На берегу сидит красотка...

 Суббота. Я любила субботний вечер. Вот и сегодня суббота. Я приехала домой. Вечером мы долго разговаривали с бабушкой. Время далеко за полночь.
- Ну давай будем спать?
- Давай, - соглашаюсь я, выключив свет.
 Но заснуть долго не удаётся. Лежу с открытыми глазами. Вдруг из открытого окна донеслось, где-то ещё не близко:
                Разбушевалася погода-а-а-а,
                Разволновалса оки-я-н,
                На берегу сидит красотка-а-а-а,
                А с нею рядом капи-та-н…
 Низкий мужской голос сливался с мягким женским. Голоса приближались
-Опеть пировали,-услышала я голос бабушки.
 Она или не спала, или доносившееся пение разбудило её.
- Несколь нельзя пить! Захварат завтре. Опеть прибежит Мария с утра и зачнёт просить:
-Катерина! Павел умират! Дай хоть со стопку мёду да сыворотки!
 Я ничего не ответила, только улыбнулась в темноту. И как бабушка поняла, что это поют они, дядя Паша с тёткой Марией?
 Они жили от нас наискосок. Детей у них своих никогда не было, они вырастили племянницу Лизу, которая жила в городе. Потом растили внука, сына Лизы, до школы. И вот теперь, дожив до глубокой старости, похаживали к такой же бездетной паре по выходным. Скрашивали свою старость посиделками около бутылочки плодово-ягодного винца или баночки лёгонькой бражки (тоже на ягодах), ведя неторопливые разговоры о прожитом или пением  лирических, патриотических песен. Вот и сегодня они возвращаются из гостей. С песнями!
  Утром сквозь сон услышала как надрывным голосом тётка Мария говорила:
-Катерина! Павел умират! Дай мёду хоть со стопку да сыворотки с литру! Слышу ворчанье бабушки:
-Так чё ето вы еко место! В ту субботу тожо так, еле оклемался Павел-от за нидилю. Не хотел боле никак пить-то. Затравился опеть! Чо жо еко-то?
  Сама черпала ложкой  мёд, накладывая в стакан. Принесла из сенцев банку сыворотки:
-Ладно вечор не вылила сыворотку-то поросятам! А то личить-то вас как.
  Бабушка знала, что снадобьем пользуются тот и другой. Поэтому накладывала мёду стакан, а сыворотки давала всегда трёхлитровую банку. Тётка Мария, довольная, ретировалась. Бабушка всё ещё ворчала:
-Неймётся! Нет здоровья – а туды жо! Пить им, видишь ли, надо!
 Я тихонько встала, вышла на кухню:
-Чего ворчишь, бабуля?
  Бабушка повторно пересказала, что было утром, выражая  своё недовольство.
-Так не давай, не будут бегать!
-Дак жалко их! С Павлом росли вмисте, играли. Да ить родня. Брат, хоть и троюродной! Он, Пашка-то, хорошой был  малинькёт! Бесхитросной! Григорей – тот хитрой сызмальства, а Пашка нет. Не простоват, но не хитёр. Рыбак хорошой был. Роботяшшой был завсегда. Григорей, тот завсегда Пашку робить заместо сибя заставлял! Сам отдыхат, а Пашка пашёт, по всей ноче пашёт, а Гришка спит в избушке. Дядя Михайло не одинова зазаставал едаку картину. Всё говорил:
-Гришка не промах! За щёт Пашки завсегда ломоть съес.
                ***
 Всего-то Гришка на год младше, а  всё равно доставалось всегда Пашке, как старшему. Когда выросли, Пашка в колхозе  на конях, на тракторе, на комбайне за урожай боролся. А Гришка уехал в город, устроился в ресторан швейцаром. Так и прослужил в ресторане до глубокой старости. В гражданскую Павел воевал с белочехами. А Гришка «откупился» от армии. Да и в Отечественную Павел на фронте с первых дней и до тех пор, как ранение получил, после госпиталя комиссовали под чистую. Да и был уже конец войны. Приехал домой в самый канун Нового 1945 года.  А Григория взяли в трудовую армию. Пробыл там где-то два с половиной года и вернулся по «нездоровью». Ага, жена, всё устроила. Говорила:
-Вася, сынок погиб! А Гришу не отдам! 
