Трусы и стринги
полуэктус (2011–2022 )
«Совсем стемнело. Да так, что дамам борозды не видать».
Чен Джу Диктофон
Лоботомия, равно затянутая экспозиция, косящая под старину
Он пестовал и лелеял. Не бог и не дьявол, а всякое творил. И добро и шкоду. Много. Без остановки. И всё даром. То ли по дури, то ли по умыслу. То ли конь, то ли чел. То ли мэн. То ли чудак, то ли му… э–э–э… мудрец. Короче: волшебник изумрудного Угадэйгорода (его иногда Угадэем кличут), что на берегу великой сибирской Нос–О'–Рог–кривер, в которую впадает Вонь–пропадайка. Вокруг них угля полным–полнёшенько, даже марки «А» (2000 рупий за тонну), и всем в стране должно хватить, если не хапать и не дарить кому попало.
При такой гражданской позиции автора – его героини, а это кобылки такие неосёдланные, поштишто юные, и весьма горячие, возникали практически из ниоткуда, сами собой: вроде с улицы, но не уличные. Скорее сельские, чем городские. С угольных окраин большинство.
Последние приблудницы нарисовались с Дровянников. Так что, опять же, скорее наши, чем ихние.
А хвостов у наших кобылок нет. А булки для прикрепления хвостов есть. Как ихние западные булки – не батоны, не багеты, не круассаны, а именно булки, которые у некоторых их подружек, вроде Мышек и Махоньких Щёлочек, которых Кирьян Егорыч не только наблюдал неоднократно, но и щупал… Ой.
Глазами, глазами… художника, вот. Раз только одной коснулся, чтобы проверить погоняло. Ну так она сама пожелала, пришедши в гости с дровянницей: так льнула к Кирьян Егорычу, так её трясло, что дровянница решила, что «ей срочно нужно до аптеки прогуляться» и диван освободила.
Ну дак вот: заднички их таки ближе к французским булочкам из буланжери–патисери... гладким, как гузна лошадок – что понями зовут – из декоративных конюшенок парижской волости.
А нами описуемые лошадки созданы не для аркатуры, так сказать, карикатурной. Они по природе тела – рабочие кобылки, на них цемент разгружать.
А если б дело было в Америке, то возить секвойю.
Но сейчас они куртуазно отдыхают. Счастье такое неожиданное, российски буржуазное, свалилось: отдыхать и порхать позволили им.
А Кирьян Егорыч счастью тому удачному подмогнул: разбаловал слегка.
И нужда пока что не каплет над ими. Потому как довольствуются малым: корочка хлеба в наличии всегда. Кетчуп, чтобы вкуснее было, реже, но имеется тоже. Можно из горла его, вместо алкухля, и для феромонов. Вот и довольно им такой аристократской пищи. Заодно похудеть.
Лишь изредка просит Кирьян Егорыч погарцевать для него под музыку, под Энигму, например. Бёдрами подрыгать, ножками па–де–де сплясать. Для блога, для красоты романа, впрок мало ли чего, и просто так, для удовольствия души.
Любит Кирьян Егорыч под настроение домашние фигуры ставить. Музыку не для того покупал, но оно вона как к месту пришлось.
Рад, в общем, Кирьян наш Егорыч знакомству с шустренькими такими дровянницами. Большего количества ему не надо. Да и диван не вместит столько лошадок.
Или в упряжку вставит кобылок своих, никак не в телегу, уж тем более не в плуг. Но и в мерс не посадит чтобы съездить в канкан, где и пиво, и танцы в равной мере практикуют, и курить позволяют кальян и сигаретки тонкие с ментолами: нету не только мерса у Кирьян Егорыча, но и жигулёнок отсутствует: всё как у нормальных российцев, которые не хотят жительствовать по законам втемяшенного им рынка и бешенного потребительства. Неестественные они для нормального русского гражданина.
Иной раз навесят его воспитанницы колокольчиков на носы, уши, на шеи, продырявят языки с пупками, может ещё чего, что нам знать не полагается, приклеют одноразовые татушки на пуза, и мчат гурьбой по долинам и по взгорьям Угадэйской волости.
Нет, соврал, кажется: мчатся они по дну Гранд-каньона, вдоль то ли Кордильер, то ли Анд, изображая то ли индейских лошадок (которых до европцев вообще-то не было), то ли ковбойщиков, удивляя компетентных пацанов не столько пробелами в географиях, сколько дикими выкрутасами на поворотах, на перекрёстки судьбы похожих.
И шокируют старушек, когда снова превращаются в девиц, и пивасы глушат по взрослому, уже в компании с Егорычем.
Вона, мол, гляньте–ка, бабоньки, опять энтот похотливый старикашка, а не знаете ли как его зовут? с девками шурымурит под нашим последним тополем, что рядом с сиренью. А уберут ли мусор опосля себя? а не накидают ли под сирень гондонов? А, может, милиции, ой, полиции позвонить?
И звонят ведь… дряхлые старушенции. Притворяются дряхлыми, а знают всё, что положено знать молодым. И закладки знают что такое: это порошок белый, иногда зелёный, вон он лежит в щели Семёниной лавочки, или вон под тем кирпичом – в клумбе вокруг «Рабочего с койлом» из цемента сделанного, бронзой покрашенного. Дождутся: поймают их наркологи!
А Кирьян Егорыч не из этих: ему на траву, и на китайские таблетки из синтетики – плевать и насрать.
Кирьян Егорыч, когда возится с лошадками, он тверёз как младенчик. Он не только папочка и мамочка им, он им возницей служит, и составляет маршрут «куда идти гулять сегодня». Он представляет себя в мундире бархатном, и в шляпе наследной, фиолет с полями, плащ до пят. С хлыстом, но не барин. Он возница с высшим дворовым образованием. И хлыст там больше для виду: хлыст у него шёлковый. А управляет он брыкастыми ласковым голосом.
Барышни–лошадки его для выходных променадов годные, и для гордости ими, а вовсе не для дрочьбы втихаря. Как у недопущенных к телу молокососов, хренотвислых, бля.
И, тем более, не для етитьбы другими. Хотя это их проблемы: свобода совести, как говорится.
Но, ещё не хватало Кирьян Егорычу, чтобы в темноте разные шариковы его девочек подкарауливали и цапали их за сиськи, которые в некотором смысле есть часть оплоченного егорычева зрелища и потому есть криминал в сфере шоу–бизнеса.
За такие хватальные эксперименты Кирьян Егорыч может кокинаки–то пацанам оторвать. А если взрослому какому алкашу, то и по морде горазд: силы для того хватит: в углу гиря, и гантели в шкафу.
Во-вторых, у кобылок Кирьян Егорыча хвостов, к счастию нет, то было литературной метафорой, поскольку Кирьян Егорыч числится в графоманах.
И даже копчики у них «норм», когда для эроса требуется реализм обнажёнки, иначе выйдет на фотке «блевонтин» и «идите нахрен»: таким порномоделям место в гинекологии – атавизм признать, а матку на место поставить. И «чтоб в искусство большого порно вовек не совались».
В-третьих, возвращаясь к начатому, булки у них очень даже ничего себе. Загорелые, с разрезом, выпуклы по радиусу. Красота в общем – все же мы немножко эстеты, а многие из нас не только циркули в руках держали.
Но, думают пошлые фантазёры – и сопливые, и те, что в соку, но безмозглые, оркитекторы, мать их, начитавшись сказок заморских, и завидующие Кирьян Егорычу от таких-то лошадок… к его конюшне приблудших: «Вот бы ещё по твенти файф тыщ рубель под каждой такой булкой лежали!»
Думаете, Кирьян Егорычу желали помочь?
Фиг там! Себе!
Любят они халяву, а ещё – если б им платили, а не они… лошадкам… за ездьбу на них.
Резюме такое: фиг–вам… то есть фиг–им: булки–то в конюшнях есть, а рубель, тем более тыщ, найн и ноу.
Сам–то Кирьян Егорыч – то ли мэн, то ли чел, такого не любит… Ну, когда любовь за рубли.
***
Издевается наш графоман над пословицами. Извращает основу. Вставляет в сочинения. В меру, конечно, графоманских способностей. Вот и мимо сивки–бурки не прошёл.
Формулирует мысль, перлы, так сказать (а мы всё знаем, архивы-то в интернете живей всех живых):
«…как листы представали героини перед, и шелестели они кронами кучерявыми своими над сивкой–буркой вещим каурком равно святым Кирьян Егорычем». Чаще по ночам, но, бывало, и днём.
Тогда «чай, кофий, чего хотите, девушки?»
«Чаю хотим, последствий не очень»
«Да я ж не клофелинщик, девчонки!»
«Тогда кофе».
Наливал кофе, расплачивался, иногда домой приглашал переночевать: негде им, приезжие они.
Как трава–мурава стелились они тогда под Кирьян Егорычем – милым жеребчиком. Как ковёр персидский, по которым в калошах нельзя, расстилались и разляgались они по hостелу на Wарочной-стрит: койка-то одна, и та – диван. Ещё и с животными, от которых, если в мелкоскоп посмотреть, кровь в жилах замирает. Приходится делиться с такими животными кровушкой. А кровушки у молодых и здоровых, как илу на дне Вонь–речки, как росы в Кедровичевом бору. Так что и «ничё вроде», терпели и делились.
А чё? Хостельеру по мягкому ходить – одно удовольствие. Калош нет. Бродит босиком, можно в носках. Носки стираные. А уж думать о мягком и недолговечном вообще услада.
Удобств не обещал: радуйтесь тому, что бог послал вам Кирьян Егорыча, пусть не хитрого мецената, зато филантропа от сердца».
Вот такие литературные пироги пёк Кирьян Егорыч параллельно ходу жизни. По дури и по эстетской прихоти.
Манихейство
Но, вот вам и другая инвектива, касабельная дуализма субстанций. Наслышаны поди, публика–то грамотная. Сам о себе Кирьян Егорыч такого не скажет: он и слов таких, однако, слыхом не слыхивал.
