Туда и обратно. Глава I

       Знакомое каждому состояние... Пробудишься утром — грядущий день сулит течение ровное и безмятежное. Все так размеренно и привычно, и в этой обыденности нет ни малейшей оскомины, нет ни малейшего повода сетовать на скуку и однообразие. Наоборот, наполняет покойное довольство, избыток душевной теплоты изливается в лирический мотивчик, мурлыча который, радуетесь и пришедшему дню, и отдохнувшей плоти, и даже обязанности чистить зубы. А ступив за порог, сожалеющая грустинка не коснется, не царапнет сердца. Слов нет — жизнь что надо...
       И вдруг благостная стезя нового дня внезапно прервется удручающим известием, и жизнерадостный настрой сменяется тягостным ожиданием навязанных обременительных дел...
       Вы собрались прожить день тихо и мирно, уповая и впредь на подобный уклад. Конечно, дураку известно, что тишь и гладь, да божья благодать — не вечны, но когда там еще «рак на горе свистнет»... А тем временем исподволь готовилось посягательство на мирный сибаритский уют.
       Не тайна, что ключ от невзгод заложен в конкретном человеке. Окажись вместо него некто другой, наверняка воспринял бы случившееся иначе, кому еще пришло бы в голову подводить философскую базу под обманувший надежды день.
       В похожем духе рассуждал среднего роста мужчина лет двадцати семи, с фигурой еще юношеской, но стиснутый потугой на степенность. Минуту назад прямой начальник парня, Коротков Павел Петрович, спортивно-поджарый, рано поседевший из-за передряг и головомоек, доверительно шепнул Валентину...
       Прошу извинить, представлю нашего героя — Валентин Спицын: инженер-конструктор, холост, образование незаконченное высшее. Впрочем, не каждый инженер с дипломом в кармане, и это ущемляет только недоучку — утыкает кто ни попадя, оттого на душе гарь неполноценности, и как не ухитряешься не загасить этот саднящий уголек.
       Итак, Коротков, как бы сожалея (ну чисто по-приятельски), сообщил Спицыну: «Готовься, паря, сегодня же в командировку...» Тугого на подъем Валентина шокировало, стоило узнать, в какую даль угоняют... Вот сроду бы не ухитрился сыскать такую глушь: город Рославль Смоленской области, одним словом, у черта на куличках. На душу навалилась гнетущая тоска. Подступили обескураживающие мысли...
       Но, как у каждого находящегося в воле начальства человека, в голове парня уже зародился компромисс: «Что с того, несахарный — не растаешь, люди едут и вовсе, куда Макар телят не гонял. А то ишь, какая цаца! Поезжай-ка, брат, не сетуй попусту на жизнь. Уж не такая безотрадная досталась доля, а то привык жить, как у Христа за пазухой.
       Следом явились побуждения иного толка — взять да и увильнуть... манкировать невольной командировкой. Взять да отыскать хитрую лазейку, некую уважительную причину — и овцы целы, и волки сыты. А что — нельзя!..
       Совесть осуждающе саднила — не годится перекладывать на других, а самому трусливо остаться в сторонке...
       Инфантильная гордыня подпевала — ну и мужик выискался, негоже за мамкину юбку цепляться, испугался поц недельной командировки.
       Гражданский (или еще какой там) долг, еще мизерный эмбрион спрятался, закопался во вспухшей куче хлама, наскребанных по сусекам к случаю обид.
       И в диссонанс тянущему душу дискомфорту вдруг интригующе проснулась романтическая жилка. А что... — поездка предстоит дальняя, чуть ли не через пол-России, даже и заманчиво прокатиться по матушке Руси этаким кондовым способом. Представились неоглядные равнинные пространства, изредка перемежаемые лесополосой, вольный ветер сушит глаза, а в дневном солнечном мареве проплывают силуэты приземистых городков и сел. А еще попутчики, приблудные автостопом, не скрывающие заветных мыслей, да и зачем таиться, авось разминемся вовек... У иных устоявшееся нытье на негожую житуху, у других случаются душещипательные откровения, вплоть клади на бумагу. Так почему бы не поехать?.. Глупо и расточительно упустить подвернувшийся случай — порвать с повседневной скукой, отведать нови за казенный счет.
       Но мерзкие путы обломовщины «тянули к лежанке» — ну и что там: новые горизонты, степной ветер... А мелочная суета просителя, подумай, сколько предстоит хлопот и обиваний негостеприимных порогов... Какая ждет бестолковая тягомотина... Надоела покойная жизнь, ну так полакай мурцовки...