Вернулся он в свой же ресторан. Всегда сыт. Ага в том же ресторане  официанткой была. Так что жили,  не тужили.
  Павел с Марией заработали колхозную пенсию – восемь рублей пятьдесят копеек, но на жизнь не роптали. Был огород, корова с телёнком, поросёнок, куры. А когда косить стало тяжело, корову, Милку, чалую спокойную большую корову-ведёрницу продали. Мария плакала по кормилице, а Павел закликал:
- Не вой! А то ада косить! Мария успокаивалась, зная, что что косарь из неё нынче не важный.
 Выйдя на пенсию, Павел стал много читать. Сельский  библиотекарь частенько ему говорила:
- Ты, Павел Михайлович, больше всех книг прочитал, самый активный читатель!
Павел читал всё подряд: газеты, журналы, книги. Особенно много читал на военную тему. Документальную литературу о войне, статистику знал хорошо, мог за пояс заткнуть любого районного лектора. Одна беда: начал слепнуть. Очки - линзы чуть не в палец толщиной – перестали помогать. Когда приходил к нам смотреть телевизор, то садился к самому экрану. Зритель в это время мог быть только один! Располагался у самого экрана и внимательно смотрел и слушал новости ли, фильм ли какой или передачу какую-нибудь.
                ***
   Бабушка продолжала:
 -Мы с Павлом дружно жили, Гришка с нами до старости не больно якшалса. Маленьким был, всё на нас, на Павла жаловалса. Дядя Михайло с тёткой Анной вызнали ево – не стали обращать вниманьё. А с Павлом мы  купаться на реку бегали, рыбачили. Она тогда глубока была. Ставили морды, саками ловили, рыбы было много, не всю брали, рылися. Сырок на пироги таскали, подлещиков, линей, щук.
 Одинова зализли с Пашкой в огурешник к нам, годов, наверно, семи-шести были, Гришка видел. Тут жо донёс. Тётка Анна вывернула шубу наизнанку и айда к нам! Перевалилась через заплот и заухала. Напужались мы как! (Не знали, что ето тётка Анна нас пострашшать здумала, потом уж в долги, выросли когда, рассказала нам.) Зализли под крилечкё. Дух перевели. Пашка домой прибежал  испуганный:
-Мама, мама, там кто-то на шубу наболокса!
Тётке Анне смешно. Она еле от смеха сдерживатса, а ево выпытыват:
-Да где-ка, Павло?
-Да там!
-Да где там?
-Да у тётки Матрёны в огурешнике! Мы с Катериной хотели по огурщику снеть! Пить шибко захотили. А там хто-то…
-Дак вы бы спросили, вам бы ведро огурсов-то дали. Ноне их ескуль, што некуды девать. Тётка Матрёна две кадушки в яме засолила, да корщагу. Шибко их много! А так, Павло, нельзя. Ето, наверно, суседушко-буканушко вас заметил и грозил вам! Не ходите боле!
-Не-е, мама, боле не пойдём!
Эту байку я слышала не раз: и от бабушки, и от дяди Паши, и от самого "суседушка-буканушка".
 Баба Анна рассказывла не раз эту историю, когда меня с ней оставляли. Она такая добрая была, ласковая. Мне казалось, что она про дядю Пашу хоть сколько могла рассказывать. Наверное, любила его больше других детей. А было их у неё много…
 А вот про дядю Гришу я и сама помню несколько историй. Однажды он приехал на выходные в конце лета. Собираемся на покос. Бабушка и говорит:
-Возьмите Григорья, всё побыстрее дело пойдёт.
 Он, видимо, не ожидал такого поворота событий. Но поехал с нами. Только приехали, он взял литовку и отправился:
-Пойду, попробую!
 Минут через пятнадцать возвращается к стану, кричит:
-Мужики, литовка изломалась, пойду, груздей поишшу!
 Как ему удалось переломить жало новой литовки! Какую силу надо, чтобы вонзить его в пенёк или дерево, а потом вывернуть наизворот, чтобы полотно порвалось!
 Весь день беспокоились: найдёт ли дорогу обратно, ведь всё по лесам, а он впервые попал на наш покос. Когда вернулись вечером, дяди Гриши не было. Бабушка сказала, что уехал:
-Пришёл часа в три, приташшил груздей. Я ему пособила вымыть. Он изрубил в корытце, посолил, попросил банок поллитровых, склал в их грузди. Луку ишшо попросил, дала с полведра. Склал всё в заплечной мешок и подалса на офтобус. Дома уж щщас, наверно. А чё он рано-то так от вас збежал?