Как у вещего каурка взвивался иной раз огород промеж столпов Кирьян Егорыча, и дымил его мозг, пророча приключения необычные – духовныя, и прочее манихейство.
Но не сказочным дурачком Ивашкой был наш Кирюша Егорыч, и не старый козёл, и не молодой ослик, и не метафизическая выдумка по пелевенскому примеру, не сорокинский крендель с навыками плавнописания, а неглупый предпенсионер никакого значения. Из бытия материального он, с оркитектурным образованием и опытом в чертитектуре , приложенными к его антропоморфной физике.
Образование его к нашему рассказу никак не относится, на события не влияет, хотя в отдельный раз можно было б и ворохнуть, но пока что прошмыгнул сей партикуляр по бумаге скользьим манером: чисто и лишь только для правды реализма.
Тело его – ничуть не замечательное в толпе других людей (отличная межпланетная мимикрия), имело пару типовых рук и ног, а также обыкновенную серединную часть, называемую в русском народе туловом. А также наличествовал в комплекте шаблонный набор мышц, прикреплённый к скелетону.
Что творилось внутри столь возвышенно наименованованного костяка – чёрт его знает.
Между делом скажем, что многие вещи в мозгах Кирьян Егорыча имели так называемую «латинистую транскрипсию». Скорей всего от того, что переименованные эдак, они становились основательней что ли, наукообразнее, то бишь правильней. И приобретали индивидуальные характеристики с кислинкой – сообразно художественному вкусу и лабораторному духу главперсонажа фокальной величины.
Что в Башке?
Про наличие особенного мозга его мы только что намекнули.
Из этого следует, что голова (башка в простонародье и Башка в исследовательской литературе) у Кирьян Егорыча в том месте, где и положено ей быть – то есть на шее, а не где-нибудь сбоку–припёку, как у некоторых либеровидных квазимод.
К последним Кирьян Егорыч не то чтобы не испытывает избытка толерантности, но и даже желания треснуть в заслуживающую того харю.
И дело тут не в физике указанных квазимод, а в свойствах их мышления по отношению к институциям патриотизма и императорства, к которым у Кирьян Егорыча заметно иной взгляд.
Если говорить о тарака… оп, о свойствах мышления самого Кирьян Егорыча, то отметим из них самое яркое, а именно: обилие проживающих в его башке неких существ, генетически близких к так называемым «своим тараканам».
Но, «свои тараканы» – это у людей без графоманских наклонностей. А у Кирьян Егорыча, склонного к писательскому творчеству, называемому им самим «бумагоистреблением», при этом склонному к самоуничижению до уровня графомана, имеется тяга к кенозису, где вместо Бога – Большая Литература. А путь к ней – через копотливую Перфекцию и Реверберацию смыслов…
Крочегря: в его башке помимо «своих тараканов» бытового назначения пытливые читатели обнаружили ещё и «тараканусов». А это две разные позиции. Оппозиционеры – во как здоровски охарактеризовал!
Тараканусы Кирьян Егорыча – существа, имеющие безусловное касательство к графоманскому мозготворчеству.
Но, если вы подумаете, что эти твари… ну ладно, просто эти создания, сочиняют книжки вместо Кирьян Егорыча, то вы глубоко ошибётесь.
Всё ровно наоборот: тараканусы преактивнейшим образом МЕШАЮТ Кирьян Егорычу.
– И каким же это образом? – Вопрос отнюдь не риторический, хоть он весьма относителен к теме данного антивоспитательного повествования изящного полузаборного стиля, которое, если вы ещё не позабыли, называется «Трусами и стрингами». Вопрос очень уместен к данному участку текста. И мы несколько секунд будем тащить за уши этого «нериторического слона», мешающего развитию и без того скользкой фабулы: подальше от трусов и стринг, и поближе к разгадке скорее общего литературоведческого вопроса, нежели проблемы частного произведения. И ежели читатель согласится считать его таковым.
***
Итак, отвечаем на вопрос «как тараканусы мешают Кирьян Егорычу сочинять художественные тексты?»
Ка'ком, вот как
Приём 1. Вечный. Вставлять палки в колёса. Разновидностей столько же, сколько размеров палок, помноженных на качество материала, найдёт вставляльщик. Приём похож на промышленный саботаж, на прямую диверсию, на терроризм. Название метода с точки зрения пострадавшего зависит от полученного ущерба. А с точки зрения исполнителя и заказчика мероприятия, это героическое воздействие на противника.
Приём 2. Современный. Производное от «хочется, но колется», поэтому дело затяжное (чтобы успеть отбежать и даже спрятать «концы в воду»).
Метод сложнее, чем грубое «вставление палок в колёса».
Здесь речь о поражении писатель-графомана «ленивым вирусом». Данный вирус поражает графомана не насмерть. Он вообще останется жить, но его произведения неуклонно стремятся как бы к «естественной кончине». Фокус тут в том, что вирус очень тонким образом убеждает несчастного графоманишку в его излишне трудозатратной активности, которая в итоге повлияет на качество произведения. Для трудолюбивого, но суетливого и вечно «сумлевающегося в качестве своей вещицы» графомана, тем более в семейных трусах, но революционного красного цвета – особенность натуры, красный период творчества и т.д., это весомый мотив притормозить. Торможение идёт до тех пор, пока процесс написательства не остановится вовсе. Цель (необъявленного врага – а это подлое пятиколонное издательство, например) достигнута: шедевр не состоялся.
Отродье тараканусье
Но кто бы их изучал специально, этих вредных тараканусов, чтобы добавить пикантных подробностей к трудовой и мыслительной биографии Кирьян Егорыча?
Никто. Так что ограничимся сказанным, а вы верьте на слово. А не хотите, то вот вам дорожное напутствие:
Самым любознательным анатомам, готовым распилить башку Кирьян Егорыча, чтобы выяснить географию тараканусьего расселения, а также узнать что у них и почём, и есть ли в их мире любовь с сексом, и не понуждает ли их кто-нибудь сверху – тут речь о космической иерархии, о физических законах и правилах поведения, – то скажем точно: усилие интересанта ни к чему не приведёт.
Почему?
Потому что тараканусы эти воздуш… да какое! Откроем жуткую правду, они почти что от Демокрита Абдерского: они эфирного и частично волнового происхождения: сами они – эфир (подлежащее), а поведение у них глагольное (то есть сказуемое).
Другими словами: пока тараканусы не материализовались (относительно, конечно: положим, через литературные каналы) они есть ничто и никак: пусто, ноль, сказуемое без подлежащего, импульсы в пустоту, мощностью… мощностью в тьфу единиц.
Но! О ужас! В соединении с Кирьянегорычевым физическим мозгом, производящим уже нечто похожее на форму, пусть пока что прозрачную, но уже что-то выражающую, это становится силищей неимоверной: вот те и тараканусы! Вот те и «ленивое направление»! Жулик этот Кирьян Егорыч! Тихушник с термоядерной мыслебомбой за пазухой.
Из тараканус–производящего антивещества состоят атомы материального мира и, возможно даже, мысли живых. И при улёте Кирьян Егорыча в консистенцию иную (то есть в распадную на молекулы) оные минисущества в тот же миг переселятся в книжки Кирьян Егорыча, тож в интерсеть. И поди поймай их там!
Так что пытать Кирьян Егорыча надо покедова он жив и не задружил с господином Альцгеймером.
Сознайтесь, вы же уже что-то заподозрили, правильно?
Ну и напоследок из особенностей телесного поведения данного небесталанного гражданина: отметим, что курит кудлатый преддедушка в красных революционных трусах, непомерно, подманивая провокационным поведением мадам Апоплексию, также любительницу в загашниках сюрприз придержать – типа удара по миокарду.
Проседь на темечке и белые заросли на груди Егорыча косвенно показывают именно на этакое прогрессирующее движение.
Когда же он станет Егогычем, никто не подскажет?
Русь
Россия – это не хухры-мухры вам горбатая энд бородатая, это не обдолбанная Голландия, называемая некоторыми мало сообразительными дамочками «образцом цивиля». Дак в ней только тюльпаны красивые, ну ещё кораблики и каналы. Морячки – туда–сюда. А вот страхотки на причалах у них с клювами вместо носов. А дома вообще из чёрного кирпича строют, ещё и иссиня. Ужас натуральный, и смотреть на такое нежным людям русского вкуса требуется с прищуром, чтобы не рухнуть в обморок.
У местных всё по другому. Вот берём, например, людей. Если сухопутные старички (типа Кирьян Егорыча) в России – сплошь ракетчики и воины, огонь и пламя, некоторые, правда, бухло употребляют, то девяносто процентов красоток в ней стопроцентно эллинского стандарта. Как вам такой контраст мужского и женского?
Брал Кирьян Егорыч таких (причаливших прелестниц) на карандаш.
Нанизывал.
Но в голове.
А не то, что вам померещилось.
А после, отрывочно, и на бумаге…
– Художник что ль?
– Ну да, на компе.
– А, ты блогер! Посты готовишь? Ну и кобель! Про баб? Про голых, с сиськами, да? Порнушку пишешь?
– У меня малолетки, дуралей.
Чёрт! Когда же он, наконец, дорастёт до Егогыча?
Симпотны и стройны
До рассказиков дело не доходило, уж не говоря о романах: ну какие в наше время могут быть романы?! «Романусами» бы назвал – тогда другое дело: когда с лукавством, тогда и любовь необычная.
А ещё пожить у себя позволил: а когда негде девушкам жить – вот что с ними делать?
А они хорошие, со светлыми лицами, с кудряшками волютными и всяко, стройные ноженьки – почти колонны, ионические, с энтазисом, каннелюр только нету, с сисями… по циркулю… Как бы ещё назвать, чтобы и ласково, притом не сюсюкать: ну не «сисечки» же у них, не перси и не титьки, а всё серьёзно и достойно: объёмом согласно возрасту, а уж значением… так то до самых небес. А Кирьян Егорыч эстет... Художник в душе. Любит эргономику – у бабского пола она особенная. Ну, по теории, да и поначалу жизни такой казалось.
