Жизнь, как она есть. Часть третья

Миша.

   Миша старше Нюры  всего лишь на два года. Так что ему только шестнадцать. Как-то вечерком вышла Нюра на улицу к подружкам. Всем им по четырнадцать, тринадцать, есть некоторым - пятнадцать лет.

   Какие были развлечения в то время? Для девочек-подростков игры, почти детские. Это у взрослых там - балалайка, пляски, частушки. А тут - платочки узелком, а в них... семечки. Семечки обычные, подсолнечные. А тыквенные берегли или к празднику, или к приходу жениха, уже высватавшего невесту. Им выставляли эти золотистые, вкусные-первкусные, тыквенные - жениховские!

   Сидят девчата у какого-нибудь двора на чурках, на лавочках, хохочут от каждого слова, да шелухой плюются. Ребята крутятся возле них. СлОва тогда такого не было, а суть была: дебилы ещё. Как понравится ему девчонка, схватит он её за руки, потянет, а сам на её место - шлёп и девчонку на свои колени шлёпнет. Она визжит, вырывается, а он спрашивает её и сам же отвечает:

   - Отец дома?
   - Дома!
   - Гармонь готова?
   - Готова!
   - Можно поиграть?
   - Мооожно!..

   И давай, одной рукой удерживать, а другой пальцами по рёбрам (по кнопочкам) давить так, что потом синяки остаются и долго не сходят. Да ещё сам орёт при этом:

   - КувА-кУва, кувА-кУва!

   Вот так развлекались, так ухаживали. Тихоня Нюра после первого больше и не вышла ни разу - в ужасе была от такого "веселья".

   Зимой весь этот молодняк бегал на свадьбы - посмотреть. Взрослые поодаль стоят, а они забираются на завалинки, облепят окна и смотрят. Никто их никогда не сгонял оттуда - их законное место, так заведено.

   Стоит как-то Нюра, голыми пальчиками вцепилась в раму, в варежках-то не удержаться. Вдруг, кто-то дёргает её за полу овчинной шубки. Тихонько, но
настойчиво. Оглянулась - Миша!
Спрыгнула Нюра: "Чего тебе, Миш", - спрашивает.

А он ей перчатки(!) подаёт:
   - Возьми, рукам-то холодно, вон какой мороз!

   - Да у меня варежки есть. Только в них неудобно держаться!-
Отвечает, а сама глаза опустила: как же он так! Все смотрят на них...

   А в храме Нюра старается с краешку стоять: Миша тоже с краешку стоит, на мужской-то половине. Им хорошо друг друга видно.
Это теперь все вместе стоят, вперемешку, а раньше - строго: мужчины справа, а женщины слева.

   Шло время, а то и бежало. И вот уже Нюрочка девушка - шестнадцать исполнилось. Тяжёлый год наступил, страшный - 1930-й!..
Зимние ночи долгие. Но перед сумерками и до ужина напряжённая пора
 - самый разгар работ в хозяйстве: скотину на ночь надо обиходить, да на завтра всего приготовить, опять же скотине, ну и себе, конечно.

   Корм по двору коровам, лошадям, овцам отец на лошади развозил. Рига была огромная: в неё въезжали на санях, накладывали сена и выезжали в противоположную дверь. Хозяйство великое! И не у них одних так. Работящее село, справное.

   Но были, конечно, и лодыряги: соломенные крыши на домах прогнили, чёрные оглобли сквозь провалы соломенной свалявшейся трухи жутко смотрелись на фоне неба. А соломы-то той было - немеряно. Можно было подправить или вовсе перекрыть крышу... Для себя же, а не заставишь. А что в их дворах скотинка сроду и не мыкала, тут и говорить не приходится.
И по-разному к делам все относятся.

Вот пришло время подсолнухи полоть.

   - Федюш,- обращается Дарья к старшему, - завтра на рассвете поедете с Ванюшкой и Нюрой подсолнухи полоть.

   - Телегу или арбу приготовить?

   - Арбу. На быках поедете.

   Нюра с матерью одеяла складывают, еду. Не на один день едут. В поле дней шесть пробудут, не меньше. Далеко ездить до села. В поле ночевать будут. Время терять нельзя.

