчеловечны, моя милая, чтобы являться к тебе во сне! С тебя станется в таком случае остаться во сне насовсем.
– Ассанта, как обычно, внезапна в своих умозаключениях и скромна в прогнозах.
– Да, дорогой, я очень реалистично оцениваю нашу роль в жизни этой синьоры. Не так ли, Миза?
Та посмотрела по сторонам, пытаясь отыскать взглядом Шеффре, но ее тут же увлекли на балкон слева от сцены. Ассанта показывала ложу, в которую обещал прибыть его величество новый король Англии, Франческа, извинившись, куда-то удалилась вслед за мужем, а Галилео сел у самых перил балкона на скамейку.
И с появлением в «Блэкфрайерсе» его величества началась комедия-балет Франчески Каччини, премьера которого состоялась еще зимой во Флоренции. Музыкальный спектакль «Освобождение Руджеро» был столь неожидан и не похож ни на что, созданное кем-либо прежде, что на родине и в Варшаве, откуда прибыл польский король Владислав IV, его ждал оглушительный успех. Эртемиза видела оперу впервые, но теперь поняла, что, в дополнение к прочему, вызвало такой фурор вокруг «Руджеро»: роль Мелиссы, спрятавшись, как обычно, под венецианской маской и псевдонимом Кукушонок, исполняла Фиоренца, и это было самое чистое и звонкое меццо-сопрано, которое когда-либо слышали в Тоскане. Англичане аплодировали ничуть не тише, и девушка, выходя на поклон вместе с другими певцами, взглянула из-под маски на балкон Эртемизы. И тут Франческа Каччини, поклонившись ложе Карла и зрителям, пригласила на сцену «своего коллегу и лучшего друга», который оказал ей неоценимую помощь в постановках этого спектакля, а также хотел бы внести свой вклад в чествование нового правителя, впервые исполнив перед ним симфонию собственного сочинения. Эртемиза ощутила, как испытующе смотрит на нее сидящая подле Ассанта, а когда снова перевела взор на сцену, увидела стоявшего перед оркестром мужа.
– Я отдаю на ваш суд то, что принимало свое нынешнее обличие в течение шести лет, – негромко и очень просто сказал он по-итальянски. – Не знаю еще, что из этого получилось, но называться оно захотело не совсем обычно. Эта небольшая вещица называется «Горькая полынь», и она – то немногое, в чем я могу выразить свою бесконечную благодарность одному прекрасному человеку.
Эртемиза тихо ахнула, а отец сжал ее локоть и молча указал глазами на сцену, где сейчас, приложив к щеке скрипку так, словно это была рука любимой женщины, ди Бернарди поднял смычок.
И полилась музыка. И это была самая чудесная мелодия, которую когда-либо в самом лучшем из снов слышала Эртемиза. Она то стихала в оркестре за спиной создателя, то вдруг снова напирала, раздвигая невидимые преграды подобно тому, как распускается набирающий цвет бутон, от нее хотелось и плакать, и смеяться, и невыносимо трепетные – и печальные, и радостные – переживания снова трогали душу, точно это происходило впервые. Это была симфония запредельного мира светил, которую когда-то, давным-давно, не успел пообещать ей венецианский учитель музыки, но которую сотворил флорентийский композитор…
А когда унялось волшебное vertigo, Эртемиза поняла, что стоит на мосту над Темзой в объятиях Бернарди, и сверху на них сеется нудный ночной дождик Лондона.
– Я люблю тебя…
– А я – тебя, – с вызовом откликнулся Шеффре.

