Милосердие. Начало

Милосердие. Начало.

Жили они плохо. Да и откуда ей взяться, хорошей жизни? Любви не было. Не было встреч при луне, не было страсти, когда все течет и плавится, даже любовных перебранок, бурных объяснений, обид ревности, и ярких примирений, ничего! А была полу-криминальная случайность, завершившаяся скоропостижной свадьбой, где преобладали обиды и ненависть.
Её муж, Сергей Бирюков, был тогда зав. клубом при авиаремонтном заводе. Сорокалетний жуир, музыкант и выпивоха, он создал неплохой вокально инструментальный ансамбль, и его выступления в клубе и на выезде принесли Сергею определённую известность. Он ездил на дребезжащем Москвиче, который приобрел по случаю по цене металлолома и с помощью своего друга Васьки Найдёнова кое-как восстановил и возил на нем свих многочисленных девок. Салон Москвича не восстанавливался, все было ободрано, пропахло табачным дымом и алкоголем. Квартира у Сергея была заводская, при клубе. Две узкие комнаты и темная, без окон, кухня, что его вполне устраивало. Мебилировка квартиры была самая спартанская. В первой комнате, которая пафосно называлась гостинной, стоял круглый стол со стеклянной столешницей, три стула и старый, изъеденный шашелем комод, на котором располагался телевизор и музыкальный центр. Посреди комнаты лежала пыльная, изъеденная молью, медвежья шкура. По легенде медведя, в ужасной схватке, добыл Бирюковский дед, что было недалеко от истины. Дед добыл шкуру у проезжих цыган за сто рублей, что, по тем временам, было немало. Шкура в интимной жизни Сергея занимала значительное место. Он говорил очередной девице указывая пальцем на шкуру:"У меня ни одна исполнительница -при этом широкое скуластое лицо его выражало восторг -ты слышишь, ни одна, не попадёт в вокальный коллектив, минуя эту шкуру!" При этом он кривил душой, существенно преувеличивая свои возможности.  Будучи прагматиком и получив резкий отпор, он все таки принимал в коллектив нужных ему вокалисток.  Кроме того, у него пели жены и дочки нужных людей и он опасался иметь с ними дело, даже если они напрашивались сами. Во второй комнате, меньшей, чем первая, стояло старое пианино, на нем еще играла его покойная мать, и сам Сергей тарабанил гаммы. На пианино лежал кларнет в ободранном футляре, а на стене висела цыганская гитара, облепленная переводными картинками. Семья была музыкальная. Отец Сергея до войны играл в заводском оркестре, с фронта не вернулся. Мать до самой своей смерти пять лет назад, пела в ресторанах и городском кинотеатре.
Таня Лоза, тогда невысокая тонкая румяная девушка, веснущатая с белесыми ресницами, серыми до синевы глазами, пухлыми детскими губами, приехала из пригородной деревни после десятилетки,  с намерением выучиться специальности. Приезд её сопровождался многочисленными консультациями и советами. Главный советчик ее, сосед Федосей Никитич, который работал на заводе, с сомнением покачал головой: "Куда ж тебя возьмут? Тебе ж еще восемнадцати нет! Ладно -продолжал он- я узнаю." Он узнал, что при заводе есть школа, где можно получить специальность чертежницы или копировщицы. В отделе кадров его обнадёжили, сказав, что открылась новая, северная, проходная и есть острая потребность в постовых, и если поговорить с зам директора по режиму, то Татьяну , возможно и возьмут. Узнав новость, Татьяна задохнулась от радости. Впереди лежала яркая солнечная равнина. Вся жизнь впереди. От счастья она запела на полный голос. Мать неодобриттельно цыкнула: "Ну, чего, егоза, еще ж ничего не решено. А как ездить будешь? Вставать в пять утра." "А Федосей Никитич как? Он ведь тоже в охране работает." "Тоже мне пример привела"- мать усмехнулась. "Он то на суточной смене, сутки работает, двое дома, а ты так не сможешь, если учиться будешь." Таня задумалась. У нее была мечта петь. Хороший голос, слух. Зав сельским клубом дядя Дмитрий, так его звали все от мала до велика, в ней души не чаял, но многого дать не мог. Самоучка, все, что он умел, так это с аккомпанировать на старой гармошке нехитрые народные песни. Голос у нее был красивый низкий. Свой основной репертуар она брала из черной тарелки, висевшей на стене и не умолкавшей весь день и часть ночи. Но на концертах, в клубе она также пела ёрничные частушки, которые сочинялись невесть кем, и доставалось в них даже местному начальству. Ей прощали. Но держала себя Татьяна строго, и местные дон жуаны, раз получив отпор, зауважали её и больше не приставали.
