Медведь

Медведь появился у нас как-то незаметно. Всё не было, не было, и вдруг - на тебе, появился. Впрочем, и появление-то его приметили не сразу. День на третий. Никто не видел, как в доме Семёнихи, отдавшей Богу душу пару лет назад, в глухую зимнюю ночь зажглась окутанная паутиной и без того тусклая лампочка на кухне, да повалил дым из трубы. Днём, занятый своими житейскими делами, народ не обратил никакого внимания на одинокий след по глубокому снегу, ведущий за калитку к дому.

А вечером почему-то даже Петрович, имеющий к дому Семёнихи неподдельный интерес, как-то зазевался и ничего не приметил. То ли Бог отвёл, то ли бес попутал, но всегда внимательный Петрович, семеня в потёмках домой, занятый своими старческими думами, скользнул глазом по вожделенному дому и прокряхтел мимо.

Лишь на третье утро, начинающееся, как всегда, в селе рань-раннюю - а светает у нас зимой ближе к обеду, - обратил внимание народ на свет в кухонном окошке Семёнихи. Обратил и удивился, а Петрович ахнул. Крякнул. Чихнул и закручинился: присмотрел этот добротный дом Петрович, сын раскулаченного, высланный трёхлетним мальчишкой вместе с отцом и матерью в края настолько отдалённые, что вернулся домой только к старости, на пенсии. Да и как домой... В доме-то отцовском то контора колхозная была, потом - и по сию пору - сельсовет. Справил чью-то избушку-развалюшку, да и поселился там вместе с хозяйкой.

Поселиться-то поселился, а на добротный Семёнихин дом глаз положил прочно - у старухи наследников не было. По крайней мере, никто, сколько ни вспоминали, припомнить не мог. После смерти старухи  Семёнихи взялся, было, Петрович, как репрессированный, отсудить себе дом,  да председатель сельсовета сам имел свои виды на дармовое жильё. Замутил такое, что другой бы уж и отступился, но закалённый с детства колымскими ветрами, Петрович был калачом тертым и с председателя не слезал уже, почитай..., когда Семёниха-то померла? Под Октябрьскую? Ну, дак, уж на третий год перевалило!

 В общем, заходил Петрович кругами вокруг неверного своего счастья, выслушивая да выглядывая, даже принюхивался. Но не выгорело ему ничегошеньки - забор-то хоть и старый, столбы погнили, сами едва стоят, но высокий сплошной забор как-то ещё держат. Пришлось Петровичу у народа поспрошать, а те сами не то что толком, а вообще ничего не знают. Разжёг только интерес у народа - заинтересовались, стали в окна, да через такой-то забор заглядывать, а там - занавески пыльные, а лампочка тусклая. Темнеет-то зимой в наших краях сразу после обеда, свет рано зажигают, так что смотрит народ, дивится, гадает. А что поймёшь? То ли мужик ходит по дому, то ли баба. Кто как судит, а зайти стесняются. Деревенский народ не то, чтобы стеснительный совсем, но не нахальный, это точно.

...Не спала деревня всю ночь. Переживала, пережёвывала новость. А другим утром порешила послать председателя, ведь это он - власть, и это - его сельсовет, всё знать должен! А коли не знаешь, так иди и узнавай.

- Щаз, все дела в районе бросит и к вам прибежит, - заявила Зойка-председательша, женщина невысокая, но имеющая приличный вес. И общественный тоже, так как была в деревне основным поставщиком районных сплетен и продавщицей в сельпо. - Уже два дня в районе прохлаждается. Только ввечеру прибудет!

Может ли русский человек ждать до вечера? Упросили Кольку-тракториста, возившего сено на ферму, криульнуть по другой улице, на которой Семёнихин дом стоит, погрузили ребятню на рулоны, строго-настрого наказав смотреть в оба и всё примечать. Однако, за высоким забором было пустынно, только две тропки - от калитки к дому и в дровяник, - да и те натоптанные, негребёные. Стали упрашивать Кольку проехать снова, жертвуя ради эксперимента бутылкой, но этот гадёныш не пожелал войти в положение даже за литру.

- Да пошли вы все! Мне работать нужно, - отмахнулся Колька, поскольку мужик был заводной и проколобродить мог месяц. Но и совесть, как отмечали деревенские, ещё не пропил, а потому, зная свой маленький недостаток, просто так за стакан не хватался.

До председателя было ещё далеко, а Семёнихины окна уже светились в ранних зимних сумерках, напоминая о тайне и маня. И Петрович, было, рванул к калитке, но по старости лет открыть не смог - петли за два года заржавели, да и струхнул он крепко: тот, кто вошел через неё, обладал силой, каковой у Петровича уже не было, а может, и отродясь не водилось.

Часам к восьми у председателева дома собралась вся наиболее активная часть деревни - то есть, все. Петрович, криуляя между группками судачащих земляков, переругивался с Зойкой, которая тоже за словом в карман не лезла. От лёгкого морозца и ожидания уже начали, было, все переругиваться, чтобы не замёрзнуть, но тут по небу над дорогой  несколько раз метнулся луч света, и уже через пару минут на дороге показались фары. Все собрались в кучу. Замолкли. Машина лихо подкатила к председательским воротам (прямо через своевременно расступившийся люд) и резко затормозила.  Слегка хмельной председатель, несколько удивленный такой встречей, покинул своё сиденье и тут же был взят в оборот.

