Алёшина комната

Комната у Алёши светлая, просторная. Метров тридцать, наверное, а то и все тридцать пять. Да и не комната это когда-то была - зала настоящая, вмещавшая ещё и две боковые соседские каморки, в начале двадцатых отгороженная от них хлипкой стеной, жадной до звуков чужой жизни. По середине комнаты, точно по центру, торчит большая колонна, вся разукрашенная углём и мелками Алёшиной рукой. Снизу - пухлый танк с красной звездой на боку и длинным дулом; выше - криво нарисованные лошади, тачанки и пулемёты. Ещё выше - советский самолёт-истребитель, идущий на таран с фашистским «мессером». И так до середины колонны - до самой крайней точки, что можно достать, стоя на цыпочках на табурете.
Жили Иванниковы в комнате втроём - мама, Алёша и бабушка Валя. Ремонта вся квартира не знала давно, но обои, ещё довоенные, были из какого-то хитрого материала - бумага вперемешку с шёлковым волокном - поэтому, никаких вам засаленных пятен и серых лоснящихся проплешин у дверных косяков, всё более-менее чисто, свеженько. И рисунок не утомлял глаз: на бежевом фоне разбрызганы ромбики, летающие над крупными вазонами. Такие же вазоны стояли в Юсуповском садике, только на обоях они были целые, без сколов и трещин, Алёша любил гладить их рукой, ощущать под ладонью выпуклость рисунка.
Пол был покрыт глянцевой коричневой краской лишь наполовину - до колченогой пузатой тумбочки. Дальше шли щербатые стёртые квадратики старых досок. Когда-то давно его начал красить Алёшин дед, тщательно промазывая кистью половицы. Но ровно на середине комнаты остановился, погрозил кому-то кулаком в стену, чертыхнулся артистично и многоярусно да и помер. После бабушка взялась было докрасить пол, развела подсохшую краску в банке вонючим скипидаром, помалевала  - вот до той самой тумбочки, но вдруг услышала голос деда:
- Ты, старая, давай мне не халтурь! Ить, проплешины на полу какие! Сильней кистью-то води!
Бабушка минуту соображала, потом завизжала тоненько: «И-иииии! Ирод окаянный, нет от тебя покоя!» Запустила кистью в томную фарфоровую балерину на комоде и никому боле не велела к полу прикасаться. Так они и жили: Алёша с мамой на блестящей половине, бабушка на невыкрашенной.
А ещё по центру колонна эта торчит, дура-дурой! И крючка к ней не прибить, и в хозяйстве никак не пристроить. Да и оттоманку бабушки Вали из-за неё пришлось у двери поставить: когда та стояла у окна, бабушка, бывало, ночью спросонья встрепенётся до коммунальной уборной, да как шарахнется башкой прямёхонько о столб этот никчемный. Даже след остался - облупилась штукатурка от бабушкиного крепкого лба, и ровно так, ладненьким яичком. Алёша-то мелком яичко по контуру обвёл, пририсовал, что положено, - вот тебе и советский танк.
А у оттоманки было набитое пружинами брюшко, и когда Алёша прыгал на ней под самый потолок, она тоненько ворчала возмущённым ржавым скрипом. Это если бабушка не видела, а то убила бы на месте.
И всё в комнате - и колонна, и оттоманка, и большой подоконник, на который так здорово забраться и смотреть, что делается вокруг, и круглый стол под луноликим абажуром - всё было для Алёши любимо до щемящей боли в миндалинах, и ни за что на свете не променял бы он свою комнату ни на какую другую. Даже на дворец. И если бы его спросили, что такое Родина (с большой, разумеется, буквы), и не у классной доски спросили, а так, шёпотом, под честное-пречестное слово, - он бы поклялся, что комната эта и есть его Родина, и вся квартира - тоже Родина. Ну, и всё, что вокруг - дом, двор, город, страна - тоже, конечно, Родина. Но ядро-то Родины - у него в комнате. А центр вселенной проходит аккурат по середине, как раз там, где колонна торчит. Ведь не случайно же торчит - надо же этот вселенский центр как-то обозначить.

Помимо Алёшиной, в квартире зачем-то пригрелись ещё три комнаты.
Первую занимал приехавший в Ленинград сразу после войны бакинский армянин. У него было румяное лицо, тёмные, как мазут, всегда печальные глаза, усы и блестящая лысина в черных с серебром завитках по периметру. У персонального звонка-вертушки на входной коммунальной двери висела начищенная табличка с витиеватыми буквами «Халафян Арарат Суренович. Звонить пять раз». Вычурно, по-старинке. И зачем звонить пять раз, если соседей - четыре фамилии, было непонятно. Но Арарат Суренович тайну эту не раскрывал и на все вопросы давал один ответ: «Пять раз, да? Трудно, да? На четыре не подымусь с дивана, хочите лицезреть, крутите пять!» Арарат Суренович работал в часовой мастерской на соседней улице, именовал себя громко, под стать табличке на двери, «часовых дел мастером» и принимал посетителей иногда на дому, которые неизменно звонили в дверь сколь угодно количество раз, но только не пять, чем невероятно раздражали соседей. А чтобы соседи не фыркали, что ходит к нему всякий сброд или, не дай бог, балуется Арарат Суренович частными заказами, он угощал тех фруктами с родины, каждый раз поясняя: армянские сливы, не азербайджанские, хоть и из Баку. Соседям было абсолютно всё равно - сливы в магазинах были мелкие и кислые, так что угощенье соседа принимали с неподдельной радостью. Ходили к Арарату Суреновичу по разным поводам, но чаще - по сугубо личным делам, коих он сам предугадать не мог. У него всегда имелось наготове несколько дежурных отговорок на случай, если кто-нибудь вздумает попросить взаймы. Например: «Я бы, дорогой, с охотою одолжил тебе, но не далее как вчера занял зятю на «КВН». Или: «Опоздал, разхороший мой. Сегодня утром всё до копейки в комиссионке оставил, транзистор приобрёл. Нет, не себе, что ты, что ты! Дочке в семью». Но самое популярное было – закатить к потолку глаза, выдержать «мхатовскую» паузу и тихо так, чуть с хрипотцой, молвить: «Нельзя у меня, брат, в долг взять. Мне можно только дать. Не даёт никто. Вот ты, небось, тоже не дашь…» И обязательно вздохнуть заглубинно и зыркнуть из-под кустистых бровей. Собеседник обычно как-то сразу ссутуливался, начинал двигаться позвоночником к выходу и бормотал что-то извиняющееся, совершенно не желая вникать в подробности нужды Арарата Суреновича. Хозяин же ещё раз вздыхал и облегчённо закрывал за посетителем дверь. В общем, славный был сосед.

Вторую комнату занимали Зайцевы. Было Зайцевых каждый месяц разное количество: то свекровь нагрянет из Омска, то тёща из Углича, то выводок племянников - все на подбор рыжие, с большими лобными костями и брызгами веснушек по лицам, шеям и рукам. А то и «просто земляк» проездом. И земляки эти из разных уголков Советского Союза, от Кушки до бассейна реки Индигирки. И это не считая самих Зайцевых - Василь Кондратьича, работавшего кем-то нужным в институтской химлаборатории неподалёку, и его молодой жены Риты, по совместительству коллеги, поймавшей Василь Кондратьича в брачные сети прямо в лаборатории.

А в третьей комнате проживала Варвара Гурьевна Птах. Было ей, по её собственному выражению, «как ягодке опять», а на самом деле уже седьмой десяток. До пенсии у неё имелась необычная профессия - таксидермист. Проще и понятней - чучельник. Проработала Варвара Гурьевна без малого тридцать лет в Зоологическом музее на Стрелке Васильевского острова в крохотной тёмной мастерской, пахнущей всеми возможными запахами сразу, но сильней всего - кожей, сладковатым бульоном и ядрёным клеем. Возможно, такая вот ароматизированная биография наложила свой отпечаток на сознание Варвары Гурьевна, а равно и на сознательность. Чучелки она делала не только из белок и лисиц, но и из встречающихся на её пути людей. Особенно соседей по дому и округе.
- Поди сюда, Алёша! - обычно начинала Варвара Гурьевна, таинственно озираясь по сторонам и пожёвывая губами. - Ты ничего не заметил?
- Не-а, - отзывался Алёша.
- Зайцевы купили пачку яда и спрятали её на кухне.
- Так ведь мы ж скидывались все на него, вы не помните? От мух и тараканов.
Варвара Гурьевна доставала из огромного кенгурушного кармана передника брикетик и вертела перед носом Алёши.
- Ты читай-читай!
На брикетике чёрной типографской краской было отпечатано «Яд ядовитый МУХОМОР. По особому заказу ЛГО ГАПУ» и нарисована большая жирная муха. Алёша всматривался в нехитрый рисунок и пожимал плечами.
- Глупый ты ребёнок, а ещё пионэр! Потравить нас с тобой хотят. И комнаты наши себе забрать. Особенно твою, потому как внутри колонны радиопередатчик ловит лучше.
- Она же целая внутри, колонна-то! - открывал от удивления рот Алёша.
- Целая? - ехидно вытягивала губы уточкой Варвара Гурьевна. - А ты её простукивал?
- Конечно!
- Мал ещё рассуждать. Ты на яд, на яд посмотри внимательней.
Алёша снова вглядывался в брикетик, нюхал его, трогал пальцем нарисованную муху.
- Как ты не понимаешь! По особому заказу ЛГО ГАПУ! Это заговор! Кто такой этот ЛГО ГАПУ? А? Я тебя спрашиваю! Это шифр! Они так передают информацию, разве ж не ясно?
Алёша не спрашивал, кто такие «они». Девять с половиной лет жизни в одной квартире с Варварой Гурьевной научили его понимать все таинственные местоимения. Заговор соседке виделся во всём, даже в том, как сидели матросики на скамейках перед летней эстрадой в Таврическом саду («От ведь! Парочками сидят. Слева их больше, нежели справа. И бескозырки вон те трое во втором ряду сняли и один в пятом. Это же шифр, глупые вы люди!») Алёша понимал, что шпионы в стране, конечно, водились. Об этом говорили в школе, про это снимали кино. Но о таком количестве, в каком обнаруживала их бдительная Варвара Гурьевна, доблестная советская контрразведка и мечтать не могла.