-Да литовка сломалась, сказал отец, улыбаясь.
-Как так изломалась,- недоумевала бабушка, зная, что ему взяли новую литовку: и жало ещё в смазке, и черенок вот только насажен.- Чё жо еко-то, - всплеснула бабушка руками.- Ну и Григорей!
                ***
 Павел с Марией в Октябрьские праздники 1967 года сыграли золотую свадьбу. Года через два Мария Максимовна умерла. Не болела. Ни на то не жаловалась. Не проснулась утром. И всё тут. Павел прибежал, запыхавшись, весь дрожал...
-Марияха …умерла…,- с порога объявил он. Плакал!  Причитал!
 Век прожили. Не диво, что так расстроен и плакал Павел о своей Марияхе – так называл он свою возлюбленную.
 Павел после похорон Марии жил один года два, а потом,когда ослеп почти совсем, забрала его к себе сестра - Авдотья Михайловна. Бабушка часто навещала их. Говорили о жизни, вспоминали о детстве, о родных, о близких. Иногда Павел рассказывал о том, что прочитал. Женщины слушали со вниманием, затаив дыхание. Павел был отменным рассказчиком.
 Если бабушка не была у них неделю, то Павел говорил:
-Дуня, чё-то Катерина давно не была, не захварала ли?
 Тётя Дуня, когда ходила в магазин, заходила к нам и говорила:
- Павел заказыват, давно не была Катерина, говорит.
 Бабушка шла. Брала в гостинцы мёду, постряпушек.
 Иногда просил, чтобы пришёл мой отец, хотел, чтобы побрил ему бороду, подстриг его. Вот уж тогда было радости у Павла Михайловича: можно поспорить, высказать своё мнение о революции, о гражданской войне, об Отечественной. С моим отцом ему общаться интересно (отец историк). Вот в одну такую встречу после всех процедур зашёл такой разговор.
-Скажи, Ваня, почему Солженицын свой рассказ  «Один день Ивана Денисовича» не смог напечатать, а «Матрёнин двор» всё же был напечатан. А они по силе не уступают один другому?
-Да время было такое, дядя Паша.
-За лишнее словечко попадёшь, куда след?
-Так оно.
-Да–а-а …зачем не то всё это, если помалкивать надо.
-Что всё это?
-Да революция… во многих странах всё переменилось, а людей не везде преследуют.
-Ну почти везде.
-Ладно! А скажи мне: молодежь охотно учится нынче? Вот я бы поучился! Сколь всего интересного, а я так и не узнал! Не довелось в своё время. Охота было учиться –то! Здорово охота!
- Да по-разному, дядя Паша. Одни с охотой, с желанием, с интересом, другие – так себе.
-Ты двойки им ставишь?
-Да приходится иногда. Историю любят. Готовятся! Поэтому двойки по истории – редкость!
-Молодец! …Ну когда придёшь теперь?
-А как надо будет, так и приду.
-А давай завтра! Посудим!
-Ну давай!
На завтра что-то не получилось у отца сходить к дяде Паше. А через день бабушка прибежала в школу днём (она очень редко это делала) с сообщением: "Павел Михайлович умер".
  Отец очень переживал, что так и не выслушал те мысли, какие хотел старик высказать на следующий день. Если речь заходила о дяде Паше, отец всегда говорил, что виноват перед ним: не смог тогда придти, хотя обещал.
  А вообще отец с дядей Пашей много беседовали, когда он жил ещё рядом, в своём домишке. Ходил к нам по нескольку раз в день. Каждое утро приходил послушать новости, а потом «вещал» их своим соседкам. Они охали, ахали, задавали вопросы, такие, например: «Где ето, Павел, сделалося?», «Ну-ко чё с Анжелой-то, чё с ей американсы-те сделали»? «Чё там Павел, насчёт хлеба говорят, подорожат, али нет, ноне «зелёной год-от»?
 Он терпеливо им растолковывал что-то: «Не бойтесь, бабы!»  Иногда он им читал вслух.
 Вот такой он был, дядя Паша, «капитан своей красотки»!