- Ничего не знаю. Терпите до завтра. Я и так двое суток не был, вон даже Зоя Ивановна по мне соскучала, аж встречать вышла, - пытался острить председатель, семеня к дому, но уперся в грудь той самой соскучавшейся и сник.

- Ну, коли так, пошли, супостаты. Умру с голода из-за вас.
- Неужто в районе за два дня не покормили? - усомнился Петрович, винивший во всех грехах и своих бедах председателя. - Али пил, да не закусывал? – колол Петрович больной председательский орган – печень...

Наказав Зое Ивановне разогревать ужин, председатель во главе колонны направился к дому Семёнихи.

У калитки вышло замешательство по тому же поводу, что и у Петровича, но, приложив тройное усилие, председатель ржавые петли победил, единолично и уверенно прошагал к крыльцу и гулко затарабанил в дверь. От этих ударов дверь сама отворилась и председатель канул в темноту...

Народ затих, но из дома не было слышно ни звука. Даже не хрустел под валенками снег, уже утоптанный около калитки, войти в которую вслед за председателем никто больше не решился, несмотря на все подзуживания Петровича, боящегося оставлять председателя один на один с тем, кто был в доме: как бы не сговорились. Но через пять минут из нутра дома донёсся то ли крик, то ли рык, и все до единого, кто охая, кто матерясь, отпрянули от калитки и насторожились. Но было поздно - снова повисла гробовая тишина.

Народ стоял, затаив дыхание, но ничего больше не происходило. Часа через пол приплыла Зойка-председательша и, обеспокоенная сочувствующими быстрыми взглядами и траурным молчанием на все вопросы о своём, резко дёрнула плечом и бросилась в дом. Хлопнула дверь. Народ вздрогнул, но остался на месте. Только Колька-тракторист своей медвежьей лапой удержал за плечо уже поднявшего, было, шагнуть ногу Петровича.

Время неспешно, но уверенно ползло к полуночи. Из дома, проглотившего председателя и Зойку вместе с её парадно-выходной шубкой, надетой по случаю невиданного скопления народа, больше не доносилось ни звука - двойные зимние рамы, да и расстояние от окон до калитки метров восемь-десять поглощали все звуки.

- Да что мы стоим, там люди пропадают! - чей-то зычный голос заставил всех разом броситься к калитке, в которой сразу же образовался некоторый затор. Оказавшиеся первыми проскочившими в огород два кургузых мужичка, растеряв свою прыть, неуверенно озирались по сторонам. Дверь вдруг немилосердно скрипнула, выплюнув упавшую на крыльцо Зойку безо всякой шубы, в одном домашнем застиранном халате.
 
Едва мужики успели прижаться к основной массе народа, почему-то передумавшего штурмовать дом, как Зойка стала подниматься и пьяно зашипела:
-Твою же ж мать, порогов понаделают. А-а-а, вы ещё тута? А, всё ждёте…
Зойка вспомнила, как и зачем она тут оказалась и, приосанившись, запахнув халат, расписанный алыми розами, замолкла. Такого внимания к своей персоне продавщица сельпо не видывала даже тогда, когда в магазин привозили водку.

Народ так подался вперёд, что столбы, уставшие держать высокий и сплошной забор да ещё с массивной калиткой, не выдержали и упали вместе с двумя пряслами, освобождая путь. Крыльцо с Зойкой обступили так плотно, что той пришлось податься к двери.

- Хи, так это… Пашка-Медведь вернулся, - выпалила Зойка, спасаясь от толпы, ибо входная дверь, открывавшаяся наружу, оказалась для неё западнёй, - столько лет не было - и вот, нате!

- Какой-такой медведь? - успел откуда-то сзади крикнуть Петрович, прежде чем народ зашумел,  и конец его фразы - «…а  документы на дом  Анны Семёновны Егоровой у него имеются?» - потонул в хоре голосов.

Медведя вспомнили все. Был он каким-то племянником Семёнихи, то ли двоюродным, то ли внучатым, и даже жил когда-то у неё несколько лет. Бегал в село в школу вместе с деревенскими ребятишками, дружил - не разлей вода - с Вовкой-Головастиком, теперь уже, конечно, Владимиром Сергеевичем Головиным, ныне председателем сельсовета. Даже удивительно, как это о нём, таком здоровяке, особенно на фоне Головастика, получившего свою кличку вовсе не от фамилии, умудрились забыть… Все деревенские девчата лет тридцать назад на Пашку-Медведя заглядывались, а парни, кроме Вовки, и даже мужики - опасались… Силы в руках было немерено.  Да и дури в голове по тому молодому возрасту хватало.

- Вот и встретились кореша. Встречу отмечают. Мой-то уже головы поднять не может, а Медведь... он на то и Медведь: сидит, словно только что за стол сел. Ни в одном глазу! – затараторила Зойка, и видя, что интерес к ней уже угас, бегло затарабанила: - Ещё и ущипнуть успел, охальник. За зад!   
               
- От твоего не убудет, - засмеялись люди, расходясь, и удержать их не было никакой силы, потому как народ потерял уже всякий интерес к этой истории, самой Зойке, председателю и Медведю, не поддавшись даже на позабытые шуры-муры, начал бодренько  расходиться по домам. А вслед всем семенил Петрович, причитая:

- Ох, ты,  Господи, грехи наши тяжкие! - и повизгивая: - А документы-то у него на дом имеются?

Продолжение - "Исчезновение Медведя":
http://proza.ru/2015/07/28/1760