* * *

Алёше через пять месяцев должно было исполниться десять. Был он худенький, белобрысый, с соломенным чубчиком, торчащим щёточкой над лбом, огромными серыми глазами и оттопыренными ушами. Учился он на «четыре» и «пять», ходил в кружок авиа-моделирования и любил погонять в футбол. Учителя его хвалили, ставили в пример другим. Образцово-показательный пионер, активист. Бабушке Вале бы радоваться, но больно уж тревожилась она за один, возможно единственный, недостаток внука: он был слишком правильным и безоговорочно верил тому, что говорили взрослые.
«Как же ты жить-выживать будешь, кровинушка? - сокрушалась бабушка. - Поначалу мы с матерью думали, что по малолетству ты такой дурной, а ты уж почти отрок!»
Она вспоминала, что сама в десятилетнем возрасте, оставшись без матери, взяла на себя всё хозяйство как старшая женщина в семье. И отцу обед состряпать, и за тремя младшими братьями приглядеть, и в доме прибрать. Да ещё корова была и поросята. И всё на ней, десятилетней Валентине. Поплакаться некому было, у отца рука тяжёлая. И ничего! И братьев подняла, и хозяйству не дала развалиться! А внук-то прям как парниковый - верит всему! И кабы только хорошие люди попадались ему в жизни, но ведь так не бывает. «Пропадёт он, своего-то ума коли нет!» - печалилась бабушка.

* * *

- Алёша, поди, - поманил скрюченный палец в дверной щели. - Бери перо, и на вот листочек в клеточку. Пиши. Глаза-то мои совсем плохи стали.
Алёша нехотя ступил на территорию Варвары Гурьевны, сел за большой стол. Комната была тёмной, узкой, часть окна упиралась в стену соседнего дома, почти соприкасаясь с карнизом кривоватой водосточной трубой. Соседка с периодичностью раз в три-четыре месяца заявляла в милицию, что видела шпиона с фотоаппаратом, висевшего на этой трубе и заглядывающего к ней в окно, и на красном знамени о том может поклясться, как на иконе.
- Готов? Пиши, - Варвара Гурьевна подложила под поясницу думочку, а голову с клубком седой кички угомонила на ромбике кружевной салфетки, пришпиленной к высокой диванной спинке.
«Дорогой Никита Сергеевич. Восклицательный знак. Довожу до вашего сведения… Вашего с большой буквы… Что вчера, пятого ноль четвёртого пятьдесят пятого гэ… После «гэ» точка. В семнадцать двадцать две около дома номер восемь по Шестой Красноармейской был замечен мною неизвестный мужчина. На мужчине был коричневый плащ и полосатый шарф …»
- Я не успеваю, - взмолился Алёша. - И перо царапает.
- Двоечник! Пиши давай аккуратно, президиум читать будет.
Алёша вздохнул. Спорить с Варварой Гурьевной выходило всегда себе дороже, да и мама как-то взяла с него слово, что бабушке-соседке он будет помогать по мелочам. Ведь жалко её - старенькая, одинокая, родне не нужная. Алёша дал маме честное слово и если бы его нарушил, то случилось бы сразу две катастрофы. Во-первых, его самого загрызла бы совесть, а во-вторых, услышь соседка слово «нет» из уст мальчишки, то это ох как обернулось бы всем соседям! Террорист номер один всего квартала Варвара Гурьевна не дала бы житья никому, выела бы всех без остатка, прощай тогда сливы Арарата Суреновича, родственники Зайцевых и спокойная жизнь Иванниковых.
- Написал?
- Угу.
- Пиши дальше…
«А ещё сосед мой сверху Фуфайкин Дмитрий Игоревич льёт воду на кухне по ночам. А чего, спрашивается льёт? Тут вопросительный, Алёша, поставь. С новой строки. У них там ванна чугунная прямо в кухне стоит, за занавеской, он снимки проявляет. А снимки ясно какие, у него же жена Нинка на фабрике «Веретено» в столовой на раздаче работает. Это схемы разные…»
Алёшин класс однажды водили на экскурсию на фабрику «Веретено», прямо в мотальный цех. Там шумели станки, работницы в халатах и косынках ставили тяжёлые бобины на металлические стержни и бегали от одного конца машины в другой, завязывая узелки постоянно рвущейся нити и меняя использованные початки пряжи на новые. Он с трудом мог представить, что в этом процессе представляет интерес для врага, но с Варварой Гурьевной не спорил. А вдруг? Ведь взрослые не станут врать. Может, и в самом деле, злостным диверсантам для разжигания войны надо обязательно выведать скорость наматывания пряжи с початка на бобину и хитрость при завязывании узелка, какую знали только советские пальцы?
- Написал?
- Угу.
- Ошибки проверь. Так. Подпиши внизу: «С бдительным приветом Птах Вэ Гэ». Точку поставь. Промокни. Подуй. Сюда дай.
Она взяла с этажерки очки и, не отгибая душек от стёкол, поводила ими по строчкам.
- Молодец. Возьми ириску из вазочки.
Алёша послушно засунул ириску за щёку.
- Опусти в ящик на почте. Только смотри, чтоб никто не наблюдал за тобой. Походи сначала взад-вперёд, покрути незаметно головой. Увидишь слежку, сделай вид, что играешь будто, и беги к другому ящику - тому, который на булочной висит, на 7-й Красноармейской. Оглянись, подожди немного, и только потом опускай конверт. Всё понял?
Алёша кивнул.
- Ну ступай.

Бабушка Валя сурово посмотрела на внука.
- Что это ты жуёшь перед обедом?
- Варвара Гурьевна ириской угостила.
- С чего бы это нашей душегубице-чучельнице тебя подкармливать? Ведь отродясь за ней гостеприимства не водилось.
Алёшу соседка заставила поклясться на пионерском галстуке, что содержание письма он не раскроет никому. Даже бабушке. Потому как это есть великая военная тайна. 
- Да я так. Помог ей… иголку в нитку в деть, - промямлил Алёша.
Врать он категорически не умел, но про иголку с ниткой была чистая правда: заполучив хорошо видящего мальчика, Варвара Гурьевна нагрузила его не только письмо писать, но и пуговицу под кушеткой найти, и мелкий шрифт в газете прочесть, и эту самую иголку в нитку вдеть. Так что, никакого вранья, и ириску он заработал честно.
- Ить, нитку! Видно, нитка та шибко толстой была, раз ириску за неё не пожалела.
Бабушка Валя терпеть не могла соседку. Зайцевы шептались на кухне, что ещё до войны, перед тем, как в квартиру въехал Арарат Суренович, в его комнате жил фельдшер Горин, импозантный и усатый. Так вот из-за этого фельдшера соседки и невзлюбили дуг дружку - каждая норовила отвоевать кусочек его внимания.

Выбежав на улицу и направившись к почте, Алёша чётко следовал соседкиной инструкции: проследить, чтобы не было хвоста, а если он заметит слежку - немедленно съесть конверт. Алёша шёл, посекундно озираясь по сторонам.
- Ты куда? - выскочил откуда ни возьмись одноклассник Митя Смирнов.
- Будь другом, Митька, не ходи за мной.
- Это ещё почему?
- Я не могу тебе рассказать, это тайна, - прошептал Алёша.
- Какая тайна?
- Ну до чего же ты непонятливый, Митька! Беги за мячом, я через пять минут буду.
Митька пожал плечами и поскакал прочь. И даже не подумал обидеться - тайна дело обычное.
Когда синий пузатый ящик проглотил конверт, Алёша вздохнул с облегчением. Сейчас он сделал очень полезное для страны дело. Теперь шпиона поймают, и все будут спать спокойно.