   Чуть свет, а они уже на ногах. Ванюшка открыл ворота, пропустил повозку,
закрыл, как положено, створки, сам через калитку вышел. Едут. Федя управляет быками. Изредка слышен его голос: цооб!  Цобээ! А быки по короткой команде поворачивают вправо или влево. Приехали. Пустили быков пастись, а сами полоть принялись.

   Солнце уже давно поднялось, припекать начало, глядь - соседи - Егоровы едут!
На корове! Запрягли её в повозку... Подъехали. Их поле рядом. Распрягли корову,
подоили. Костёр развели, кашу молочную, пшёнку, поставили варить. Дух по всему полю разносится!..

   ПОлют подсолнухи Мягковы, а Егоровы - в ложки дуют: горячая каша, вкуснющая... поели - полежали малость - чтоб "жирок завязался", и плетутся полоть.

   Да тут и солнце к закату клонится. Темнеет быстро. МЯгковы заварили кашу-сливуху с салом, с лучком, чеснока дикого добавили. Яичками варёными да простоквашкой догнались.  Федюшка сгонял быков попоить. Минуточки не теряя, повалились спать.

   Егоровы корову подоили, опять кашу варят. Сидят, разговаривают, МЯгковых подначивают: разомлели, мол, спать полегли, видать силёнок-то ужин не прибавил...

Нет им ответа. Спят работяги.

   Чуть свет, МЯгковы на ногах. И полют, полют, спин не разгибают. Туда прошли, назад вернулись - борозды на километр тянутся. Ещё раз обернулись... Егоровых нет, как нет.

   - Братка! Кликнуть их? - не выдерживает Ванюшка.

   - Они сами знают, когда за дело приниматься, - отвечает рассудительный Федя. А у самого душа болит: что же они лежат-то, время теряют! Уж хотел сам кликнуть,
да заметил: дымок струйкой поднялся - кашу заварили...

   Торопятся МЯгковы: совсем немного осталось, меньше чем на полдня работы, а небо тучами заволакивать стало. Полют, поглядывают. Но качество работы не страдает. Знают, не выполоть траву, да не проредить  подсолнечник, не жди хорошего урожая: загустеет он, стебли истончатся, вытянутся. Головки будут мелкими, семян по краешкам с горстку наберётся... На год семья без масла останется. А ведь и продать рассчитывают.

   Слава Богу! Допалывают! С полсотни метров осталось, запокапывал дождик. Торопится троица, земля пока сухая, отлично полется! Всё! Закончили! Засели они под арбу дождь переждать да пожевать, что осталось. Довольные, весёлые. Разговаривают, перебивают друг друга: там, в одном месте, особенно сорно, пришлось попотеть. А сколько гнёзд куропаток! Так из-под ног шустрые птички и выфыркивают!..

   Ливанул дождь и успокоился. Радуга в пол неба...

...А сейчас зима. Другие дела, другие заботы полным ходом идут. Глядь, стучит кто-то в калитку! Зовёт:
   -Дмитрий Иваныч! В управу иди, сход объявили.
   - О чём говорить-то будут, - спрашивает через забор хозяин, некогда ему и на
минуточку оторваться, - не война?

   - Нее! Войны не слыхать! Приходи! - весело кричит посыльный.

   - Иди-иди! - отвечает Дмитрий Иванович, - придуууу... - А сам думает, что, если не война, то и делать там нечего.

   Да... Недосуг справным хозяевам по сходам ходить, вот и послали родители Нюру вместо себя.
Народ собрался. Спросили у Нюры, что же это родители не пришли?

   - Некогда им. Я и так всё перескажу, о чём говорить будете,- сказала
девушка, почему-то и не испытывая робости. Да понимала она - почему.
Ни один уважаемый человек не пришёл, они заняты по дому. А пришла-то вся
голытьба непутёвая, да молодёжь - их или родители также послали, или интересно было: какое-никакое , развлечение. "Бедняки" - это теперь "класс" - разместились в первых рядах, а некоторые, так прямо на полу сидели, перед столами, покрытыми красными скатертями-не скатертями, а какими-то тряпицами. Егоровы в полном составе прибыли. Нюра притулилась к стенке, слушает.

