Соседка по лестнице

Соседка по лестнице

Коричневая соседская дверь с тщательно начищенной медной пластинкой «Регина Леви» была приоткрыта, и сквозь щель вырывались яркий праздничный свет, поток арабской речи, взрывы смеха и удивлённых восклицаний... Вот странно!..
Образ моей соседки, маленькой и неприметной, словно веточка, настолько не вязался с этим «пиром на весь мир», с арабским гортанным многоголосьем, что я невольно помедлила на пороге своей квартиры. Арабский?! В центре Тель-Авива?  Почему?! Что происходит?
Дверь открылась шире, и из квартиры, смеясь и оживлённо переговариваясь, вышли знакомые мне родственники Регины – её старший сын Яков, черноглазый, черноусый голливудский красавец, и его жена Наташа – тоненькая, белокурая и белолицая, выглядевшая очаровательно рядом с обольстительным смуглым суперменом. Яков пытался поговорить по мобильному телефону, видимо не расслышав собеседника в гортанном квартирном гаме, а верная жена сопровождала супруга и повелителя. Впрочем, не без корысти для себя – пошарив в кармане узких наимоднейших брюк, она вытащила пачку длинных дамских папирос и захлопала по карманам мужа в поисках зажигалки.
– Что случилось? – улыбнулась я симпатичной Наташе. Знала, что ребята – компанейские, весёлые, и не обидятся, что я сую свой длинный нос в чужие дела. Но на всякий случай радостно добавила: – Мазаль тов! Поздравляю!
– Спасибо! – обрадованно закивала девушка, прикуривая и отмахивая сигаретный дым, чтобы он не шёл в квартиру. – К Яшиной маме приехал её сын-англичанин! Они не виделись лет тридцать или сорок!
– Как? У госпожи Регины есть сын в Англии? – удивилась я и невольно заулыбалась – такое искреннее счастье светилось на лице Якова, одним ухом слушавшего наш разговор, а другим прильнувшего к телефону.
– Э... не совсем... Как бы это объяснить?.. – Голубые глаза удивлённо округлились, рука с сигаретой застыла в воздухе. – А? Тут ведь так просто не скажешь? – Наташа обернулась к дорогой половине, торопливо выкрикивающей что-то в мобильник и одновременно энергично жестикулирующей и строящей нам какие-то загадочные гримасы. – Я вам расскажу, а ты поправь, если я ошибаюсь, хорошо? – оживилась она, поняв безмолвный язык жестов и мимики супруга. Глаза её разгорелись от предстоящего удовольствия, на матовых щеках проступил румянец. – О! Тут такая история!.. Каждый раз слушаю и ушам не верю! Готова рассказывать тысячу раз!
Я заинтригованно кивнула, потом не выдержала и спросила:
– А почему они говорят на арабском?
– А, – рассмеялась Наташа, – я сначала тоже не понимала! Это очень просто! Хани вырос в Англии и не знает иврита. Регина не знает английского. Получается, что единственный общий язык – арабский, из Каира!
– Каир?! – Я подумала, что ослышалась. – Это – который в Египте? А при чём здесь Каир?!
– О кей... – Яков закончил разговор по телефону и обратился к нам. – Это долгая история, в двух словах не расскажешь. Вы не спешите?
– А я быстренько! И покурю заодно! – предложила Наташа.
– Не торопись, дорогая! Не порти рассказа! – Предупредительный супруг нырнул в квартиру и тут же вернулся с парой пластиковых стульев. – Садитесь поудобнее! Может, подушек подкинуть? Принести вам чаю, кофе? Попить что-нибудь?
Классическое местное гостеприимство!
Яков ловко пристроил стулья так, чтобы сидящие были видны через открытую входную дверь, но в то же время достаточно далеко от горланящих родственников, так, чтобы можно было спокойно поговорить и покурить.  И никто сплетничать не мешает, и жена под контролем...
Бледноликая красавица сложилась пополам, села на стул, закинув одну ногу на другую, и стала похожа на вермишелину, свисающую с суповой ложки. Голливудский супермен с видом недремлющего телохранителя расположился в пограничной зоне, прислонившись к дверному косяку, – так вроде бы он и в маминой квартире, не отделяется от всего семейства, но и красавицу-жену не бросает одну на лестнице.
Я уселась рядышком и услышала удивительную историю, которую, конечно же, никогда не забуду.

Всё началось в Египте, в Каире, в 1949 году.
Камаль Хамуда стоял на привокзальной площади рядом с высоченной статуей старика Рамсеса и ждал приятелей. Неподалеку был чудесный подвальчик, где они всегда устраивали свои мальчишники. Там они решили собраться и сегодня, чтобы отметить рождение сына Камаля. Жену с младенцем любящий муж, естественно, оставил дома, а сам, несмотря на изнуряющую жару, оделся по-европейски, как того требовал повод: строгий чёрный костюм, белоснежная рубашка, галстук-бабочка. Так, как любят одеваться англичане, с которых Камаль всегда брал пример, что чрезвычайно раздражало отца. Но английский костюм так ловко сидел на нём, а ослепительно белая рубашка настолько украшала смуглое лицо, подчеркивая черноту бровей и усов, что не было девушки, которая не оглянулась бы тайком на бравого молодого человека. Поэтому сын не спорил с отцом, а просто одевался, как хотел, что, разумеется, не способствовало примирению поколений.
Вот и сейчас, за то короткое время, пока ждал товарищей, Камаль уже не раз с удовольствием ловил на себе женские взгляды, а те красавицы, что были посмелее, даже пытались заговорить с ним под известными предлогами – как пройти, как проехать и который час.
Так что настроение у Камаля было превосходное. Он прислонился к постаменту старика Рамсеса, закурил и с удовольствием принялся рассматривать пёструю и крикливую толпу вывалившихся из поезда пассажиров, запрудившую площадь. Люди суетились, хватая такси; кричали, призывно размахивали зонтиками, отпихивали друг друга от захваченных машин и вообще вели себя, как обезьяны в клетке во время кормления.
Внезапно легкий холодок пробежал по спине Камаля, во рту пересохло, и он весь напрягся, как гончая перед стартом. Чуть в стороне от бушующей толпы он увидел ангела. Настоящего. Небесной красоты, излучающего свет, дарящего радость и блаженство. Ангел стоял на грешной земле, молитвенно сложив тонкие белые руки, его широко распахнутые голубые глаза с ужасом смотрели на орущих и мечущихся людей. Пара внушительных чемоданов стояла у ног ангела, а рядышком озирался в поисках такси грозный дракон, явно охраняющий небесное создание. Конечно, нехорошо говорить про толстую, солидную даму, что она – чудовище, но ведь вход в рай всегда охраняют всякие там ифриты и джинны, так что это – не обидное слово, а просто констатация факта.
И дракон, и ангел, похоже, совершенно потерялись в кипящей толпе. Упустить такое дивное творение природы было совершенно невозможно. Пот прошиб Камаля при мысли, что вот сейчас они сядут в такси и навсегда исчезнут из его жизни. Что же делать?..
С быстротой молнии он забежал за угол, поймал свободное такси и подогнал его к ангелу и чудовищу.
– Разрешите мне подвезти вас? – выскочив из такси и вежливо распахивая дверцу перед оторопевшим драконом, спросил он.
Спаситель улыбнулся толстой даме такой очаровательной улыбкой, ни на секунду не скосил глаза на зардевшегося ангела, и так изящно поклонился, что цель была достигнута: глаза дракона перестали извергать огонь.
– Нам по пути? – всё же с подозрением осведомилась дама, с сомнением осматривая респектабельный костюм и феноменальную выправку молодого джентльмена.
– А куда вам нужно?
Она, поколебавшись, назвала адрес, и, конечно же, оказалось, что им по пути.
Поехали. По дороге, естественно, разговорились. Выяснилось, что мама и дочка – из Александрии, что они приехали в столицу на недельку другую погостить у старшей дочери, сестры этого ангела, которая тут, в Каире, вышла замуж и живёт в собственном доме. Приехали, к сожалению, слишком быстро, этот тупица-шофёр гнал машину так, словно куда-то опаздывал. Идиот! И даже пробок по дороге не было! Как будто нарочно!..
Но главные сведения он успел получить. Адрес есть, а за две недели можно многое успеть, если правильно взяться за дело. Камаль выскочил из машины, изящнейшим образом поцеловал ручки мадам и растаявшему ангелу – ах, какая нежная и беленькая ручка! Пожелал обеим приятного отдыха, сел в машину и помчался обратно к подвальчику, где друзья, конечно, уже честили его на все корки за вечную привычку опаздывать.