       Полный раздрай возник в мыслях Валентина, клубок противоречивых искушений и преткновений сводился к банальной фразе — хочется, да кусается...
       С удручающим чувством неопределенности Спицын вошел в помещение технического отдела, и затаенная надежда окончательно обломилось. Глядя на заспанные физиономии сослуживцев, остающихся на месте, необязанных складывать сегодня вещички, ропщущих только на то, что по окончанию трудового дня придется добираться восвояси в битком набитом автобусе, а затем подогревать загодя сваренный супец. Валентин возненавидел эти уныло-мещанские рожи. Как жертвенный овен, отданный на растерзание бюрократическим стихиям — отдувайся за них, майся сутками, гадай, где приложить на ночь головушку — а эти тихони спокойно станут теми же ночами пускать пузыри во сне. Хороша же справедливость...
       Но ничего не поделать, пришлось рассказать коллегам о предстоящей поездке. Конечно, те сочувственно улыбнулись, но тут же рассудили, что он не первый, не последний... Валентину пришлось проглотить, по сути, справедливое суждение.
       — Да, так уж и быть. Придется ехать...
       Спицыну только осталось стряхнуть с себя хмарь нерадения. Теперь хандру по боку, за тебя, любимого, вертеться никто не станет, выйдет себе дороже. Спицын справился о водителе, как назло, тот уехал в неизвестном направлении. Толком транспортники не стали объяснять, что и понятно... Ребята еще те мастаки наводить тень на плетень, но каждый знает, что тот не шофер, кто не калымит...
       Вдруг Валентина кольнула каверзная догадка — пиликать придется за силовым кабелем, деревянный барабан скрутки одиннадцатого габарита (больше двух метров в диаметре) — уляжется ли такая махина на хилый заводской «газончик». В голове опять проявилась настырная слабина: если груз выходит за габарит, то возможна отсрочка поездки. Пока сыщут «большегрузку» — можно и заболеть на худой случай...
       Валентин опять заметался. Однако на заводе найти палочку-выручалочку не удалось, увы, никто не петрил в размерах кабельных барабанов. Даже «шеф» Павел Петрович поначалу отмахнулся от Валентиновой нужды, но парень проявил настойчивость. Коротков призадумался и... и посоветовал созвониться с городскими электросетями.
       Осведомленность электриков обманула затаенную надежду молодого хитреца. Главный инженер горсетей делано-оптимистично уверил, что «газон» сдюжит, мол, самим доводилось возить на таком же одиннадцатый номер, и ничего. Уповая с надеждой на противное, парень даже не обратил внимания на вскользь высказанное профессионалом опасение: «Поосторожней, потихонечку... с габаритными флажками, Бог даст, доедете...». Валентин поплелся к Короткову и нерадостно передал начальнику сущность услышанного — ехать можно.
       Объявился водитель «газика». Которым оказался маленького росточка, крепко сбитый мужичок с маленьким вздернутым носиком, сморщенным лобиком, в «куфаечке» и растоптанных сапогах. Шофер вошел в отдел подобострастно, будто на аудиенцию к начальнику автоинспекции. Валентин предпочитал первенствовать, поэтому с удовлетворением отметил «затрапезность» малого и сразу же нацепил нимб благодетеля: радушно пригласил того к столу, усадил в продавленное кресло... Санька, как тот представился, освоясь, чуток приосанился и уже деловитым обликом пыжился показать, якобы в шоферском деле он тертый калач. И даже когда Валентин пояснил, что груз уж слишком громоздкий, «водила» без опаски и внутреннего сомнения уверил, что «газон» гору свезет: «Будьте спокойны, не сомневайтесь, довезем как нельзя лучше!»
       Валентин малость приободрился. Человек, с которым придется делить и стол, и кров, показался в достаточной мере надежным и даже симпатичным. Потребности искать причину отказа от поездки окончательно отпала.
       Валентин поинтересовался — знает ли Санька короткий маршрут до Рославля, ну хотя бы запасся дорожным атласом. Мужичок и тут не сплошал, хотя и нет у него карты, дорогу — «будь спокоен», узнает у ребят-водителей, задачка плевая... Они уже на ходу обсудили формальные детали поездки и отправились к «главному» — оформлять командировку.
       Получив суточные, как и заведено веками в честном обществе, Валентин чертыхнулся на бухгалтерскую скаредность, но уж тут ничего не попишешь...
       Но вот, кажется, и все... Спицын вышел за проходную уже частной персоной — птицей, свободной для полета, точнее и не скажешь.
