Тайга у дома. Пир на халяву

      За лесом послышалось  рычание и верещание. Шум все усиливался и, наконец, в деревню вкатился трактор с навешенным картофелекопателем. Вкатился и испортил мятно-хвойный воздух. Да что там испортил – просто навонял.  Это в городе проезд трактора практически незаметен для обоняния, а в берендеевых местах тракторные выхлопы, как капли чернил в родниковую воду: заметны сразу.

     Трактор приехал, но не уехал, а стал ползать по совхозной картофельной плантации и с помощью картофелекопателя выворачивать на поверхность урожай. Работа двигалась споро. Вскоре все поле запестрело розовыми клубнями.

     Приехал второй трактор (конечно же, дополнительно навонял) и привез полный прицеп деревянных ящиков, которые и вывалил у дороги.

«Так вот откуда у местных так много добротных деревянных ящиков», -- подумал Барсуков.

     Третий трактор доставил в прицепе студентов. Они быстро спрыгнули на землю и устремились в заросли вербы.

    «Ухудшать деревенскую экологию»,  -- буркнул сосед Барсукова.

     «Почему ухудшать? – подумал Барсуков. -- Вон вербы какие мощные и веселые. Это наверное от регулярных студенческих посещений»

      Выйдя из зарослей, студенты оснастились ящиками и начали собирать вывороченную картофелекапателем картошку.

     К вечеру поле было убрано. Трактора уехали и увезли студентов. У дороги осталась выситься пирамида из ящиков, наполненных картошкой.

       Это зря совхоз осавил ящики без присмотра. У деревенских сразу же возникло желание слегка уменьшить совхозный урожаай картошки. Самый старый житель деревни подвел под это дело правовую базу:

     « Совхоз своими тракторами нарушил экологию деревни. За это вполне правомерно взыскать с него штраф. Я полагаю один ящик на избу – это будет вполне справедливо».

     «Справедливо!», -- загудели деревенские и быстро потопали к пирамиде каждый за своей долей.

      « А я, что рыжий!?», -- подумал Барсуков и потопал вслед за деревенскими.  Он топал и с горечью думал: «До чего ж довели подлые времена флотского офицера. Воровать начал!»

     Разумеется он получал пенсию, но этих грошей едва хватало на поддержание серого сущствования. Его жена моталась по базарчикам, выискивая, что попроще и подешевле.  Новая одежда за исключением трусов и носков, не покупалась: донашивалось старьё. Ну. а о книгах, театрах, радиоаппаратуре и разговороу не было.

       Подзаработать было негде (разве что грузчиком или продавцом на рвнке). Пенсионер  вспмнил бы юность и встал бы за токарный станок, так заводы позакрывались. Промышленность рухнула.

     Барсуков не понимал как можно было развитую, исправно действовавшую экономику опустить при отсутствии кризисов, войн, стихийных бедствий, чумных моров до уровня военной разрухи сороквых.

      Кстати, этим непониманием не стоит укорять этономически неподкованного бывшего офицера. В то время даже академики-экономисты и те ни черта в этом процессе не понимали.    

      В колхозах всегда подворовывали, даже при наличии сурового указа «7-8» (его еще называли законом о пяти колосках). А, что делать?  Иначе не проживешь. После рассчета с государством, зерна в колхозных сусеках оставалось на донышке. И получали колхозники на свои «палочки» сущие слезы.

     «Вот если бы повысить урожайность, -- рассуждал молодой Барсуков, -- то колхозникам доставалось бы на трудодни намного больше продукции, чем теперь».
     Об урожайности и колхозах молодой офицер заморачивался потому, что на политзанятиях, которые он проводил со своими кочегарами и турбинистами, матросы, призванные из деревень, задавали ему массу вопросов на колхозную тему.

     Однако урожайность не повышалась. Как была в царской России «сам-пять», так такой она оставалась и в СССР.  Это очень удивляло Барсукова.

     «Как так? – думал он. – Передовой колхозный строй, Академия сельскохозяйственных наук, сельскохозяйственные вузы в каждом областном городе. Полно ученых, дипломированных специалистов, а урожайность не растет. Может семь центнеров с гектара – это предел и больше получить вообще невозможно?»

     Однако в зарубежных странах урожайнось достигала двадцати центнеров с гектара. «Чудеса!» -- недоумевал Барсуков.   

     Конечно, советские ученые старались: выводили новые кустисто-ветвистые сорта пшеницы, разрабатывали квадратно-гнездовые методы посадки и т.п.  , но результаты были слабенькие.

     После конфискации нескольких ящиков народ не успокоился. Он с палками вышел на поле. Конечно же, студенты убирали клубни небрежно. А с чего бы им напрягаться,  лишний раз нагибаться, капаться в земле? Труд-то бесплатный. Понятно, что часть урожая осталась на поле. Шастая по полю деревенские жители собрали эту часть. К ворованному ящику добавилось еще по одному, а то и по два.

    В деревне царил энтузиазм. Радости не было границ. Еще бы! В это трудное время на каждую избу как с неба упало по два, три ящика отборного картофеля.
     Понятно, радости нужно дать выход. И вот уже пылал костер. Над ним висел большой котел, заполненный очищенной картошкой в смеси с говяжьей тушенкой. Дух поплыл меж изб специфический.

     Каждому известно, что на деревенском воздухе лучшим дополнением к тушеной картошке является разведенный спирт, каковой и не замедлил появиться.
     Барсуков включил проигрователь и в вечернем воздухе зазвучали пленительные слова:
      «В парке Чаир распускаются розы.
       В парке Чаир расцветает миндаль...»

     Деревенская пирушка началась.

    С того времени много воды утекло, но до сих пор вспоминает Барсуков и теплую компанию вокруг костра, и крупные осенние звезды, и непревзойденный вкус ворованной картошки.