На другой день вечером он «совершенно случайно» встретил милых дам в кафе на набережной Нила – традиционном месте променада отдыхающей публики, и они не могли не пригласить его за свой столик. Познакомились. Мадам Леви и Регина (так звали ангела) представили нового знакомого Луне, старшей сестре Регины, и её мужу. Завязалась беседа. Мадам Леви рассказала старшей дочери, как господин Хамуда спас их от свирепой толпы на привокзальной площади. Луна качала головой, ужасалась и благодарила отважного рыцаря. Тот скромно отмалчивался. Ангел Регина краснела, опускала голубые глазки, застенчиво теребила длинные белокурые локоны, словом, вела себя так, как и полагается вести себя благовоспитанной барышне, прекрасно сознающей, из-за чего разгорелся сыр-бор. Принесли кофе с мороженым, беседа приняла светский характер – о жизни в столице, о развлечениях, о последних сплетнях и новостях. Молодой человек был так изысканно вежлив, с таким достоинством держался и так любезно вёл беседу, что положительно очаровал дам. Настолько, что на его вопрос: "Не хотите ли пойти в Оперу? Там завтра идет "Аида", и я могу достать билеты..." – получил утвердительный ответ. Конечно, это было немного поспешно – принимать такое серьезное предложение от молодого человека, с которым знакомы только день, но у него такие манеры... Да и чего не сделаешь для дочери, затрепетавшей при слове Опера.
На другой день они все вместе наслаждались музыкой Верди, а еще через день очаровательного молодого человека пригласили домой на чашку чая. Это было великое достижение, Камаль ликовал и любил жену сильнее обычного.
В назначенный час господин Хамуда, обременённый пышным букетом жасмина и коробкой восточных сладостей, был принят в Доме Ангела, а еще через неделю ему было позволено сопровождать дам на вечерней прогулке. Он узнал, что они были из зажиточной еврейской семьи торговцев тканями, перебравшейся из Салоник после страшного пожара 1917 года, уничтожившего половину города. Тогда много еврейских семей покинуло Грецию, семья Леви поехала вслед за всеми, обосновалась и обжилась в Александрии, что спасло ей жизнь в 1943 году при оккупации родины фашистами. То, что семья – еврейская, совершенно не смущало молодого араба. В Каире и Александрии тогда жило несметное множество наций и народностей – от древних коптов, исконных жителей Египта, до ультрасовременных англичан, поддерживающих монархию короля Фарука.
В свою очередь, молодых девиц Леви не особенно заботило, что галантный кавалер является мусульманином, ведь для джентльмена главное – что? Манеры и кошелёк! А они у него были в превосходном состоянии! К тому же молодой человек – из прекрасной семьи. Осторожно проведённая разведка донесла, что господа Хамуда – зажиточная и почитаемая семья золотых дел мастеров, что у отца Камаля и его братьев есть несколько ювелирных магазинов на знаменитом базаре "Хан Халили" в Старом городе и около тридцати домов, которые семья сдает внаём. Это надёжные и известные люди. Кроме того, ведь речь не идет о чем-то более серьезном, чем совместные посещения Оперы и прогулки. О чём же беспокоиться?

Регина с матерью вернулись в Александрию, и девушка продолжила посещать школу при итальянском посольстве. Класс был последний, выпускной, и почти взрослых учениц не очень мучили зубодробительными задачками про переливающиеся бассейны, катящиеся колеса и Пифагоровы штаны, а больше обучали плаванию, языкам, музыке и танцам. При школе, разумеется, была церковь и уроки закона Божьего, но ученики-евреи были освобождены от них, а вместо этого учили иврит и Танах, как и полагается добропорядочным еврейским детям. Регина с большим удовольствием пела итальянские песни, плавала в школьном бассейне, наполненном прохладной прозрачной водой, и читала итальянские, французские и испанские романы.
Проходили дни, недели, месяцы, на носу были выпускные экзамены, и Регина надолго уходила из дома к подружке – готовиться. Еще чаще она убегала на подготовительные занятия в школу, была очень занята, возбуждена и даже похорошела от всех этих предэкзаменационных волнений. Мать с тревогой видела, как похудела дочка, как ярко блестят её глаза и розовеют щеки – уж не туберкулез ли это? Она уже совсем было собралась показать её врачу, как вдруг мужу позвонил обеспокоенный директор школы, спрашивая, почему девочка уже несколько недель не посещает занятия.
– Такая горячая пора, сеньор Леви, – возмущался директор, – а вы не пускаете её на подготовительные лекции! Перед самыми экзаменами! Я понимаю, что вам нужна помощница в магазине, но на время сессии можно, наверное, найти ей замену. И так она пропустила половину занятий, вы должны думать не только о деле, но и о судьбе девочки. Дайте ей возможность доучиться!..
– Вы совершенно правы, господин директор, – выслушав гневную тираду, сухо ответил отец, – я действительно должен подумать о её судьбе.
Вечером, при уютном свете настольной лампы, на свет божий выплыли жгучие девчоночьи секреты – первая любовь, потайные свидания, секретные письма, слёзы и клятвы.
Мать рыдала и ломала руки, отец проклинал сумасбродную дочь, беспечную мать, араба-обольстителя, безбожный Каир, свою несчастную судьбу и самого Создателя, допускающего такие ужасные вещи.
– О горе мне! – стенал отец. – Позор на мою седую голову! Еврейская девушка тайно бегает на свидания! И с кем? С арабом, с мусульманином! О горе! О несчастье!..
Скорбь его была велика, несчастье непоправимо. На другой же день в синагоге был собран чрезвычайный совет из умудрённых временем и почитаемых мужей.
– Вы сами виноваты, уважаемый господин Леви! – разводили руками почтенные старцы. – Девушке уже почти семнадцать, а она еще не замужем! Природа требует своё, против неё человек бессилен! Сказано в Законе, что после двенадцати лет и одного дня девушка готова к супружеской жизни. Так что же вы хотите? Закон есть закон! Он писан Господом, не нами!.. А то, что обольститель – мусульманин, так это результат богопротивной некошерной школы, тут и думать нечего! Вот вам светское воспитание! Сами виноваты!
– Что же делать, уважаемые? – растерянно вопрошал безутешный отец, поправляя съезжающую кипу. – Такое несчастье! Что делать?
– Как что? Немедленно выдать замуж! И как можно дальше от дома и от соблазнителя! А пока – держать дома, под замком!
Сказано – сделано. Уже через месяц девушку выдали замуж в уважаемую семью итальянских евреев.
– Дай Бог, чтобы ты сюда больше не вернулась! – проговорил отец традиционную формулу, выходя из дома с чемоданами невесты. Под личным присмотром безмолвного отца и удручённой матери новобрачную доставили на корабль, переправили в Италию, довели до свадебного шатра "хупы" и передали в руки незнакомого жениха.
А еще через год и два дня, лежа в сладких объятиях Камаля, молодая госпожа Хамуда не могла вспомнить даже имени бывшего мужа.
– Почему же ты согласилась выйти замуж? – нежно перебирая белокурые локоны жены, спрашивал насытившийся и умиротворенный супруг.
– Не знаю! – беспечно отвечала счастливая жена. В голубых ангельских глазах отражались чёрные обольстительные усы. – Какое это имеет значение?
– Теперь – никакого! – рокотал на ушко любимый басок, и смуглый удав поглощал нежное белое тело.
– ...Лодка моя легка, вёсла большие... Санта Лючия! Санта Лючия! – пела по-итальянски юная Регина, заваривая кофе любимому супругу, расчёсывая пышные волосы или собираясь на прогулку по вечернему Риму.
Как-то вечером, просматривая счета из продуктовой лавки, Камаль обронил:
– Знаешь, дорогая, еще две недели, и мы должны будем вернуться в Каир.
– Почему? – невнимательно спросила жена. Она как раз гладила мужнину рубашку, чтобы вечером пойти в оперетту.
– Потому что у меня кончаются деньги, – легко рассмеялся Камаль. – Твой развод и наша свадьба слопали довольно кругленькую сумму.
– А разве отец не может прислать тебе ещё? – удивилась Регина.