Притом, и не навсегда же звал, а так, на время.
Не утаишь такой благодати от народа!
Советчики объявились. И завистники.
Вопросы задают, сволочи. Типа:
– Да что уж там выдумываешь, точки какие-то… пишешь ерунду. Зачем… Изъясняйся проще: «Трахался что ли? Желаем, Егорыч, знать твою медовуху, не тайна она, ну выдай нам по секрету, а уж мы–то никому!»
– Фу, как пОшло, граждане! – отвечал им чудаковидный наш Егорыч, то ли орк, то ли орх, но точно не эльф. Не пошлый он, но и не чурающийся, если вдруг…
О чём это он?
А о том, что совсем он не слюнявый графоман, не пиит хуэзий разных, не старикашка, а мужчина в расцвете. И не дрочило постыдный. Не надо почём зря бочку катить и сравнивать его с мерзкими гумбертами педофильного поведения.
Романтик он по жизни. Таких ещё поискать.
И хочет имя поменять на Егогыча. А трусы оставить какими были: красными, с серпом и молотом, можно даже с СССР, если нормальным шрифтом Kremlin Samovar.
***
В виду непоняток со стороны читателей, которые чаще всего числятся в друзьях Кирьянегорыча, на героинях надобно бы остановиться подробнее.
– А чё? А ничего? Голому картошка! Бесплатно, не бойтесь, мадамы! Не стесняйтесь, пацаны.
Его пацанам за пятьдесят, а всё туда же.
Упомянутые героини те – симпотяшки такие. Русифицированы. Подвержены лепке. В надёжных, конечно, руках. Не в кирьяноегорычевых – слабых и попустительских. А в надёжных, как, например, у отца Горио из Бальзака. Накрайняк, как у короля Лира.
А ещё они такие эталончики американизированных провинциалок.
Они как стыдливые студентки из кампусов, которые после каждой порно–вечеринки ходят в бутики старых вещей (Маунтин Вью, Калифорния, корпорация Добра, территория кампусов Гугл), чтобы обновить порванные кем-то по пьянке их любимые трусики. В Сибири такие трусики выглядят примерно так: жёлтые №5, «fridey», что значит «пятница» над лобком, «неделя улитки» на заднице. Конечно, трусики эти китайские, переводчики на английский тоже китайские, и вместо странной «улиткиной недели» следует понимать обыкновенную «недельку», которую производят в китайском отсеке подвала швейной фабрики (гаража, завода по утилизации отходов, общежития, магазина норковых и пандовых шуб).
Это у них такие колоссальные беды:
«Каждый раз, когда я хожу днём на массаж, на моём лице до вечера остаются следы от складок на подушке».
Или:
«Диван в моём кабинете недостаточно длинный, чтобы вытянуться на нём во весь рост».
Нами описываемые девочки не из Калифорнии. Но есть у наших молодых дам головы, и мозжечки в них, даже и не хуже гугловских.
Они немного пусты и чуть-чуть задавалы со вздёрнутыми носами, как некие говорящие целлулоидные куклы из другого, теперь уже из «умного» и передового американского бутика, не предназначенные для немедленного совокупленья. С ними нужно сначала поговорить. И, желательно, не о Кафке и Метерлинке, а о чём-нибудь попроще. Например, по guglовскому стандарту, который этим куклам вложили в мозги. Дурдом-то наш не совсем для чокнутых, а в начальной стадии. Ступень номер один. Только тогда они раздвинут ножки и раскроют нутро с лепестками – створками, вратами в милый розовый ад.
«Стреляй не надо! Моя – люди», – взывали бы эти девочки-куклы, кабы знали Дерсу Узала. Не знают. Молчат.
Они слегка безрассудны, хоть есть у них головы и мозжечки в них.
А вот есть у них некие устройства, прилаженные внизу живота, влияние которых на мозжечки, мозги и двигательную систему так же несомненно, как и непонятно – каким же это дурацким обезьяноподобным механизмом обусловлено.
Вспоминаем тут: от кого люди произошли. И кто первым подаёт сигнал к действию: человеческий ум или обезьяний размножальческий инстинкт.
Зачем переживать? Зачем оспаривать. Это ж известно давно.
Ну вспомните себя в молодости. Ну, до капитализма когда.
При капитализме стало по-другому, а раньше было естественно, когда «до свадьбы ни-ни». Оно вроде табу… в разной степени табуированности, конечно. И на кол никого не сажали, если пролетели и засветились, ну при социализме, забыли что ли? И в костре не жгли… ну, как у древних инков (любимых Егогычем), вспомнили?… прелюбодеяния ихние? Сопоставили? Вот то-то оно-то.
– Ах, не жили там, не знаете, не читали? Ну-ну. Теперь всё не так, теперь всё наоборот? Теперь сначала испытать, пожить, а если нормалёк, то и жениться? Мамочки теперь только так советуют? А потому что сами из тех и трижды ошиблись, прежде чем – вот в чём дело. А молодости-то не прибавляется, а наоборот. А мужики всё пьют, да пьют. Ещё и колотят.
***
Ну ладно, возвращаемся в хату Егогыча. Там идёт по капиталистическим рельсам. Нет ни мам, ни пап, а Егогычу как бы пофигу. Как-то незаметно он переквалифицировался в Егогыча… И вы заметили? Ну дела!
На самом деле не совсем так: он «приглядывает». Правда, по своим правилам. В этих правилах ни кола, ни костра не предусмотрено.
Так что сами это младые организмы инициируют. В определённых рамках опять же.
Кроме того причиной тому – внешние обстоятельства. Каковыми (частенько) являются некие прыщавые мужские особи сходного возраста, явившиеся востроглазу наших юных самочек, плюс-минус два года «в зад и в перёд».
Кхе, кхе… Вперёд можно и побольше.
Годков на пять-шесть-семь, тут вообще без разницы.
Двадцать лет это самый цимус.
А тридцать – о–о–о! тут, батеньки, вообще попахивает авангардом!
Молодому просто впежить… молодой – сейчас так принято – без долгих разговоров…
Ладно–ладно, не впежить, Егогыч пошутил: «поставить свой Пежо в гараж подружки».
Такой индивидуальный гараж есть даже у малышек без машинки. Торговать местом в таком гараже гораздо безопасней любого предпринимательства: главное тут не жадить и впускать на постой только проверенных своих.
Тьфу ж ты, как же не надоедает некоторым егогычам стебать под Эзопа!
Даша, о которой с этой секунды пойдёт речь, потеряла невинность э-э-этак в тысяча девятьсот… Тьфу, в две тыщи… Оп! Не скажет предпоследних цифр, и вообще этого Егогыч никому. А ведь знает, чертяка.
А Жуля рассталась с подобным атавизмом едва ли не раньше, да только откровенных бесед она с Кирьяном Егорычем не имела. Вот и первое её отличие от Даши.
А вот как можно было бы запросто пролезть в фаворитки к дедушке: поговорить с дедушкой на чистоту… Что и как, хочется-нет и всё такое прочее. И вперёд, птичка, зёрнушки клюй! Шкорлупки жуй. Как-то так.
– Не хочешь на чистоту? Дедушка сдаст? Кому это дедушка сдаст? Мамке что ли? Дык пригласи, а там посмотрим. Боишься? Так соси ж тогда… уличный леденец... неумная девушка.
Выше надписанное касалось «Физиохимии живых организмов». Раздел «Поиск партнёра». Издательство: «Труды графоманов с умеренными психическими аномалиями». Подпись: «Полутуземский К.Е.»
И кажется, что он уже вторую или третью страницу –- Егогыч. Повзрослел. Или перекрасился, хитрюга. Красок разных у него по сусекам тыща тюбиков.
***
А вот в отношении мировой литературы, эти молодые дамочки являются, извините за фенимизированный англицизм, прототипшами драгоценного автобиографического романа Кирьян Егорыча – не шибко-то морально устойчивого дядьки пожилой субстанции.
Несколько по-блаватски расплывчатый этот романчик по ходу дела слегка приукрашивается милыми романтическими несуразностями, смахивающими на фиговые листики.
Фиговые же те листки, по сути хуже прозрачных мимозных лепестков, если, конечно, у мимозы в виде исключения из правил бывают цветочки, в учебник не полезем, никогда и ничего не скрывают, а скорее подчёркивают и наталкивают – целомудренного читателя на порочную суть.
Наталкивают стыдливо, ненадёжно, как бы обречённо и походя, а то и специально слабо занавешенного – почти–что эксгибиционистского явления.
Герои и прототипы – как меж них и что – вообще мало исследованная тема. Ну например такое: можно ли живому автору трахать своих героев… ну героинь… если позволить ему просочиться в книгу собственного изобретения? Не слишком ли это… как бы это сказать… противоестественно что ли? Не слишком ли завянут ушки критиков-знатоков мемуаристского направления.
***
Ибо Егогыч, будучи начинающим графоманистом, слепо руководился не литературной грамотой, которую, кстати сказать, он даже и не пытался нарыть в недрах земной культуры в лице интернета, а следовал спонтанной правде, рождаемой его личным сознанием, которым, как мы догадываемся, Егогыч и не особенно-то управлял.
Он попросту не знал, где находится Главная Кабина управления его личным сознанием. В обратном случае читательскому миру, и ваще, не показалось бы мало.
Бог велел всем членам конструкторского бюро, творящего человека из всякого генетического мусора, не создавать никаких поясняющих инструкций, и вообще молчать в тряпочку до тех пор, пока человек сам не дойдёт до этой черты, когда он хотя бы морально созреет для управления такой серьёзной вещью, как рассудок.
Разум же отдельного индивидуума (или человека, говорят люди не знающие латыни) при достижении определённой черты должно вплестись в общую ноосферу планеты, которой может пользоваться весь сознательный Космос.