* * *

Алёша мечтал поймать шпиона. Это же так здорово: никто не заметил, а он догадался по какой-нибудь маленькой детали, что перед ним не простой прохожий, а враг, и в портфеле у него план советского завода. Да хоть и «Веретено», мало ли… Хотя про «Веретено» верилось с трудом. И вот он, пионер Алёша Иванников, выслеживает негодяя, а потом сообщает в милицию. И милиция по горячим следам ловит диверсанта - в тот самый миг, когда он передаёт иностранному агенту важные документы, завёрнутые для маскировки в газету «Ленинградская правда». А после на торжественной линейке в школе милиционер жмёт Алёшину руку и вручает ему грамоту. Как бы здорово было!..
А потом утром приходит газета, разворачиваешь - а там портрет и подпись «Советская страна гордится пионером Алёшей Иванниковым»!

- Алёша, - скрипучая дверь приоткрылась, и показалась голова Варвары Гурьевны. - Поди.
И тут же голова перешла на шёпот:
- Что-то у Араратки подозрительный гость. Кепку не снял, прямо в кепке к нему в комнату шасть! И часы с кукушкой подмышкой держал.
- Да это, наверное, дяденька починить принёс Арарату Суреновичу, - попытался успокоить соседку Алёша.
- А кепку чего не снял? Понято дельце, в кепке что припрятал. И тишина в комнате, я ухо приложила - гробовая тишина. Видно, шепчутся там. Из кепки-то гость достал - следишь за мыслью - достал, грю, чего и читают они. А часы с кукушкой - это ж скворечник целый! Зачем, спроси, не в мастерскую, а на дом принёс? А? Тебя спрашиваю!
- Так мастерская закрыта, сегодня же воскресенье. А ему, наверное, срочно надо… - попытался найти ответ на головоломку Алёша.
- В скворечнике бомба с часовым механизмом, истинно тебе говорю! Вот напросись к Араратке в комнату, найди предлог, он тебя привечает. И ухо прислони к скворечнику - голову на отсечение даю, что тикает!
- Так ведь часы же! Потому и тикают.
- Глупый ты мальчишка, а ещё пионэр!
Раздался виноватый стук, и в двери блеснула лысина Арарата Суреновича.
- Варварочка Гурьевна, сливочек отведайте, мытые. Из Баку, армянские, первый сорт. Земляк вот зашёл…
- Ах, Арарат Суренович, балуете вы меня, старую. Ох, здоровьица вам, сосед, и землякам вашим тоже!
Дверь закрылась. Ириски из вазочки были тут же выдворены прочь, их место заняли фиолетовые продолговатые сливы.
- Вишь, Алёша, подлизывается, паразит. Ладно, пусть думает пока, что мы не догадались.
Варвара Гурьевна откусила одну из слив и поморщилась.
- Кислятина.
Глаза её метнули молнии, а негодующий кулак поднялся в праведном гневе в сторону двери, где только что торчал мясистый нос Арарата Суреновича: погоди, мол, доберусь как-нибудь до тебя.
- Ты, кстати, точно в ящик-то моё письмо бросил? А то вон сколько времени прошло, а ответа нет.
- Так, наверное, у президиума много дел, не успели ещё…
- Не успели, - передразнила соседка. - Бери листок, перо, пиши. Про подозрительные бочки за помойкой.

Перо скрипнуло и посадило кляксу на третьем абзаце. Варвара Гурьевна не заметила этого, вдохновлённая диктовкой. Алёша аккуратно накрыл кляксу розовой промокашкой.
«…И последнее. Мужчина в коричневом плаще и полосатом шарфе околачивался возле нашего подъезда. С пристрастием смотрел на окна верхних этажей… Пристрастие пишется через «и». Кажется. Или нет. Ты, Алёша, напиши хитро, чтобы не понять было, «и» или «е». В президиуме читать будут».
- Правда? Вы снова видели его?
- Кого?
- Шпиона в полосатом шарфе?
- А я про что тебе! Пиши, не отвлекайся.
Алёша покосился в сторону окна. А вдруг «он» снова там?
- Варвара Гурьевна, а зачем ему возле нашего дома шпионить? Мы же не фабрика. И не завод. И ракет не делаем.
- Глупышонок! - фыркнула соседка. - Может, комнату он твою отнять хочет. Следишь за мыслью? Потому что из неё вид на проектное бюро. Антенну в колонну вделают и…
- Так бюро-то не секретное!
Алёша прекрасно помнил, как однажды с ребятами он даже забегал в это бюро - там работал отец Мити Смирнова. Запомнилась тесная длинная комната, где сидело человек десять, ворох ватманов, квадратные чертёжные доски и рейсшины - всё большое (и инструменты, и люди), манящее тайной и типографскими запахами.
- Они там проектируют упаковку!
- Какую упаковку? - сощурилась Варвара Гурьевна.
- Коробки разные для крупы и для конфет. Нам показывали. Да и пустили нас запросто. В секретное бюро вахтёр бы не пустил.
- Вот-вот! Как ты не понимаешь? Это всё маскировка. Для отвода глаз. А проектируют они, может быть, ядерные ракеты!
Алёша привык верить взрослым. Но что-то уж больно неправдоподобное было в словах соседки.
- Дописал? Подпиши: «С бдительным приветом Птах Вэ Гэ». Промокни. Подуй. Положи в конверт.

Алёша забрался на подоконник и пристально вглядывался в угловое окно низенького флигеля напротив его дома. Форточка была приоткрыта, за стеклом виднелось что-то большое - вероятно, чертёжная доска, освещаемая крохотным огоньком прикреплённой к раме лампы. Не разглядеть!
- Что ты там высматриваешь? - из-за колонны выглянула бабушка Валя.
- Бабуль… - задумчиво произнёс Алёша. - А ты не видала подозрительного типа возле нашего дома? У него полосатый шарф на шее.
- Не видала. И чем же он для тебя подозрительный?
- Ну вот зачем человек ходит, высматривает всё? Может он диверсию замышляет?
- Кино что ль какое с Митькой своим посмотрел? Или… - бабушка сощурилась. - Или накрутила тебе мозги чучельница, как верёвку на катушку? Я видела, как ты от неё вышел. Опять иголку вдевал?
Алёша кивнул, держа за спиной пальцы крестиком.
- Смотри, Алёшка, ты всему, что она тебе говорит, не верь. Больной это человек. И червивый внутри.
- Разве человек может быть червивый? - поднял брови Алёша.
- Может. Как раз такой человек, как Гурьевна, чтоб щи у ей скисли! Сколько душ в былые годы пасквилями своими сгубила, не сосчитать! Если она тебе про того прохожего рассказала - забудь, бред это нездоровой её головы.
- Бабушка, а вдруг он, и правда, шпион?
- А сам как думаешь?
Впрочем, бабушка Валя наперёд знала Алёшин ответ.
- А я думаю, - хмурил брови Алёша. - Надо быть бдительным. Пусть милиция лишний раз проверит, разберётся.
- Ну да, ну да, - она махнула кухонным полотенцем и раздражённо плюнула в горшок с бегонией. - Разберутся.
Когда-то так же вот «разобрались» с соседом Гориным. А у того сердце больное, даже протокол не успел подписать - закрыл глаза, и всё… разбирайтесь теперь, как хотите…
С улицы раздался заливистый свист, какой мог быть только у Мити Смирнова, Алёша встрепенулся, спрыгнул с подоконника и, по пути погладив колонну по глянцевому боку, побежал играть в футбол.
- Нос-то, нос, весь в чернилах!
Бабушка Валя покачала вслед ему головой, тяжело вздохнула и поплелась на кухню чистить картошку.