– Отец? – поднял чёрные брови супруг. – Отец не имеет ко мне никакого отношения. Он даже не знает, что я здесь. Я сам зарабатываю себе на жизнь и сам веду все свои дела уже, наверное, лет восемь.
– Вот как? – беззаботно удивилась молодая жена. – А я думала, что ты работаешь у отца в ювелирной лавке.
– Ну что ты, дорогая! – Чёрные усы растянулись в ослепительной улыбке. – Я – портной. Я шью одежду, и всё, что ты видишь на мне и гладишь, я сшил сам. Это достаточно прибыльное дело, и я с ним неплохо справляюсь.
– Ты – портной? – Рука с утюгом застыла над рубашкой. – Но откуда у тебя такие манеры и обращение?
– Милая моя! Я шью для англичан, живу в столице и вырос в хорошей семье. То, что я сейчас не живу внутри семьи, не означает, что я – паршивая овца. Мы вернемся в Каир, и ты будешь жить в отдельном доме, как и полагается замужней женщине, и одеваться по самому последнему писку моды, как и полагается жене портного.
– А твоя семья не рассердится на тебя за то, что ты женился на еврейке? Да еще без согласия отца? Да еще гражданским браком? Да еще в Италии? – Она, смеясь, как птичка вспорхнула ему на колени.
– Любимая! Я же сказал, что я – самостоятельный. Я живу так, как хочу, на свои деньги и по своему вкусу. Родные уже привыкли к этому и даже не злословят на эту тему. И ты забудь. Ты веришь, что мы будем счастливы вместе?
– О!.. – Недоглаженная рубашка была забыта, а утюг пришлось разогревать заново примерно через час.
Впрочем, в оперетту они успели вовремя.

Уехать в Египет пришлось значительно раньше. Через два дня в маленькой квартирке раздался международный телефонный звонок.
– Регина, – взволнованный неразборчивый голос еле пробился сквозь треск и писк в трубке, – приезжай домой. Немедленно! Папа при смерти.
– Господи, кто это? Ничего не слышно! – надрывалась девушка, стараясь перекричать шумы.
– Твоя сестра, Луна, из Израиля!.. Ты слышишь? Приезжай немедленно!
Она не успела на похороны.
Регина вошла в родной дом с траурным объявлением на двери и увидела маму, сестру Луну и брата Рафаэля, сидящих на полу в разорванной одежде – знаке траура.
Ей подали ножницы, и она тоже надрезала свое платье и так же, как и все, опустилась на разостланные на полу матрацы. Она оглядела мать, сестру и брата и удивилась – как далеки они ей стали. Она впервые за последние месяцы осознала, что уже много времени не только не говорила, но даже и не думала о маме, отце...
Что со мной стало? – раздумывала она, сидя в скорбной позе на полу. – Как наваждение какое-то! Всё позабыла. Весь мир позабыла из-за него!
Она поймала себя на том, что постоянно думает о Камале – как он там один в своем Каире? Без неё?
Рафаэль стал негромко расспрашивать Луну о том, как живётся в этом новом, только что созданном государстве – Израиле. Странно было произносить это библейское слово вместо привычного, будничного "Палестина". Луна рассказывала о маленьких двухэтажных домиках на берегу Средиземного безбрежного моря, о трудностях с подвозом питьевой воды, с перебоями в подаче электроэнергии... О сотнях семей евреев, чудом выживших во время войны и теперь приехавших в свое еврейское государство, которых надо как-то приютить, накормить и подыскать им работу. И всё это – на пустом месте, в малярийных болотах, на бывших задворках Оттоманской империи.
– Я не понимаю, как ты, с твоим образованием и способностями, можешь закопать себя в этой дыре? – тихонько, чтобы не тревожить мать, выспрашивал Рафаэль. – Да еще и похоронить там мужа и дочку?
– Как же ты не понимаешь? – сердилась Луна. – Мы же строим своё еврейское государство! Ты только подумай! Своё! Только наше! И как мы его построим, так и будет! – Она разгорячилась, повысила голос, мать укоризненно посмотрела на нее.
Молодой торговец внимательно слушал и вглядывался в лицо сестры. Глаза её горели искренней верой в безусловную необходимость этой интересной и большой работы:
– Именно там и место человеку, полному сил и знаний. Подумай, что именно там я и нужна! Где же ещё? Приезжают тысячи евреев из Италии, Франции, Испании, и со всеми надо говорить на их родном языке, потому, что другого они не знают! Надо организовывать школы и детские сады, издавать законы, прокладывать дороги, строить города и посёлки, помогать людям, пережившим такое, от чего волосы встают дыбом!.. Ты знаешь, что они рассказывают?.. – Голос её сорвался и сел. Она закашлялась, выпила воды, замолчала.
Рафаэль слушал, кивал головой и думал, что все это прекрасно и действительно необходимо, но с этими нищими сионистами много не заработаешь. А деньги всегда нужны, хотя бы для того, чтобы помогать той же Луне – продержаться до постройки нормального государства. Действительно, на какие средства она живет?
Регина слушала и думала о том, как это всё далеко от нее.
Мать слушала и думала о том, что больше в этой жизни ей делать нечего. Дети выросли и разлетелись, муж умер. Вот и всё. Её жизнь кончилась.
Прошли положенные семь дней траура, можно было выйти из дома и продолжать заниматься будничными делами.
Рафаэль, молчаливый и сосредоточенный, с горькой складкой у губ, вернулся в магазин и с головой ушел в тысячи неотложных дел, дожидающихся его.
Мать, постаревшая лет на десять, шатаясь, поднялась на ослабевшие ноги, посмотрела на детей и вздохнула. Жить в осиротевшем доме, где каждая вещь напоминает об утрате?.. Где гулко, как в склепе? Где даже в самую страшную жару невозможно согреться от пронизывающего душу холода? Куда убежать от себя, ставшей чужой самой себе? Что делать?
– Поедем со мной, – убеждала её Луна, – Ты там очень нужна!
– Не говори глупости! Кому нужна старуха? – прошептала одинокая старая женщина.
– Всем! Мама! Ты нужна всем! Детям, больным, другим пожилым людям! Ухаживать, опекать, просто приласкать или поговорить, просто побыть рядом, взять за руку. Всем!
И мать уехала вместе с ней.
А Регина уехала в Каир. Там, на памятной привокзальной площади с высоченной статуей Рамсеса Второго её ждал дорогой Камаль. Она уже знала, что беременна.

Они поселились в просторной квартире английского квартала в Каире, рядом с любимой Оперой, рядом с домами высокопоставленных офицеров, входящих во дворец короля Фарука. Ателье Камаля располагалось на первом этаже соседнего дома, и он пропадал там денно и нощно, зарабатывая хорошие деньги и отдавая их жене. Жена, в свою очередь, денно и нощно хозяйничала в светлой и чистой квартире, стараясь, чтобы дорогому супругу было приятно возвращаться в уютное семейное гнездышко. Они не пропускали ни одной премьеры и ни одной выставки, ходили на все праздничные гулянья, и жизнь была прекрасна и удивительна. Единственное, что мешало любящей жене, – чрезвычайная занятость мужа на работе. Часто работы бывало так много, что Камаль оставался в ателье до позднего вечера и даже ночевал там, чтобы не беспокоить беременную жену. Но на другой день вечером он всегда возвращался с букетом сладко пахнущего жасмина, сияя ослепительной улыбкой под чёрной бархаткой усов, полный нежности к маленькому беременному ангелу. Через девять месяцев ангелов стало больше. В двух белоснежных кроватках посапывали улыбчивый и черноглазый, как отец, Жаки и юркая черноволосая Лили.
– Нам нужно показать детей моим родителям, дорогая, – сказал как-то вечером Камаль, наблюдая, как одомашненный и располневший ангел перепелёнывает маленькую дочку.
Девочка вертелась как ящерица, не желая быть замурованной в тесные пеленки, и мать, устав от бесплодных попыток, в сердцах махнула рукой. Хочет быть голенькой – пожалуйста!
Спокойный увалень Жаки добродушно поглядывал на возню сестры в кроватке и грыз кулачки.
– Молодец, парень, – похвалил его отец. – Главное с бабами – не перечить!
– Когда? – спросила Регина, устало распрямляя спину и поправляя растрепавшиеся волосы.
– В эту пятницу, вечером. Они уже достаточно подросли, чтобы быть представленными бабушке с дедушкой. Оденься... – Муж задумался. – Я сошью тебе новое платье, такое, чтобы оно понравилось моей маме.