Фигов! Человек так и не дошёл до указанной черты. Ни один! Даже индивидуум.
– Более того, человек, – как полагает Егогыч, – исключая редких настоящих индивидуумов, и не человек вовсе, а самозванец против умной и взвешенной природы.
Он – тупой бойскаут, он – мазохист, голый, когда не в советских трусах бывшей революционной фабрики «Октябрь», а теперь «Ленин на бронике», с ничем не примечательной писюлькой, яйца растянуты нитками, в паху наколка – череп, сам в лыжных ботинках на размер больше требуемого. Такого в дождь и снег ящик спичек не выручит, а лишь озадачит.
Он больше смахивает на тварь, слегка приодетую цивилизацией. Цирк, бля!
Он как бесполезная декоративная собачка, домашняя, увлечённая собственным дерьмом, трясущаяся на улице перед каждым шевельнувшимся кустом. Он, как та фальшивая тварь, которая обсирается жидко и по-настоящему от страха перед каждым нормальным псом, вдруг рыкнувшим, изъявив удивление перед столь нелепым явлением живой природы, пусть даже и в руках вполне разумной дамы, а не у девочки с подарком мальчику к озорному празднику Всех Мёртвых Нечистей.
Таков портрет нынешнего якобы цивильного человека в массе.
Он всё удаляется – аж ретируется – от этой финишной ноосферной черты, за которой будто бы счастье вечной жизни, как бы желая поскорее погибнуть. Причём наиболее болезненным, как бы специальным узконаправленным и не свойственным организмам планеты Земля мазохизмическим способом.
***
Хотя, на самом деле это всего лишь версия, а не утверждение.
– И вот же парадокс! – размышляет наш Егогыч, – для ускорения распространения этой здоровой информации о близком конце человечество создало СМИ.
СМИ, по мнению Егогыча, будто вообще не в курсе, что мысли имеют свойство материализоваться: в результате чрезмерного и бездумного употребления. Ты свинья. Да, я свинья и тем горжусь: «Хрю-хрю!».
– СМИ, – думает Егогыч, – демократически самораздувшись, оказались продажной и предательской организацией, ломающей бошки этому самому человечеству – своему родителю, в пользу того частного и мерзкого деятеля, кто этим СМИ больше заплатит.
– Какой я умный клеймитель: СМИ – не самый хитрейший, но истинный продукт завравшейся, надутой чванством цивилизации.
– Контролируйте активность вашего мозга сами, если можете. Чтобы не уподобляться ленивому и ведомому большинству, толпе, быдлу.
– Не полагайтесь на помощь другого индивида: он занят только собой; а когда думает о другом (врач, менеджер, коллега, продавец), то только ради выгоды. Если не можете, купите модный девайс, который лупит вас по башке, или втыкает иголки в уши, в висок, в пах. Тогда вы расслабляетесь наконец, и становитесь обыкновенным человеком, а не индивидом.
– Если девайс не помогает, – советует Егогыч, – то ложитесь спать и думайте о кошках. Завтра же бегите в магазин компьютерных систем и купите монитор против лени. Вы человек конченый!
– Разберитесь, в конце концов, чем отличается индивидуум от индивида, – велит Егогыч.
Боже, когда же он стал Егогычем?
Профан
Егогыч запросто советует и размышляет. Это когда касается кого-либо иного, нежели себя. В этом деле самоосознания Егогыч – полный профан и первоиспытатель.
Так вот, например, Егогыч наш Кирьян, вместо конкретных действий (пенделей, подсказок, советов, разъяснений, личного примера), подробно стенографировал и калькировал – методом зрительно-речевого сканирования – практические опыты с порой милыми, однако ж подопытными крысками в образах людей – Дашей и Жулей.
Всё это стратегическое старательство позже превращалось в буквы, слова и предложения. Сквозь буквы просвечивал смысл. Чаще всего этот смысл был весьма и весьма. Поняли что-нибудь? Егогыч так и думал. Завуалирован, короче.
– Кому-нибудь да пригодятся эти честно зашпигованные в бумагу, как клочки плесени в рошфорный сыр, записи, – так полагает Кирьянегорыч, сам, однако ж, попавший в номинацию книжных героев. Плевать ему на разницу спермы живой и спермы книжной!
Значки и чёрточки, буковки и циферки в этой его сумасшедшей графоманской алгоритмике предназначены не менее чем всему человечеству.
А как же всё понятно и чётко, как всё подробно и талантливо расписано, если попытаться оценить.
А нужно ли это всё и именно так? Кто его знает.
Однако мощно и густо намешано. Есть всё. Вплоть до запахов и цвета радужки партнёрских глаз в момент совокупления тел. Так вещественен результат. Вот это и есть настоящее описание! Это истина на бумаге.
– Никаких правил. Всё как в жизни, и приправить выдумкой, – вот как думает Егогыч.
Какой же он всё-таки незрелый. Как неискушён. Ведь жизнь никогда не слушается писателей, тем паче графоманов конченых, а поступает так, как ей вздумается.
Красота!
Мёд, вечная мужская течка, устрицы в трусах по утрам, ходят, сидят на унитазе, подмываются, или необязательно – так сойдёт.
В жизни всё делается будто на цыпочках – неслышно и незаметно, а в книжке всё кипит, колется, щиплется.
Талант, непременный талант у Кирьянегорыча. Подобрать столько верных слов и слепить из них незабываемое впечатление.
Кто бы сомневался!
Но! Хе! не так всё просто: есть сомневающиеся: а куда б они, извиноньте с подвинтусом, подевались!?
***
Самому же Кирьян Егорычу-Егогычу – вот же сучий потрох, как же он бестолков, как же он нерасторопен, какой он не американец, и, тем более, не цыган, не нищий на паперти, и потому смешон. Он не склонен к монетизации ни всего шевелящегося, ни к бизнесу стационарному. Ему с колокольни (равно с печки) плевать на свой могучий а ля муромский талант.
Он, сидя на колокольне–печке, может, не подозревает даже, что у него талант. А если вдруг подозревает, то вечные сомнения на предмет намертво встроенных в его мозговую башню пустотелых кирпичей графоманизма сводят его позитивные подозрения на ноль. Вынь один такой кирпич – и башня сначала накренится, поскрипит с месяцок, пожалится хозяину, а после рухнет нахрен.
Сутками, месяцами ему тошно. Он будто партизан в лесу, попавший туда не по своей воле. Он притворяется партизаном, улыбается, стреляет, взрывает, весело и по тройному взаимному соглашательству насилует командирских жён. Потому как у командира не всё в порядке с целостностью таза, и он, как правило, предпочитает пускать паровозы под откос, нежели миловаться с жёнкой.
Все жёны, как на подбор, одинаковы. Всё нехотя, без любви псевдо-жизненно, словно для будущей справки, для бумажки, чтобы её потом было легче написать.
Будто в совсем дурацкой кухне с деревянными поварами, одинаковая каша творится и всё заляпывает кругом единообразием: каша деревянная и просто каша.
Поди опиши такую мирную, обывательскую жизнь без войны и потрясений с юмором!
Попробуй вычленить из неё познавательный смысл.
Триста раз обломовщина! Месиво, неразбериха, женско-мужской дурдом.
Но, «будто» не считается. Это не партизанский отряд. Это самое обыкновенное место жительства с самыми типовыми обстоятельствами, если не касаться личностей жильцов, чьи портреты, паспортные данные и странное поведение всегда и напрочь портят социальную картину благонравия, расписанную в соответствующих департаментах.
А всё равно слегка каша, и непонятно кто её наварил в таком количестве, и кто её будет такую лопать.
А он наварил её... и лопает… Ночью, втихаря, достаёт из холодильника и ест холодную…
Ой, кто это тут ходит босиком и мешает философствовать?
– Даша, это ты? Или Жуля? Почто не спиzzа? Попиzzать что ли? Так это… подожди маленько. Пусть там… выветрится…
– А что такое, Кирьян Егорович?
– Ах невмоготу мне, простите, я что-то вчера съел такого… Фосфалюгель случайно не попадался?
И снова пальцем в небо: тяжко следовать хронотопу: кто такой хронотоп? Кто его выдумал? хронотоп такая дрянь, это такая мода у филологов, до графоманов таковская покамест не дошла: графоманы не читают Бахтиных. Сочинитель пока что ещё не знает о гастрите…, а на тебе – впрок присочинил. А если материализуется? Ничё так, да? Ту бы графоману поосторожней с выдумкой.
***
Гастрит к делу не относится – экая мелочь, и не влияет на сюжет. Да и нету никакого сюжета – сколько об этом можно говорить!?
А вот на практике так: ну невозможно не встретиться двум лицам, идущим в противоположных направлениях на площади двадцать с хвостиком квадратов...
– Доброе утро, Кирьян Егорович, вам дак можно в трусах.
– Да, мне можно в трусах.
А сама лучше что ли?
Зыркают шустрые глазки по стариковским бёдрам, отмечают утрешний встой: ай-ай-ай, а говорят в этом возрасте так не бывает. Бывает. Ещё как бывает, только расслабься, сама увидишь.
Вечером: «Здрасьте, Кирьян Егорович, извините, я сейчас снова уйду, а можно я возьму ключи от квартиры, чтобы вас не будить».
«А чё? Зачем? я ночью дома, я не блужу как некоторые, я открою, я даже буду ждать».
И ждёт. Иногда. Ибо ключи не всегда возвращаются, а они нужны, чтобы пойти на работу, а это последний дублика, а оригинал отдан другой подружке, которой иной раз тоже не терпится смыться на ночь. Для прелюбодеяния наверняка, а для чего ещё? Чтобы помочь общажным феям помыть полы и там же по этому поводу заночевать? Как же, так и поверили.
Тут уж кто вперёд (это Егогыч о ключах, а не о трахе), тот и в дамках.