* * *

Сосед Зайцев осторожно постучал в дверь к Арарату Суреновичу.
- Можно?
- Заходи! - Арарат Суренович обрадовался ему, как родному, но тут же напрягся: - Надо ли чего?
- Я вот думаю, что с Гурьевной делать? Участковый остановил меня сегодня и говорит, мол, всё понимаю, но сигналец поступил, будто супруга ваша по ночам что-то сжигает втихаря.
- Сжигает?
- Ну да. Мол, архив сжигаем, от компромата избавляемся…
- Архив, а-ха-ха, - загоготал Арарат Суренович, - смотри-ка, Василь Кондратьич, то-то я чую: гарью из-под вашей двери каждую ночь тянет!
- Смейтесь-смейтесь, Арарат Суренович! Сигналец тот и по вашу душу. Мол, травник вы, ядовитые листья собираете, сушите и отраву из них делаете. И обнаглели, мол, никого не боитесь, на кухне их в банке держите.
- Отраву? В банке? Да это ж виноградные листья, земляки привезли. Для долмы… голубцов, по-вашему. А в банке у меня хмели-сунели.
- Вот-вот, сунели… - тяжело вздохнул Зайцев. - Говорю же, у бабулечки нашей совсем голова отъехала, как грицца, с комсомольским приветом… Не ровён час, посадят нас с вами за ерунду. За голубцы ваши.
- Времена не те… - густо пробасил Арарат Суренович, достал из горки вазочку с засахаренными орешками и поставил перед соседом на стол. - Но решать всё-таки надо, Василь Кондратьич. Есть у меня земляк, отличный психиатр…

* * *

«Вот шпионов взять, - думал Алёша. - Откуда ж они берутся в таком количестве? Говорят, что они везде, надо только внимательно смотреть. Этот тип в полосатом шарфе зачем-то ходит возле их дома. Навредить хочет стране. А вдруг, и правда, в проектном бюро напротив делают секретное оружие, вот и враг тут как тут! Вынюхивает!»
- Ты что, Алёша, сам с собой разговариваешь? Стишок в школу учишь?
Бабушка Валя штопала носок, натянув его на лампочку, низко склонялась близорукими глазами к иголке, подставляла руку в кружок света от абажура.
- Бабуль, я всё про шпиона думаю. Того, в шарфе.
Бабушка Валя оторвалась от штопки, долго смотрела на внука.
- Ты сам, что ли видел его?
- Нет… - замялся Алёша. - Другие видели.
- Если «другие» - это Гурьевна, ты, Алёша, не верь ей. Старая она, из ума выжила. Никакого шпиона нет. Выдумала, окаянная. Что б суп у ей скис!
- Но она два раза… - начал было Алёша, но вовремя замолчал. Так недолго и про письма проболтаться.
Бабушка сурово посмотрела на него поверх очков.
- Померещилось, говорю. Ну сам посуди: какой шпион? Получается, наша доблестная милиция баклуши бьёт, допускает, чтобы шпионы так вот запросто разгуливали среди бела дня и всяким чучельницам попадались на глаза? Ты хочешь сказать, милиция плохо работает?
- Не-ет, - оторопел Алёша.
- Правильно. Забудь о шпионах. А то так же мозгой тронешься, как Гурьевна. Да и откуда шарф-то ей привиделся? Май на дворе, теплынь.
Алёша задумался. С одной стороны, это хорошо, если шпион привиделся, - стране спокойней. А с другой - даже жалко, потому что так хочется поймать настоящего диверсанта.
- Ладно. Не думай так напряжённо. Вредно, - бабушка достала матерчатую сумку, кошелёк и пересчитала рубли. - Сходи-ка в магазин. Масла сливочного возьми двести грамм, сыра «Степного» тоже двести и сто пятьдесят «Отдельной». Да смотри, чтобы кусочком без доплаты, пусть продавщица кромсает до точного веса.
Если чучельница Варвара Гурьевна видела в каждом встречном и поперечном шпиона, то бабушка Валя готова была каждую продавщицу записать в воровки. Внуку она строго настрого наказывала либо просить нарезать сыр-колбасу и тут же пересчитать кусочки, либо требовать обтесать продукт до нужного веса. Потому что уверена была: как только продавщица попросит доплатить за лишние десять-пятнадцать граммов, и покупатель пойдёт к кассе, то с его сыром-колбасой произойдут неприятные метаморфозы. Проще говоря, отрежет себе вороватая торговка кусок, а то и кусочище, и поди проверь её. А ты, как болван, получишь свой недовесок уже завёрнутым в толстый слой бумаги, и кукуй себе.

Алёша встал в хвост длиннющей очереди в гастроном. Очередь шевелилась, перетаптывалась, обсуждала, в основном, кто что где купил и почём. Если какая-нибудь женщина, к примеру, хвасталась, что отхватила в магазине за углом говяжьи мостолыжки для студня, очередь непременно спрашивала, нажористые ли они. И получив утвердительный ответ, вздыхала единым организмом.
Алёша не особо вслушивался в журчащую речь очереди, а всё думал и думал о шпионе, который хотел украсть секреты проектного бюро, а для этого завладеть его комнатой - его маленькой Родиной (с большой буквы), где живёт лучшая на свете колонна. И мысли его были невесёлые. Он представлял себя Мальчишем Кибальчишем - таким, каким тот был нарисован в книжке, -  но привязанным не к столбу, а к колонне.  И диверсанты пытают его, непременно пытают, требуют назвать пароль. А он молчит, гордо подняв голову, и смотрит на врага с ненавистью…
Тут из подсобки принесли ящик сливочного масла, и Алёша оторвался от своих тяжёлых мыслей, потому что началось действо, которое он обожал. Да и все в очереди стояли, благоговейно открыв рты, - до того красив был этот ритуал. Продавщица сначала освобождала от фанеры и провощёной бумаги огромный куб и большим ножом соскабливала с него жёлтый налёт, обнажая его бледно-лимонное тело. Затем подзывала всегда невзрачную угрюмую помощницу из подсобки, и та держала куб, чтобы он не соскользнул, а продавщица брала кусок стальной проволоки за две прикрученные деревянные ручки, набрасывала на масляного страдальца и тянула проволоку на себя. Куб сопротивлялся, выдавливая из себя прозрачные капельки влаги, точно скупые слёзы, продавщица с крёхом упиралась ногой в прилавок и так, скособочившись, нарезала масло слоями сантиметров по восемь-десять. Красота, а не зрелище!
Что-то звякнуло совсем рядом. Алёша обернулся и увидел двух тёток, охающих над разбитой банкой. Драгоценная развесная сметана растекалась по каменному полу, облагораживая уличную грязь, занесённую сотнями ног покупателей. Появилась старенькая уборщица в мятом сером халате, обозвала всю очередь нехристями безрукими, принялась водить огромной шваброй с тряпкой по полу, загоняя жижу куда-то в одно место, не подвластное логическому вычислению.
И тут как-то случайно Алёша повернул голову к огромному, залитому майским солнцем витринному окну и увидел…
Да. Это был он! Человек в коричневом плаще и полосатом шарфе! Шпион! А бабушка Валя всё талдычила, что померещилось Варваре Гурьевне!
Человек стоял лицом к витрине, разглядывал выстроенные в ряд стеклянные молочные бутылки, куда были вложены трубочкой белые бумажки, притворявшиеся молоком. Несколько раз он посмотрел на наручные часы, потряс рукой, как если бы они были неисправны, недовольно покачал головой и, по всей видимости, спросил время у прохожего. Алёша из-за солнца плохо разглядел черты лица человека в шарфе, но почему-то подумал, что черты эти должны быть обязательно острые, хищные. А как же иначе? Ведь это шпик!
- Мальчик, чего тебе? - прогнусавила продавщица.
Алёша вздрогнул, повернулся к прилавку.
- Очередь задерживаешь. Что покупать будешь?
- Масла двести, «Степного» двести и сто пятьдесят «Отдельной».
Продавщица достала розовое в мелкий жирок поленце и прицелилась к нему ножом.
Человек в шарфе покрутил колёсико часов, приложился ухом к циферблату.
«Явку шпионскую назначил, - мелькнуло в голове у Алёши. - Всё правильно. У магазина. В людном месте, чтоб легче было затеряться. А агент его опаздывает…»
- Мальчик, ты оглох? - рявкнула продавщица. - Доплатить надо в кассу рупь восемьдесят. Здесь больше получилось.
- Не-ет! - вспомнил Алёша кошмар бабушки Вали. - Режьте! Нету денег.
Продавщица фыркнула и, как опытный скульптор-каменотёс, ножом ловко обкорнала с боков отрезанный кусок.
Алёша снова повернул голову к окну - шпиона не было.
«Скорее!» - мысленно молил он продавщицу, но вслух это высказать не решился.
Получив три свёртка в грубой серой бумаге, он бросил их в авоську и со всех ног кинулся к выходу, чуть не сбив кого-то из покупателей. На улице было много народу, как и всегда в субботу после короткого рабочего дня. Алёша побежал сперва направо, потом передумал, развернулся на ходу, не снижая скорости, помчался в противоположную сторону и не прогадал: за углом мелькнул полосатый шарф.
«Только тихо! Только бы не выдать себя!»
Алёша подлетел к углу дома, глубоко вздохнул от избытка переживаний и осторожно выглянул из-за водосточной трубы. Человек в шарфе открыл скрипучую дверь телефонной будки и долго рылся в кармане плаща в поисках монетки. Алёша подошёл чуть ближе. Была бы просто удача, если бы он мог услышать о чём тот говорит! Хотя, какое там, «они», наверняка общаются при помощи хитрого кода.
Мужчина обернулся и пристально посмотрел на Алёшу. «Пристально» ещё мягко сказано, Алёша кожей почувствовал этот взгляд, даже сквозь очки незнакомца, которые тот постоянно поправлял на носу. «Нервничает», - подумал Алёша. Пришлось шмыгнуть в соседнюю прачечную.
- Кбидадция есть? - произнесла молодая девушка за стойкой, зажав в кулаке клетчатый носовой платок. - Без кбидадции бельё де быдаём.
Он помотал головой. Несчастная девушка чихнула и словно выдула Алёшу обратно на улицу. И снова этот пытливый взгляд незнакомца из будки! Алёша поёжился и тут только понял, что мужчина что-то ему говорит.
- Пятнадцатикопеечной нет?
- Нате, - Алёша вынул из кармана монетку.
Мужчина поблагодарил и протянул ему полтинник.
- У меня размена нет, - Алёша старался, чтобы голос звучал спокойно.
- Не надо размена. Так бери. Спасибо, что выручил пятнашкой.
Он принялся быстро крутить телефонной диск. Алёша сначала хотел возразить, что пятьдесят копеек - слишком много, но вдруг сообразил, что на монетке могли остаться отпечатки пальцев шпиона. И осторожно, держа полтинник ногтями за ребро, он положил его в карман брюк и беззаботно пошёл дальше по улице, чтобы человек ничего не заподозрил.
«Интересно, кому он звонит? Тому агенту, что не пришёл на встречу возле магазина?»
Алёша не удержался и пару раз обернулся. Мужчина вышел из будки, подышал на очки, протёр их концом полосатого шарфа и двинулся в подворотню напротив. Алёша мышью прошмыгнул за ним следом.