– Я должна одеваться так, чтобы понравиться твоей маме? – удивилась Регина. – Помнится, кто-то заявлял о своей независимости от родителей?
– Я – другое дело, – наставительно произнёс супруг. – А ты должна понравиться.
В пятницу вечером семейство в полном составе вошло во внутренние покои тесного старинного дома на улице ювелиров и золотых дел мастеров на рынке "Хан Халили". На первом этаже, как и было принято в этом древнем торговом квартале, располагался магазин, в верхних этажах узких, сжатых со всех боков зданий жили хозяева. Входя в дом, Регина оглянулась по сторонам – тесные извилистые проулки, кишащие разноцветной крикливой толпой, стиснутые закрывающими небо домами с окнами-бойницами, с распахнутыми дверями бесчисленных магазинчиков, вываливающих свой пёстрый товар прямо на улицу, делая её еще более узкой и душной.
Господи, – в смятении подумала молодая женщина, уцепившись за рукав мужа, чтобы не споткнуться на высоких, сбитых каменных ступенях, ведущих в дом, – как хорошо, что дети растут в новом районе! Как я понимаю Камаля, сбежавшего отсюда!
Поднялись наверх. Там, в широкой, просторной зале с диванов поднялись толстый седобородый свёкор, облачённый в белоснежную галабию и малиновую феску с чёрной кисточкой, и приземистая кадушка-свекровь, звенящая бесчисленными золотыми браслетами, цепочками, кольцами и серьгами. Чернёные волосы были тщательно спрятаны под шелковый платок, обшитый золотыми монетами, а полную фигуру драпировала пёстрая шёлковая галабия, обшитая золотой тесьмой. Это был типичный наряд зажиточной мусульманки, и, конечно, рядом с ней строгий английский костюм выглядел бы, по меньшей мере, странно. Регина с благодарностью оглянулась на мужа – шёлковое платье, которое он ей сшил, удивительно сочетало в себе изящество английского кроя с пестротой и блеском традиционной женской одежды. В нём она чувствовала себя комфортно в обстановке старинного арабского дома.
Все по очереди трижды перецеловались друг с другом.
– Регина, – представил сын молодую жену.
– Регина? – неприязненно дёрнув массивным подбородком, произнесла свекровь. – То есть, по-нашему, – Руджина?
– Мою жену зовут Регина, матушка, – почтительно, но с металлом в голосе повторил любящий сын.
Мать возмущённо подняла чернёные брови, собираясь ответить, но воспитанная в школе при посольстве невестка опередила её:
– О, конечно! Конечно – Руджина! Это так красиво!.. – И поспешно взяла из рук мужа спокойного круглолицего Жаки. – Посмотрите на ваших внуков, как они похожи на вас!..
Толстый увалень улыбнулся бабушке своей солнечной улыбкой, и сердитая свекровь растаяла, как масло на сковородке:
– Ишь, какой тяжелый! Аллах да благословит тебя! – Она с удовольствием взвесила его на руках.
– Иди к дедушке, Лили! – Регина передала вертлявую девочку свёкру, и та тут же схватила деда за холёную бороду.
– Лили? – осторожно разнимая цепкие пальчики, промолвил свёкор. Он подозрительно посмотрел на сына – нет ли тут подвоха, от этого всего можно ожидать. – Девочка?.. Точно? Девочка?
– Ну конечно девочка, – рассмеялся сын, – я сам проверял!
– Ты проверял! – проворчал старик-отец, и вдруг в его тёмных морщинистых веках блеснула слеза. – Благодарение Аллаху! Эльхам Алла! – Он растроганно прижал к себе маленькое вертлявое тельце. – Наконец-то!.. Шестеро сыновей, – обратился он к невестке, – и у каждого только мальчики! – После этого счастливый дед забыл про весь мир и позволил внучке делать всё, что ей заблагорассудится, с неприкосновенной бородой.

– Я и не знал, что у тебя такие дипломатические способности! – лениво раздеваясь перед сном, восхищённо заметил Камаль. – Тебе просто медаль полагается!
– За что? – улыбнулась уставшая Регина. Она была рада, что такой ответственный приём прошёл хорошо.
– За воссоединение семей! Знаешь, это ведь первый раз за много лет, когда мы с родителями не поссорились при встрече.

Прошло два года. После Жаки и Лили родилась большеглазая Вики. Регина была целиком поглощена домом, детьми, мужем. Она уже почти не ходила в любимую Оперу, вместо этого пела дома итальянские песни и испанские баллады. На мусульманские праздники вся семья отправлялась к дедушке с бабушкой, где её называли Руджиной, ласкали и заваливали сладостями детей, знакомили с остальной многочисленной роднёй. На этих приёмах Регину всегда удивляла одна маленькая деталь – каждый, кто с ней знакомился, сначала вздергивал брови, словно изумлялся чему-то, потом, как будто вдруг понимал что-то, начинал приторно улыбаться и преувеличенно радоваться знакомству.
Как-то раз она даже спросила об этом Камаля.
– Ерунда, – проворчал сонный муж (его два дня не было дома, он пришел вконец измотанный и завалился спать, даже не пообедав). – Тебе это кажется. Просто ты такая красивая, что они завидуют мне... Они удивляются твоей красоте, милая! – Даже во сне Камаль оставался истинным джентльменом.
Это объяснение вполне удовлетворило дорогую половину, и она перестала обращать внимание на странное поведение родственников мужа.
Между тем наступил 1952 год. Регина, затянутая в семейное болото, не знала и не хотела знать, что происходит за надёжными стенами красивого английского дома. А между тем король Фарук Первый отрёкся от престола в пользу малолетнего сына – Фуада Второго, которого свергли с престола "Свободные офицеры" во главе с генералом Мухаммедом Нагибом.
Три дня всё гражданское население сидело дома, не ходило ни в магазины, ни в школы, а на четвертый день мрачный Камаль вернулся откуда-то и объявил:
– Плохо дело.
– Что? – Жена была занята приготовлением обеда, она кипятила готовое убежать молоко, поэтому даже не повернула головы в сторону мужа.
– Всех англичан срочно высылают из страны. Им разрешено проживать лишь в Порт-Саиде рядом с Суэцким каналом. Там они сейчас строят походные лагери для своей армии и обслуживающего персонала. Так что нам придется переехать в Порт-Саид.
– Как это – переехать? С детьми? – Многодетная мать непонимающе оглянулась на мужа. – Где же мы будем жить? В палатке?!
– Я уже договорился. Нам дадут квартиру и сохранят мне жалованье.
– А здесь быть портным ты не сможешь? Без армии? – Она перестала мешать ложкой в кастрюльке, и коварное молоко тут же с отвратительным шипением залило газовую конфорку. Кухня наполнилась удушливым чадом.
– Даже молоко сбегает отсюда, – мрачно констатировал Камаль и пошёл открывать окно.
В просторном военном лагере было хорошо, даже лучше, чем в гремящим, суетящемся, застроенном каменном Каире. Английская армия, дисциплиной и распорядком не уступающая своей славной римской предшественнице, организовала лагерь именно так, как нужно английскому семейству для нормального существования, – со школами, больницами, детскими садами, магазинами, прачечными, теннисными кортами, бассейнами и прочими элементарными бытовыми удобствами. Разумеется, условия были походными – ни концертов, ни театров, ни уж, тем более, Оперы, но измотанной матери трёх маленьких детей было не до светских развлечений. Единственной мечтой, брезжившей перед ней среди гор грязных пеленок, дымящихся кастрюль, ноющих животов, прорезывающихся зубов, бесконечных детских травм и нытья, немытых полов, разнокалиберной детской сыпи и периодического ублажения супруга, – было тайное сладострастное желание выспаться. Просто лечь в постель, обычную чистую постель, заминировать дверь и окно, чтобы мышь не пробежала и птица не пролетела, отрешиться от окружающего мира и – спать. Много, долго, очень долго, сколько хочешь. И чтобы никто не мешал, не тронул, не заплакал, не потребовал, не упал, не пригорел, не подрался, не... Но так не бывает. Такого просто не может быть. Аминь.
Через четыре года полковник Абдаль Гамаль Насер, сменивший генерала Мухаммеда Нагиба, решил, что настало время суверенному государству полностью освободиться от английского военного присутствия. Сказано – сделано. В течение наикратчайшего времени все военнослужащие британской армии должны были покинуть пределы Арабской Республики Египет, а местному обслуживающему персоналу было предложено вернуться к месту постоянного жительства.
