Орешники. Иван Чичинов

 
- Мама! Мы собираемся за шишками! Отпустишь?

Петькина мама остановилась.

- Куды, куды ты собрался? Друзья-то твои уже большенькие, а тебе Бог росту пока не дал. Как ты, такой «богатырь» на кедру-то полезешь?

- Все пойдут, а я что?

«Все» - это Петькины друзья: Колька Громов, Витька Клепцов, еще один Витька – Голопузов, ой, Голев, Толька Черенков, ну и сам Петька. По возрасту почти все одинаковые, ну там год–два разницы, и учились в одном четвертом классе. Сейчас  осень, сентябрь, самый шишкобой. Главное – собаку взять, все веселее будет с ней ночевка. Идти надо на Гладки – так называется большое, ровное, местами заболоченное плоскогорье, сплошь усеянное большими, крепкими кедрами.

Большинство – с толстыми ветками-ручищами, как будто они постоянно делают какую-то тяжелую работу, потому и руки у них, как у дяди Мити - фронтовика. Гладки – самое высокое место в округе, невидимое снизу. А как взберешься по тропе возле Черного Камня наверх – и вот он, простор, царство кедровое, поднятое прямо к небу.

         Орешники взяли с собой по мешку, в каждом была картошка, яйца вареные, бутылка молока да кусок хлеба, если он водился в доме. У Петьки дома хлеба не было, зато он взял побольше картошек. Испечет на костре.
         Сердца матерей, конечно, разрывались от боязни отпускать столь «больших» орешников, но… Такое было время, когда очень рано все малыши становились самостоятельными, добытчиками в семье. Не сговариваясь, каждая из матерей согласилась отпустить свое чадо в этот поход. Пятеро орешников собрались у подножия горы, где сливаются два ручья и еще раз проверили содержимое мешков. У каждого оказались продукты, ножичек и коробка спичек, топорик – у Витьки Клепцова и у него же – собака по кличке Дозор, а у Витьки Голева – пачка папирос «Прибой». Вчера он обменял их в сельпо на пару яиц, они были самые тонкие, а которые потолще – «Север» стоили три куриных сырых яйца.

«Только чтобы Господь помог детям, да худых людей не оказалось поблизости» – крестили матери уходящих детей.
Одним из таких худых людей в деревне считался дядя Митя. Его, небольшого роста, как будто вырезали из толстого корня березы, сохранили жилистость да недобрые глаза. Имел он навязчивую привычку повторять слово «Милай», ведя с кем-то разговор. Своих детей у него не было,  часто погуливал, имея какой-то интерес к женскому полу.

         Малолетние ребята пошли на штурм горы, вот и середина ее. Вроде бы – гора, а на ее нескончаемых склонах - бесчисленные ручьи. Фронтовик, Толькин дядя, частенько восхищался: «Нет! Такого нигде нету! Штоб на кажном шагу – ручей… Это только у нас! Возле Гладких! Не веришь? А объехай белый свет, тогда поймешь!.. Пей из ручьев – не хочу!»

         Перед самым перевалом исчезли болотистые кочки, мешавшие при ходьбе, зато встретился медвежий след. Зверь двигался не так давно тем же курсом, что и ордятина – на перевальчик. Пацаны, видевшие такой след впервые, долго удивлялись: отпечатки одних когтей – длиной с палец, а уж весь след – ого! Витькин Дозор взъерошил шерсть на загривке, но вскоре успокоился. Вот и перевал позади, впереди – Гладки! Здесь, если не поднимать голову и не глядеть на солнце, можно запросто заблудиться. Как ни крути головой, а везде вроде бы все одинаково – и кедры, и скалы.
        Ребятня облюбовала для ночевки место, где росли близко друг к другу несколько толстых кедерок. Побросали мешки возле ствола и тут же принялись за заготовку сухих сучьев для костра. Вот куча заметно выросла. Им показалось, что ее должно хватить  на две ночи. Пора теперь перейти к самому главному. Хотя ветки у кедра начинают расти снизу не так уж и высоко, но шишки растут на толстых ветках,  добраться до которых не так просто. Лучше сразу залезть до самой вершины, где шишек больше всего, передохнуть и, крепко держась за тонкие ветки, раскачать их, потрясти хорошенько. Шишки при этом сыплются градом на землю, глухо стуча. Это самое урожайное место на кедре. Сбив с вершины шишки, надо опуститься на следующую ветку вниз и, по кругу передвигаясь, топтать ногами поочередно каждую ветку. Если шишек даже не видно, то результат всегда слышен – стук о землю. Сбил вкруговую – снова вниз и топай по веткам. Про такой способ  говорят:  «шишки идут от ноги». А если от одного ствола выросло два или три, которые называются «вилы», то приходится, как обезьянке, даже прыгать с одного на другой. С хорошей кедры можно иногда набить целый мешок, а то и два.