       Дома сообщение о поездке, как водится, вызвало уничижительные пересуды и профессии Валентина, и места работы, да и жизни парня — пока что непутевой и несостоятельной. Все ни как у людей, вечно «пустые» командировки, вечно ночные и праздничные дежурства, вечные хлопоты — неужели нельзя постоять за себя самого?.. (Впрочем, это отдельная тема для другого разговора). Итак, позудели, погудели, но делать нечего — смирились и дома...
       Часа в четыре пополудни чистенький, сытенький Валентин прилег на тахту в надежде чуток вздремнуть, но сон не шел, на душе заныла давешняя надоедливая болячка — ох, как инженеру не в жилу предстоящая поездка. Парень ворочался с боку на бок, перебирая в недрах памяти лезшую в голову чушь, только бы отогнать невеселые мысли. Но те, растравляя душу, упорствовали. Но вот, наконец, липкая пелена дремы окутала страдальца.
       Часто встречается забытье сладкое, располагающее к неге, доставляющее умиление, чуть ли не довольство самим собой. Но не таким было состояние Валентина, хотя тот и расслабился, хотя было приятно ощущать телом мягкое уютное ложе, но гнет обреченности удручал парня. Да уж, какой тут покой, когда нельзя заставить мозг переключиться хоть на время — под ложечкой так и осталась щемящая боль.
       Пролежав «зажатой» колодой часа полтора, Спицын встал. Привычные занятия побоку. Разумно ли накануне отъезда читать увлекательную книгу, с азартным интересом смотреть телепередачу или прослушивать любимые мелодии?.. Голова забита насквозь другим... Валентин отыскал синий томик географического атласа, на пестром развороте европейской части России нашел заведомый Рославль и прикинул расстояние до родного города. Мысленно проследовал по очевидно предстоящему маршруту поездки, даже отложил в памяти попутные города и пересекаемые реки, так «потренировался» несколько минут. Все валилось из рук, полная апатия... С трудом скоротав вечер, Валентин опять брякнулся в постель. Да уж, какой тут полно или полуценный сон, если в два ночи затрезвонит будильник... Тоска, одним словом. Усилием воли парень заставляет себя уснуть, но ясно — сон не идет. То жарко, то холодно, то руку отлежишь, то под ребрами заломит, то еще что другое...
       Чуть слышно потусторонне жужжит будильник, хочется, будь бы это греза, но явь отодвигает ленивый соблазн. И предстает «во всей красе» обступившая реальность, неприглядная до слез, постылая до зубной боли, нежелательная как понос.
       Валентин, как солдату, приказывает себе трезво взглянуть на свет божий — пришел миг, когда предстоящее стало настоящим. Спицын берет себя в руки, с напускной бодростью командует: «Рота, подъем!» — и соскакивает с постели. Рано, ох как еще рано... во рту горечь, пересохло, как с похмелья, так и тянет безвольно шмыгнуть обратно в кровать.
       Однако шутки в сторону! Следует торопиться... Кусок не лезет в горло, горячий чай сжигает небо... но вот, кажется, собрался. Присел на дорожку... Мать по старой доброй традиции перекрестила сына, поцеловала по-бабьи, обороняя от лиха. Ну и пошел...
       Входная дверь за спиной. Обступает густая августовская тьма, свежий ветерок щиплет щеки. Постепенно ночная хладь заползает за шиворот, кожа на груди покрывается явственно ощутимыми пупырышками. Охватывает легкий озноб, окончательно изгоняя остатки сна и былой нервозности о нежданно-негаданной поездке.
       Будь что будет — пожалуй, настал тот подходящий момент, когда каждый, пусть даже подсознательно, говорит себе эти отрезвляющие сердце слова — будь что будет!..
       Валентин быстро дошел до перекрестка — места условленной встречи. Разгоняя судорожную дрожь, взялся торопливо расхаживать по асфальту, нетерпеливо всматриваясь в сторону подъезда машины. Но желтых всполохов фар упрямо не было видно. Тогда мужчина решил пойти навстречу, торчать на одном месте, как пугало, было глупо, разминуться здесь невозможно.
       Спицын знал, как, по обыкновению, делается у них на заводе... Санька-шофер с вечера пригнал грузовик домой, что бы не терять времени даром на ходьбу в гараж и препирательство с заводским вахтером, которого еще навряд добудишься. А так, встал, завел и на ходу...