Камаль ходил как в воду опущенный, чёрные усы его поникли, а неизменная белозубая улыбка больше напоминала волчий оскал. Он целыми днями пропадал где-то вне дома, осунулся и даже реже ласкал любимую жену. На все вопросы о том, что, собственно, происходит, он отвечал неопределёнными жестами и недоуменным поднятием бровей. Регина решила, что он пытается где-то найти работу, договориться о чём-то и не хочет разговаривать на эту тему просто, чтобы не сглазить. Поэтому она прекратила бесполезные расспросы и старалась готовить ему что-нибудь повкуснее – аппетит у бедняжки совсем пропал.
На третьи сутки после объявления об изгнании англичан, днём, когда муж, как обычно, околачивался неизвестно где, в дверь постучали.
Регина, стряхивая с передника мыльную пену, – она стирала – пошла открывать.
Неужели Камаль вернулся так рано? – спрашивала она сама себя, тщательно закрывая дверь в ванную, чтобы смышлёные близнецы не воспользовались маминым отсутствием для осуществления давно задуманного плана – использовать корыто для обучения плаванию щенка, подобранного месяц назад на улице.
Чудный щенок-симпатяга познакомился с детьми в скверике около дома, честно охранял их во время прогулки и преданно довел до дома. Выбросить его за дверь было совершенно невозможно, и он остался дома, как ни странно, облегчив жизнь Регине – близнецы были заняты им все дневное время, давая возможность матери поухаживать за маленькой Вики и хоть секунду передохнуть.
Регина вытерла от мыльной пены руки, открыла дверь и на секунду остолбенела – ей почудилось, что за дверью стоит её собственное отражение. Та же ладная спортивная фигурка, те же белокурые локоны и голубые глаза, то же изящное английское платье, даже как будто бы из того же материала. Охнув, она отступила назад, не веря собственным глазам, а отражение, немного помедлив на пороге, шагнуло внутрь и строго спросило:
– Миссис Хамуда, если не ошибаюсь?
Сильный английский акцент вернул Регину к жизни. Ну конечно, это не отражение и не привидение, а просто типичная молодая служащая-англичанка из лагеря. И совсем не похожа: и старше, и ростом выше, и фигура суше, и длинное лицо напоминает породистую лошадиную морду, и все ухватки – вымуштрованной английской леди. Но, боже мой, на первый взгляд – будто сестры!..
– Прошу вас, проходите, – развязывая мокрый фартук и автоматически подвигая стул, говорила Регина.
Она быстро оглядела комнату – что произошло за те две минуты, пока она открывала дверь. Оказалось, слава Богу, что ничего: Жаки, Лили и щенок по-прежнему без устали возились на ковре посреди комнаты, а круглолицая неваляшка Вики с удовольствием наблюдала за ними из колыбельки, посасывая толстенький кулачок. Все были при деле, и Регина устремила вопросительный взгляд на гостью – чего пожаловала? Гостья между тем внимательно и как-то скорбно разглядывала детей, потом села на предложенный стул и, не мигая, уставилась на хозяйку.
– Могу ли я предложить вам чашку чая? – Рот сам произнес стандартную фразу, и Регина удивилась сама себе – оказывается, даже целиком утонув в болоте домашних дел, она не разучилась правилам вежливости.
Стандартная фраза вывела из задумчивости гостью:
– Простите, что я пришла к вам так внезапно... – Она говорила медленно, словно ей было трудно выговаривать слова.
Может, она плохо говорит по-арабски? Но Регина не знала английского, поэтому не предложила перейти на другой язык. Она привычно присела на краешек стула, поглядывая на играющих детей, готовая в любую минуту вскочить, чтобы бежать и спасать кого-нибудь из них. Она постаралась вслушаться в медленную речь с режущим слух жестким акцентом.
– Я пришла к вам, потому что другого выхода у меня нет. – Незнакомка прерывисто вздохнула и опять посмотрела на копошащихся детей.
– Простите, кто вы? Как вас зовут? – не выдержала задёрганная хозяйка.
Она уже забыла то время, когда люди разговаривали друг с другом медленно и обходительно. Клубок из детей и собаки медленно продвигался в сторону колыбельки с младенцем, и мать ждала того критического момента, когда надо будет вскочить и предотвратить катастрофу.
– А вы не догадались? – удивилась гостья. – Я – миссис Камаль Хамуда, как и вы.
– Что? – не поняла Регина. Она даже на секунду оторвала глаза от детей и внимательно посмотрела на сумасшедшую.
– Меня зовут Диана, и я первая жена вашего мужа, Камаля Хамуды, – терпеливо растолковала англичанка.
– Но я – единственная жена у Камаля! – воскликнула Регина. – Это какой-то другой Камаль! Вы ошиблись адресом! Этого не может быть!
– Нет, – вздохнула англичанка. – К сожалению, это так.
Она серьёзно и печально смотрела на молодую женщину, и та внезапно поняла – да, это действительно так. Гостья – не сумасшедшая.
Регина сидела оглушённая, забыв про детей, пытаясь осознать случившееся, и чем дольше она так сидела, тем больше проникалась мыслью – да, это правда. Как-то сразу встали на место многие вещи, на которые раньше она не обращала внимания, пропускала мимо ушей, смотрела сквозь пальцы. И частые отлучки мужа из дома, и его непонятные ночные работы, и букеты жасмина, неизменно преподносимые ей после таких отлучек, и недоумённые взгляды родственников при знакомстве, и даже внешняя схожесть двух женщин – обе просто были в его вкусе.
– Да, он обожает голубоглазых блондинок, – словно читая мысли, откликнулась гостья. – Не пропускает ни одной юбки. А юбок у портного много, – горько усмехнулась она.
Регина уставилась на непрошенную гостью. Внезапно горячая волна ненависти захлестнула её. Сквозь красный туман она видела лошадиный оскал этой белобрысой жерди, одетой в платье, сшитое её любимым мужем, и жгучее желание разорвать в клочки эту дрянь поднималось все выше и выше, заволакивая сознание. Разорвать, разбить, так же безжалостно, как она разбила сейчас её мир – цельный, любящий, детский, добрый... Встать, вцепиться в неё и колотить, колотить, пока не уничтожит эту тварь, убивающую мир её и её детей! Дыхание перехватило, в глазах помутилось, и уже сквозь меркнущий свет она услышала быстрое "Ах!", и что-то стремительно мелькнуло перед глазами. Потом в лицо ударила струя холодной воды, и комната вновь приняла знакомые очертания.
Англичанка сидела на том же стуле, но уже с Вики на руках, нежно прижимая девочку к себе и забавляя её тонким золотым браслетом. Было нестерпимо холодно – Регину облепило мокрое платье, с лица и волос капало.
– Вы уж простите, но я не могла ждать, – смущаясь, объяснила гостья. – Я боялась, что они перевернут колыбельку и бэби ушибётся.
– Что случилось? – Регина не узнала свой голос. Плохо понимая, что делает, она обтёрла кухонным полотенцем лицо и оправила фартук. Потом машинально оглянулась вокруг.
– Они, – англичанка кивнула на смирно сидящих рядком Жаки, Лили и щенка, – подкатились клубком прямо под колыбельку и чуть не опрокинули её. То есть они опрокинули, но я успела выхватить бэби. Вы почти упали в обморок. Поэтому я плеснула на вас водой. Извините.
– Спасибо! – Хриплый голос не слушался, в голове что-то пронзительно звенело. – А почему они так тихо сидят?
– Я им сказала, что надо сидеть смирно, – немного удивилась англичанка, – поэтому они и сидят.
– А... – Это открытие было посерьёзнее того, что она – вторая жена. – Я и не знала, что они такие послушные... У меня просто нет сил...
– Отдайте их в садик, они уже большие, – посоветовала практичная англичанка. – Я знаю, что это не принято в арабских семьях, но надо быть цивилизованным человеком.
Она встала, опрятно одернула платьице на Вики, пересадила её в колыбельку и дала погремушку. Потом дала близнецам по листу бумаги и мелку, велев им нарисовать домик, погладила по голове щенка, отчего тот протяжно зевнул, показав длинный розовый язык, и немедленно заснул, и вернулась на свой стул.
– Но я здесь не для того, чтобы ябедничать на нашего общего мужа. Я пришла просить о помощи. Я пришла к вам, потому что больше мне не к кому идти. – Серые глаза смотрели, не мигая, и потрясенная Регина поняла, что в мире есть что-то более важное, чем муж-двоеженец.