- Витька! Ты на сколько слазил?

- С первой еще спускаюсь... Счас на вторую полезу, уже подсмотрел, на какую… Мешка два с нее будет, не меньше…

- А еще, какую хорошую видал?

- Левее меня, через одну, не хуже!

- Чур! Я забил! Слыхали?

- Дак ведь все равно будет всем поровну, главное – чтоб лазОвая была!

- Да тут все лазовые, только держись!..

Занятые перекличкой звонкие, радостные, довольные ходом заготовки голоса ребят, не смолкая, раздавались на плоскогорье. Но вот кедры начали превращаться в силуэты и ребятня, собрав по полному мешку шишек, приволокла их к месту ночевки. Сбитые несобранные шишки пусть полежат в траве до утра. А силуэты кедерок уже стали плохо отделяться друг от друга, все поглотила ночная тьма, и как только разгорелся костер, стали видны фигурки и лица ребят, да привязанный к ветке Дозор.
         Высыпали в общую кучу продукты. Каждый выбрал по две-три картофелины и искал место в костре, куда бы их засунуть, чтоб пеклись. Пока не нагорели угли, картошки обжаривались на огне, а ребятишки грызли верхний испекшийся слой и снова обжигали. Картофелины были большие, пеклись и грызлись долго. Хлеб был только у Витьки Клепцова да у Кольки Громова. У Витьки отец был председателем сельсовета, а у Кольки – работал в кузнице. У Витьки Голева и Петьки Чинина отцов не было, унесла их война, а у Тольки Черешкова – пришел с войны однорукий. Безотцовщине повезло – уплетали сейчас по куску хлеба из общей кучки, запивая из бутылки молоком. Да еще яйца вареные. Решили по яйцу и по маленькому кусочку хлеба, да по полкартошины оставить на утро, на завтрак. А тут еще Дозор голодным взором одаривал хозяина, но и ему перепало кое-что.

          Витька Голев, не вставая, потянулся к фуфайчонке, висящей рядом, на сучке. Не спеша достал пачку «Прибоя», распечатал и, взяв в зубы папироску, пустил пачку по кругу. Пять пацанов, кто кашляя, а кто привычно затягиваясь «в себя», заставили свои головушки покружиться от табачного дурмана.
Затем, расстелили на земле фуфайки и, высыпав на них часть шишек, принялись их шелушить. Как только сдерется с шишки чешуя – шелуха, оголятся орехи, так и выкручивай их из шишки.. Дома у многих есть «комбайны» для этого, но не потащишься с ним по горам…
         Прошел час или два в работе, как вдруг забеспокоился Дозор. Глядя в одну сторону, он тревожно залаял, натягивая поводок, привязанный к толстому суку. На кого он лает? Кто это может шастать по широкой долине Гладких ночью? Ребятня тоже забеспокоилась. Мысль появилась у всех одна – медведь. Стали, вроде как тренируясь, залазить быстро на ближайшие кедры… Затем решили – один дежурит внизу, у костра, а остальные – сидят на кедерках. Потом, через какое-то время - меняются. Собака то на минуту смолкала, то опять заливалась лаем. Запас сучьев для костра подходил к концу, осталось всего два больших сучка. Начали ломать нижние ветки ближних кедерок, а затем топорик постукивал выше и выше. Зеленые ветки, брошенные на костер, ярко вспыхивали, но разгорались затем долго, сильный дым расходился по равнине. «Хоть медведя отпугнет…» - думали орешники. Угли от нагоревших ранее сучьев уже хорошо пекли картошку. Дозор наконец-то успокоился.