       Пройдя метров триста, парень наконец различил впереди искрящуюся желтою кромку, потом послышалось отдаленное урчание автомобиля. Опасаясь, как бы Санька сдуру не проскочил мимо, Валентин вышел на середину дороги и стал сигналить рукой с поднятым портфелем. У машины включился ближний свет, водитель стал притормаживать и приглушил мотор почти рядом. Парень дотронулся до излучавшего даже носом ощутимое металлическое тепло капота автомобиля, похлопал, как бы приветствуя запоздавший «газон».
       Радушно распахнулась дверка кабины, просунув портфель впереди себя, Валентин залез внутрь. Пожав руку шофера, инженер не преминул упрекнуть того в опоздании. Правда, сделал это в шутливой форме. «Начал было терять надежду, что ты вообще приедешь...» Водитель сослался на неизменные в подобных делах технические обстоятельства, якобы заливал тормозную жидкость, то да се... вот чуток и провозился, но теперь «агрегат» в полном порядке.
       — Ну, тогда отчалили! — Валентин захлопнул дверцу и уселся поудобнее, газик не «Волга» или «Камаз», но и тут можно премило расположиться, правда, объемистый портфель мешает, но ничего страшного...
       Проехав до ближнего переулка, шофер молодцевато развернул громыхающее авто, Валентин оценил такую осмотрительность — молодец, не стал выруливать на месте встречи, мог бы ненароком угодить в кювет. Но, видно, похвала водителю оказалась преждевременной. Мотор чихнул и заглох.
       — Вот черт! — ругнулся шофер. С минуту Санька пытался завести двигатель из кабины, потом вылез наружу и остервенело принялся крутить рукояткой, мотор вздрагивал, но схватываться никак не желал.
       Валентина кольнула неприятная, но в то же время каверзная мысль из вчерашнего репертуара: «Машина, без сомнения, неисправна. Взять да и сыграть на этом, и никуда не ездить...» Но парень немедля изгнал предательскую мыслишку. Тут, как раз подтверждая абсурдность людской душевной слабости, мотор заурчал. Водитель влез в кабину, естественно, стал оправдываться, перемежая речь матюками в адрес автомобиля. Но Спицын уже не внимал доводам шофера, досадливо отмахнулся — ехать, скорее ехать... Парень знал, что скорость окончательно уничтожит угнездившееся в душе внутренне сопротивление поездке, потому желал одного — движения. Автомобиль шустро тронулся. Дав «газону» разогнаться, Валентин спросил у водителя, узнал ли тот кратчайший путь до Рославля. Санька принялся словоохотливо распинаться о предстоящем маршруте... Выяснилось, что путь, увы, не тот, который Валентин вчера выискал в географическом атласе. Ну да Бог с ним, доедем...
       Мелькали знакомые с детства улочки пригорода, здесь Спицын жил с самого рождения. Вот старый заброшенный парк. Стоит побывать там днем... Гигантские, в два охвата, тополя, переплетаясь кронами, образовали у подножий прелый сумрак. Там и в тридцатиградусную жару запросто окоченеешь... Ночью в парке и подавно выколешь глаза или получишь обухом по лбу. Что не говори — «разбойничье» место. Валентин улыбнулся странным мыслям, парк остался в стороне. Поравнялись с кварталом еще довоенной застройки, который и сегодня величают итээровским (до войны расселяли инженеров и дельных спецов), теперь тут преимущественно обитают пенсионеры и местная шпана. Двухэтажные вычурные строения с эркерами и лоджиями сегодня предстают виду облупленными стенами, огрызками рушащихся печных труб, обитыми вагонной шалевкой балконами, дворики застроены уродливыми сараюшками. Короче, сама неказистость, а ведь было времечко!..
       Дорога влилась в липовую аллею, пучки света, выпущенные фарами, выхватывали только серебристые проплешины асфальта да клочковатую поросль чертополоха по обочине. Парень стал ощущать неотвратимые в темном однообразии ночи позывы ко сну, но уснуть, стоило начать дальнюю поездку, — тупорылое жлобство. Валентин гнал дрему прочь...
       Вдруг «газик» весь затрясся, удушливо закашлял и встал как вкопанный. Каждый дурак призадумается: уж коль не заладилось с самого начала — то ли будет впереди! Попытки шофера оживить автомобиль остались тщетны, как говорится — приехали!.. Пришлось вылазить из кабины. Ночную свежесть сменил предрассветный колотун, леденели руки и стыла непокрытая голова. Коротышка-шофер пытался завести с рукоятки — ничего не выходило. Валентин было собрался подсобить, но, крутанув рукоять два раза, оставил нелепую затею — провернуть недра мотора было каторжным занятием. Осталось только удивиться, как это Санек справляется, ведь так и легко живот сорвать... Ответ один — верно, малый привычный... А Санька тем временем открыл капот и остервенело чиркал спичками, серьезно собираясь в такой мгле чинить зажигание или то, что там еще не срабатывало. Валентин взялся помочь, но воспроизводство огня оказалось бестолковым делом, Санька ничего не выискал. «Водила» опять схватился за рукоятку, упирался что было сил, при этом кляня белый свет. Но, видимо, мужик нечто наковырял в моторе... На десятой прокрутке раздался бензиновый чих, второй, третий — движок задергался, урчащее задребезжали поршни — слава те Господи!