Сеть дворов-колодцев плутала, соединяя соседние улицы, но Алёша знал все ходы и выходы ещё с малолетства, а вот незнакомец, оказалось, не знал. Он недолго постоял в последнем тупиковом дворе, шаря глазами по обшарпанным карнизам и убаюканным солнцем голубям, и пошёл назад, не догадавшись войти в крайнюю парадную. Там, на первом этаже, жил Митя Смирнов, и Алёша знал, что через эту дверь был сквозной проход на другую улицу. Там-то он и подождал незнакомца, пока тот обойдёт дом с другой стороны.
Мужчина ещё поплутал и вскоре вышел к Алёшиному дому, постоял минут десять, глядя (Алёша мог бы поклясться) на окна его комнаты, долго мусолил сигарету, выкурив её до самого основания. Притаившись за сложенными пирамидой ящиками, Алёша пытался сообразить, как поступить: бежать ли сразу в милицию или сначала обсудить увиденное с Варварой Гурьевной. Ведь это она первая заподозрила в мужчине с шарфом шпиона, и медаль за его поимку было бы честно разделить с ней напополам. Или рассказать сначала бабушке Вале? Та хоть и журила его по любому поводу, но всё же в таких делах могла дать дельный совет.
Пока Алёша размышлял, подъехало такси, и ватага веснушчатых рыжих племянников Зайцевых с толстой зайцевской тётей из Омска вывалила из всех дверей. Мужчина вздрогнул и зашагал прочь.
«Спугнули», - с досадой подумал Алёша и намерился было проследить за ним дальше, но грозный оклик бабушки Вали, заметившей внука из окна, сбил все его планы. Он лишь издали увидел, как незнакомец садится в автобус, и, сгорая от распиравших его новостей, побежал домой, перепрыгивая через две ступени.

* * *

На коммунальной кухне царили запахи и лёгкий душок будничных сплетен. Рита Зайцева месила тесто для пирогов, используя вместо скалки бутылку из-под выпитого ещё на 8-е Марта «Агдама». Рядом в мисочке стояла уже приготовленная начинка - рис вперемешку с яйцом, и Василь Кондратьич, то и дело прибегая на кухню за какой-нибудь никчемной надобностью, хватал длинными пальцами щепотку из миски и заглатывал на лету, словно чайка, за что получал от супруги по спине полотенцем. Варвара Гурьевна жарила яичницу, убедительно комментируя, что куриц всех поголовно в птичниках подменили враги - ещё лет пять назад, дескать, те несли крупные яйца с «честным» желтком, а нынче яйцо маленькое, а внутри одна сопля. Арарат Суренович толок в латунной ступке что-то необыкновенно пахучее, от чего всем соседям хотелось не то чихнуть, не то прослезиться. Но вскоре на кухне появилась бабушка Валя со своей стряпнёй, и ни с чем не сравнимый запах макарон по-флотски перебил все прочие ароматы.
Алёша сидел на подоконнике в комнате и в бинокль, оставшийся от отца-моряка, смотрел на улицу. Отца он плохо помнил: в семье о нём почти не рассказывали, и лишь бабушка Валя на вопросы внука отвечала, раздражённо поджимая тонкие губы в одну прямую линию: «Усвистал, соколик». Может быть поэтому Алёша лет до пяти представлял его кем-то, похожим на сказочного соловья-разбойника: и птица, и свистит.
Ведь то, что взрослые всегда говорят правду, было самой крепкой его верой.
Сейчас-то он, конечно, понимал, что отец не улетел, а просто-напросто бросил их, а почему - да какая разница? Алёша не шибко ломал голову. У многих в классе так. А если бы не уехал - как бы они в одной комнате поместились? Бабушка сказала, что тогда пришлось бы колонну спилить, а этого допускать никак нельзя! Без колонны Алёша не согласен! Ни за что не согласен!
А ещё шпион этот. Высматривает, вынюхивает. Права соседка Варвара Гурьевна: хочет он комнату с колонной себе забрать, чтобы наблюдать из неё за проектным бюро!
Алёша оторвал глаза от бинокля и потёр лоб. Вот уже неделя прошла с того самого дня, как он заметил шпиона, а тот и не думает появляться вновь. Алёша и на остановке дежурил, и у магазина - хорошо, что летние каникулы уже начались - а его всё нет! Бабушка Валя ругается - мол, шёл бы гулять, а какое тут гулять, когда шпион!
- Лё-ё-ёх! - послышалось со двора. - Дуй с нами на египетские чердаки!
«Египетские чердаки» находились в полуразвалившихся домах на Фонтанке, у вечно перестраивающегося Египетского моста, и слыли любимым местом для игр окрестной детворы. Дома эти были расселены, но мальчишки знали все лазейки. Там, на чердаках, хранилось много всякой всячины, и если покопаться в пыльном хламе, можно было обнаружить настоящую ценность. Например, дореволюционную консервную банку из-под французских сардин, круглую неработающую вспышку от фотоаппарата или старый беззубый аккордеон. А, если повезёт, то и сломанную удочку. Пацаны же вполне серьёзно хотели найти настоящую забинтованную мумию, недаром же чердаки звались «египетскими». Участковый гонял мальчишек, но не всегда поспевал за ними, а ощущение погони рождало восхитительный дух приключений и пьянящее чувство настоящего счастья.
Алёша уже спрыгнул с подоконника, но мысль о шпионе остановила его.
«Нет. Я всё-таки должен дождаться его и выследить. Должен!»
Он с сожалением махнул ребятам, качая понурой головой и уже было задумался о неправильном выборе наблюдательного поста, как вдруг был с лихвой вознаграждён: из подворотни показался полосатый шарф.
Алёша мгновенно нырнул за занавеску.
Мужчина постоял немного, глядя на окна его комнаты, походил взад-вперёд, вынул сигарету из пачки, закурил. Что-то явно лежало у него за пазухой - один лацкан пиджака немного оттопыривался.
«Там пистолет!» - подумал Алёша, и сердце его забилось сильнее.
Мимо шныряли прохожие, не обращая на диверсанта никакого внимания. Он, напротив, вглядывался в каждого из тех, кто появлялся из дворовой арки или же из-за поворота.
«Ждёт кого-то!» - Алёша сглотнул и вцепился ногтями в подоконник.
Несколько раз мужчина кидал взгляд на окно - и каждый раз дыхание Алёши перехватывало, он вытягивался по струнке, боясь, что занавеска колыхнётся и выдаст его.
Мужчина курил, обхватив сигарету двумя пальцами, как делали иногда хулиганы, и Алёша понял: тот обдумывает коварный план. Точно! Ведь даже в кино отрицательные герои курят именно так - как шпана или уголовники - а иначе как же зрители поймут, что они плохие?
И вдруг из подворотни вышла мама с авоськой в руках.
«Уходи, мама!» - шептал Алёша, кусая костяшки пальцев.
Но мама уходить и не думала. Она ответно улыбнулась незнакомцу, качнула рукой, и тёмно-коричневые кирпичики хозяйственного мыла, лежавшие в авоське без всякой обёртки, стукнули её по икрам. Мужчина подмигнул маме и вытащил из-за пазухи … тут Алёша не выдержал, резко отодвинул занавеску, прильнул к окну и готов уже было закричать…
…Но мужчина вытащил не пистолет, а букетик ландышей.
От сердца отлегло, и тут же снова напала тревога:
«Зубы заговаривает! В доверие втирается!»
Алёша хотел было открыть окно и крикнуть маме, чтобы бежала прочь, но вовремя одумался: ведь так он точно спугнёт шпиона.
Незнакомец что-то настойчиво говорил маме, она сначала пожимала плечами, потом кивнула и быстро пошла - почти побежала - к входной двери их дома.