   И вот, наступил день, когда, вырядившийся в парадный пиджак со всеми орденами и значками, Федосей Никитич привел, зардевшуюся от стеснения, Татьяну к Ивану Матвеевичу Карганову, зам директора по спец части. Хозяин кабинета, высокий, худощавый с выправкой военного, бывший полковник КГБ, встал к ним навстречу, поздоровался с Федосей Никитичем за  руку и внимательно посмотрел на Татьяну. "Ну, рассказывай, Лоза!" Он усмехнулся, и ,как бы угадывая её мысли, продолжил- "Сосед твой еще третьего дня заявление от твоего имени написал," "А чо рассказывать то, хочу учиться..." "А работать, значит, не хочешь?"  Она испугалась, что её не примут, но от смущения ничего не смогла ответить. Но  Иван Матвеевич, не ожидая ответа, подписал пропуск и уже официальным тоном, сказал:"Иди к начальнику охраны, оформляйся." Она хотела что-то сказать этому суровому на вид человеку, какие-то слова благодарности, горячвя волна подымалась в её груди, на глазах выступили слёзы. Но то, что она услышала, вернуло её на землю. "Слышь, Матвеич- Федосей Никитич обращался к Карганову на "ты", как было принято у фронтовиков-  ей еще общага нужна!" "Это почему, она ж недалеко живет?" "Она ж учиться хочет. Не сможет ездить и занятия посещать." Карганов снял трубку и позвонил. Ему долго, тягостно долго, не отвечали. Наконец голос, его было слышно совершенно четко, произнес:"Слушаю!" Карганов тоном, не терпяпящим возражений, произнес:" У меня новая работница, стрелок охраны, её нужно разместить в общежитии!" Голос заныл, забулькал:" Вы же знаете, мест только для квалифицированных рабочих..." "У нас нет людей- веско произнес Карганов- выполняйте!" и повесил трубку. Он опять стал приветлив, заулыбался. Морщинки возле глаз собрались в пучек и разбежались рябью по воде. Таня подумала, что он определенно красив, этот немолодой человек, такой разный и такой неотразимый.
Уже ближе к вечеру, когда багровые тени от закатного, летнего солнца, разбежались по городу, Таня на заводском поселке подошла со своим легким богажом к общежитию. Уборщица тетя Фрося, не выпуская из рук ведро и швабру, отвела её в комнату на втором этаже. Рот у нее не закрывался. "И, милая- говорила она глотая звуки и временами переходя на украинский язык- чтоб никого ты суда не водыла. цэ ж в нас не положено, можуть выгнаты!" Она отперла ключем, с невероятно огромной бляхой и выбитым числом 210, скрипучую дверь и они вошли в небольшую, светлую комнату. Четыре кровати, прикроватные тумбочки, стол, картинки на стенах. Тесновато, негде повернуться. Три кровати светились панцирными сетками, четвертая была накрыта серым одеялом. Тетя Фрося кивнула на кровати и сказала:" Ото ж видпусткы, займай ту що з одиялом. Я тоби счас билызну прынэсу!"
И покатились, пошли рабочие дни. С первого сентября начинались занятия в школе. Она получит сразу две специальности- чертежник и копировщица. Вообще то, это было не положено. Все равно, что инженер техник, но таково было условие. Привыкая к городской жизни, она как-то забыла о пении. Приехали после отпуска её соседки по комнате. Делились впечатлениями, рассказывали о любовных похождениях. Татьяне это было внове, но, если сказать по правде, то не интересно. Всеобщее восхищение вызвал рассказ Вальки- большой, в комноте проживала еще Валька- малая и Наталья. Валентина, крупная женщина, не первой молодости, довольно миловидная, с широким, открытым лицом, смеющимися глазамии, ровными, русыми волосами, отдыхала  на на Кавказе, где познакомилась с немолодым мужчиной, который представился ей, как Гиви. Гиви настолько увлекся ею, что целый месяц возил её по Грузии и Абхазии, хвастался ею перед друзьями. Смеясь, он говорил:" Ну, Валька, ай какая женщина, да она меня в усмерть заездит!" При этом и он и она громко, заливисто смеялись. Валентина работала клепальщицей на плазе и действительно отличалась недюжинной силой. Под конец, как рассказала девушкам Валентина, он подарил ей шикарный белый, замшевый костюм. Костюм был представлен на всеобщее обозрение, а затем все его по очереди примеряли. На Валентину- большую он был явно мал, лацканы пиджака почти не сходились, спина морщила, чтобы надеть юбку приходилось делать глубокий вдох. На  Валентину- малую он был велик, а на Наталью, как раз. Наталья долго смотрела на себя в потрескавшееся зеркало, висевшее на обратной стороне двери, некрасивое, в оспинках лицо её, выражало страдание, но, в конце концов, костюм она сняла. Татьяна от примерки  отказалась. Волнение дня начало спадать и Валентина- большая произнесла фразу, которую все, кроме Тани, давно ждали. "Девочки, а как насчет новоселья?" Все оживились, задвигались, собрали припасы, что у кого было и скинулись на водку. Ничего менее крепкого здесь не пили. Было весело, много разговоров, уверений в вечной любви и дружбе. Татьяна, которая никогда не пила, а здесь её уговорили "чуть чуть", почуствовала себя плохо, потеряла сознание, и все ее сообща спасали. Наутро она чувствовала себя, как побитая собака, и дала себе зарок в рот не брать "Эту гадость!"
