Красный язычок

Аннотация: Пролетом из Японии на берега Рейна – о тяжелой судьбине советского гея за Полярным Кругом. Глазами современного немецкого писателя.

Эрик Гибель / Eric Giebel - Die rote Zunge
Перевод на русский язык – Юрий Циммерман.


КРАСНЫЙ ЯЗЫЧОК

1. Отправление

Я – птица перелетная. И в нынешнем году меня ожидает великий Восточно-Западный путь, назло всей генетике. Я хочу познакомиться ближе со страной братьев моих.

в небе зависли
перистые облака
скоро сойдет лёд

Сорваться и знать, что воздух на высоте не балует скорым теплом – это риск, который может стоить жизни.

Вожак мой болен, следующей зимы ему не пережить. Я прощаюсь с ним. В последние недели невозможно не заметить, как терзает туберкулез его больное тело, как недвижно лежит он на спине, как свет мучит ему глаза, как гниет кишечник и как сочится изнутри кровь.

Я издаю свой сигнальный клич, чтобы поприветствовать его, носящего мое же имя, но он лишь бросает короткий взгляд со своего ложа. В этих, молодых еще, глазах уже нет света. Взгляд его пуст.

Давно знаю, что он не воспринимает меня таким, каков я есть на самом деле. Для него я – лишь метафора его собственного кровохарканья и "киго", словечко для времени года.

И он записывает в свой морфийный дневник:

"Хототогицу, мой маленький кукушонок! Мои глаза видят тебя в небе -  твои легкие полны студеного ветра, который скоро унесет тебя на зимние квартиры. Меня же болезнь, вжимает в смертное ложе.

Кому под силу объективно описать твой полет? Приди же ко мне, чтобы я смог пересчитать твои перья, а ты научишь  меня технике дальних перелетов"

Мне травит душу видеть его умирающим. Но все же он, пожалуй, избыточен в своем стремлении к объективности. Какой смысл в том, чтобы распушить все перья до единого? Так или иначе, тайна лётного пути в просветах меж ними ему всё равно не откроется.

Эта боль моего вожака – я возьму ее с собой, в путешествие на Запад. Я познакомлю с ней своих собратьев, чтобы они лучше понимали меня и мое жизненное пространство. Чем больше похожи родственники между собой, тем важнее становятся мельчайшие различия. И не только в размахе крыльев.

Расстанемся же с этой Землей! Мои маховые перья свежи, а зоб полон. Впереди лежит дуга Большого Круга длиной почти в 10000 километров. Над неизвестными землями пролегает мой путь, ждут и привалы. Пройдет еще много времени, прежде чем я достигну своей цели. Будь что будет! Я – птица времени, вестник смерти. И я готов сорваться, оставляя за спиной былые пути.

Саёнара, Шики-сенсей! Прощай, Учитель!


2. Дружеское прикосновение

"Я дальше так жить не могу..."

Разворачиваюсь и вглядываюсь в морщинистое лицо мужчины, судорожно вцепившегося правой рукой в потертую спинку своего глубокого кресла.

"Что ты имеешь в виду?"

Его молчание отдается шелестом у меня в ушах. Он тупо смотрит в пустоту. Я уже собираюсь отвернуться, когда из глубин его души на голый цемент внезапно падают каплями скупые слова.

Спешно приглушаю свое удивление и читаю:

"Я оказался трусом".

Много зим тому назад мне случилось перелетать из Азии в Европу через эти пустынные края. И днями напролет я пытался найти хоть какое-нибудь пристанище, которое смогло бы послужить защитой от этого убийственного мороза. Понятно, что без посторонней помощи я бы не выжил. Я искал близости людей.

Инта была в то время не более чем одним из форпостов, в которых смельчаки-одиночки занимались геологоразведкой на благо партии и правительства. Все, что от них требовалось – это уточнить запасы каменного угля и подготовить месторождения к разработке. А получила статус города и планомерно разрослась до размеров пускай и отдалённого, но все же достаточно крупного промышленного центра эта местность уже в последующие годы.