   И пошёл разговор об образовании колхозов, совершенно новой форме хозяйства, о том, что всё имущество: движимое-недвижимое, даже дом, если большой, подлежит обобществлению. Ничего Нюра не поняла: как это - "обобществить", "безвозмездно", "работать для общей пользы"...
Приехавший агитировать за колхозы, разъяснить их суть, приятный мужчина, увидел, что пришло очень много молодёжи,  обратился прямо к молодым.

   - Вы будете жить хорошо, счастливо, в достатке, культурно! Сейчас все трудности лягут на плечи ваших родителей, но вам предстоит подхватить их начинание, продолжить и развить и потом уже заживёте светло и радостно!

   С этой "кашей" в голове Нюра пришла домой.
А на следующий день началось "строительство новой жизни". По селу
раздавались душераздирающие крики, голосьба, как над покойниками, детский плач, рёв скота, ругань, проклятия... Обобществление, раскулачивание  -  занималась заря новой счастливой жизни.

   В школе  перед учениками, уже через несколько десятков лет, выступала глубоко пожилая женщина - почётный пионер дружины. Она рассказывала, как была членом комиссии по раскулачиванию, возглавляла одну из бригад.

   - Стали картошку из погреба семьи мироеда выгребать. Они все кричат, в обморок падают. Детей у них много было... да их в каждом дворе по многу было, этих детей.
Я тихонько говорю своим, что, мол, оставьте им ведра два, пусть едят. Мы их жалели, а они нас - нет!

   Знали эту "членку", (всех, у кого было разрешение на раскулачивание, в селе
"членАми" звали). Приходит однажды к ней (Господи, никого их уже в живых нет. Всех Бог примирил) Ёрка Заяц, подвыпивши малость. Он дружил с сыном этой бабки, когда ещё в ребятах ходили.

   - Тётк, а не разжилась ты с нашего добра! Живёшь в пятистеннике всей семьёй. Ни машины у вас нет и хозяйство - одна кошка и та в чужом дворе. А у меня дом - загляденье, полная чаша. Мои сыновья на своих машинах ездят. А мне моя мать рассказывала, как они криком-кричали, в ногах валялись за своё же добро, пощады просили...

   - Я там не была. Там Сёмка ходил... (Её муж).

   Да... Занималась заря коммунизма! Заполыхали дома: люди, желая хоть что-то оставить себе, тайком резали скот и на чердаках палили его... Загорались крыши и спасти дом было невозможно.

   Отец Нюры, Дмитрий Иванович, имея огромный авторитет, не только у рядовых односельчан, пошёл с властями поговорить.

   - Дмитрий Иванович, - говорит ему представитель новой власти,-
отдай всё добровольно. Приди и заяви, что ты не против новой жизни, что поддерживаешь... Всё равно всё отберут и сошлют вас всех обязательно. У тебя ведь и в соседнем селе дом громадный, не жалей ничего, потеряешь больше.

   Пришёл домой Дмитрий Иванович. Никогда не видела Дарья своего мужа таким.
С войны его дождалась, империалистической. Под газы там попал, а был живее и краше.

Лицо зелёное. Но... взгляд! Какой-то ястребиный, колючий и пронзительный. Значит, какое-то важное  решение им принято. Знала она своего мужа до тонкости.

   - Мать, - так обращался он к матери своих детей, верной спутнице по жизни, -
пойдём. Обговорить надо...

   В таких особых случаях, за детьми подключался присматривать Фёдор. При нём мелкотня моргнуть боялась.

   Но разговор был недолгим.

   - Мать,..  мы с тобой относимся к кулакам, мироедам...

   Крепкая Дарья и душой, и телом, но тут чуть сознания не лишилась: сроду
слов таких не слыхала, да ещё о себе. Но молчит. Не перебивает. Всё обстоятельно и доходчиво расскажет ей Митя.

   Совет был коротким: а что можно поставить против шестерых детей, её кровинок? Недавно последышек на свет появился - Валентина. Только бы их спасти.

   И остались они жить в пятистеннике, в котором была красильня. Остальное
было сломано, варварски, без должного старания, вывезено и свалено, как материал для будущих коровников, овчарен, свинарников, птичников.