– Я? Я могу вам помочь?..
– Да. – Вздохнув, Диана поднялась, налила себе твердой рукой воды, выпила и заговорила: – Нас выгоняют из страны. Всех англичан. И это полбеды. Беда в том, что нам нельзя увезти с собой детей. Дети-мусульмане от смешанных браков остаются в стране.
– Как это? – не поняла Регина, никогда не интересовавшаяся собственным статусом.
– Очень просто. Если англичанин женился на египтянке, то она вместе с детьми остается в стране, а муж уезжает. У нас обратная ситуация. Это очень редко бывает, чтобы англичанка вышла за араба, но так случилось, и у нас есть дети. Поэтому меня высылают, а дети остаются у отца... Вы понимаете? Я не могу взять с собой моих сыновей и не могу остаться – ведь я не приняла ислам, мы заключили брак в посольстве. А он не может уехать с нами, потому что есть вы.
– Какой ужас! – Регина посмотрела на малышей, старательно изводящих бумагу, и на мгновение представила, что их забирают у неё. Мороз пробежал по спине, и она с изумлением уставилась на хладнокровную англичанку: – И вы говорите об этом так спокойно?!
– Я уже давно... – Комок застрял у несчастной в горле. Она высморкалась в крохотный платочек и посмотрела сопернице прямо в глаза: – Я прошу вас о помощи.
– Чем же я могу помочь? – не поняла та.
Теперь стало понятно, почему, после объявления об изгнании британских войск, Камаль как будто сошел с ума.
– У меня два мальчика, Хани и Ружди. Они уже большие – шесть и четыре года. – Платочек вновь мелькнул в руках, но бедная женщина справилась с собой. – Возьмите их к себе! Иначе их придется отправить к родителям мужа, а там нас... – она запнулась, сжала в кулаке платочек, – не очень... любят. Прошу вас! Они послушные! Они не будут в тягость! Камаль их очень любит, он просто места себе не находит, боясь потерять их. Он поможет вам!
– Почему же он сам не сказал мне?
Первая жена потупилась:
– Наверное, он боится признаться, что мы существуем.
– А вы знали, что мы существуем?!
– Да. – Тихий, долгий вздох. – Я поняла это, когда он вдруг уехал почти на год в Италию по срочному делу.
– На восемь месяцев.
– Да. А потом вернулся – такой ласковый и счастливый...
– С букетом жасмина...
– Очень большим. И с подарками. И мне, и Хани. Потом появился Ружди.
– И вы не развелись?! Не выгнали его?!
– Ах, дорогая моя! Если бы всё было так просто! – Англичанка посмотрела на Вики, сосредоточенно стягивающую свои носочки в колыбельке. – Есть дети. Им нужен отец. А он – любящий отец! Прекрасный отец, и вы это знаете. Это раз. А во-вторых, он – мусульманин, он не считает, что изменяет, для него естественна мысль, что он может жениться хоть четыре раза, если в состоянии обеспечить всех жен. Таков их закон. Что тут можно сделать?..
Она еще налила себе воды, прошлась по комнате, наклонилась и задумчиво погладила спящего щенка. Остановилась перед окном, посмотрела в высокое безоблачное небо долгим печальным взглядом и глухо спросила, не оглядываясь:
– Вы позволите, чтобы Хани и Ружди жили у вас?
– Да, – тихо ответила Регина.
Что ей еще оставалось?

Семья вернулась в Каир. Они сняли небольшой двухэтажный домик в относительно бедном арабском районе – на большее денег не было. В тех удобных домах рядом с Оперой, где они жили до отъезда в Порт-Саид, поселились высокопоставленные офицеры из окружения Насера, а сам Президент Насер занял дворец бывшего короля Фарука. Но Регине уже было всё равно где жить – главное, чтобы было достаточно места для семьи. На первом этаже разместили портновское ателье, на втором жила семья, а широкую плоскую крышу использовали для сушки белья и многочисленных клеток с кроликами и курами – незаменимое подспорье в хозяйстве с семью ртами.
Через год ртов стало восемь, и тут многодетный ангел не выдержал. Детских садов в Каире не было. Семилетний Хани уже пошёл в школу, но пятилетние Ружди, Жаки и Лили морочили матери голову с утра до вечера, двухлетняя Вики требовала непрерывного внимания, а новорожденная Роза всё время плакала, видимо, из-за болей в животе. Муж работал, не разгибая спины, чтобы прокормить многочисленное семейство, поднимаясь домой только в часы послеобеденного сна, и ничем не мог помочь жене. В арабских семьях шесть детей – не редкость, но они живут кланами, и всегда есть возможность на время подкинуть детей сестре или невестке, чтобы куда-нибудь поехать, как-нибудь передохнуть, у Регины же никого не было. Мать с сестрой – в далеком Израиле, брат Рафаэль – в Александрии. Помощи ждать неоткуда.
Впервые она поняла, до чего она одинока в огромном Каире, и острая тоска по родным, по беззаботному детству охватила ее. Перед глазами вдруг встал идеально подстриженный круглый газон с мраморным фонтаном посередине, высокие тёмные кипарисы, свечками обрамлявшие широкий школьный двор, и низкие кривые итальянские сосны-пинии, засыпающие длинными желтоватыми иголками извилистые дорожки в ухоженном школьном саду. Из небытия возникла воспитательница-монахиня, строго следящая за девочками через круглые блестящие очки в чёрной оправе, её широкая полотняная юбка, в которую всегда можно было выплакать свои детские обиды, несчастья, горести. Регину охватило страстное желание уткнуться носом в эту спасительную юбку, вдохнуть слабый аромат лаванды, услышать хруст нижней накрахмаленной юбки и тихое бурчание в животе доброй монахини, и выплакаться – выплакаться до конца. Но это было невозможно. И тогда она сделала то, чему учила её воспитательница в самых безвыходных ситуациях, – попросила помощи у Господа.
В порыве душевного отчаяния, заставленная громадными дымящимися кастрюлями, завешанная сохнущими пеленками, она подняла к небу ангельские голубые глаза и попросила помощи.
– Элоим! – взмолилась она на древнем иврите, выученном на уроках Танаха. – Помоги мне с детьми. Дай мне силы, пошли мне хоть какую-нибудь помощь! Хоть какую-нибудь!..
Через пару дней Камаль посреди рабочего дня поднялся домой. С ним вошли двое – незнакомые мужчина и женщина, богато одетые, солидные и сравнительно молодые. Они хотели взять себе ребенка для усыновления.
– У вас так много детей, – с уважением кланяясь Регине, важным баритоном произнес мужчина. – Мы уже десять лет женаты, а детей нет. Я не хочу жениться второй раз, – объяснил он насупившемуся Камалю, – нам просто хочется своего ребенка.
Его жена жадными глазами смотрела на черноглазую круглолицую Вики, застенчиво прижавшуюся к материнской юбке, и на маленького несмышленыша Розу, бессмысленно глядящую по сторонам голубыми младенческими глазами.
– Что ты скажешь, дорогая? – устало спросил хмурый Камаль. – Как скажешь, так и будет.
Это знак, – суеверно подумала Регина. – Элоим посылает помощь. Я просила – и вот тебе!
– Большие любят нас, – сказала она мужу, – а эта еще ничего не понимает. Ее зовут Роза. – Она протянула малышку незнакомой женщине.
Та бережно, словно хрустальную вазу, взяла девочку в вытянутые руки и изумленно оглянулась на мужа:
– Какое чудо! Аллах сжалился над нами!
– Велик Аллах! – прошептал мужчина и украдкой вытер глаза.
– Она улыбается мне! – восторженно шептала женщина, не веря собственным глазам. – Смотри, какая красавица! Я буду звать ее Эптисам, улыбчивая. Вы не против?.. – Она подняла на родителей влажные глаза.
Мать только растерянно кивнула в ответ.
Они ушли, сияющие и окрыленные, помолодевшие лет на десять, бережно унося в руках обретённое сокровище.
А Регина недоуменно смотрела на бутылочку молока, оставшуюся в руке, не в силах осознать, что она своими руками отдала чужим людям собственного ребенка...

Еще через пару месяцев Камаль хмуро положил на стол три коричневых небольших прямоугольника.