Он просто оказался первым встречным. Именно в тот момент, когда я пролетал над ним на небольшой высоте, он глянул в небо и издал какой-то светлый и чарующий свист. Я счел это добрым знаком, жался к нему все последующие дни и, в конце концов, у него и прижился. С того самого дня я стал жить бок о бок с этим мужчиной – а потом уже и с его женой и тремя сыновьями.

Теперь, когда он постарел и давно уже остался без семьи, мы снова оказались вдвоем. Мы делили с ним тот маленький садик, который он прилежно возделывал и где я коротал дни недолгого лета на ветках серебристо-белых берез. На двоих делили мы и его маленькую квартирку в едва утепленном блочном доме.

Там-то он и рассказал мне однажды вечером о том, как оказался здесь, в предгорьях Полярного Урала – молодым геологом, со скудными пожитками, в компании немногочисленных коллег. О том, как неустанно шло обустройство в первые годы после Великой Отечественной. Как подвозили нужные материалы, и как добыча каменного угля мало-помалу превратилась в основной источник жизни населения Инты.

"Я никогда не любил свою жену. Мы расписались, и я надеялся, что это чувство придет позже. С появлением детей. Но дел прибавлялось, семью надо было кормить, и ни на что другое времени уже не оставалось."

"Послушай, я прожил все эти годы под вашей крышей и ничего такого не заметил. Как это вообще возможно? И как мог ты жить с женой нелюбимой?"

"Поначалу это было притворством, а потом перешло в привычку".

"Притворством?"

"Да, меня с самого начала привлекали только мужчины. Я и выжить-то сумел, лишь скрывая, что я – голубой. Думаешь, это было легко?".

"Я вообще ничего об этом не знал. Расскажи!"

"Нет, это была преисподняя, это была ложь, которая испепелила все мои чувства, а тело заставила полыхать ярким пламенем.
 
Моя великая любовь школьных лет, это случилось в пятницу. Никогда не забуду тот день. Мы лежали в моей кровати и гладили друг друга, наши члены. Отец невовремя вернулся домой из одной из своих частых командировок и застал нас. Но он был не из тех, кто звонит  во все колокола. Он так никогда и не рассказал об этом своей жене. Само собой, он боялся и сам оказаться замазанным, если пойдут слухи.

И вразумил нас на свой собственный лад. Пригласил обоих к телкам на одну знакомую хату – лишиться невинности."

"Он наблюдал, как женщины вас в себя засовывали?"

"Не знаю. Но я верю, что через дырку в стене он следил за успехом своего плана. И меня, и моего друга огорошила тогда триумфальная радость отца, который наперед мечтал о внуках и давил на меня. Скотина, сучий потрох, блин!"

Я в первый раз вижу этого почти уже старика плачущим. Боль прокладывает путь по его щекам.

"Мне предложили  сделку: он сохраняет всё в тайне и содержит меня всю жизнь  в обмен на официальную женитьбу и внуков. Он полагал, что это в высшей степени великодушно с его стороны."

"А ты не мог за себя побороться?"

"Нет. Отец хоть и тщедушный с виду, но был у него подлый талант разрушать чужую жизнь. Он оплатил мне тогда все годы учебы в Москве и уже выстраивал следующие шаги для достижения своей цели.

Потом я сбежал на уральские окраины и, казалось бы, высвободился из его цепких лап – но, как выяснилось, ненадолго. А здесь, в Инте, я прожил самые счастливые годы своей жизни – пока он не настиг меня снова и не заставил жениться."

"И как же звали твое счастье?"

Полные слез и воспоминаний глаза наполняются сиянием, словно он уже очень давно ждал этого вопроса.

"Сережа."

Я жду продолжения, надеюсь, что он снимет и последние барьеры. Но вместо этого он закрывается, умолкает и выключает свет.

Несколько дней после этого он меня избегает.

И приходится еще долго дожидаться того момента, когда ему снова удается облечь в слова свои воспоминания. Наконец, в какой-то момент он отваживается.

"Сергей был на два года старше меня. Мастер скрытности и экстаза, он затаскивал меня в темные углы. С непостижимой точностью трогал именно в тех местах, от прикосновения к которым мое тело пронизывала неистовая дрожь. Склонял голову мне на грудь, лаская ключицы, или нежил языком в сгибе локтя. Он вонзался в меня и уносил куда-то вдаль. Было ощущение, что можно наконец выплеснуть в крике всю свою жизнь.