   Был в селе Иван Галицын. Соломоном его прозвали за великую смекалку,
за великий ум. Его хозяйство было очень достойным: дом, несколько лошадей,
даже выездные, множество коров. Стал он думать: как быть? Дочь у него замужем. Их там не тронут: свёкор - Митрий Палыч - до раскулачивания по чужим бабам всё растащил.

   Дома у Соломона сын. Красавец. Скоро тридцать ему. Что за болезнь такая? Родился хорошим, нормальным. Радости конца не было. А с трёх лет, как застопорило! Так и остался в этом смыслу. Летом мать поставит во дворе корыто, нальёт в него воды и сидит мужик тридцатилетний, а разумом  - дитё  - около этого корыта, воду из бутылки в бутылку переливает, да щепочки старается в воде утопить... Закипит слезой душа...

Прибился к Соломону чужой мальчонка, тоже, как и его, Иваном звать.

   - Дядь Вань, я у вас поживу, помогать тебе буду во всём, можно? - обратился к нему с неожиданным делом парнишка лет пятнадцати. (Чай, года три тому прошло, как не более).
   - А что ж ты дома-то не помощник? В крестьянском дворе каждая пара рук - золото.

   - Да нечего у нас моим рукам делать. Говорю папане, мол, давай то делать, давай другое, а он лежит себе на печи и слушать ничего не хочет.

   - А мать? - хмуро спрашивает обычно разговорчивый Соломон.

   - Мать картошек наварит, высыпет их перед нами на стол, иной раз и без соли едим, где уж до хлеба.

   - Ну, что ж, поживи. К делу приучу, а не понравится, ты у меня не привязан.

   Живёт Иван. У Соломона Маня, дочь, ещё не замужем была.
Войдёт Ваня в дом:
   - Мань, что-то я проговелся. Дай чего-нибудь перекусить.

   - Ванькааа! Не знаешь, где у нас печь? Открывай заслонку и бери, что увидишь, что понравится.

Ваня откроет, а там чего только нет! Отрежет он кусок горбушки, достанет из чугуна свинины кусок, стоит, уплетает.

Мать входит:
   - Ваня, да что же ты, сынок, стоя-то? Сел бы, да поел по-людски.

   - Маня, - обращается она к дочери,- что ты не встанешь? Брось пяльцы, налей Ване разварок.

   - Мам! Не видишь, вышиваю сижу! А то сейчас во двор погонишь...

   А Ванька уже рот вытирает, да в дверь. На работу - лютый. Нравится ему хозяйствовать, важничает даже.

   Всё продумал, припомнил Соломон, и пошёл он к новому начальству.

   - Болит у меня душа за наших бедняков. Ну, как им справиться с нуждой, когда взяться не за что?! Надумал я в беднейшие семьи по корове дойной и по лошади со всей упряжью раздать. Пусть люди живут, трудятся, а наш родной колхоз крепнет и расцветает!

   Дом свой под ясли отдаю. Пусть детишки в нём вольготно растут, пока родители на полях да со скотинкой управляются. А мы с моей женой и дочерью работать для них будем: и накормим, и приглядим, и зимой обогреем. Будем ютиться в дальней комнатёнке.

   Как тут возразишь? Говорит серьёзно, а что у него на уме? Может и правда, такой сознательный? А если и насмехается - не придерёшься.
И, как и сказал, раздал он коров и лошадей. А, благодарные облагодетельствованные им сельчане, и молоко ему несут, и дров привезут. И на огороде, какие бы дела ни были, бесплатно на его лошадях батрачат...

   А ясли работали, конечно, да сколько там детишек тех было - в одной комнате умещались. Непривычные к таким делам колхозники: дома детишек держали, под присмотром бабушек. Так дом и сохранил. Одно слово - Соломооон!

   Не все так рассудили, не догадались, а может, не успели или начальству чем не потрафили.

   Была у Дарьи сестра двоюродная - Матрёна. Выстроили они дом, железной крышей накрыли. Мало домов с такими крышами было, их называли - "дом под железом".
Так вот, Матрёна с мужем, чтоб не сослали их, отдали свой дом. Сельский Совет его под амбулаторию и аптеку приспособил.
В обратной стороне дома разместилась главный врач - Полякова Фира Антоновна с домочадцами.