       Водитель взялся прогревать мотор, усиливая обороты, кажется, удалось... И вот поехали... Тронулись еле-еле, постепенно набирая скорость, свернули на непривычно гладкое шоссе, где дорожные выщерблины заплатали черным асфальтом. Грузовик, почуяв раздолье, полетел стрелой... спать вовсе расхотелось. Правда, стоит назвать еще одну причину — нещадный холодина принудил сжаться в тугой комок, прижать локти к бокам, втянуть шею в плечи.
       Валентин как бы невзначай стал присматриваться к водителю. Тот то ли делал вид, то ли в самом деле простофиля. Санька, в противоположность уважающим себя «водилам», отнюдь не степенно крутил баранку. И вовсе отсутствовала киношная лихость, когда в старых фильмах рубаха-шофер увертывается от сыплющихся на полуторку бомб, крутит рулем, словно ручкой мясорубки. Санькина манера вождения походила на малышовую игру в «би-би», ребячья непосредственность сквозила в жестах и повадках. Водитель казался несерьезным человеком, к тому же неполадки с мотором... Александр Батькович определенно знал «сей грех», а ведь не устранил перед дальней дорогой, халатно надеясь на авось. И вот потеряно уже часа полтора. А этот вздернутый птичий носик, что также указывает на легкомыслие, нечто вроде как — держи нос по ветру... Да и физиономия — по-детски беззаботная, скрывает печать возраста. Нельзя с определенностью сказать, сколько мужику лет: сорок, не сорок, но и не тридцать — пойди тут разберись... «Однако, видать, хлебать с таким обалдуем горюшка...» — мысль о ненадежном шофере занозой вонзилась в мозг Валентина. И уже готовая перерасти в злобную досаду, отошла, едва водитель, кашлянув, взялся переубеждать Валентина в возникших догадках. Шофер нутром почуял недоверие к себе, овладевшее пассажиром.
       — Ты не думай, что дали в дорогу рухлядь. Это зажигание чуток засалилось. Добраться только до главной трассы... Так раскочегарим, сам увидишь — зверь-машинка! Это движок с утра подмерз, а так приработается... — и Санька присвистнул, не находя больше слов, изъявлявших одобрение привередливой технике. Мужик, очевидно, убежден, что автомобиль наделен душой и имеет норов, как у лошадей или прочей домашней скотины. — «Газон» год как с капиталки, и уже пол-России проехал... Это он, брат, сразу чих-пыхает, потом потопит, только давай!
       Усыпленный бравадой водителя, с безысходности поверив в неприхотливый нрав «газика», Валентин вздохнул свободней: «Как говорится, хозяин-барин, тому видней... Д и не дурак же тот нагольный..., коли собрался ехать, значит, уверен, что доедет. Да не первый раз шофер на дальняк ходит, если так убежден...»
       Заалела полоска зари, веером разбежались с востока фиолетовые руки-облака. Насыщаясь малиновым цветом снизу, у горизонта, прежде темно-синее небо в вышине стало обретать пронзительно лазурную окраску.
       — Видать, денек будет хорош!.. Вишь, как облачность очищается, а зорька какая ясная! А вон и солнышко сполна открылось, вот и день наступил, — напевно выговорил Санька, улыбнулся, кротко взглянув на Валентина, — мол, не дуй губу и не робей за машину, все будет абдемахт.
       Спицыным также овладело лирическое настроение. Инженер подумал, что давно вот так — напрямую с природой не встречал восход солнца, что давно не овладевала щемящая душу причастность к родной земле, искренняя упоенность неподвластной человеку красотой.
       Если без лирики... то тот восход из разряда обыкновенных, да и местность вокруг отнюдь не примечательная, а уныло скучная. Невдалеке чадила свалка, по бокам рыжие, вовсе неживописные овраги, по склонам поросшие чахлыми деревцами, — одним словом, городские задворки. Но Валентин без обиняков восхитился окружающей панорамой, облитой утренней свежестью, наполненной токами пробудившейся жизни.