Влетев в комнату, возбуждённая, мама бросила авоську прямо на пол, кинулась к шкафу и достала единственное выходное платье - жёлтое, в мелкий горошек, купленное на скудную премию. Это платье она надевала только раз в жизни - на какое-то торжественное мероприятие в НИИ, где проработала восемь лет. Повесив его на низенькую ширму, мама схватила шкатулку с комода, высыпала на скатерть шпильки и булавки, выудила маленькую перламутровую брошку-раковинку. Глаза её горели.
- Алёшенька, поставь, пожалуйста, ландыши в вазочку. Вон в ту, маленькую.
Она суетилась, собирая какие-то предметы в чёрную лакированную сумочку.
- Мама, ты уходишь? - недоумённо спросил Алёша. - Кто это там на улице, с кем ты разговаривала?
- Это коллега из Ивангорода. Он в Ленинграде до вечера, приехал на выходной.
- Мама! Это никакой не коллега! Это диверсант! Шпион!
- Ну что ты такое говоришь, сынок! - засмеялась мама. - Его зовут Константин Захарович. Дядя Костя. Помнишь, я тебе как-то рассказывала, он инженер.
Она выпорхнула из-за ширмы, поправляя платье, взбила у зеркала волосы.
На пороге появилась бабушка Валя с дымящейся сковородкой.
- Маринка, куда собралась?
- Я обедать не буду. Вы с Алёшей поешьте, а мне надо поговорить с человеком!
Не успела бабушка Валя опомнится, как мама выскочила за дверь.
- Готовишь тут, корячишься на кухне… - она громыхнула сковородкой о железную подставку. - Руки мыть и за стол.
Но Алёши уже и след простыл.

Он долго крался за ними дворами, прячась за водосточные трубы и газетные киоски. Мама держала шпиона под руку, заливисто смеялась, когда он что-то говорил ей, и даже со спины казалась счастливой. Они дошли до кинотеатра «Москва» и, постояв  в кассу минут пятнадцать, зашли в зал. На большой афише было выведено чёрной краской «Возраст любви». Мама смотрела этот фильм раз пять, наверное. А вот Алёша ни разу. Даже если бы у него хватило денег на билет, билетёрша всё равно не впустила бы - уже по названию ясно, что фильм для взрослых.
Алёша всматривался в нарисованные раскосые глаза Лолиты Торрес на плакате и боролся со смешанными чувствами. Душу поскрёбывала и ревность, и обида, и гнев на маму, что пошла в кино с этим… И огромное разочарование в том, что шпион не стопроцентно уже шпион, есть сомнения. Хотя, может, он решил втереться в доверие к маме, сразить её букетом ландышей и заграничным фильмом, а потом…
Мимо афиши прошёл милиционер в форме, и Алёше даже пришла в голову мысль, что надо бы догнать его и высказать свои подозрения. Но передумал.
Он бродил по соседним улицам всё время, пока шёл фильм, затем вернулся к кинотеатру, встал за обувной будкой на углу и наблюдал, как неспешно вытекает поток людей из боковой двери. Все галдят, обсуждают фильм, молоденькие девушки подносят белоснежные платочки к уголкам глаз. И вот, наконец, мама и «дядя Костя». Идут, смеются. Словно и не переставали разговаривать, и фильма не видели. Алёша представил, как с соседнего ряда им шикают, что мешают другим смотреть, они затихают и некоторое время сидят молча, пытаясь сообразить, что происходит на экране. И руки их на подлокотниках кресел соприкасаются... И сделалось отчего-то очень больно.

Они пошли в сторону дома и долго стояли у парадной, всё не могли распрощаться. Алёша наблюдал за ними на расстоянии и отчаянно желал, чтобы мамин кавалер скорее ушёл. А он всё не уходил. Алёша подкрался чуть ближе, отделяемый от них лишь припаркованным грузовичком. Впрочем, он и не особо прятался: по всей вероятности, мама и «коллега» вообще не видели, что творится вокруг.
- Я поеду, Мариночка. Боюсь на автобус опоздать.
- Костя, поднялся бы! Я тебя с сыном познакомлю. И с мамой.
- В следующий раз, моя королева.
«Моя королева» больно укололо Алёшу. Это мама, мама! Самая родная и дорогая - и вдруг «его королева». Да кто он, вообще, такой?
- Неделя быстро пройдёт, вот увидишь, - сказал «дядя Костя», поцеловал маму и зашагал прочь.
Алёша до крови закусил губу. Что это за новости: какой-то дядя Костя из Ивангорода приезжает раз в неделю в Ленинград, к маме, дарит цветы, водит в кино, зачем-то целует её! Это неправильно, неправильно! Так не должно быть!

Вечером, выслушав от бабушки Вали десятиминутную отповедь о том, какой он неблагодарный внук и больше макарон по-флотски он не увидит, и набивший голодный желудок всем, что втихаря нашёл в доме, хотя и сказал, что сыт, Алёша обнял колонну и с трудом сдержал слёзы. И почувствовал такую злость к «коллеге из Ивангорода», какую, пожалуй, никогда ещё не испытывал.

* * *

В следующую субботу Алёша шёл домой после дворового футбола и слушал, как Митя Смирнов в который раз пересказывает фильм «Следы на снегу»:
- … А тот ему тыдыщ! А этот тоже тыдыщ! И грохнулся!
- Диверсант? Или наш?
- Оба. Ты слушай! И ещё собака такая тынс! Хвать его и повалила на снег!
- Кого?
- Да диверсанта же!
Мите повезло. Фильм ещё не вышел в прокат в Ленинграде, а он уже успел посмотреть его в Москве, когда гостил у тётки.
- Митька, а ты можешь отличить диверсанта от нашего?
- Раз плюнуть.
- Прямо-таки раз плюнуть? А если всё, как у наших? И одежда, и обувь, и акцент?
Митя задумался и весомо ответил:
- По глазам. У шпионов знаешь, какие глаза… Злющие.
«Верно! По глазам!» - подумал Алёша и тут снова увидел «дядю Костю». Тот стоял возле их дома, уже не пряча за лацкан пиджака букетик, и вид у него был рассеянный, но счастливый.
- Ну ладно, Митька, пока! - поспешно сказал Алёша, помахал другу кепкой и, не долго раздумывая, подошёл к незнакомцу.
- Если вы Марину поджидаете, она до трёх на работе, - сказал он как бы невзначай.
«Дядя Костя» повернул к нему голову, и Алёша заметил, как он смутился.
«Нет, определённо, у настоящего диверсанта должна быть... Как её?... Выдержка! А этот тип, если и диверсант, то… какой-то бракованный».
- Постой! Я тебя знаю. Ты мне пятнашку дал на телефон на прошлой неделе. Выручил.
Алёша кивнул.
- Откуда про Марину знаешь?
Алёша напустил важный вид и хотел было гордо заявить, как в кино: «Я всё про всех тут знаю», но мужчина вдруг хлопнул его по плечу:
- Да ты, часом, не Алёша ли? Маринин сын?
Алёша снова кивнул.
- Я так и подумал. Вы очень похожи.
Алёша разглядывал его. Худое лицо, скулы немного выпирают. На подбородке царапина. И глаза… Правильно Митька говорит, шпиона по глазам видать. У «дяди Кости» была явная близорукость, он щурился, от чего казался нелепым и смешным, и представить, что он этими вот глазами высматривает, как навредить, было просто глупо.
- Почему вы не наденете очки? - спросил Алёша, видя, как тот оттянул кончиком пальца веко, вглядываясь в людей, идущих от остановки.
- Ты понимаешь, дружок, я разбил их. Да и мама твоя говорит, что когда я в очках, надо мной сразу хочется взять шефство.
- А шарф зачем носите?
«Дядя Костя» погладил полосатый шарф, обмотанный вокруг худой шеи, и улыбнулся куда-то «в себя»:
- Мама твоя подарила.
Алёша пожал плечами. Не потому, что не верил в мамину способность подарить чужому человеку шарф, а потому что этот мамин кавалер - с его нелепыми длинными руками и худой шеей, дурацким букетиком понурых ландышей, а, главное, совершенно «неправильными», «недиверсантскими» глазами никак не укладывался в образ того злостного врага, о котором он писал под диктовку Варвары Гурьевны. Никак не укладывался!
Алёша наскоро попрощался и со всех ног побежал домой.