   А семья Матрёны рядом выкопала землянку и существовала в ней много лет. Уж после войны сложили они саманку и жили в ней. Как они справлялись с такой мУкой - всю жизнь смотреть на заработанный пОтом и кровавыми мозолями дом, а самим, как кротам, в земле загибаться, и догадываться страшно.

   Пройдут годы. У Нюры будут настольными книгами "Робинзон Крузо и его удивительные приключения" -Д.Дефо и "Поднятая целина"  - М. Шолохова. Сопоставляла она события, описанные в книге Шолохова с реальными, свидетельницей коим была.

   Вот доходит она до вредительства Островнова - в лютый мороз песка он велел быкам вместо подстилки насыпать... И ведь насыпали! Разве уходчики детьми были? Не понимали, какой приказ выполняют? Не понимали: своей скотинки они не держали и опыта хозяйствования не имели, Егоровых вспоминает: что ни скажи им, сделают, не задумаются - а так ли, правильно ли?

   Вздохнёт она и закроет книгу. Вроде всё так написано, да вывернуто как-то, как если по чёрному белым мазать. Оправдывается то, чему оправдания нет!

   Но родители Миши, симпатии Нюры, не успели подсуетиться и включили их в список на выселение и ссылку. Да и план был на количество сосланных.
В любых условиях душа народа живёт и даже в таком смятении откликается
горькой шуткой:

- Колхоз - не мороз!
Нечего бояться:
Сорок метров одеяло,
Будем укрываться!

   Объявили набор населения в лесное хозяйство на посадку молодых сосенок. По левому берегу Битюга рос лиственный лес, а глубже, к ХреновОму, располагался красавец - бор. Повалила молодёжь на этот тяжелейший труд:  согнувшись, с ранней зари до позднего вечера, на солнцепёке, в страшном комарином месиве трудились они. Говорится - набор, но отказаться нельзя: саботаж.

Рядом работали мужчины - гнали сосновую смолу. Адский, рабский труд.

   Как-то вечером, после рабочего дня, купания в речке, да скудного ужина, Нюра
расчёсывала свои дивные волосы, готовилась повалиться на тряпьё, называемое постелью, и уснуть, как провалиться в небытие от усталости. Вдруг с внешней стороны будки услышала, что её окликают. Вышла.

   - Нюра, тебя парень какой-то спрашивал.

   - Где? Какой парень? - удивилась девушка.

   - Да там вон, пригнали новую партию мужиков смолу гнать. Он с ними, -
поясняет ей соседка из их будки.

   Пошла тихонько Нюра, а навстречу ей... Миша! Ему уже восемнадцать.
В старости Нюра смотрела кино по телевизору на героев-красавцев и говорила: "Нету ни одного такого по красоте, как Миша...".

   Пошли они берегом. Присели на бревно.

   - Миша, ты как здесь? - спрашивает Нюра и всматривается, всматривается в милое лицо - темнеет уже, а ей хотелось насмотреться на своего друга, с детских лет наречённого ей.

   - Нас раскулачили. Всё отобрали. Мы уже ночевали в сарае, но и то сказали, что
это в последний раз... Отец послал меня гнать смолу. Говорит, что может оттуда не заберут меня... ссылают нас...

   Всю ночь они сидели разговаривали, разговаривали, не могли наговориться. Юные чистые души остались и телом чисты.

   На рассвете пришла повозка. Выкликнули Мишу, посадили на эту телегу и, как злодея, под ружьями увезли. Больше ни о нём, ни о всей его семье никогда и слуху не было.

   Но не всё так безупречно-гладко проходило с организацией колхоза, незаконным отчуждением, а, по сути, грабежом и разбоем (имущество отбирали под угрозами расправы и оружия). В соседнем селе - Сухой Берёзовке - жили родители белого офицера Поликашина. У них так же отобрали всё подчистую.
.....................
(И будет четвёртая часть, в которой говорится о великом мятеже.
Приглашаю, дорогой читатель! Это не боевик! Это трагедия реальной жизни).
.