– Это билеты на пароход, – буркнул он, отворачиваясь от удивленной жены. – В Лондон. На завтра. Для меня, Хани и Ружди.
Регина осторожно села на стул:
– Что ты собираешься делать? – только и выдохнула она.
– Диана просит привезти ей детей, – пряча глаза, скупо вымолвил Камаль. Чёрные усы его опустились, плечи поникли. – Она не может жить без них. Пишет, что иначе повесится. Вот, – он вытащил из кармана увесистую пачку денег, – вам хватит до моего возвращения.
Всю долгую беззвездную ночь Регина гладила детские костюмчики, рубашки, бережно складывала в чемоданы любимые игрушки, школьные тетрадки и лакомства. Утром на пороге дома она в последний раз поцеловала долговязого взъерошенного Хани и толстенького насупившегося Ружди, поправила галстук у мужа и, высунувшись в окно, долго глядела вслед отъехавшему такси.
А потом закрыла окно и осталась в доме одна – с непоседливой тощей Лили, спокойным улыбчивым Жаки, круглощекой Вики и симпатягой-щенком, давно превратившимся в лохматую ласковую собаку.
Через полгода Регина поставила на окно вскипячённое молоко – охлаждаться. Дети сидели на полу и строили крепость из ярких картонных кубиков. Лили надоело строить постоянно разваливающийся домик, она подошла к окну, наклонилась над кастрюлей с молоком и увидела в ней какую-то непонятную верёвку. Толстую и разноцветную. Немного удивившись, непоседа попыталась вытащить её из молока. Оглянувшаяся в этот момент Регина, оцепенев от ужаса, увидела песочное с коричневыми треугольниками тело эфы, обвившееся вокруг детской ручки. Через мгновение ручка обмякла, и девочка упала лицом в кастрюлю с молоком. Мать даже не успела отсосать яд из красной ранки на руке моментально посиневшей дочки.
И тогда, отсидев траур по умершей дочери, худая, поседевшая женщина взяла двух оставшихся детей – Жаки и Вики, собрала скудные пожитки и уехала в Израиль – к маме и сестре Луне.

– Даже не верится, что всё это – правда! – Наташа тряхнула белокурыми локонами и взглянула на меня. – Ведь так не бывает! То есть бывает, но где-нибудь в романах или в кино... Не с нами!
– Ещё как бывает, – улыбнулся черноусый Жаки, прижимая к себе русскую жену. Белокожие, светловолосые красавицы почему-то неотвратимо манили его. – Между прочим, уехать в Израиль для мамы было совсем не просто, ведь из Египта сюда никого не пускали. Тетя Луна подала просьбу в Сохнут, и там уж организовали приглашение в Италию, как бы для посещения родственников... Помнишь про мамино недолгое замужество? Она тогда получила итальянское гражданство – не зря, видимо, вышла замуж! Поистине пути Господни неисповедимы! Тогда мы приплыли на пароходе в Неаполь, а там уже Сохнут переправил нас в Тель-Авив. Тоже морем. Целое приключение!
Жаки на секунду запнулся, потом солнечно улыбнулся мне, блеснув ослепительными зубами под чёрной бархаткой усов:
– Прошу вас, пойдемте теперь к нам! Маме вы как родная – сколько лет живёте рядом! Она будет рада, что вы пришли на её торжество! Пожалуйста!
Восток – это открытый дом и в радости, и в горе. Не зайти – могут обидеться, воспримут как пренебрежение соседской радостью. Поэтому, счастливо улыбаясь и приготовивших всех обнимать и поздравлять, я вошла в открытую дверь.
Яков, довольный новым гостем, внес в дом два стула и оглянулся – куда бы их пристроить? В зале яблоку было негде упасть. Белокурая и лёгкая Наташа сказочной феей пролетела между гостей, ловко втиснула меня в уголок дивана и на пластиковом стуле пристроилась рядышком. Кто-то тут же поставил передо мной обжигающий ароматный чай, кто-то подвинул блюдо с горячими дышащими круассанами, кто-то сунул под спину мягкую подушку...
Я оглядела маленькую опрятную тель-авивскую квартирку – ту самую, которую давным-давно государство предоставило матери-одиночке с двумя детьми. Ту самую, в которой выросли Жаки и Вики под присмотром доброй лохматой дворняги.
Сейчас крохотные комнаты с трудом вмещали в себя многочисленное громкоголосое семейство Леви: Жаки с женой, Вики с мужем и детьми, детей и внуков Луны и Рафаэля, тоже обосновавшихся в Тель-Авиве.
Все, восхищённо охая, без остановки расспрашивали и разглядывали вновь обретённого старшего брата – Хани Хамуда, только что прилетевшего из далекого Лондона. Никто не помнил его маленького, но сейчас, вглядываясь в черты сухого лица с длинным английским подбородком и голубыми глазами, вслушиваясь в резкий для арабского языка английский акцент, они находили в этом незнакомом черноволосом парне так много общего, семейного, как будто смотрелись в зеркало, как будто видели молодого отца. Та же белозубая улыбка, чёрные, блестящие, будто лаковые волосы, такой же строгий костюм английского покроя, который сидел на нём как влитой...
Это и забавляло, и пугало одновременно – господи, неужели мы все так похожи? Неужели породу ничем не перебить? Казалось бы, всё другое – климат, воспитание, речь, манера держаться и говорить, сам образ мыслей, ан нет!..
Умиротворённая Регина, счастливая от встречи с приёмным сыном, не забывшим её, чинно восседала во главе стола, уставленного лакомствами, которые когда-то любил маленький Хани. Жаки умилённо смотрел на мать – ради этой встречи она надела лучшее платье и покрасила седеющие волосы в чёрный цвет – ей казалось, что так она выглядит моложе.
– А что случилось дальше? – нетерпеливо прошептала я на ухо Наташе, воспользовавшись тем, что все безостановочно трещали по-арабски и не слышали ничего на свете. – Как дальше было? Регина так и не увиделась потом с Камалем? Он остался в Англии?
– Нет. Жаки рассказывал, что отец приехал в Каир примерно через год, писал, звонил, просил маму вернуться. Он сам не мог приехать к ним сюда – тогда из Египта мусульман вообще не пускали в Израиль, да и сейчас приехать оттуда – целое дело.
– А она из гордости не отвечала ему, да? – Романтическая история заинтересовала меня настолько, что я не могла утерпеть до окончания семейного торжества и жаждала услышать всё до конца прямо на месте.
Наташа, не зная ответа, вопросительно взглянула на мужа, пристроившегося рядышком на втором стуле.
– Нет, почему же? – с готовностью откликнулся тот. Блестящие как антрацит глаза машинально взглянули на отцовский портрет, висевший на почетном месте рядом со стареньким телевизором. – Мы бывали в Каире, навещали отца. Виделись с ним до самой его смерти, лет десять назад. Но мама не ездила. Что-то сломалось в ней после той истории. Она уже не смогла жить с ним. Видишь, и фамилию переменила на девичью – Леви, и нам её же оставила.
– Еще бы! – Русская невестка с уважением вгляделась в маленькую свекровь. – Пережить такие испытания! Но погоди... – Она оглядела всех бесчисленных Леви, без остановки тараторящих вокруг Хани. – У тебя же была родня со стороны отца – разные там дяди, тети... Почему же они не помогли тогда Руджине? Как же дед с бабушкой? Как же лавки и дома?
– Лавки и дома! – Муж едко усмехнулся, чёрные усы его по-тигриному взъерошились. – Лавки, конечно, были, но и родня была не маленькая. После дележа пирога знаешь, что остается последнему сыну? Да еще вольному, нарочно противопоставляющему себя семье, отрезанному ломтю... А что касается домов... Они были такие старые и трухлявые, что после смерти деда все боялись взять на себя наследство – по египетским законам ты обязан чинить дом. А помощь... Так ведь отец как себя поставил – гордый и независимый, так с его семьей и обращались. Как аукнется, так и откликнется. Но погоди, дорогая, извини, дома поговорим... – Жаки поцеловал беленькую ручку и с азартом включился в общий галдеж.
Между тем умиротворенная Регина подсела к высокому, как жердь, Хани и, потянувшись, ласково погладила его по голове. Белая рука её, худая и мозолистая, вздрогнула, помедлила над чёрными, блестящими, как у отца, волосами. Женщина чуть отодвинулась и с близоруким прищуром вгляделась в бравого молодого человека в английском костюме. Задумалась, вздохнула. Видно, вспомнила что-то...