Конец книги


ПРИМЕЧАНИЯ

Человек из Линдоу
Человек из Линдоу (англ. Lindow man) — так назвали человека, умершего в эпоху железного века и обнаруженного в торфяном болоте Линдоу близ деревни Мобберли, графство Чешир, Великобритания. Является одним из наиболее хорошо сохранившихся болотных тел и одной из самых сенсационных археологических находок, сделанных в Великобритании в 1980 годах. Местные журналисты сначала окрестили его Питом Маршем (игра слов, созвучная словосочетанию peat marsh, т.е. торфяное болото).
Подробнее: http://dic.academic.ru/dic.nsf/ruwiki/295419

Медуза Горгона
Существует эзотерическая версия о роли Горгон, написанных на щитах художниками Леонардо да Винчи в эпоху Высокого Возрождения и Микеланджело Меризи да Караваджо на пороге эпохи сейченто.
Сер Пьеро, отец Леонардо, тайно продал щит с работой сына каким-то купцам во Флоренцию за сто дукатов, а спустя короткое время она попала в руки герцога Миланского, которому эти купцы продали ее за триста дукатов. По преданию, впоследствии этот щит перешел к семье Медичи и стал ее талисманом. Когда он был утрачен, полновластных хозяев Флоренции изгнал из города восставший народ. Через много лет кардинал дель Монте заказал картину с изображением Медузы Горгоны Караваджо. Новый талисман был преподнесен Фердинанду I Медичи в честь женитьбы его сына.
Согласно этой легенде, щит Караваджо перенял магическую эстафету утерянного щита Леонардо. На это и намекает в книге приходящая героине во сне тень Меризи.

Юдифь, Олоферн и Абра
История о Юдифи довольно часто присутствует в творчестве Артемизии Джентилески-Ломи. Две картины на эту библейскую тему хранятся в музеях Флоренции – «Юдифь, обезглавливающая Олоферна» выставлена в Уффици, «Юдифь и служанка» – в галерее Палаццо Питти.
«Юдифь, обезглавливающая Олоферна» находится в зале № 90, посвященном творчеству Караваджо. Для полотна художница выбрала тот момент, когда израильтянка Юдифь, обольстившая ассирийского полководца Олоферна, чье войско осадило ее родной город, всаживает в шею врага лезвие меча.
Заказчиком холста, скорее всего, был герцог Тосканы Козимо II Медичи. Из-за жестокости изображенной кровавой сцены картина была спрятана в углу одной из комнат Палаццо Питти. Подпись внизу картины гласит: «Ergo Artemisia Lomi Fec.».
http://www.inpearls.ru/comments/696358

Орацио Джентилески-Ломи
Орацио Джентилески (итал. Orazio Gentileschi Lomi; 9 июля 1563, Пиза – 7 февраля 1639, Лондон) – итальянский художник эпохи раннего барокко. Отец художницы Артемизии Джентилески.
Орацио Джентилески по праву считается лучшим и талантливейшим учеником школы Караваджо. Получив образование художника от брата и дяди в духе флорентинского маньеризма, Джентилески в 1580 году уезжает в Рим, где пишет фрески для Ватиканской библиотеки. Около 1600 года занимается алтарной и станковой живописью, присоединяется к группе художников вокруг Караваджо. Однако в своих работах соединяет стиль Караваджо с построением композиции и цветностью тосканской школы.
От периодов пребывания художника в Генуе (1621–1623) и в Париже (1623 или 1624) его картины не сохранились. С 1625 года и до своей смерти живет в Англии и занимает должность придворного художника короля Карла I. Рисует монументальные полотна и выполняет декорационные работы (Гринвичский дворец). В последние годы жизни копировал некоторые свои предыдущие работы.

Карл I Стюарт
Карл I (англ. Charles I of England; 19 ноября 1600 – 30 января 1649, Лондон) – король Англии, Шотландии и Ирландии с 27 марта 1625 года. Из династии Стюартов. Его политика абсолютизма и церковные реформы вызвали восстания в Шотландии и Ирландии и Английскую революцию. В ходе гражданских войн Карл I потерпел поражение, был предан суду парламента и казнен 30 января 1649 года в Лондоне.
История казни Карла описана в приключенческом романе Александра Дюма «Двадцать лет спустя».
Карл Стюарт лишился головы на Трафальгарской площади перед Уайтхоллом. Не столь же высокопоставленных преступников казнили через повешение, и по тем временам – в Тайберне, на так называемом Тайбернском дереве (название виселицы).