       Впереди показалась железнодорожная насыпь, шоссейка круто изогнулось и уперлась в опущенный шлагбаум, на котором попеременно загорались два красных фонаря, и зуммерил прерывистый звонок.
       Далеко на севере показалась гусеница ползущего состава, донесся тщедушный локомотивный гудок, переездный же звонок задребезжал еще настойчивей. Парень, не отрываясь, смотрел на приближающийся грузовой поезд. В утреннем чистейшем воздухе, резонируя, гуд тепловозных дизелей вынудил завибрировать близлежащее к путям пространство. Стремясь еще больше утвердиться, тепловоз громко засигналил, иерихонская труба зычного тифона резала уши. И вот лязгающее металлом, пышущее теплом двучленистое тело локомотива стремглав вылетело на переезд. Валентин прочел в застекленной табличке под окном машиниста «2ТЭ-116» — «Фантомас», так тепловоз прозывали железнодорожники.
       Тяжело прогромыхав по прогибающимся рельсам, зеленый монстр потащил в след себе кавалькаду разнокалиберных вагонов и цистерн. Колесные пары, весело крутясь, постукивая на стыках рельса, силились спеться в единый металлический хор, но стальная разноголосица очевидна даже далеко не музыканту. Вокальные способности грузовых вагонов разнятся — шестьдесят тонн нефти подзавяз и коробка автобуса с выбитыми стеклами на платформе. Там — ух-ух-ух, а тут — тк-тк-тк...
       Нарастающим ревом сирены всполошил пулей летящий пассажирский экспресс. Во главе поезда ярко бордовый тепловоз, но тоже с грязным закопченным верхом. Колеса пассажирских вагонов в одной тональности пропели звонкое тук-тук, зеленый вихрь промелькнул, и наступала оглушающая тишина. Только ухваченные искусственным смерчем разномастные бумажные клочки болтыхались в воздухе, то плавно спускаясь, то, передумав, вновь ускорялись вверх.
       И вдруг затишье взорвалось ревом заводившихся машин. Спицын оглянулся. За ними выстроился длинный хвост гудящих и надрывно бибикающих авто. Санькин же «газон» зловредно помалкивал. Водители из объезжающих машин, открыв дверца, раздраженно матерились и крутили пальцем у виска.
       — Вот падла! — Санька вылез из кабины и стал примащиваться с голенастой рычажной рукояткой. — Щас доконаю, сволочуга!.. — шофер разъяренно вертел заводиловку, но вскоре выдохся и в припадке ярости бросил рукоятку оземь. Силы покинули мужика, шатаясь, Санька подошел к подножке и уселся, поникнув головой.
       Валентин окончательно уверился — так ехать нельзя, это не поездка, а одна морока. Инженер решил — по приезду в город вернуться на завод, на такой рухляди никуда не поедет.
       Несчастный шофер стал голосовать проходившим машинам. Наконец случайный тракторист сжалился, «газик» прицепили тросом к унавоженной телеге, и раскоряченный «Беларусь» потянул этакого «тянитолкая». Санька рулил и часто втыкал зажигание. Так на тракторной тяге протащились метров двести, наконец «газон» засовестился, то есть зафыркал. Санек отрегулировал тягу, пошли собственным ходом, благо под колесами уже замаслился городской асфальт.
       Валентин заявил: «Поехали на завод, хватит валять дурака!» Но повеселевший водитель стал божиться, что, разогревшись на городских улицах, грузовик пойдет сам по себе, поэтому не стоит зря терять время — «газончик» будет работать как часы. Словно сговорясь с хозяином, автомобиль стал безотказно заводиться, Санька нарочно притормаживал, причем не только у светофоров, демонстрируя работоспособность мотора. Выходит — поумнел чертяка!.. Ну что поделать, пришлось опять поверить Саньке на слово... Мужичок глядел соколом: «Знай наших, не подведем!..»
       Миновав пустынные улицы еще спавшего городка, выехали на автотрассу, как по линейке прочертившую свежескошенное пригородное поле.