* * *

- Что значит «обознались»? - гремела Варвара Гурьевна. - Зелёный ты пионэр, несознательный, совесть у тебя зачаточная! Это в диверсантской школе в первом классе проходят: охмурить бабёшку, цветочки всучить и сделать из неё сообщницу! Следишь за мыслью?
- Мама не сообщница! - заступился за маму Алёша.
Он уже жалел, что рассказал всё соседке. Варвара Гурьевна отмеривала шагами комнату, и половицы под её тапками поддакивающе поскрипывали.
- Вскружил голову нашей Маринке, а она и растеклась на безмужичье!
- Да не шпион он! Вон, даже меня не заметил, когда я следом крался.
- Он притворился. Это они могут, это они запросто! Сам же говорил: курит этот тип, как шпана, на окна ваши таращится.
- Так он, наверное, маму высматривал…
- Глупости. Надо обо всём доложить. Пусть там, - палец Варвары Гурьевны указал на жёлтый подтёк на потолке, - та-а-ам как следует разберутся. Садись, пиши.
- Не буду… - тихо сказал Алёша, но соседка услышала.
Она замерла на секунду, точно паук перед тем, как напасть на муху, и обрушила на Алёшу обвинительную речь.
«Взрослые всегда говорят правду», - крутилась в Алёшиной голове детская истина. Он привык верить взрослым, а как же иначе? Ведь взрослые дольше живут на свете, больше повидали… А вдруг Варвара Гурьевна всё же права?
Сомнения боролись в Алёшиной голове с горькой щемящей ревностью. Злость на «дядю Костю» не проходила, и он, по-правде, даже желал, чтобы тот оказался врагом. Тогда его схватят, посадят в тюрьму, и они с мамой будут вдвоём, только вдвоём! Но в глубине души, Алёша понимал, что это лишь мечта. Да, «дядя Костя» гад. Но не шпион! Одни его близорукие глаза убивали все красивые шпионские версии. «Безочковая недокобра».
- Вот руку на отсечение даю, скоро этот тип въедет в твою комнату, обустроится, как у себя дома, отнимет у тебя бинокль и - следишь за мыслью - засядет чертежи из бюро высматривать, - не унималась Варвара Гурьевна.
Алёша представил, как она засучивает рукав старого пёстрого халата по локоть, протягивает тощую бело-жёлтую руку, и руку эту кто-то отсекает огромным топором.
- Чего морщишься, будто кислятину съел? Так будешь писать?
- Нет.

* * *

На следующий день, в воскресенье, взволнованная мама сообщила, что к обеду надо ждать гостей. Бабушка Валя заохала и побежала ставить опару для теста, сообщив соседям, что сегодня придёт на смотрины жених, вдовец из Ивангорода. Мама, светящаяся, помолодевшая, занялась уборкой, споро наводя порядок на полке с книгами и в серванте. Вручив Алёше тряпку, она велела отмыть каракули с колонны.
Алёша оттирал криво нарисованную тачанку и всё думал свою тяжёлую думу. Мама, его родная мама, принадлежащая только ему, влюбилась в этого нелепого человека. Даже смешно. В её возрасте! Алёше казалось, что это так неприлично - быть напоказ счастливой и влюблённой.
Колонна отмывалась плохо, от тряпки оставались серые разводы.
- Алёша, что ты грязь размазываешь! - мама подошла ближе, сощурилась от яркого июньского солнца, и Алёша заметил сеточку мелких морщинок в уголках её глаз. Как он не замечал раньше? Морщинки не делали маму некрасивой, но Алёша знал от Арарата Суреновича, что у невесты кожа должна быть натянута, тугая, как на яблоке. Мысль о том, что мама постарела, была до боли неприятна, обидна для Алёши. И тут же родилось подленькое желание, чтобы «дядя Костя» увидел её такой. Непременно такой, в старом халатике, перешитом из сарафана бабушки Вали, с растрёпанными волосами, выбившимися из-под выцветшей косынки, с ненакрашенными губами и обязательно с морщинками у глаз. Вот увидит ивангородский жених такую маму и откажется от неё! И снова всё станет, как прежде: мама будет ездить с ним гулять в парк Победы, и покупать сахарную вату, и играть в настольные игры по вечерам.
- О чём задумался, сынок? - ласково спросила мама, и Алёша устыдился своих нехороших мыслей, прильнул лбом к её плечу, и так захотелось обнять её, но руки были грязные.
Мама улыбнулась, погладила его по волосам.
- Ты самолёт не оттирай. Уж больно он у тебя хорош!

Вернулась из кухни бабушка Валя и отправила Алёшу в магазин за хлебом и подсолнечным маслом, снабдив зелёной бутылкой с узким длинным горлышком и, как всегда, выдав ценные указания насчёт плутоватых продавщиц.
Отстояв в две очереди и вернувшись домой, Алёша ещё в коридоре понял, что в его комнате, помимо мамы и бабушки, есть кто-то посторонний. Надо было в звонок позвонить, а он открыл дверь своим ключом - теперь вот стой и соображай, как набраться смелости и войти.
Алёша прошёлся по коридору, пиная сдутый футбольный мяч и соображая, сказать - просто «здрассте» или «привет, давно не виделись». Почти никого из соседей дома не было, и только заезжий племянник Зайцевых, второклассник Антоха, неожиданно выскочил от Варвары Гурьевны. Он дыхнул на Алёшу сладким духом ириски и, шмыгнув носом, умчался на кухню. Было заметно, что его подбородок и руки вымазаны чернилами.
Тут дверь Алёшиной комнаты отворилась, и высунувшаяся голова бабушки Вали изобразила немой вопрос. Отступать было некуда.

В комнате за столом сидел «дядя Костя» и держал на коленях большеглазую кудрявую девчушку лет трёх. При виде Алёши он улыбнулся и поставил девочку на пол.
- Лёля, ну что стоишь? Подойди, обними нового братика.
Глазастая Лёля покорно сделала пару шажков, обняла Алёшу за живот и сразу же отошла назад, на ту саму точку в полу, с которой сошла.
- Привет, - удивлённо вымолвил Алёша.
Лёля посмотрела на него глазами лемура и как-то по-взрослому вздохнула.
Бабушка Валя принялась расписывать достоинства внука - и какой он прилежный ученик, и тимуровец, и учителя хвалят. Как будто это к нему пришли свататься, а не к маме. Алёша даже хмыкнул.
- Один только изъян, - подлила ложку дёгтя бабушка. - Верит всему, что ему говорят. Простодушный. Так что вы, Константин Захарович, с нашим Алёшей зазря не шутите.
- А мы зазря не будем, - заулыбался гость. - Мы правду скажем, без шуток.
Глазастая Лёля кивнула и взяла Алёшу за руку.
Правда же заключалась в том, что мама и «дядя Костя» вскоре женятся. И что теперь у Алёши будет самая настоящая семья - с папой и сестрёнкой. И что теперь они все вместе будут жить в Ивангороде, в большом деревянном доме с палисадником, мама устроится на рыбный комбинат, а Алёша в сентябре пойдёт в новую школу. Бабушка Валя тут же подхватила, что на каникулы-то уж точно он будет гостить здесь, и она разрешит ему всякие приятные безобразия - например, иногда прыгать на её оттоманке.
Всё звучало так, как будто от его, Алёшиного ответа зависело, будет свадьба или нет.
Алёша понимал, что сейчас все смотрят на него, пытаются по выражению лица прочитать реакцию. А вот он намеренно сделает непроницаемую каменную физиономию, как разведчик! Алёша усадил Лёлю на стул, сам же взгромоздился на подоконник.
Что теперь будет? Зачем ему «папа» в полосатом шарфе? И ещё «сестрёнка»? Ладно бы, братик был, он бы его в футбол научил гонять, а то девчонка! И переезжать в Ивангород из Ленинграда он не хочет. Да ни за что на свете! Здесь его колонна, его Родина (с большой буквы), и кто дал им - ИМ - право её у него отнимать?
Алёша почувствовал кислый комок в горле и понял, что сейчас появятся позорные слёзы. Он быстро заморгал и отвернулся к окну. Бабушка Валя всё говорила, а Алёша смотрел на улицу и думал, что, если бы свершилось чудо, и «дядя Костя» оказался взаправду шпионом, как думает Варвара Гурьевна, то он, Алёша, был бы даже очень рад этому. Диверсанта «дядю Костю» доблестная милиция повалила бы и связала, как в пересказанном Митей Смирновым фильме «Следы на снегу». И всем бы стало хорошо. И никуда из комнаты с колонной уезжать не надо было бы…
…Тут он увидел в окне Антоху. Тот бежал, подпрыгивая и поддавая сандалией камешки на тротуаре, а в руке у него был конверт…
Алёша прислонился лбом к стеклу и мысли понеслись чехардой. Он вдруг вспомнил, как минут десять назад видел зайцевского племянника в коридоре, и у того были испачканы чернилами руки и подбородок. Варвара Гурьевна! Нашла всё-таки писца на кляузы!
И вдруг так ясно перед глазами встала картина: приезжает милиция, забирает «дядю Костю» как шпиона, мама сидит бледная, Лёля ревёт, бабушка Валя хватается за валидол.
Алёша вскочил на подоконник и что есть мочи крикнул в открытую форточку:
- Антоха, стой! В полосатом шарфе не шпион! Это неправда!
Он спрыгнул и со всех ног помчался вон из комнаты догонять Антоху. Никто даже не успел ничего крикнуть ему вдогонку!

