Красная звезда

               



Колхоз-миллионер «Красная звезда» был передовым в области. Большинство его тружеников жили вам не в курнЫх избах с земляным полом, а в коттеджах с газовым отоплением (АГВ), коврами, цветными телевизорами и ванной, хотя в ванне предпочитали не мыться, а хранить корм для свиней. Председатель колхоза считался областной шишкой, он пинком открывал двери нашего института, где училась его дочь. Но эта разодетая в фирмУ аппетитная первокурсница, которую отец привозил из города на черной «Волге», с подобострастием косилась на лихих старшекурсников в телогрейках и резиновых ботфор-тах, пригнанных на картошку.
То была не картошка, а какой-то четырехзвездочный отель. Председатель повелел своим подданным разместить студентов на постой по коттеджам, и нам с Андрюшей Лифке досталась отдельная комната без соприкосновения со старенькой хозяйкой, впро-чем, довольно предупредительной. Питались мы в огромной столовой, ни размерами, ни интерьером отнюдь не уступающей «Дружбе» или «Отдыху» - самым популярным моло-дежным кабакам.
На раздаче в этом сельском ресторане работали молодые поварихи в белоснежных колпаках, со скульптурными формами, роскошными черными кудрями, мраморными ли-цами античных богинь и, что самое странное, с  хорошим характером. Таких колхозных итальянок в столовой было всего три, все они были настолько прекрасны, что трудно бы-ло определиться с чувствами. А одна из них, дочь нашей хозяйки, после работы приносила матери сумку с объедками для поросят. И мы с Лифке, прохлаждаясь с сигаретами на за-валинке после не слишком тяжелого трудового дня, молча провожали взглядами песочные часы её фигуры, не в силах даже закрыть рот и произнести какую-нибудь мужественную пошлятину.
Ещё одной особенностью данной, отнюдь не типичной картошки, был подавляю-щий избыток женского пола. В нашем педагогическом заезде соотношение юношей и де-вушек составляло приблизительно один к пятнадцати. В смежном молодежном коллекти-ве, именующемся сладкими женщинами и направленном с кондитерской фабрики «Ясная поляна», мужиков вообще не было. А в группе из типографии мужчин и женщин было примерно серединка на половинку, но и среди них попадались такие бедовые девки, кото-рые стоили десятка напыщенных педичек.
Одну из типографских девушек звали непривычным для данной эпохи именем Ли-за. У неё была толстая русая коса до попы, бесхитростное лицо Марфушки, прозрачные русалочьи глаза и такая полоумная башка, что даже конфузно. Достаточно сказать, что завидев меня где-нибудь по пути из столовки, эта Лиза молча набрасывалась, валила меня на землю, жадно целовала и тискала, на глазах всего нашего добропорядочного педкол-лектива и собственного бессловесного жениха-печатника, угрюмо взирающего на эту эро-тику.
А вечерами, когда мы с Лифке сбрасывали сапоги и расслаблялись в своих хоромах в неглиже, целомудренный Андрюша подскакивал, как ужаленный, и стыдливо прикрывал рубашкой свои семейные трусы, почему-то считавшиеся позорными. Поскольку чокнутая Лиза, как Вий какой, стояла на улице, припав к нашему окну, и голодным взглядом сопро-вождала каждое мое движение. Признаюсь, такая экспансивность Лизы меня немного пу-гала, но, хочешь не хочешь,  а я вынужден был поддержать свою репутацию. И на сле-дующий вечер я попросил Лифке удалиться из комнаты на сорок минут, которых оказа-лось более чем достаточно.
Андрюша Лифке был русский немец. В конце войны его отца депортировали из Ка-захстана в шахтерский городок Сталиногорск, нынешний Новомосковск. Таких немецких резерваций в подмосковном угольном бассейне было немало, и по сей день в них можно найти вполне русских баб и мужиков с немецкими фамилиями, таких как глава поселко-вой администрации госпожа Энгельс Любовь Вильгельмовна.  Андрюша говаривал, что его отец, в результате этого вавилонского плена, совсем запамятовал немецкий, так и не освоив русский или казахский, а посему толком не говорил вообще ни на каком языке.
Внешне Лифке был типичный носастый маленький фриц с прямыми соломенными волосами и серыми глазами навыкате. Я так и видел эго в униформе вермахта цвета «фельдграу», с засученными рукавами, с автоматом МР-40 в руках и в тяжелом стальном шлеме. Немецкий, как язык Третьего Рейха и братской ГДР, был не в моде. Мы учились на английском отделении, выбранном из-за «Битлз» и «Лед Зеппелин». Но порою, прини-мая у девушек полные ведра с картошкой в кузове самосвала, мы дурачились на тарабар-ском немецком языке, что «этот русский картофельн надо немношечко отпрафляйт нах Дойчлант», и выходило очень убедительно.
В своем захолустье Лифке участвовал в составе любительского вокально-инструментального ансамбля (ВИА). Благодаря этому он умел сносно бренчать на гитаре и тонким голосом ныть жалостные рапсодии своих обожаемых Queen и более доходчивые советские шлягеры. Романтические завывания Лифке в беседке за столовой по ночам ма-нили стаи томящихся девушек, как звуки волшебной флейты  дудочника из Гамельна. И наш рейтинг, и без того завидный, возрастал настолько, насколько этого только можно пожелать. Не остался внакладе и мой Андрюша. А поскольку был он щуплым и моложа-вым для своих двадцати лет, то ему досталось совсем уж юное существо – четырнадцати-летняя воспитанница детского дома Катя, которая приезжала к бабушке на побывку.
