Планета человек

               
Мало кому известно имя космонавта Зверева. А между тем, несмотря на безвестность, это имя должно воссиять на небоск¬лоне рядом с такими именами как Гагарин, Леонов или Армстронг, но гораздо ярче. Если первый преодолел земное тяготение, вто¬рой вышел в космос, а третий ступил на Луну, то Зверев, этот чудаковатый растяпа и неудачник, ставший в свое время насто¬ящим бичом отряда космонавтов и предметом государственной тай¬ны, совершил нечто большее, чем все три эти героя вместе взятые и все человечество вообще со времен Адама, Он лично стал планетой.
25 июня 1967 года подполковник Зверев, которому в возрасте 49 лет, после двенадцати лет очереди, предложили участвовать в полете космической станции вторым пилотом, должен был совершить один из тех (ныне смехотворных) рекордов, которыми в то время сопровождался едва ли не каждый полет. Ему, как художнику-любителю, было приказано выйти на сверх¬прочной веревке на орбиту и зарисовать Землю с высоты космоса, дабы, во-первых, подчеркнуть гуманитарную сущность космонав¬тики, а во-вторых - предотвратить рекордное появление в свет космических холстов художника-астронавта Синклера, который, по сведениям разведки, разрабатывал космический мольберт. Короче говоря, как только Зверев на привязи вылез в космос и начал раскладывать краски на своем титановом этюднике, застежка на сверхпрочном креплении синтетического троса ле¬гонько щелкнула, и не успел наблюдавший за операцией командир корабля вымолвить "ёть", как подполковник Зверев вместе со своими причиндалами превратился в точку и исчез. Исчез навеки.
О спасении не могло быть и речи. Направить ракету за Зверевым и выловить его как отбившегося оленя, арканом? Но тогда экипажу не хватило бы топлива на обратный путь, а у самого Зверева при ловле, скорее всего, оторвалась бы голова, рука или какая-нибудь еще часть тела. Снарядить отдельную экспедицию, как сделали позднее при спасении космического пейзажиста Синклера? Но для этого потребова¬лись бы такие средства, такие усилия всего народа, которые были несопоставимы с жалкой ценою жизней целой дивизии Зверевых. Мысль о спасении даже не пришла в голову коман¬диру, который по-своему любил Зверева - прекрасного парт¬нера по рыбалке.
Кто виноват? Почему сверхпрочная застежка, над которой в течение полугода бились коллективы трех кон¬структорских бюро и которая должна была выдерживать массу четырех средних танков, лопнула подобно датской булавке под весом не слишком упитанного подполковника? А главное - что и в какой форме сообщить на Землю, ожидающую рекорда? Командиру даже захотелось по-мальчишески солгать: мол, не знаю куда подевался - и точка. Что я, нянька, вытирать каж¬дому нос? Но космический корабль - это не подводная лодка. Это гораздо хуже. Здесь люди не пропадают, как бо¬лонки, выйдя за угол пописать. Да и на Земле, честно ска¬зать, хорошо знали Зверева и готовились к наихудшему. Так что командир нажал кнопку связи и просто, хрипловато сооб¬щил:
- Алло, у меня неприятности. Подполковник Зверев вышел на орбиту и превратился в искусственный спутник Земли. Прием.
- Ax вот как... - Известный своим дьявольским хладнокро¬вием генеральный диспетчер задумался всего на полторы секунды. - Тогда придется сообщить, что он никуда не выходил. Конец связи.
Всем известны лицемерие и цинизм, которые проявляла официальная пресса во всем, что касалось государственного престижа. О неудачной попытке выхода на космический пленэр в правительственном коммюнике не было оказано ни слова. Несуществующему Звереву была вручена звезда и присвоено очередное звание - полковник.
Но вот что странно: ни в одном справоч¬нике по истории космонавтики вы не найдете ни имени Зверева, ни имени его партнера, ни названия и даты полета их корабля. Не сохранилась, вопреки обыкновению, ни одной фотографии счастливого космонавта после возвращения домой, а поскольку этот полет не отличался от других многочисленных полетов того периода, то о нем скоро забыли и зарубежные космические исто¬рики. Позднее, сверяясь с нашими хрониками, они просто вычерк¬нули Зверева из своих справочников как опечатку, будучи уве¬ренными, что речь идет об одном из многочисленных несостояв¬шихся дублеров. На этом историю земной жизни Зверева можно считать законченной. Но это лишь первая, ничтожная часть его жизни,
В предвкушении художественной радости Зверев не заметил исчезновения корабля, занявшее долю секунды. Когда он обер¬нулся проверить свое местоположение, ракеты уже и след про¬стыл и он являлся полноправным космическим телом Солнечной системы. Перед ним висела дымчатая, жемчужно-голубая, фос¬форическая Земля величиною с дирижабль, а за ним - большая, матовая, с голубыми подтеками, затуманенная с краю и видная в мельчайших неровностях, ноздреватая лунища величиною с буй. Бездна мерцала звездами - такими же, какие видим мы с Земли, но большей величины и ясности. Шарахнувшись куда-то с перепуга, подполковник перекувырнулся, и теперь Земля оказалась у него за спиной; небосвод перевернулся, как будто наблюдатель мигом переместился с Северного полюса на Южный. При этом, хотя космонавт, наверное, куда-то мчался с неимоверной скоростью, пейзаж вокруг него почти не менялся. Он мог толь¬ко ворочаться внутри него и так и сяк: с востока на запад, с запада на север и так далее - как некий пуп Земли. Вернее — пуп космоса. "Человек — это центр Вселенной, -" сколько прав¬ды, оказывается, скрывалось в этом афоризме применительно к космонавтам, вывалившимся из ракет!