       «Газик», обретя крылья, птицею вспарил над белесой бетонкой. Валентин давно знал здешние края: кругом поля, бескрайние поля, теперь пространство уставлено рядами свеженьких стожков, выброшенных спеленатыми из чрева комбайна. Сотни, тысячи желто-золотистых копен усеяли окрестную панораму от горизонта до горизонта. Иногда попадались обгорелые проплешины, едко бросавшиеся в глаза на фоне еще не успевшей увянуть стерни. Нашлась же сволочь, балуясь или намеренно вредя, поджигала стожки — посажать бы тех подлецов, но теперь ищи ветра в поле. В Спицыне проснулась негодование к тем поджигателям, да и вообще к шпане, мешающей людям мирно жить. Самого парня уголовная шушера не обижала, уж так сложилось: Валентина не били в подворотнях, тем паче не подставляли финку-лисичку к горлу. Не обкрадывали — пока обошлось, а обойдется ли впредь, вот в чем риторический вопрос... Злоба, вскипевшая в сердце, выветрилось не сразу... Но, как известно, дорога быстро лечит дурное настроение.
       Начались незнакомые места. Быстро проехали вытянутым вдоль дороги зажиточным селом. Там уже вовсю кипела деловая жизнь. В палисадниках и на огородах копошились труженицы-бабы. Ребятишки с удочками веселыми группками поспешали на речку. По проселкам тарахтя во всю ивановскую сновали юркие колесные тракторы с прицепами и без оснастки. На автобусной остановке сбилась пестрая толпа мешочников, видимо, собравшихся торговать овощами на городском рынке. Затем проехали мимо добротной деревянной церковки, выкрашенной в ядовито зеленый цвет, только маковка да согнувшийся крест сверкали лимонной желтизной. У провисшей церковной калитки стояла жиденькая людская стайка. Старушки в шерстяных платках, и два ветхих старичка, оба в осенних пальто, верно, староста и регент хора... «Хотя Бог их знает?..», — мелькнуло в мыслях Валентина. Миновали сельское кладбище, заросшее сочными, похожими на тропические растения кустами, скрывавшими вросшие в землю кресты с двухскатными кровельками.
       Потом начался необъятный, давно неухоженный сад. Виднелись кудлато разросшиеся яблони с заморенными плодами, там же топорщились поросли кленов и тополей. Конечно, садовые междурядья не пропахивались, плодовые деревья по пояс заросли осокой, пыреем и мясистой сурепкой. Нет-нет, да и мелькнет сквозь зелень светло-шоколадный бок теленка на поводке из размочаленной веревки. Один бычок вышел на обочину дороги, стоит и натужно мычит, задрав корноухую головенку — может, хочет пить, может, пчелка укусила или еще кто напугал.
       За брошенным садом потянулись неказистые кустарниковые заросли. Кустики вырастали на глазах и вскоре преобразились в дубовую рощу. Кряжистые дубки-погодки раздольно разметались по пологим склонам прибрежных холмов речушки. Плотная листва деревьев еще сохраняла густой летний окрас — дуб до заморозков будет стоять зеленым. Как здорово, будучи на дружеской вылазке-пикнике, расположиться на полянке, утаенной вот такими справными дубками. Вдыхать тягучий могутный дух, зная, что эти бравые ребята встретят (коли люди не станут вредить) двадцать пятый век, а иной — Бог даст и четвертое тысячелетие. Только подумать, а!..
       Дубрава, подступая к дороге, стала редеть, сквозь мускулистые стволы засинела гладь воды, тихая заводь-пруд, прибрежная куга даже не вздрогнет во сне. На песочке прикорнули рыбаки. Какая благодать — запахнувшись в походный плащ, покуривая одну сигаретку за другой, наблюдать за поплавком, чуть колеблемым легкой волной. И мигом среагировать на малейшее его подергивание, если разом уйдет в воду — наверняка прицепился карась в ладошку. Поистине — тихая страсть заключена в рыбной ловле. А как здорово возвращаться домой с бидончиком, наполненным зеленоватой водицей и снующими там упругими рыбьими тельцами. Как славно открыть крышку и вдохнуть запах пруда и рыбы. А когда выльешь содержимое в тазик, рыбки бешено забьются, разбрызгивая кругом воду с частичками планктона, выцеженного из рыбьих жабр, накопленного за время томления в тесной посудине. А если в доме живет кошка, еще забавнее котенок — зверюшки осторожно лапкой пробуют воду, кружат вокруг тазика, норовя без лишнего труда завладеть рыбкой. Ан нет, та так легко в коготки не дается... Но вот котик осмелел, уже не пугаясь вымокнуть, выхватывает рыбку и удирает с добычей куда подальше в опаске, что станут отымать «стыренный» улов.
       Пруд и теплые воспоминания о рыбной ловле остались позади. Опять потянулись поля, вдоль дороги зашелестели молоденькие березки из полос снегозадержания. Такие посадки, прочертившие колхозные угодья, уходят за горизонт, а иные уже превратились в высоченную зеленую стену. Шквальный ветер с разгона, ударившись об нее, быстренько теряет раздольный гонор, становится паинькой.
