Байконуру - 60

В производственный отдел Люберецкого управления механизации вошел главный бухгалтер, очень серьезно и как-то буднично сказал:

- Товарищи, не слышали? Гагарин разбился. Сейчас по радио передали.

Так или примерно так главбух сообщал о серьезных неприятностях управленческого масштаба.

Слова «Гагарин разбился» в первый момент вызвали мысли – «разбился в аварии на автомашине?», «а может – сплетни?», «он и прошлый раз, говорят, на машине разбился, когда бровь повредил».

Но – «по радио передали» и вслед за этим сообщенные главбухом подробности -  сделали несостоятельными все надежды на то, что дело как-то обошлось.  Весь день сквозь будничные хлопоты подкрадывалась все более осознанная мысль – «нет Гагарина», а воспоминания о Гагарине-человеке приносили новую боль.

Меньше недели назад он выступал во дворце культуры здесь в Люберцах, и Прокофьев, наш инженер ПТО, видел, как Гагарин подъехал к дворцу на «чайке», сам за рулем, быстро вышел из машины и так же быстро направился к входным дверям, возле которых выстроились встречающие военные – генералы и полковники.  Гагарин, смеясь, сказал «Вольно, вольно!»,  на ходу поздоровался с ними,  и все потянулись в зал.

Вечером «Голос Америки» дал сообщение, в котором кто-то из обозревателей сказал, что у советских людей сообщение о смерти Гагарина вызвало шок, подобный тому, который пережил американский народ, узнав о гибели Кеннеди. Наверное, так оно и было: и того, и другого искренне любили простые люди.

Американцы сказали, что по их сведениям  Гагарин погиб при испытании нового летательного аппарата – стратоплана. В тот момент у меня была мысль – пусть это будет правдой. Гагарин не должен был погибнуть нелепо, при рядовом полете на обычном самолете.

Когда дня через три собрались на телевидении космонавты с командиром отряда  Каманиным, я понял, что самолет действительно был обычным и поверил словам  Каманина  «он не мог не летать». Каманин рассказал, что Гагарин долго не мог простить ему случай, когда он не пустил Гагарина в слепой полет во время тумана.

«Я такой же, как все, и имею достаточную летную подготовку для таких полетов», - холодно сказал тогда Гагарин.

Каманин рассказал, как с экрана радара пропало изображение самолета (связь по радио прекратилась еще раньше), поднялись вертолеты, и один из них обнаружил в лесу место аварии. Каманин – тоже на вертолете -  прибыл на место катастрофы.  «Мы увидели, что Гагарин и Серегин погибли».

Представляю  отчаяние прибывших к месту аварии, когда они узнали  в том, что было обнаружено в кабине – Гагарина и Серегина. А может, там просто все горело. Но мне почему-то все представляется изуродованное сильное тело Гагарина, и – последняя, слабая надежда людей, разбирающих это месиво из металла и останков пилотов, - «А вдруг это все-таки не их самолет?!»

Сейчас, когда с девяти стартовых комплексов Байконура произведено уже почти пять тысяч запусков, трудно представить, как у нас и во всем в мире  воспринимались первые старты.

12 апреля 1961 года я в обеденный перерыв сидел на крылечке бревенчатого дома – на дальневосточной  военной стройке, где тогда  создавался комплекс для запуска межконтинентальных ракет с тремя пусковыми столами, -   близ города Свободный, точнее – рядом с железнодорожной станцией Ледяная. Знакомые чем-то названия, не правда ли?  Конечно, уже знакомые: там сейчас строится, (к сожалению,  не без финансовых скандалов) космодром Восточный.

Сообщение о полете Гагарина мы тогда восприняли как что-то фантастическое, и при этом чувствовали себя, пусть в малой степени, но все же причастными к делам космическим.

Нужно ли говорить, что по окончании стройки,  вскоре после возвращения в Москву, я отправил письмо Каманину, где расписал мои достоинства: я, мол, инженер-механик,  сейчас работаю на монтаже сложных сооружений, что-то вроде космодрома уже строил, возраст -  как у наших космонавтов,  и даже с парашютом прыгал. Словом, возьмите меня в космонавты, буду стараться.

Недели через две наша секретарша Ольга Станиславовна таинственным, и, как мне показалось, почтительным шепотом попросила меня подняться к ней на второй этаж и вручила мне в приемной конверт, на котором красовался штемпель «Почта космонавтов».

Я дрожащими руками конверт вскрыл – и прочитал печатный текст с факсимильной подписью генерал-полковника авиации, Героя Советского Союза Каманина.

Николай Петрович сообщал мне, что относится с искренним уважением к высказанному мной желанию пополнить славные ряды наших космонавтов, но, увы, отряд уже полностью укомплектован. Далее следовали уверения в совершеннейшем ко мне почтении.

Письмо в конверте  с замечательным штемпелем я хранил, но все равно оно куда-то затерялось. А жаль: реликвия, по нынешним временам.

Еще два моих прикосновения к делам космонавтики состоялись в Москве, на монтаже завода имени Хруничева, где мастерят спутники,  и - на строительстве сооружений в городе Королеве, бывшем Калининграде. И там, и там работали мои краны, а я следил, чтобы они не ломались.

Поздравим  Байконур и всех причастных к космонавтике людей со славным юбилеем, и пусть последующие запуски с этого космодрома будут только успешными!