         Начало светать. Снова появились силуэты деревьев, а вскоре пришло и долгожданное раннее утро. Что делать? Надо подождать, когда солнышко высушит стволы и ветки кедра, чтобы не сорваться с них, с влажных, а заодно и подсушит траву, где лежат сбитые вчера несобранные шишки. Орешники доели печеную картошку, кусочки хлеба, запили остатком молока и принялись дошелушивать урожай, оставшийся в мешках. Когда собрали все сбитые вчера шишки, обрадовались, что сегодня лазить на кедры не придется. Хватит на всех. Лишь бы унести. Ребятня чуть ли не до обеда сидела и шелушила орехи. Разделили поровну. Вышло по два с половиной ведра, а если потом отвеять шелуху – получится, наверное, по полтора ведра.
Прокричали ура и, забросив за спины мешки, рванули домой. Все у них получилось! Осталось до дома всего ничего, какой-то километр. Надо сделать последний привал. Сил все меньше и меньше… Пора и Дозора отпустить с поводка. Взвизгнув от радости, он быстро исчез.

         Вдруг сверху, откуда только что спустилась ребятня, послышался шум, треск. Кто-то рвался по тропе прямо на них. И вот с бичом в руке худой человек на деревне – дядя Митя, оказался возле мешков. Жилистый дядя Митя, который одним недобрым взглядом мог перепугать пацанов, прорычал: «Орех забираю!... Есть решение сельсовета… Кто без разрешения орешничает – считать грабежом!» И, добивая орешников окончательно, пустил в ход отборные матюги. Мол, орех останется у него, а вы, «милаи», шуруйте по домам. Поняв, что все труды их были напрасными, юные добытчики заплакали, умоляли дядю Митю отдать мешки, но тот стоял, как скала, поигрывая бичом…
Плач продолжился в родных домах. Ревели сами орешники, ревели их матери от обиды, от досады, от бессилия… Отец Кольки Громова – кузнец дядя Семен и Толькин – однорукий дядя Коля, пошли к дому дяди Мити. Грозили, стыдили хозяина, но все напрасно. А Витькин отец – председатель сельсовета, не стал ни с кем спорить. Решение исполкома сельсовета о заготовке ореха было, но вот про детей там ничего не было написано. Можно было толковать и так и этак. К тому же дядя Митя – орденоносец, у него полно всяких орденов и медалей.

         Решили тогда дядя Семен и дядя Коля как бывшие фронтовики, открыть великую тайну. Ведь все, кто воевал, знают друг про друга всё. А дядя Митя, оказывается, скрывал свою военную специальность. А служил он в похоронной команде. Откуда у него куча орденов? Да вот они, руку протяни да отстегни или открути, пока никто не видит… Был твой орден – стал моим. Тебе-то теперь уж все равно…

- Ах, так! – разозлился дядя Семен. – Хоть у тебя и полная грудь орденов, а у меня – ни одного, хоть я и успел побывать только в одном бою, зато полгода в госпиталях маялся. А вот у него, – он указал на пустой рукав дяди Коли, – совсем ее нету! Ты бы смог с одной рукой работать? А?

Дядя Коля только согласно кивал в такт словам.

- Так вот! Ежлив ты, Митрий, не отдашь детям обратно орехи, расскажу на собрании всем, как ты «воевал» с убиенными, да ордена с них сдирал!

Дядя Митя, припечатанный такими словами, сел на крыльцо и мелко задрожал. Как так? Ведь он же думал, что его тайну никто не знает, а тут…

- Всё! – сказал дядя Семен, - за своего Кольку я бы по-другому заступился. А ты на кого поднял руку? На сирот малых? Чтоб до вечера управился!

         На таратайке, вместе со старой кобылой, буровя глазами землю, развез «славный орденоносец» орехи по домам Петьки, двух Витек, Кольки и Тольки. Никакая из матерей орешников не сказала ему ни слова…

         А назавтра, сходив в баню и опростав две бутылки самогона, спрятанные на черный день, дядя Митя застрелился.


Иван Чичинов, 2015 год, май г. Горно-Алтайск.

*****
Фото взято из интернета - спасибо автору.