Тысяча вариантов каш, подглядок, мешанина ситуаций, сотни версий вопросов, ответов, подоплёк подразумеваются порой под одинаковыми словами.
***
Сейчас попробуем показать каково духовное наполнение этой квартирёшки. То бишь переведём на человеческий язык тонкую артистическую фактуру домашнего заведения, дополненного свежими для мировой литературы мадемуазельскими образами, а именно выросшими и переродившимися в столичных дам дочерями шахтёров и машинистов шагающих экскаваторов.
Бывают такие? Бывают. Шагающих поездов не бывает, а шагающих экскаваторов выше крыши, уж такой копающий недра регион на Нос–о–Рог–кривере.
***
– Pizz SOS и DEZ, какой бред, – так думает читатель! – Так что ли запутано вообще всё в России? Или Кирьянегорыч – обычный маргинал, сам по себе, никого не представляет, ничего не афиширует, живёт червячком-гумусоедом, и нечего с него, такого, делать выводы, не образец однако.
Мы думаем: «Конец человечеству, если послушается оно сдуру советов Кирьянегорыча мозгокрута».
А вот читать опусы болтуна и графомана Егогыча всё равно полезно.
Интрижки
Вот и читаем.
Проверив на всякий пожарный случай внутренности кастрюль – чего вот они стоят на конфорках – и, обнюхав сковородку, что купается в раковине, нет, тайными пельменями не пахнет, приостановила маятниковую ходьбу по хате Даша.
Хатой–то эту мизерную площадку для жизни трудно назвать, а приходится, так как другого, более подходящего названия, и не подобрать. Не назовёшь же эту официальную дыру для жилья, купленную за немалые бабки, «коробчонкой на одно рыло».
Ни один риэлтор и ни один РЭУ с такой постановкой вопроса не согласится.
Никто не купит, во–первых, а жилец совершенно справедливо не станет платить.
А в хатке живут трое! Во как!
***
Не стоило даже беспокоиться: НЕТУ в кастрюльках еды, как и не было вчера, и как не будет её завтра. И, похоже, не будет её в достатке во все последующие времена: дай бог жить ему долго и не только не мучиться, а чувствовать себя орехом в шоколадке, как чувствует себя он сейчас.
Да уж! Весьма своеобразный шоколад у графоманов! Уж не девочки ли поливают его орешки шоколадным сиропом?
История этого не показывает, а практика романтизации любого быта – была бы только духовная… а равно, эротическая пища – говорит нам нижеследующее.
Нетути Нефигосович – известный бытописатель – неоднократно посещал и с удовольствием скрупулёза–извращенца описывал эту квартиру – эталон бедности и абсолютной житейской неприспособленности, доходящей до бомжового распутства.
И, – прикройте уши, воспитанные, нежные чистюльки–читательницы, – до бытового сифа с туалетной порнухой, и с клопами, насквозь и навсегда инфицированными наилучшей русско–сибирской неуязвимостью, взятой будто напрокат у хозяев квартир.
А клопы… – а что клопы, – эка невидаль: жили же раньше крестьяне со скотом в одной избе… А чем, скажите на милость, клопы хуже домашних животных: маленькие такие, живенькие насекомые, от которых, если разобраться по честности, то и вреда–то никакого нет. Тренировка. Вот вши – это да! Но! Нет таких насекомых в дедушкином зоопарке: не война, поди!
Так, так, так.
В общем, не приготовил харчей Кирьянегорыч в этот, который уж по счёту, раз.
Экий нечуткий человек Кирьянегорыч!
Плохо заботится о подопечных Кирьянегорыч.
Будто злой отчим этот Кирьянегорыч, приютивший двух то ли собачоночек девичьего вида, то ли девочек побитого щенячьего племени, желторотого и бесхвостого сучьего класса.
Вовсе он не примазывающийся ко всему липкому сват или потенциальный прелюбодей, название которому придумано пошлее некуда – свингер, охо–хо… Которому девочки вот–вот – при условии, разумеется, его хорошего поведения – должны бы вручить дубликаты ключиков от укромных своих пещерок с уймой сладеньких, текучих таких, прыскающих удовольствий.
Да уж, чего только нет полезного в этих хлюпающих и стонущих, в сказочных и в живых, в усыпанных розами и бриллиантами, в таинственных ёмкостях, нераспознанных до поры подлинными дегустаторами плоти и воспитателями особой – до интеллектуальной блевотины и рабоче–крестьянской рыгни – свингерской нравственности!
***
Даша подпёрла спортивной своей попкой сомнительной белизны подоконник в кухонной части дотошно прописанной человечеству квартиры №2 в доме 41А на калифорн–угадаевской Варочной улице–стрите–штрассе.
И сцепила на пупке руки. Это важно отметить. Такой несравненной, провинциальной ручной работы узел дашиного пупка. Загляденье, а не пупок. Зачем его закрывать?
Так автор подчеркнул наличие у героини нервозности. Отметим этот тонкий писательский ход.
А также отметим, как тонкие девушкины пальчики лихорадочно прыгают по костяшкам кистей и щупают их, словно находя в шишечках и загибулинах хрящей физические изъяны, требующие немедленной сдачи в косметический салон – для правки неказистых форм.
В Даше явно есть что–то от африканки. А в крепких, притом длинных и стройных ножках, присовокупляя бесстыдно прокачивающие собеседника странного цвета глазки, есть что–то и от далеко не девственной неандерталки, напропалую трахающейся со всеми дикими обезьянами, и гораздо реже с важными окружными кроманьонцами, приезжающими для сбора дани (мяса, рогов, шерсти, изделий для быта и семьи). У тех ещё принято носить бусы из зубов, носов и ушей поверженных ворогов.
В свободное от основного промысла время девочка подрабатывает выпасом мамонтов. Но это занятие ей не нравится. Были бы в пещере окна, стояла бы девочка у окна и плела бы венки, и мечтала бы о сказочном неандертальском хлопчике на белом доисторическом единороге.
От таких неандерталок, как Даша, а вовсе не от тепличных кроманьонских девиц пошли амазонки.
Нынешние укро–историки с удовольствием приняли бы этакую прекрасную Дашу за эталон укро–девушки, способной в одинаковой степени возглавить укро–войско, и вырыть укро–котлован для Чёрного Хохлятского моря.
Даша сейчас озадачена свежими подружкиными претензиями, только что прозвучавшими, и нагло ворвавшимися в мяконький её духовный мирок. Они, минимум на ближайшие сутки, опошлили и подпортили его.
Даша не любит такой бесцеремонной, притом подковёрной политики с подружками.
Она не знает – что делать, и чем крыть подружку в ответ.
Отсюда нервозность и нежелание вглядываться в заоконную темноту, где вполне возможно уже появились и бодренько простукивают асфальты на предмет собачьих мин каблуки принцев местной прописки.
Среди них претенденты, конкурсанты, халявщики, ищущие районных дам для примерки вовсе не туфелек, а желательно натуральных телес к своим мужским запчастям.
Может, конечно, попутно и к сердцу прижать, может, коли не позволят ближе, или губки к губищам, если соблюдать постепенность.
А коли случится удача, то привлечь к пенису, и внедриться куда положено природой без разных там обыденных проволо'чек, без гендерных выкрутасов и без схем советской ритуальной последовательности.
Капитализм, ура, уж как тридцатник лет подряд, как это удобно, как это легко приноравливается, тем более мамы не видят, а Егогыч своих не сдаёт.
Вперёд за Америкой! Учимся выкидывать пальцы при встрече. Для быстроты отгадывания шансов на секс.
Но вот что открыл Предсказатель:
«Всё, что происходит в Америке, отражается во всём мире.
К Соединённым Штатам подступает русский 37–й год. С русских хотят взять пример, но это не касается сексуальной ситуации, это касается новых политических пристрастий».
Читатель запомнит эту догадку Егогыча–Заратустры.
***
Невесть откуда взявшаяся Жуля бегает мелкими кругами по квартире.
Крупная и несчастная, обмотанная с головы до ног одёжным дефицитом, эта неугомонная, страшная иной раз молодая дама Жуля, Жульхен, Джулька и есть источник этих претензий. Она пугает и расстраивает наивную не по возрасту Дашу.
Вспомнив, глядя на темноту, что у Жули нынче пробел в ночном гардеробе. Без всякой надежды на успех и заранее зная негативный ответ, без всякой волшебной палочки, а лишь резво треща язычком, Жуля расчётливо и твёрдо превращала данный житейский минусик в гору плюсов. Причём, плюсов не сиюминутных, а на перспективу, как бы ростовщически дальнюю.
Оттого запотевает лоб, а межгрудье становится тесным. А Кирьянегорыч перестаёт казаться мерзким. Он становится похожим на объект, с которым сварганить что–то весёленькое не составит проблему.
Так жена банкира умело раздаёт направо–налево чьи–нибудь долговые обязательства, зная, что рано или поздно всё это ей вернётся. Хватит на покупку острова, при этом в более приятном эквиваленте, нежели бумага. Острова, острова, горы, замки в горах, территории, зе'мли, куски великой китайской стены – Жуля (через двадцатник) встроит туда магазины по продаже жень–шеня и парочку лотерейных лохотронов.
А пока что хитруля Жуля набирала, реквизируя у Дашы те самые вещевые и моральные бонусы, которые рано или поздно аукнутся Жуле победным бумерангом. Типа: вот там ты могла сделать нечто (услугу, попустительство, скидку), а не сделала, хотя как подруга была обязана… Следовательно, будешь мне должна и сделаешь позже, сделаешь непременно. Причём не тогда, когда сможешь, а когда я, милостивая твоя шефиня госпожа–мадам Джулия Батьковна, того пожелаю.
Вот, например, в тот–то и тот–то раз, тут называется дата и доказательные обстоятельства – Жуля–Джулия помнит всё: «Вот ты мне не дала поносить… – то–то и то–то, – а мне край как было нужно. У меня по этой причине сорвалось свидание, ведь я не могла пойти в драной кофточке и трусах не по сезону…»
Мало ли как там могло пойти дело, а типаж трусов и их цена в период ухаживания имеют принципиальное значение.