Тайбернское дерево
Деревушка Тайберн использовалась в качестве места казни с XII века. Первая виселица представляла собой нехитрое сооружение из двух вертикальных столбов и поперечной балки. Процедура казни обычно была неизменной. Преступника с колпаком на голове толкали вверх по лестнице, приставленной к висельному столбу. Мало кому из приговоренных удавалось преодолеть подъем, не потеряв чувства собственного достоинства. Однако находились дерзкие смельчаки, которые сами отталкивали ногами лестницу и повисали на веревке в мучительном удушье. Трусам же приходилось с ужасом ощущать, как опору легкими поворотами убирают у них из-под стоп, и, очутившись в воздухе, они начинали извиваться в «паддингтонской пляске» – конвульсиях висельника, получивших название от соседнего с Тайберном поселка. Преступники обычно сидели в лондонской тюрьме Ньюгейт, а на казнь отправлялись в Тайберн.
Долгие проводы преступника на казнь подзадоривали толпу, которая жаждала главного зрелища. Оно стало еще более захватывающим после 1571 года, когда простенькую виселицу заменили Тайбернским деревом – треугольной конструкцией, позволявшей вешать одновременно 24 человека. Когда шоу заканчивалось, тела висели в петлях еще примерно час, пока не остывали. Однако в случае с особо злостными преступниками публику ожидало второе, совсем уж захватывающее действие. Если обычно тело просто вынимали из петли, то «почетного» висельника еще полуживого сбрасывали на землю, обрубив веревку, и принимались его потрошить и рубить на куски, а изуродованные части потом выставляли напоказ как грозное предупреждение тем, кому вздумается нарушить закон. Правда, бывало, что толпа вдруг проникалась сочувствием к жертве. Тогда по воле собравшегося народа преступника «миловали» и избавляли от долгих мучений: палач затягивал петлю на шее практически моментально.
В 1783 году место проведения казней перенесли из Тайберна в Ньюгейт. Там они проводились до 1868 года, когда вышел указ, согласно которому зрителей перестали допускать на подобные мероприятия.
http://tainy.info/panopticum/kazn--shou-nomer-odin/

Театр «Блэкфрайерс»
«Блэкфрайерс» (Blackfriars) — первое закрытое театральное здание в восточной части Лондона в конце XVI – начале XVII вв. Ранее в этом здании находился монастырь монахов доминиканского ордена, носивших черную рясу и именовавшихся «черными братьями» — blackfriars. В середине XVI в. здесь находился склад театральных костюмов и реквизита для придворных спектаклей. В 1556-м трапезная монастыря была переоборудована в театральный зал, где с этого времени до 1584 года выступали детские труппы. Здесь ставились комедии Дж. Лили («Галатея», «Эндимпон» и др.). В начале сейченто труппа участвовала в «войне театров», в 1605-м здесь впервые была поставлена комедия «Эй, к востоку» Бена Джонсона, написанная им совместно с Дж. Марстоном и Дж. Чапменом. В 1596 году здание «Блэкфрайерса» приобрел Джеймс Бербедж, а после его смерти театр был сдан детской труппе, игравшей здесь до 1607 года. С 1609-го в «Блэкфрайерсе» давала спектакли труппа Ричарда Бербеджа, выступавшая также в т-ре «Глобус» и ставившая пьесы Шекспира, Бомонта, Флетчера. В 1642-м с закрытием всех театров пуританами «Блэкфрайерс» прекратил работу.

«Освобождение Руджеро с острова Альцины» Франчески Каччини
Опера была сочинена по заказу Марии Магдалены Австрийской. Она была приурочена к приезду в Италию будущего короля польского Владислава IV. Оперу поставили в начале 1625 года на вилле Императорского холма (Villa di Poggio Imperiale) во Флоренции. Принц Владислав был доволен таким приемом: он и не ожидал, что в честь него создадут оперу. В 1628 году спектакль прошел в Варшаве. «Освобождение Руджеро» долгое время считалось первой оперой, поставленной вне Италии. Музыка ее представляет собой сплав стилей Якопо Пери и Клаудио Монтеверди.
http://classic-online.ru/ru/production/62634