Потом подняла голову и озорно глянула на детей голубыми выцветающими глазами:
– ...Лодка моя легка, вёсла большие, Санта Лючия, Санта Лючия! – запела она по-итальянски неожиданно сильным и звучным голосом.
Хани, широко раскрыв голубые сверкающие глаза, изумлённо что-то выкрикнул.
Жаки наклонился к уху жены:
– Он вспомнил! Он вспомнил, как мама Регина пела её в Каире! – И сам подхватил песню, радостно горланя вместе со всеми.
Вечером, когда от потемневшего окна наконец-таки потянуло прохладным ветерком, когда страсти и восторги немного поутихли, а сладости были съедены, Регина полезла куда-то в недра фанерного шифоньера и достала маленький узелок, покрытый пылью. Из ветхого нитяного чулка была извлечена старая поблекшая фотография, заботливо завёрнутая в мягкую тряпочку.
Все склонились над ней.

...Перед разлукой Камаль повел всё семейство сфотографироваться. Детей искупали и надушили розовым маслом, девочкам повязали банты, Регина первый раз за последние четыре года накрасила губы. Диана, несмотря на жару, приколола шляпку и надела тонкие кружевные перчатки ей в тон.
Вот на столе лежит небольшой желтоватый кусочек плотного, как лаковая деревяшка, картона – единственная память об истории, давно перегоревшей и почти забытой. Белые края бристоля вырезаны замысловатыми завитушками, твёрдая карточка тяжелая, негнущаяся, солидная. В правом нижнем углу – арабская виньетка: адрес и название фотографического ателье.
Вот сидят одетые по прошедшей моде люди – напряжённо глядят в объектив невидящими глазами.
В центре, в королевском кресле важно восседает глава семейства – чёрные, будто лакированные волосы, жгучий взгляд, выправка и усы бравого офицера. Справа и слева стоят две молодые женщины – одна грустная и поникшая, модная плоская шляпка с вуалеткой почти закрывает мутные от слез глаза, уголки рта безвольно опущены. Она страстно прижимает к себе двух маленьких мальчиков, одетых в одинаковые матросские костюмчики, словно боясь, что они вот-вот исчезнут. По другую руку от мужа неловко пристроилась другая женщина – словно замерла на минуту перед тем, как опять мчаться куда-то, одна рука прижимает к себе девочку-непоседу, другая твердо удерживает плечо мужа. Рядом спокойно стоит черноглазый крепыш, широко и довольно, как отец, улыбается в объектив. Глаз молодой женщины не видно – они скошены на круглолицую неваляшку, важно восседающую на отцовских коленях в пышном гофрированном платьице.

Наташа, чрезвычайно довольная счастливым концом романтической истории, принесла мне, скромно сидящей в сторонке, старинную фотографию – посмотреть.
– Её в музей надо! Верно? – уважительно поглаживая толстый картон, спросила супермодная девица.
Старая, коричневая от времени фотография. Незнакомые люди, давно выросшие, состарившиеся, ушедшие от нас. Семейные архивы – никому не нужные, пылящиеся в папках, на чердаках, рассыпающиеся в пыль и прах. Сколько неизвестных историй, трагедий, комедий хранят они? Какие захватывающие романы и немыслимые приключения скрыты в них!..

Погружённая в эти мысли, я вышла из соседской квартиры и спустилась во двор – подышать прохладным вечерним воздухом, посмотреть на звёзды, редкими капельками зажигающиеся в темнеющем небе, отдохнуть в тишине от трескучей толпы собравшихся родственников соседки.
И тут же попала под оглушительную перебранку тучи воробьёв, устраивающейся на ночлег в громадном кусте акации, растущей у подъезда. Осторожно обошла стороной кишащий птицами куст, чтобы не попасть под горячие крылья стремительно вылетающих и ныряющих обратно в семейное пекло пташек, и в ту же секунду чуть было не угодила под колёса бешено мчащегося велосипеда.
Резкий визг тормозов, блеск пронесшегося мимо никеля, и визгливый голос с неба:
– Моня, смотри за ребенком!
Я перевела дух и посмотрела вверх, но ничего не увидела, кроме мелькающих полных женских рук и колышущихся полотнищ разноцветных простыней. Рядом со мной шлепнулась об асфальт жёлтая бельевая прищепка, и я поспешила выйти из зоны огня на середину двора.
Огляделась. Привычная картина.
Между рядами припаркованных машин шустро лавировал соседский шестилетний Даник, осваивая новый, сияющий супер-прибамбасами крутой велик. С ловкостью циркача выписывая фигуры высшего пилотажа, он время от времени проскакивал мимо своего деда, сидящего на скамеечке в тихой, прогулочной части двора. Официально дедушка Моня был освобождён от домашних дел для присмотра за ребенком. На самом же деле хитрец с ловкостью Штирлица улизнул из-под сурового колпака жены потому, что не мог пропустить важнейший шахматный блиц-турнир с соседом-индусом. Оба великих мэтра уже расположились за деревянным столом для пикников, за спиной каждого сосредоточилась группа поддержки. Шустрый Даник, проскакивая на велосипеде мимо деда, молниеносно оценивал ситуацию на доске и периодически кричал: "Эй, у тебя вилка!" или "Опять в цейтноте!", и группа поддержки одобрительно кивала юному дарованию.
Я залюбовалась колоритными гроссмейстерами.
Почтенный Моня-Соломон одет в застиранную матросскую полосатую тельняшку, которую он никогда не снимает, выцветшие джинсы и босоножки с чёрными носками. На левой руке у него нет двух пальцев, а седую, круглую как шар голову прикрывает неизменная ковбойская шляпа, которую привёз ему сын из Америки. Под шляпой – я знаю! – дед прячет защитную пластину, прикрывающую сколотый в войну череп.
Незнакомый индус из ненашего двора облачён в просторную вышитую рубаху до колен, широкие шорты и кожаные шлёпанцы на босу ногу. Длинные, завивающиеся крупными кольцами седые волосы собраны в пучок, серебряные усы тщательно расчесаны и красиво обрамляют почти чёрные губы на тёмном, покрытом сетью морщин и очень мужественном лице. На тёмно-коричневой груди блестит массивная золотая цепь, толщиной и весом сравнимая лишь с якорной. Какими судьбами он оказался в Земле Обетованной? Какой ветер волнений и тревог перенёс потомка затерянного колена Израилева с Гималаев в Средиземноморье? Порасспрашивать бы его, порастрясти! Его-то повесть, небось, будет ещё покруче истории жительницы недалекого Каира!
Оба мэтра не говорят на иврите, индус не знает русского, а единственные иностранные выражения, известные деду, это – "Хенде хох!" и "Гитлер капут!" Несмотря на это, оба прекрасно понимают друг друга и свирепо поглядывают на приятелей противника, дающих ценные советы. Обстановка за доской накаляется!
Вот индус плавно шевельнулся, и тонкая коричневая рука, блеснув широким золотым браслетом, передвинула одну из фигур на доске. Карие, чуть выпуклые глаза с желтоватыми белками смотрят на противника, не мигая, завораживая, как взгляд питона. Звякнули шахматные часы.
– Не плыви, дед! – пролетает мимо Даник. – Дай ему швиндель! Твой, коронный!
Дед запускает руку под широкополую шляпу и сердито трет старый шрам. Тут такая ситуация, а он разболелся некстати, зараза!
Я любуюсь ими. Моими соседями.
Высохшие старушки, неутомимые кормилицы поколений бездомных кошек; жилистые старики, терпеливо чинящие развалюхи-машины, копающиеся в отживших моделях радиоприемников, отчаянно сражающиеся в домино или нарды на шатких дворовых столиках...
Просто соседи. Вон рядом живет девяностолетний Семён – он выпекал хлеб в Сталинграде в 1942 году, и пишет сейчас воспоминания. А другие молчат, не умея или не считая нужным рассказать о себе. А, чего тут толдычить, всё как у всех!.. Ну нет! Нет "как у всех"! Не бывает!
Ох, как я хочу расспросить вас о вашей жизни, о чудесах и приключениях, случившихся с вами!
Вот завтра же подойду к хитрюге Соломону и уж вытрясу из него всю подноготную и о его тельняшке, и о шраме, и о шахматах! Держись, дед! И об индусе надо бы узнать – там, наверное, такие похождения и авантюры, что Индиана Джонс помер бы от зависти!
Ну, доберусь я до вас!