Это знают все участники ухажёрских ритуалов, и нечего тут снижать накал ответственности за успехи подруги, ибо это спортивное дело почти что коллективное, как в синхронном плавании. А когда–нибудь может случиться ровно наоборот. То бишь Даша попадёт в аналогичную ситуацию, а то и хуже. А Жуля как возьмёт, да как припомнит!
И как это будет выглядеть? Честно или не очень? Справедливо это будет, или как?
Что вот придётся после этого думать драгоценной по сути, но не шибко принципиальной в плане товарищеской жертвенности, глупенькой чебурашке Дашеньке?
Словом, Дашины отговорки Жулей во внимание или не принимаются совсем, или принимаются, но особо драматургическим образом.
Попросту говоря, смехотворные, кафешантанно высокоголосые, а иногда моросящие слюной и даже тщательно скрываемыми слезами дашины отбрёхи Жулю чрезвычайно раздражают.
– И нечего тут брыкать ногами и елозить задницей: подоконник сломаешь, Дашка. Кирьян Егорыч тебя не похвалит!
***
Любое, особенно корректное, интеллигентное Дашино сопротивление – мать её учителка литературы, следовательно и культура поведения, и манерные замашки все от неё, от яблони, а Даша тут – щербатая почка, и не набрала в должной мере материнских соков.
Цивильное подружкино сопротивление превращает Жулю в медведицу.
Медведицу по весне разбудили раньше времени, ткнув в толщу берлоги лыжной палкой – преострой и пахнущей мерзкой человечиной.
«Какая–то Даша, которая моложе Жули на целый год, чёрт возьми, да как она посмела!»
«Да что ли она не знает, что возраст среди девочек имеет значение?»
«Да что ли она не знает, что Жуля среди них двоих является безоговорочным лидером и предводилой, разве что без опознавательного знака в виде наказательной дубинки. И что все Дашины вещички по этой причине, ясной как день, являются вообще–то и Жулиными тоже?»
И даже не «тоже». Это Жуля, так сказать, жалеючи Дашу, излишне мягко выразилась.
Ведь это те самые вещи, право первой нОски которых всецело принадлежит предводительнице Жуле.
А хотя бы трусы. Может быть именно новые Дашины трусы и должны быть первоначально испробованы Жулей.
И не так уж важно, что куплены они на деньги Дашиной мамы, или – редкий случай, да и какая, собственно, разница – на деньги Кирьян Егорыча, которые дадены были, если говорить по чесноку, вообще–то на газводу – денёчки–то были жаркими.
Но, с оными случилась хитрая оказия внезапной экономии – на трусы–то Кирьянегорыч денег не даёт, считая это излишне интимным мероприятием – даже для монарха. А на газ–воду… – да ради бога: на мелиоративное дело сограждан воспитанные государи денег не жалеют.
Можно дать на фрукты, можно на сладости. И на контрацептивы, по секрету, из сострадания.
А на трусы… уж извините.
Так низко монарх Егогыч никогда не опустится.
Для этого, девоньки, мало того, что надо походить на чопорных англичаночек с собственным гардеробом, а не с магазинным пакетом, в который входят все имеющиеся в личной собственности шмотки, а надо записаться хотя бы авансом, на вырост. Надо зарегистрироваться в настоящих фавориток – с сексом, пусть пока игрушечным, даже несколько кукольным, но с приличной долей недетского артистизма. А также с прочими параллелями этого благотворительного монархического дела, где полагается наличествовать праву первой ночи.
А как с этим делом обстоит в королевстве Кирьян Егорыча, окружающий его мир знает почти наверняка: со зла и от зависти: Н И К А К!
– Всё запущен у него, – думает окружающий мир в лице его товарищей. Если не сказать ещё более честно: элементарно просрано, пущено на ветер… в надворном туалете Кирьян Егорыча – монарха. Чистке не подлежит, ибо далеко от забора и шланг не достаёт. Шабаш, одним словом. Конец и амба. Пора попробовать самим.
И пробуют. Да только, кажется, сильно невпопад.
***
Читательский мир, по контрасту с приятелями Кирьян Егогыча, увы не может посочувствовать Кирьян Егогычу.
Кирьян Егогыч, при желании, конечно, может заглянуть в собственную книжку, притвориться героем и поучаствовать – вот хоть в чём. Писательская честность не даёт Егогычу такой возможности, хоть так и распирает. Другой, типа Казановы, может быть, так бы и сделал. Но Кирьян Егогыч далеко не Казанова.
Далёкое средневековье понятно Кирьян Егогычу, он прощает Казанову и прочих мировых искусителей.
Но мир двадцать первого века Кирьян Егогычу глубоко противен. Мир двадцать первого века настоян на страховидных пошлостях прелюбодеяния – этот мир, от же сволочь, настроен на секс.
Причём не просто на секс, а на трах, на грубый, неотёсанный до извращения, с засовыванием запчастей во все щели без всякой надобности, а лишь по запущенному внутрь своего мозга дьявольских фантазий. С нарушением азиатского законодательства, и всех естественных моральных кодексов.
Кирьянегорыч живёт не в «передовых», мать их, Нидерландах.
Он не состоит в толерантной европартии сизозадых игрунов с малолетками – девочками и мальчиками.
Стоп! Кажется, Кирьян Егогыч безнадёжно устарел. Ибо, что за возвраты к отсталым средневековым понятиям о разнице полов!
Что за хрень! Всем гражданам и гражданкам пора сzать в одном месте.
Пора убрать символические фигурки и буквы «Ж» и «М».
И нехрен стесняться голытьбы своих и соседских тел.
Снять штаны и бегом в музей естествознания приобщаться к звериному натуризму!
На трибуну парламента пожалте снявши иметише штанцы с иными портками.
Полюбить всяких меховых зверушек. Они приятные, когда прижимаешься к ним, а уж когда гладишь, а уж когда оседлаешь, или они тебя… О! Е! Красота!
Задницы вытирать ёжиками – прелестный изврат, пример гигиенического мазохизма.
Запретить взрослым дяденькам мочиться стоя!
Приравняться к женщинам. Запретить подымание члена на образ женщины. Для этого устраивать профилактические иллюзионы с живыми тренировками. В парках и клубах.
Раз в неделю пусть мальчики ходят в юбках, а преподаватели пусть подают им пример, надевая платьица и поддёвки. Пусть сочинят мужские бюстгальтеры: сиськи как–нибудь накачают.
Увеличить производство силикона!
Ура, уменьшится на западе безработица.
Главное: пусть русским станет завидно. А Егогыч пусть лопнет от зависти, поняв как это хорошо – быть равными и толерантными.
Раз в неделю пусть девочки прицепляют усы, а тётеньки бороду. Штаны они давно уже носят. А Егогычу не нравятся женщины в штанах.
Запретить писсуары или усовершенствовать писсуары под женщин: надвинулась на писсуар и szi себе, родимая. А Егогычу не нравится, когда женщины сzут по мужски. Какой отсталый пердун!
Отменить семьи. Ввести в сексуальную культуру элемент коллективизации и добровольчества…
Ох, ох, ох… Что же это такое… Что–то не до боли, но знакомое, узнаваемое Егогычу. Как флюиды и монады, которых нельзя пощупать, но их заметили, и даже неплохо сформулировали их линии поведения, их предпочтения и даже казусы.
Кажется, после этих фантазий где–то и как–то произошла революция.
Откуда, из какой брехательской, шаманской, дурманной лохани льётся на головы восхитительно мерзкое, пидорское, лесбийское, нео–римское – слишком громко сказано, обыкновенное содомо–гомморское дерьмо. Оно оцифровано современными обстоятельствами, и им уподобляется жовто–блакитная блевотина?
Плевать Егогычу с девочками на последнюю. Мимо кассы.
Что это? Новое свойство планеты Земля, окружённой ядерным излучением и вытекающей из него пропагандой ненависти и наплевательства к людям?
Или это обычная эволюция, которая всегда такая, когда распускаешь властные вожжи и, бездумно кривляясь, пуская ветры на весь мир, считая это шиком избранных.
И, гадя во все стороны, забыв библии и культуры, мерзкие проповедники говна и золотого миллиарда зовут к главенству какой–то абстрактной, высосанной из пальца, и вреднючей на поверку демократии?
– Какой провокатор придумал, какой вселенский дьявол запутал истинное значение этого слова?
***
Тьфу на всё! Возвращаемся к подлинной и простецкой жизни на Варочной 41А, Калифо... Канифо… Тьфу! В гэ Угадэ, короче.
Все уже забыли, что Егогыч желал рассказать всего лишь о трусах и стрингах.
Когда же он стал Егогычем?
Гардероб
– Дашуля, а у тебя есть джинсики пошире, или шорты?
Не лишне напомнить, что Жулина поясная окружность, если её превратить в верёвочку, дважды обовьётся вокруг осиной талии Даши.
Даша понимает: при Кирьян Егорыче срываться в яростный крик нельзя. И воздух досады, автоматически стартанув было из бронхов, сбавил силу в середине горла, так и не став осмысленным звуком.
Даша сглотнула слюну.
Медленно и надменно, рассудительно, словно занудная поэтесса, мать своих стихов и педантичная зубрилка теорий, Даша в сотый раз стала декламировать уже надоевшую обеим сторонам нерифмованную, но добротно вызубренную как бы из под палки песню печали:
– Жуль, а ты помнишь как мне растянула кофточку… Вот ты моё белье носила, помнишь оранжевые стринги и белый, а он парадный, Жуля, бюстик, он тебе как, Жуля, не показался ли слегка малым?
Кирьянегорыч заходится секретным смехом. Он в туалете, но откуда всё прекрасно слышно. Он знает: чтобы прикрыть Жулькины соски, Дашиного бюстика едва хватило бы. Но, сексуальность как бы даже наоборот, дополнительно подчеркнулась бы.