Прошатавшись с этой Катей до рассвета, Лифке разбудил меня грохотом сброшен-ных сапог и уж, поскольку я все равно закурил, стал изливать свои чаяния. Девочка оказа-лась взрослой не по годам, как все детдомовские. Мыслила она как тридцатилетняя жен-щина, и не жеманничала, как наши шибко умные педички. Из них двоих благородный Лифке казался целомудреннее, а бедовая Катя, похоже, вообще не боялась ничего и нико-го.  Весь остаток ночи я сквозь сон пытался впопад реагировать на неразрешимую нравст-венную дилемму истинного джентльмена: имеет ли он моральное право сломать  невин-ной девушке целку, если она имеется, и не чревато ли это уголовной ответственностью.
На следующий день в наш образцово-показательный колхоз наехала съемочная группа из киножурнала. Для того, чтобы показать культурный досуг студентов на кар-тошке, в столовой накрыли бутафорские столы с фруктами, цветами и сухим вином. По мнению создателей этого документального полотна, именно так, с фруктами, цветами и сухим вином, с задорной песней и задушевной беседой, будущие педагоги коротали дол-гие осенние вечера после страды.
Режиссер попросил нас как можно оживленнее обсуждать наши насущные пробле-мы и стал обходить столики с микрофоном. А я, скорчив самую демоническую физионо-мию, на какую только был способен, обдумывал какую-нибудь дерзость, которую брякну в камеру. Очередь, однако, так и не дошла, заворачивая на более благонамеренных и стриженых персонажей, так что мне пришлось оставить свой сарказм при себе.
Во время технического перекура на крыльце режиссер в белых штанах попросил у меня огонька и завел беседы на самые запретные темы: о показухе московской Олимпиа-ды, о притеснении Высоцкого, об агрессии в Афганистане и т. п.  Тет-а-тет этот  отъяв-ленный лизоблюд оказался самым отчаянным диссидентом, какого только можно вообра-зить. И от этого его кино показалось ещё противнее.
Лифке на съемках отсутствовал, чтобы его не принудили петь что-нибудь комсо-мольское. А когда я скоммуниздил со стола бутылку сухого и пошел его искать, он вдруг вывалился на меня из чащи с совершенно безумным видом. Грешным делом, я подумал, что он все-таки лишил девственности краснозвездную Лолиту, или, что более вероятно, она лишила девственности его.  Но произошло нечто ещё более удивительное.
Ожидая, пока я сопру со съемок реквизит, Лифке прогуливался по окрестностям колхоза и забрел в какую-то глухомань. Дрожащего огня печальных деревень отсюда со-всем не было видно, и вокруг стемнело, как (я цитирую) у негра в жопе. Мой мечтатель-ный друг поднял взоры к небу и увидел… нет, не звездное небо над головой и нравствен-ный закон внутри себя, а самое настоящее НЛО – Неопознанный Летающий Объект, столь модный в данную эпоху.
- Честное слово, Лежек, - бормотал Лифке, принимая трясущимися руками кружку с вином из моих рук. – Никогда в жизни я не верил в эту хренотень, но теперь увидел соб-ственными глазами. Оно летало кругами, потом остановилось, подумало и полетело за мной. Я бегу, а оно за мной! Только не говори мне, что это самолет, потому что самолет не может стоять на месте.
- Это Красная Звезда! За тобой охотилась Красная Звезда, - изрек я.
Потом мы орали песни часов до трех. Типографские принесли чистый спирт. Я за-был, что дал обет не связываться больше с Лизой, и залез ей по колючий свитер. Лиза хо-хотала, её плоское тело под жаркой шерстью было горячее и гладкое. Мы заметались в поисках какого-нибудь ложа, я затащил её в кусты и включил зажигалку чтобы найти ме-сто для телогрейки. И тут от вспышки зажигалки с вершин деревьев взлетели несметные полчища ворон. Все эти  вороны начали бомбардировать нас пометом, ловко попадая как на меня, так и на мою избранницу…
Колхозный роман Андрея Лифке кончился ещё более печально. Возвращаясь под утро домой, мы распевали песню Михаила Боярского «Пора-пора-порадуемся на своем веку». Катя шла чуть поодаль, очевидно, робея и злясь в обществе высокопарных студен-ток, которые разглагольствовали о Тарковском, Булгакове, йоге и тому подобных матери-ях. Мимо нас серой тенью мелькнула гибкая кошка. Как вдруг, Катя набегу поймала кош-ку за хвост и с размаху шарахнула спиной об бетонный столб.
Кошка испустила смертный визг, словно меха гармоники, из которой резко выда-вили воздух. И из ловкого, теплого, грациозного маленького зверя превратилась в тряпку. Мы в ужасе смолкли и разбрелись по домам.
После этого Лифке больше не разговаривал с Катей. И через несколько дней Катя вернулась в детский дом.