Выбежав на улицу, Алёша с ужасом обнаружил, что зайцевского племянника нигде нет. Он стремглав помчался к почте, на ходу повторяя: «Неправда, неправда! Он не шпион! Это несправедливо!» И как же защемило в душе за то, что он писал вот такие же письма под диктовку, что верил словам соседки!
Не обнаружив Антоху на почте, Алёша с досады стукнул по водосточной трубе - да так, что свело пальцы. Но тут же пришла догадка: Варвара Гурьевна, наверное, опасаясь слежки, послала Антоху к какому-нибудь дальнему ящику. Точно!
Алёша знал район, как свои пять пальцев. «Дальний» ящик висел на доме, где булочная, на углу 7-й Красноармейской. И если приезжий племянник пойдёт обычным путём, как ему указали, то он, Алёша, догонит его дворами!

Проскочив через сеть двориков, он выбежал к булочной. Антоха тянулся конвертом к беззубой прорези в синем почтовом ящике, озираясь по сторонам и поднимаясь на носки.
- Стой! - Алёша подскочил к нему, схватил за рубашку.
Но было поздно. Пухлый конверт пролез в щель, и ящик с аппетитом проглотил его, хлопнув по пальцам железной крышкой с козырьком.
- Ты что пихаешься? - заныл Антоха.
Алёша схватил его за плечи и тряхнул.
- А ну, говори, что вы там понаписали?
- Военная тайна, - не моргнув, отчеканил Антоха.
- Говори, стукач! - заорал Алёша, начисто позабыв, что ещё неделю назад сам был таким же вот стукачом. - Про шпиона в полосатом шарфе писали?
Он схватил Антоху за подбородок и с силой прижал к стене.
- Отвечай! Про полосатый шарф и шпиона писали?
Антоха в ужасе пискнул и закивал.
- Это не он, понимаешь? Это ошибка!
Антоха захлопал глазами и заревел:
- Отпусти! Я больше не буду!
Алёша расслабил руку.
- И что? И что теперь делать?
Антоха вырвался и побежал прочь.
Алёша с ненавистью посмотрел на ящик. На нём, под плотно закрытой пастью, была прибита табличка «Выемка писем производится…» Оставалось лишь одно: дождаться, когда эту выемку и произведут.

Часа два он просидел под ящиком и посекундно глядел то вправо, то влево, высматривая почтальона. Глаза устали настолько, что он уже не различал в прохожих ни мужчин, ни женщин, а лишь одни бредущие по тротуару тени. Пошёл дождь - сначала слабый, потом припустил настоящий летний ливень: с барабанной дробью и пузырями на лужах. Алёша промок насквозь, замёрз. Какие-то сердобольные женщины, пробегая мимо и борясь с выгибаемыми ветром зонтами, наклонялись к нему, спрашивали, почему он не бежит домой. Он лишь мотал головой и отвечал, что так закаляется. Женщины пожимали плечами, и косые спицы дождя уносили их прочь. Алёша обхватил себя руками и закрыл глаза. Поделом ему! Нельзя верить всем подряд, надо соображать собственной головой! Теперь он наверняка простудится и умрёт, а почтальон подойдёт, посмотрит - подумаешь, мальчик лежит - перешагнёт через его труп, вынет письма и уйдёт прочь.
- Вот это номер! Что мокнешь, сосед? - склонилось к нему усатое лицо в капюшоне брезентовой плащ-палатки.
- Арарат Суренович… - пробормотал Алёша и чихнул.
- Ты поспорил что ли с кем? Или домой заявиться боишься?
- Я почтальона жду.
И Алёша выложил соседу всё: и про письма-кляузы Варвары Гурьевны, и про то, что сам в этих кляузах участвовал, и про «дядю Костю», и про зайцевское опущенное письмо.
- Понимаете, Арарат Суренович, я никак не могу уйти, пока не дождусь почтальона. А то письмо уйдёт по назначению и случится беда.
Арарат Суренович нахмурился, затем снял плащ-палатку, укутал в него Алёшу и обещал вернуться, дав честное «бакинское», что приведёт почтальона.
И правда, минут через пять Алёша увидел, как сосед тащит за собой старичка в фуражке и форменной крутке, да ещё ругается при этом на русском и армянском.
Дождь уже стихал. Старичок, сердито ворча, вставил мешок в железные пазы на днище, повернул ключ и, похлопывая по бокам ящика, словно он был коровой, надоил писем и открыток по самое мешочное горлышко.
- Ищи, - сказал Арарат Суренович, придвигая мешок Алёше. - А ты, брат почтальон, не сердись. У тебя на глазах мальчик в мужчину формируется.

Нужное письмо оказалось сверху. Алёша прочитал на конверте «В Президиум Верховного Совета СССР». И обратный адрес - его дом, квартира и отправитель Птах В.Г.
- Что делать с ним будешь? - прищурился Арарат Суренович.
- Не знаю, - искренне ответил Алёша. - Я подумаю.
- Подумай.

Думал Алёша недолго - ровно до того момента, как дошёл до парапета набережной Фонтанки. Ещё раз взглянул на конверт, который не посмел вскрыть, и, привязав к нему камень шнурком от ботинка, бросил в мутную серую воду. Разошлись круги по воде, точно перебрались сами собой струны, и стало так легко и хорошо на душе, что Алёша засмеялся.

* * *

В Ивангород приехали через неделю. Не насовсем пока, а так, познакомиться. Алёшу встретили лохматый пёс Гунька и важный кот Банан, оба одинаково серьёзные, немногословные, без тявков и мявков следовали по пятам, пока «дядя Костя» показывал Алёше с мамой дом. Большеглазая Лёля крепко держала новоиспечённого братца за руку, как будто боялась, что он улетит, как надутый газом ярморочный шарик.
- А это что? - удивлённо спросил Алёша, войдя в светлую горницу.
- Как что? - откашлялся «дядя Костя». - Это комната твоя. Будешь в ней полновластный хозяин.
- А дырка зачем? - Алёша показал на отверстие в центре дощатого пола.
- Так я подкопал немного, до фундамента. Не бойся, не надует зимой.
- Зачем? - поднял брови Алёша.
- Так это… Колонну деревянную тут тебе сделаю. Уже бревно подыскал. Оштукатурю, высохнет, покрашу. А, хочешь, вместе, водоэмульсионкой…
- Колонну? - оторопел Алёша.
- Ну да, - «дядя Костя» поправил новые очки на носу и поднял над головой руки. - Во-от такенная будет, до потолка. Это чтобы тебе комфортно было, вроде как кусочек Родины. Мама предупреждала, что без колонны тебе тоскливо.

* * *

Вернувшись в Ленинград на окончательные сборы-проводы, Алёша с мамой вдруг обнаружили, что дверь Варвары Гурьевны закрыта на большой амбарный замок. Бабушка Валя повела плечами:
- Вообразите, возвращаюсь из прачечной, а у парадной карета скорой помощи. И два красавца-санитара её, горемычную, под белы рученьки выводят. И она их спрашивает: «В президиум?» А те кивают, в президиум, мол. Записку оставила. Что всё про нас в верхах расскажет. Про то, что Арарат яд в ступе толчёт, а Зайцевы нарочно иностранные языки учат, чтобы с врагом разговаривать. А про меня, старую, что на метле летаю по нечётным числам.
Бабушка Валя фыркнула и пошла ставить чайник, на ходу приговаривая:
- А чего это по нечётным? Я и по чётным тоже могу.

* * *

Комната у Алёши светлая, просторная. Почти такая же, как в Ленинграде, только окна в полисадник, а в нём жимолость. На обоях - ромбики летают над вазонами, точно бабочки, Алёша обожает гладить их рукой, ощущать под ладонью выпуклость рисунка.
А из центра комнаты колонна торчит, пахнет дубом и свежей краской.
- Лёля, ты крепче мелок-то держи. Что ты тут нарисовала?
- Каляку-маляку, - гордо подняла подбородок сестрёнка.
- Дай покажу, как надо.
Алёша взял её ручку с мелком и вывел незатейливую треугольную ёлочку с красной звездой на макушке.
- Это ничего страшного, Лёль, что ты девочка. Ты не переживай особо. Подрастёшь чуть-чуть, я тебя истребитель научу рисовать. И танк Т-34. Хочешь?
Лёля кивнула.
Алёша отошёл на пару шагов, полюбовался рисунком. Постоял немного и обнял колонну. Такая вот у него теперь Родина (с большой буквы). Такой вот центр вселенной - как раз там, где колонна торчит. Ведь не случайно же торчит - надо же этот вселенский центр как-то обозначить.
Глядя на Алёшу, глазастая Лёля тоже ткнулась лобиком в нарисованную ёлочку и обхватила колонну ручками.