– Вот ты бросила и не постирала, а если бы постирала... то и не просила бы другого... а носила бы этот дальше, – продолжает Даша, – а я бы тебе ничего против и не сказала...
Как же, другого: Жуле интересно перепробовать на себе все Дашины вещицы, она же тоже модная угадэйгородская дамочка. И, как и многие остальные, хочет вертеть живой жопкой в гипотетическом офисе Гугла. Или в гостинице NNN, которую Кирьянегорыч, кажется, взялся проектировать для Угадэйки…
Но, скажем по секрету, Жулю не берут даже на местные Ксюшины подмостки.
А Дашу взяли. ВЗЯЛИ!
Блях–мух, вот это–то Жуле и обидно.
Может это–то и есть основная причина скрытой девичьей ревности и злости. Жопки у девочек разной конфигурации.
Одна жопка модельная – пердимонокль, французский. Другая нет – она срундель и пукель. Или гроссель жопэс. А если совсем ласково и без литературного надрыва, то просто жопа. Да–да, мы все видим (и Русь, и заграница), против очевидности не попрёшь.
Удобен, вероятно, такой жопэс в задней позиции.
Да и в «навесной кинопозиции» хорош: когда надо по-порнушному приспосабливать к кадру: те же золотые пропорции.
И в «третьей динамичной» тоже удобно: есть за что уцепиться, чтобы не потерять… в динаме-то.
В общем, в трахе такая жопа незаменима, а если с прищуром и добавлением фантазии, то есть в этом что-то оригинальное.
Но, увы и ах, не подходит такой афедрон для модельно–надувательного искусства: не вписывается он в образцовые бизнес–пропорции. И не настал правильный год, когда все жопы вдруг стали демократичны и годны хоть для чего. Не будем тут всем известными данными засорять бумагу. Данные могут через столетие поменяться, а Кирьянегорыч будет виноват.
Это сказано так, между делом.
И это правда. Есть ещё и неправда. Но то в мозгах девичьих. Всего не перескажешь. Да и знать нужно наверняка, а не сочинять разную херь.
Приостанавливается тут Кирьянегорыч, переходя на уровень обыкновенных шмоток. Но и тут не ждёт его успех.
Не по плечу ему описывать женские шмотки. Для этого нужно иметь талант и бабскую любознательность.
Прикройте ушки, модные юные прекрасные читательши, американские и наши… Это вовсе не в панталонах что–то вынюхивать, собачкой, и не под юбки заглядывать. Это посложнее.
Тут без консультации никак.
***
Но! Нет у Егорыча цели вынести на суд читателя весь Дашин гардероб – цветастый верхний, интимный и прочий.
Она, в конце концов, не та самая Ксюша – а–а–а, та самая «собачкина что ли с лицом пони рассвирипелой» – из Москвы, и не та самая Диабло Коди из Америки – «диабла напиши мемуары». Ну–ну, Дрябла–Диабла, мать твою «армянскую ерику», рожу с носом смени, стриптизёрша–писательша. Оскара на тебя мало.
А кому если интересно, то езжайте в Угадэй и спросите у Кирьяна Егорыча. И приходите с нормальным коньяком, а не с пивом. Это того стоит, друзья–товарищи…
…В эпилоге: «А иди–ка ты, Дуржуля, подальше».
Простая как валенок в данном случае Даша не поняла тонко сыгранной Жулиной партии.
***
Бим разъяснений кирьянегорычевых не с первого раза понял.
– Дашкен моя безработная была, – сказал Кирьян Егорыч, – искала–искала, да не нашла ни хрена. И слиняла. Стыдно, наверно, на шее–то.
– Конечно, ****ь, стыдно ей, – сыронизировал Бим, – а Жуля чё?
– Обе слиняли, вот чё. Жульхен тоже. Перетёрли позицию, поняли: херово им тут скоро будет, и сдулись. Ни спасиба, ни досвидоса: трусы под мышку и адью. Вещичек–то у них… в пакет войдут.
– Жалеешь? А какая связь? Мотив где? Про бабло придумал… Приставал что ли?
– Да нет. Решили одни попробовать… пожить типа.
– Может, пердолиться не разрешал? Лето, то сё, охота же…
– Ну а как при мне–то… пердолиться? Сам понимаешь что говоришь?
– Понимаю. Не давал. Ревность это. Собака на сене. И сам не пердолил.
– Дурак ты, Бим.
– Сам–то!
– Короче, слиняли они. Дашкен теперь будет в съёмной хате. Квартировать типо… С Жулей и с жулиным мальчиком…
– С Дрюном который?
– Может с Дрюном, мне без разницы…
– Так ли уж без разницы, – и Бим скосил глаз, – всётки ревнуешь, оно за версту видно.
– Пошёл ты.
– А я б Дашкена шмякнул, – раскатал губу Бим.
– Пошёл ты в жопу. Всё б тебе девочек трахать. Мало одной?
– У меня десять, – сказал Бим, – десять ёх, – и прннялся загибать пальцы: Гречанка, Янка, Катька, Дуняша...
– Да ладно ты… Короче, жить будут с одним, может с двумя пацанами…
– Ну…
– Все, кроме Дашки, – при работе… правильно?
– И Жулька?
– И Жулька.
– Ну допустим. И что?
– Дрюн ходит за Жулькой; другой чел – постарше, и неровно дышит… к Дашке. Без взаима. Не трахает её.
– Мою Дашку?
– С какого перепуга «твою»? Ну ты, пся, блё, загнул, – хмыкнул Егогыч.
– Ну так и?
– Что ну так и? У Жульки появится бабло, какое–никакое. А у Дашкена, ****ь, его нет, но хочется.
– И что?
– Тут–то Дашка и попадёт в зависимость…
– Тьфу ты, – матюкнулся Бим… – мадридский двор!
– …которую – я, бля, не исключаю, – придётся оплачивать, возможно и телом…
– Это как? – удивился Бим, – лесбо'с у них?
– Чем–то попахивает, согласен…
– А что, так девкам можно? Типа… взаимо… это… рассчитываться? Лизать что ли? Сколько раз? – Бим взвился от высоты своей фантазии. – Вот не знал!
– Ну да: и нежностью… И ножик передавать, и перец. И лук чистить… вне очереди. И любезность в ход… И притвориться. Не знаешь что ли? И уступать очередь в туалет. И кто его знает чем ещё.
– Ножик, говоришь, передавать? Это как? А как насчёт Дрюна… ну, поменяться?
Умолчал Егогыч, что в лесбийских играх мальчик не обязателен, даже вреден. Тогда это будет ЖМЖ. А можно поменяться самим… ну, местами. И лизать Жуле то, что предназначено для сортирной ветошки…
– Шахтёрские дочки? Они способны? Да брось ты! Дурдом пишешь! Какой–то ты пошлый, Егогыч. Ну, как писатель, извини.
– Сам ты пошлый: «десять баб, десять баб…». С одной справься. И в писатели не пишусь.
Именно итога Бим и не понял: вот тут–то, вот тут–то!!! Ха и хо! Тут–то отольются Дашке и сегодняшние, и все прошлые Жулькины – детские, и теперешние взрослые: волчьи, лисьи притворные и неловкие слёзки. И по–топорному слепленные услуги – как муху камнем… садовника-то.
***
Немножко отвлеклись, и раньше времени отправили девушек в свободное плавание.
А они пока что на той же сцене – на хате Кирьян Егогыча. Так что изучаем сюжет с того момента, когда свернули в сторону.
…с Кирьянегорычем бытовые фикусы чаще всего не проходят (он таки мужик и вовсе не слабак), но коли иногда всё ж таки проходило, то Жуля делает попытку прорыва и здесь. Она, опровергая военные теории, она ж настоящая русская баба, а не штабной какой–нибудь фашистишко, затевает второй фронт; благо, хватает сил и хитрости на всё и даже сверху:
– Кирьян Егорович (это второй фронт: сам он этого пока не знает), а у вас есть шорты?
Конечно, у Кирьянегорыча есть шорты. И они не одни, а с пяток–другой точно есть.
Какой добрячок бы взялся пересчитать: «Даша, ты не знаешь где мои шорты с масляным пятном над коленкой – оранжевое такое пятнышко…»; «…как, да Вы что, вы же поменяли эти шорты на майку с Мадонной, Кирьянегорыч, вспомните! Ещё впридачу полбутылки пиваса, вспоминайте, ну в июле!»
Тьфу, блин! Кто бы сосчитал лучше. Кто бы знал гардероб Кирьян Егорыча лучше наблюдательной Даши. У неё несомненно дар хозяйственности и свойства рачительной жены, в будущем, конечно, не сейчас.
Жуля точно не возьмётся за это рутинное дело – считать шмотки – даже если бы это было условием обменной сделки.
И вот:
Нет, ноу, найн, фигов!
Сегодня он шорт
категорически
не
даст.
Почему, позвольте спросить?
Потомучтопотому! Потому, что он
сегодня
не
в настроении.
Потому, что от Джули он никаких
интимных льгот
или полезного, даже
одноразового порыва…
Не получит.
Потому–что Жуля (хоть и не ****Ъ, а лишь изредка и исподтишка чпокающаяся молодая особь, против чего Кирьян Егорыч даже и не возражает – ведь же не с ним, так что пожалуйста), а всё равно:
растягивает
резинки!
И после этого шорты незатейливо спадают
с самого
Кирьян Егорыча.
Достаточно только поднять руки...
И вот он уже в плавках.
Крестик снял заранее.
Читатель, разве это правильно в условиях декоративно–демократической монархии?
Разве монарху сей установленной им самим системы не положено купаться в лучах всеобщего почитания, любви, ласки и не страдать от наглого, попрошайского отщепления кусочков его личной носибильной собственности?
Дашь слабинку – и конец монархии!