Я любил его, потому что с ним я смог забыться, потому что он открыл мне новый мир, которые мы расцвечивали сияющими красками - и неважно, в которой унылой городской щели предавались мы своей страсти.

Сергей повесился в день моей свадьбы. Будь ты проклят, отец!"

"В тот день ты навсегда разучился любить?"

"Да".

"А дети? Какие чувства ты к ним испытывал? Ты запомнился мне отцом, который всегда много работал и имел для детей не так уж много времени. Но ты никогда не был к ним строг".

"Я держался на расстоянии. Да, я любил их. Мог ли я стать для них настоящим  отцом?"

"Ты гордился ими?"

"Да, каждую минуту!"

"А ты им это хоть раз сказал?"

"Нет. Забыл".

И тут я чувствую, что его жизненные силы уже подходят к концу. В последнем усилии  он срывает голос и выпускает на волю чувства, остававшиеся запертыми на протяжении  десятилетий. Вечером он заговаривает об этом в последний раз. Снова подталкивает меня к тому, чтобы вспомнить наконец о своих целях и двинуться дальше. И только сейчас я вспоминаю о братьях.

"Спасибо тебе, что ты разделил со мной жизнь, хотя и не смог распознать маскарада. Прости! Я тоже тебя обманул. Так что – уходи. Ступай себе с миром!"

Он тянет меня к окну,  уверенно распахивает его и ласково касается моих перьев.

А потом провожает радостным возгласом первый взмах моего крыла.

"Прощай, сын!"

 
3. Прибытие

Я чувствую, что приближаюсь к своей цели. Солнце уже поднялось над горизонтом. В сердце неуёмно колотится радость.

зелень и ветер
игры теней от листвы:
сочный взгляд. полет

Этот путь оказался длиной в человеческую жизнь, если не дольше. Время утеряно. Взмахи моих крыльев остались непересчитанными. Они живут во мне, словно предощущение, и уносят дальше сквозь этот равнинный ландшафт, хранящий свою историю в обмелевших излучинах рек. 

Мои воспоминания о времени на рубеже веков неясны и расплывчаты. Столько слов громоздятся друг на друга в упорных попытках обучить язык искусству парить в вышине. Про себя же могу сказать только, что на долгое парение размаха моих крыльев не хватает.

Как удалось мне одолеть столь долгий путь? Не это ли хотел узнать мой давно уже умерший вожак там, далеко на Востоке?

Чтобы суметь преодолеть такое расстояние, нельзя предаваться мечтам, тем более днем, даже если местность радует глаз. Я летел большей частью ночами, ориентируясь по рисунку созвездий. Порой находились опытные попутчики, знакомые с окрестностями, которые поначалу разглядывали меня с любопытством, как вообще разглядывают чужака. Но большинству из них приходились по душе мои речи о свободе воли, и они разделяли со мной часть дороги, показывая удобные места для ночлега и пути через болотистые места и перевалы.

Со враждебностью и нападками мне доводилось встречаться чуть ли не каждый день. Не хочу об этом говорить. Выбиться в герои не было целью путешествия. К тому же, у них было гораздо больше прав на свободный скворечник: размножение, продолжение рода... Я же оставался одиночкой.

Надо знать толк в искусстве ведения дел и выстраивать короткие, обозримые предложения – связные и по существу. Там, где какие-то слова воздвигают барьеры, игра языка оказывается парализованной.

Этому-то я и хочу научить своих братьев, предостеречь их от лирического пренебрежения своими порывами. Хочется рассказать.

На небольшой высоте лечу я через лесопосадки в былой излучине Некара,  направляясь на Запад. Регион разрастается. И вместе с ним нарастает и шумовая завеса. Наконец, между рокотом турбин и приглушенным откликом несущихся автомобилей мне удается расслышать оба слога на привычных частотах в 678 и 565 Гц из заливного леса, расположившегося неподалеку на Старом Рейне.

Я прилетел, отец!