Сердце ухнуло. Зверев почувствовал то же, что чувствует выпавший из окна человек или парашютист, который после прыжка вспомнил, что за спиной его нет парашюта, - с той разницей, что падение будет продолжаться шесть часов - до конца жиз¬ненного запаса скафандра. Словно ураган метнулся через весь сорокадевятилетний путь невезучего подполковника, от лязга закрываемой крышки люка до первого ужаса выползания из люка материнского лона - и обратно, к выходу в черную космическую дыру смерти. И этот путь слился в одно ртутно-тяжелое слово — ...дец — кошмарным рапидом канувшее в сумрак сознания. Именно это грубое, короткое, кусачее слово было, можно сказать, ито¬гом длинной, сложной, а временами и прекрасной жизни подпол¬ковника, которая, не говоря уж о славном и долгом посмертном существовании, заслуживала томов и томов кропотливых иссле¬дований и возвышенных описаний. "Долетался, -" подумалось под¬полковнику неким постскриптумом, неким психическим эхом - более спокойным и беспросветным.
К счастью или несчастью, смерть не наступила мгновенно. а была отложена. У Зверева отлегло, когда он вспомнил о своем жизненном запасе. "Успею еще намучиться, прежде чем задохнусь, -" подумал он из-под бьющейся бурной радости выживания - оттяжки смерти хоть на минуту. Красота вокруг него молча вращалась, самая величест¬венная и спокойная красота, о какой только можно было мечтать. Да, о которой он сознательно и бессознательно МЕЧТАЛ ВСЮ ЖИЗНЬ. Сам того не ведая, он достиг наконец цели своей жизни, полного и безусловного счастью и воли. И что с того, что это счастье, эта воля продлятся шесть часов, а не семьдесят лет? В чем, собствен¬но, разница между секундой и тысячелетием, если то и другое дол¬жно когда-нибудь кончиться?
И знаете, чем занялся подполковник Зверев в последние часы своей жизни и занимался вплоть до самого последнего момента, того момента, когда воздух у него кончился и тело начало судорожно вбирать пустоту - заглатывать черноту небытия? Он разложил на своем титановом космическом этюднике специальные космические краски, укрепил на подставке специаль¬ный космический холст и стал писать Землю с высоты космоса.
Ху¬дожник он был, честно говоря, неважный, и я, сами понимаете, не имел возможности увидеть его последней работы, но могу, од¬нако же, поручиться, что это было одно из лучших художественных творений человечества. Именно так, в таких условиях ~ на тону¬щем корабле, в камере смертников, на падающем самолете должны создаваться все картины, все симфонии, все поэмы. И конечно, они должны погибать вместе со своими создателями.
С точки зрения формальной Зверев превратился в искусствен¬ный спутник Земли, но позвольте - разве даже после смерти он не оставался ЖИВЫМ ее спутником? Дар жизни одинаков для слона и муравья, для червяка и Сократа, и с этой точки зрения не толь¬ко живой, а затем и умерший Зверев, но и любой тюбик с краской в его этюднике представлял собою целую Вселенную. Скажут, что эта Вселенная существовала слишком недолго - шесть часов в виде Зверева живого, еще с месяц в виде Зверева мертвого и еще несколько лет в виде Зверева как пустого скафандра с этюд¬ником в железных руках. Но и это неверно при отсутствии в космосе часов и такого ложного понятия как время.
Что такое пес¬чинка с высоты Эвереста? Что такое Эверест с высоты Луны? Что такое наша жизнь по сравнению с ничтожнейшей долей геологического периода - жизни так презираемых нами камней, и что такое мгновен¬ная жизнь микроба по сравнению с нашей вечной маетой? О чем мы, друзья мои?