Дело шло к осени и после гастролей, смотров и конкурсов, вернулся Сергей с вокально инструментальным ансамблем. Как-то, уже в конце августа, Татьяна увидела у проходной большую афишу, приглашающую желающих принять участие в конкурсе вокалистов и танцоров на поступление в ансамбль "Крылатый". Татьяна поняла, что её час настал. После работы, умытая и приодетая, она сидела в зале среди немногих желающих участвовать в конкурсе. Время тянулось тягостно долго, пока шла репитиция, но, наконец, их позвали в небольшую комнату за сценой, где стояли сразу два пианино. Сергей был не в духе. После пьянки со своей основной любовью, ненавидимой Клавкой. Как и почему они, такие разные, стали близки, на заводе ходили разные слухи. Клавдия Никитична, как уважительно звали её те, кто с ней работал, была молодая, красивая, невероятно активная женщина, с мягкими, но довольно наглыми манерами, немного полноватая, что её абсолютно не портило, и занималась тем, что обслуживала руководство завода. При заводе за проходной, действовала фабрика- кухня а при фабрике, но на территории завода, ближе к администрации, некое закрытое помещение для списочных. В помещении находился длинный, человек на пятьдесят, стол, во главе которого стояло кресло, наподобие трона, для директора, которое никто не занимал. Еще несколько мест рядом с троном представляли собой незанимаемое пространство для элиты, а далее буйствовала демократия. Все, кто был а списках, а их было много, завод большой, могли приходить когда угодно с двенадцати до двух и занимать свободные места. Но и тут мелкой сошке, вроде Сергея, иногда не доставалось места или элитарных котлет. Рядом со столовой находилась домашняя, по существу, кухня. Здесь все готовили в кастрюлях, а не котлах и на обычных сковородках. И уж о продуктах и поварах, говорить не приходится. Клавдия Никитична была здесь главной. Она составляла меню, используя личные и заводские связи, добывала продукты и, что основное, занималась организацией банкетов и приёмов. Здесь они и познакомились, Сергей и Клава. В любовных похождениях они были два сапога пара. Кого ей только не приписывали, распространяя слухи об оргиях на закрытых дачах, но уважали. Власть всегда уважают, а на ней лежал отблеск! По слухам, Клава заключила пари, что женит на себе этого закоренелого холостяка, и первую часть пари выиграла, затащив его после очередного банкета, в постель.  Но дальше дело не пошло и почти сразу начались скандалы, где дело доходило до мордобоя, где оба они выступали на равных, с небольшим преимуществом у Клавы, как обладательницы, несгибаемого характера и острых ногтей. Вот и сегодня дело, правда, до мордобоя не дошло, и Сергей отсупил, но настроение было окончательно испорчено. К тому ж, они изрядно выпили, затащить в постель её не удалось и он сидел у пианино злой и хмурый и заведенный. Он исподлобья взглянул на конкурсантов, а их, после долгого ожидания осталось трое, и спросил:" Ну, шо будем петь?" Прослушав первых двух, а они какими-о чужими голосами пели заезженые песни военных лет, он сказал хмуро:" Идите, вам сообщат" и остановил свой взор на Тане.  Улыбнулся. Красивой она не была, но излучала привлекательность молодости и здоровья. "Ну, что, красавица -сказал почти весело, на сцене была когда-нибудь?" Она утвердительно кивнула. "Что петь будешь?" Она спела почти весь свой репертуар, а он самозабвенно акомпанировал, извлекая из старого пианино немыслимые звуки. Было довольно поздно и они в клубе остались одни. Оба были разгорячены рождением искуства. Сергей вдруг почуствовал, как уходит горечь проигранного дня, Клавка стерва, кровь с алкоголем пополам, ударила ему в голову, он почуствовал безмерное влечение к этой девочке. Реальный мир с его законами и запретами ушел куда-то далеко, далеко! В новой реальности можно было все! Он подошел к Татьяне, крепко обнял её и поцеловал в мягкие безвольные губы долгим, страстным поцелуем. После всего, что произошло, она сидела на матах, растерянно глядя на Сергея, а он тоже, еще не отдавая себе отчет в случившемся, говорил что-то о следующей репитиции, о том, что он будет заниматься с ней вокалом, и что ей нужен будет новый репертуар, более современный.

Продолжение следует.