       На горизонте засинела разрастающаяся полоса лесного массива. Валентин знал — этот лес считается отрогом непроходимых, сказочных Муромских дебрей. А еще раньше, во времена былинного Ильи, эти леса образовывали единый массив со знаменитыми брянскими чащобами. Определенно, намеченный путь проляжет и через те — «партизанские» места. Вот и «связующая нить», — Валентин мечтательно улыбнулся... «Газик» въехал в сосновый подлесок, высаженный по струнке. Однако, нарушая строгие колонны сосенок, в междурядьях притулились начавшие желтеть осинки и березки. Лиственные гостьи в чужом бору так осмелели, что, позабыв скромность, стали обгонять в росте окультуренных хозяев. Наверняка в эту пору в еще тонкой хвойной подстилке вывелись гладенькие грибы-свинушки — срежешь плотненькую ножку, срез тотчас начнет темнеть-темнеть и станет дегтярно-коричневым, запах же — мягкой лесной прели. А потом, засыпая после удачной «грибной охоты», в глазах долго-долго будут мельтешить маслянистые, тугие шляпки россыпи грибов — грибная феерия.
       Тем временем подлесок сменился густым темным бором. Березкам и осинкам отводилось место уже во втором эшелоне, в тени местами пожухлого зеленого шатра, под кронами сосен, вымахавших в поднебесье. Стройные корабельные стволы обрамлены понизу обломанными ветвями, видны (Валентин представил себе) стреловидные насечки для сбора сосновой смолы — живицы. Янтарная душистая патока вспенившимися ручейками стекает в железные ржавые конусообразные кулечки, приколоченные под надрезами. Встречаются уже переполненные воронки, живица, оплывая края железок, как воск свечи чашу подсвечника, крутым сгустком шмякается оземь в прелую хвою. Местами спрессованный игольчатый слой сменяется вьющимся ковром кустиков черники и брусники с синенькими или красненькими бусинками ягод. А изредка поглядывает фикусно-сочными листочками целебная трава со смешным названьем «медвежье ушко» (толокнянка). Валентин ощутил, будто в яви, как благостно погрузить руки в живую мягкую поросль, срывая одну ягодку за другой, отведать кисловато-терпкую сласть, стискивая зубами упругие бисеринки крохотных семян. Здорово, устав блуждать по лесу, развалиться на пружинящем стебельками «матрасе», упоенно вдыхая окрестный хвойный аромат. А еще он любил смотреть на верхушки лесных исполинов... снопы солнечных лучей, рассекая кроны сосен, заставляют щурить глаза и мир предстает в золотом сиянии. А уж вовсе, за счастье... — услышав отрешенно-одинокую дробь дятла, отыскать саму птичку в красной шапочке.
       Неожиданно лес раздался в обе стороны, в возникшем прогале холодно засеребрилась речушка, по берегу заросшая густым тростником. Початки рогоза — шершаво-коричневые чижики походили на детского плюшевого медвежонка (сохранился у Вальки такой). И опять представилось, как у заболоченного затона криво извивается ствол исковерканной ненастьем ольхи. Коряга распростерла обглоданные ветрами щупальца, оглашая вокруг: «Путник, не ходи сюда — здесь ждет погибель...» Взаправду, заметив такую кикимору на пути, суеверно обойдешь то место, хотя и не веришь сказкам о нечисти, обитающей в трясинах и омутах. Узенькое русло речки на изгибе перекрыла нерукотворная запруда из упавших стволов и корявых пней, вода переливалась каскадами, шумно бурлила, делая преграду еще прочней, а поток еще стремительней. Однажды весной смоет плотинку, и летом подернется народившаяся лагуна ряской, и зацветут кувшинки, образовав стойбище лягушек, извещающих странника слаженным кваканьем. Проехали и лесную речушку. Опять бетонку обступили стройные ряды сосен, иногда прерываемые просекой с колеями песчаных проездов. Редкая машина сворачивает в лесное чрево, а как здорово бы взять да и завернуть, испытывая судьбу... И остаться вовек в сосновом царстве...
       Вкатили на виадук, тяжело повисший над «железкой», Валентин скользнул взором вдоль блестящих рельс, сужающихся к горизонту. Там, на востоке, родной дом. Внутри что-то екнуло, и даже возникла зависть к машинисту, направляющему поезд к узловой станции. Час-полтора спустя, покинув депо, тот окажется дома...
       Лес закончился, опять расстилались бескрайние выкошенные поля, прорезаемые только посадками для удержания зимних снегов.