А что если еще до истечения своей человеческой жизни тело Зверева прошло историю не менее величественную, чем история Земли или любой другой планеты? Что если за этот срок, для кого-то по¬истине эпохальный, микроскопические простейшие успели развиться в растения, а те, в свою очередь - в более сложные существа? И вот уже под надежной защитой скафандра Зверева существует, растет и размножается целый мир - растительный, животный и, наконец, раз¬умный мир, подлинным венцом которого становится некая микроскопи¬ческая тварь, которую назовем микроскопическим человеком. Человек с планеты Зверев так же умен, так же настойчив и вездесущ, как его земной собрат. Он быстро, если не сказать - мгновенно рас¬пространяется по всей поверхности подполковника, заселяя и возде¬лывая даже такие труднодоступные его участки как брови, подмышки и анальная впадина. Создавая все новые и новые технические нов¬шества, он нещадно эксплуатирует телесные ресурсы космонавта, ка¬чая из него кровь, вырубая заросли и без того редеющих волос и вывозя на поверхность целые килотонны измельченных костей для строительства. Они даже подбираются к тому единственному, что обеспечивает их выживание в условиях губительной космической пустоты - к оболочке скафандра - с целью добраться до нее, из¬мельчить и растащить. Но вот, на самом позднем этапе Зверевской эпохи, когда от тела подполковника уже не осталось практически ничего, кроме мощей, а внутренняя поверхность скафандра покрылась бесчисленными благо¬устроенными мегаполисами, научная мысль зверян настолько гуманизировалась, что кое-кто начал считать нашу планету отнюдь не безжизненной, бессмысленной глы¬бой природных ресурсов, а напротив - огромным живым организмом, существующим по неведомым законам, результатом которых яв¬ляется и наше с вами, батенька, существование. Эта идея, показавшаяся поначалу романтической и абсурдной широкой публике, получила печальное подтверждение в виде кровавых кризисов и зубодробительных конфликтов между населением го¬ловы и задницы 3верева, получивших название 1,2, 3 и после¬дующих Зверских войн и унесших жизни примерно половины мик¬роскопического населения планеты. За ними последовали такие природные катаклизмы как опустошительные, катастрофические извержения газов и кала, унесшие миллионы жизней, и оконча¬тельное исчезновение волосяного покрова, лишившее население Зверева топлива, Гуманистические идеи консервации Зверева и постепенного перехода к иным, непочатым мирам - для на¬чала хотя бы к мертвому спутнику Зверева планете Этюдник, из утопических бредней превратились в насущность,
Одну за другой зверяне снаряжают космические экспедиции - сначала осторожно, а затем все смелее и смелее облетая по¬верхность головы, плеч и боков космонавта. Соперничество го¬ловы, зада и других частей тела Зверева, которое раньше при¬водило к таким катастрофическим результатам как Зверские войны, и ныне не утратило своей уродливости. На 1967 услов¬ном году жизни Зверева-планеты жители зада и головы стали практиковать всевозможные излишества в околозверевских про¬странствах, предназначенные, как мне кажется, удивить и обескуражить страну-соперницу, а на самом деле приводящие все к новым и новым виткам дорогостоящих излишеств и несуразностей.
Так, ценою неимоверных усилий всего седалищного народа, космонавтам нижней части планеты удалось облететь ВСЕГО Зверева от ануса до ануса пятнадцать раз подряд. В ответ на это головяне высадились на Этюднике и водрузили здесь гордый флаг своей части тела. Оказываясь в явном уроне, люди Ягодиц перешли к всевозможным видам космических вывертов: они вылезали из ракет на полном ходу на сверхпрочных веревках, фотографировались на фоне Зверева, кувыркались так и сяк со знаменем в руках, составляли акробатические фигуры и даже на страшной скорости пробовали перекрашивать свои летающие посудины - без всякой на то необходимости.
Казалось, эпоха космических рекордов близится к концу, и сколько ни летай вокруг умирающей планеты, ничего нового и полезного от этого не предвидится.
В это время, где-то в июле 67-го, головянин Синклер привнес в глупое соперничество держав новый, творческий оттенок. В ходе полета космического корабля “Феб” он вылез в космос на сверхпрочной веревке и сделал этюд планеты маслом с высоты открытого космоса. Весь Зверев, вне зависимости от убеждений, затаив дыхание следил за подвигом отчаянного живописца и с ужасом услышал щелчок обломившегося крепления троса, после которого отважный астронавт, размахивающий руками, исчез где-то в космосе. Астронавта вылавливали усилиями всех народов планеты, - вы не представляете, насколько это прекрасное начинание сплотило и воодушевило всех зверян, - и выловили-таки больного, сумасшедшего, но живого.
Картину Синклера тоже удалось сохранить, но вместо огромной и прекрасной планеты на ней почему-то был изображен крошечный скорченный человечек, летающий в черном вакууме абсолютного безвоздушья с чемоданчиком на коленях. Свободной рукой человечек махал зрителю, как бы передавая привет или отдавая салют.
Картина называлась "Одиночество",