Монархические шорты первоначально лизинговой, возвратной формы употребления становятся уже не принадлежностью монархической семьи в количестве одно лицо, а навсегда Жулькиными, то бишь народно и нагло приватизированными.
Чтобы лишний раз не объясняться, Кирьянегорыч коротко обрезал все возможные последующие попытки выпросить ещё что–нибудь полезное из одежды, кроме шорт.
– Нету! Отвали.
Фу, как невежливо, ещё графоманом себя называет. Козёл он, вот он кто!
Хотя всего этого добра – читатель уже знает – в достатке.
***
Жуля за три года – кажется, напрасного сверхтоварищеского общения – действительно растянула, порвала, переподарила, потеряла и залила менструациями не одну пару шорт, брюк, носков, шапочек и маечек фальш как обожаемого ею Кирьян Егорыча.
– Стоп! Шапочек, вы сказали? Маечек? Менструациями? Бросьте! Да как это возможно? В какую каральку надо скрутиться бедной девочке, чтобы та злополучная, испускающая часть тела оказалась на голове и над маечкой?
– А вот! – отвечает автор. – Возможно! Обыкновенным волшебным способом. Может, маечки с шапочками подкладывались, чтобы не попортить красивые Кирьянегорычевы простынки?
Жуля, как злая чёрная кошка из грязного женского фэнтези, написанного мужененавистницей и главной феминисткой самого монашеского, самого наитибетского сословия, с особым сладострастием метила вещи Кирьян Егорыча: обрати же, мол, проклятый идиот, ты скоро станешь полным… в смысле окончательным дедушкой: лысым, с дряблым пузечком, отсутствием мышц и слуха, кротовым зрением – а и поделом тебе… Обрати же внимание на мои проблемы. Я тоже девочка. Я не хуже твоей тайно обожаемой Даши, Чебураши. Хотите расскажу, с каким вожделением ты, козёл и фетишист, вслух не скажу, конечно, ты рассматривал Дашины трусы на верёвке… оранжевые в сушке. Вспомнили, то есть вспомнил? Было, да? Нюхал? Вот. Попался. Нашёл феромоны? Вздрочнул? Нет? Врёшь, козёл. Я всё знаю! Делай выводы, старикашка! Дай же шорты, милый мне козлик! Ну! Ну ты чё? Я же не навсегда прошу, ну–ка, посмотри мне в глаза, что в них видишь? А на время? Просто поносить. Жадюга!
Хренов! Не клюнет потенциальный дедушка, перед некоторыми Плюшкин, а пока настоящий, полноценный мужчина в самом соку! Губить следующую партию одёжки, покупаемой за свои кровные, Кирьянегорыч именно сегодня не расположен. Вчера, да, может быть. Может завтра что–то изменится. Нет и нет. Он же уже сказал. Что ли повторить? Ну, Жуля, ты и настоящая дурочка! Напомни, как зовут твою провинцию?
Ради чего сдаваться, зачем подымать лапки перед этой девушкой–кошкой, злюкой по ночам, с улыбочкой днём? Подскажите–ка ему! Хоть один мал–мало убеждающий мотивчик. Ну?
Не получается подсказать? Не доводилось попрошайничать вещички? Не живали в общежитиях? Вот то–то и оно. Нефиг было за родительскими юбками прятаться… на своих мерседесиках. Ага, в институт на машине. В кафешку с девочкой, вечерком, чтобы машинку продемонстрировать. Шорты не интересуют. Гардероб в три этажа. Ну–ну–ну. Тьфу, словом!
А ещё Кирьянегорычу, как заправскому Гапону, стало интересно вдруг посмотреть, как далеко могут зайти в ссоре близкие подружки.
Да це ж бесплатная киношка, ядрён корень!
Но нет. Ни кина, ни долгой словесной бойни сегодня что–то не получается.
Даша насуплено молчит в розовом углу ринга, ожидая подвоха. Очередного, а не спонтанного.
Кирьянегорыч разряжает обстановку, предложив Жуле изящный выход: «Спи в трусах, мне пофигу».
– Ага, Вам хорошо говорить, а у меня только стринги.
Разумеется, все виновны в том, что у Жули (а она сегодня в синем, то есть в обижаемом углу) «только стринги».
И что не успели высохнуть её трусы, вынутые из запузырившегося сусла в тазу после недельной закваски. Причиною чего были даже не чахотка и не грипп, и не отъезд в иногородние путешествия, а выпивошечные делишки на стороне и суперкачественная, отработанная годами, лень.
Плюс лень в скобках, помноженные на мирового масштаба поху... coitoизм. (лат.).
Кроме того, у Жули кончились прокладки, а у неё сегодня те самые дни, а ей стыдно попросить у Кирьян Егорыча денег.
А он бы дал денег ради целостности постели. Но он не знал этой пикантной подробности:
– Спи в стрингах. Можешь без трусов. Мне похрену.
Этого добра без трусов Кирьянегорыч в своей долгой жизни насмотрелся на три поколения впрок, и его, действительно не смутили бы голые похождения по комнатам хоть Дашки, хоть Жульки. Но правила приличия – это правильные правила.
– А–а–а!!!
Жуля загнана в аморало–гигиенический тупик.
Где и как
В доме очередь – где кому спать.
Распределение мест на диване – важнейшая ежевечерняя процедура.
Ба! Кажется читатель так до конца и не осознал: спать всем трём псевдогероям этой главы придётся в одной койке.
Чёрт! Это же казановщина какая–то… С педофильщиной. Так подумает нормальный человек.
Но то, батеньки и маменьки, было в позапрошлом веке. С началом нынешнего века ситуация принципиально изменилась.
Не то, чтобы вошло в моду совместное спаньё молодых парней и девушек числом больше двух, а это просто как–то вошло в бытовую привычку. Наличие ночью рядом недвижимых половых органов противоположных особей как–то незаметно, может и противоестественно стало обычным делом, будничным казусом, прозаической оказией, специфической обоюдо… какое! Квази–много–согласной актёро–партнёрской флэшмоб–постановкой, где и режиссёра–«подстановщика» с оператором, осветителя с софитами, девки с картонкой, подъёмного крана, рельс и организатора не требуется вовсе.
Всё сами.
Все сами с усами.
Вспомните общагу, квартиру, с которой временно съехали мама с папой, оставив чад наедине со своей совестью, с органами размножения, с журналами по порнографии, с разлагающим интернетом и прочее, и прочее. Вспомним горячие турецкие пляжи, ночные нудистские гульбища, пустые и переполненные туристские домики, мотели… ну, у кого ещё нет своего мерса… этого нищего с собой не возьмут…
– Но здесь же дедушка! Ну, почти дедушка… – заметит кто–то из особо внимательных.
Вот же нашли занозу! Поглядите лучше на своих детей и попробуйте вычислить: кто кого и в какой момент разложил!
И разложил ли – вот в чём фокус!
Итак. Относительно новый, когда–то распрекрасный, а теперь просто известный читателю жёлтый с фиолетовыми цветами (место ему в лондонском музее большой литературы имени Чарльза Диккенса), при том раскладной диван на всех один.
Одын
Одын, одын? Совсем одын! Эта армянская песня совсем не к этому случаю.
Клопы в диване временно побеждены.
Их неиспаряющиеся сами по себе могилки находятся во внутренней картонной полости дивана и густо припорошены ядовитым порошком.
И потому постельные принадлежности дислоцируются совсем в другом, не приспособленном к крупным вещам, месте.
Это место называется одёжным шкафом, который фактически служит универсальным складом, в котором, кроме приличной одежды и прочей хруни, находится всё остальное.
Если кто–то наивно хотел бы поймать Кирьян Егорыча на слове и, хитро улыбаясь, спросил бы: «А что, может ещё и гантели там лежат? Может, гиря?»
Тогда Кирьянегорыч без запинки и ничуть не сумняшеся, не только ничтоже, но и вообще никак, ответил бы, что не только гантели.
– А что ещё, позвольте спросить? – это уже читатель–буквоед. Он знает смешной объём такого шкафа. У него самого такой же.
– Что–что?
Да! Всё, что нужно, то и лежит! И знаменитая гиря 100 кг, и компьютер обыкновенный полтора гига оперативки, и две пишмашинки, одна, что действующая, – с западающей «М», в точности как у Сары: помните «Милого Уолтера с лимонным соком»?
И псевдохрустальная люстра там лежит, опрометчиво подаренная ему товарищем, г–ном чёрным волосатиком Заборовым – сыном джорского заповедника, прекрасным живописцем, угрюмым молодцом – ещё на пятидесятилетие.
Там же лыжные ботинки, пара–другая запасных клавиатур и сниток кабелей, связки книг для бумажного утиля, драные майки с носками на пенсионную старость, гвозди разные, металлические и пластмассовые, забытые после разовой аренды сыновьи штиблеты 45–го размера.
Там Дашкины заскорузлые туфли, там замолкший надолго и с отломанными крутками Жулькин бумбокс,
Там железобетонные – трёхлетней давности – кедровые шишки.
Страницы не хватит, чтобы перечислить всё важное имущество уникального склада пожилого архитектора.
Поэтому прерываем перечисление и возвращаемся к спальному предмету, являющемуся на самом деле причиной многих семейных драм нашего подозрительного сообщества.
Уж не скрытый ли это «Порнодром» на одного пользователя?
***
Надо открыть ужасную правду: в этой семье не было настоящей демократии.
Демократия тут была дутой, как и во всём мире.
Кто–нибудь думает иначе? Так иди и стрельни из Калашникова в Белый Дом или в Кремлёвскую башню праздничными, зажигательными пульками. Пусть порадуется народ.
Короче, Кирьянегорыч на правах хозяина занимал место на краю разложенного дивана.
Якобы для удобства выполза в туалет.
Остальные стараются через день меняться местами – как на тяжёлой посменной работе.
Так оно и есть.
Спать рядом с Кирьян Егорычем – большая технологическая проблема. Не для него, конечно. А для остальных.
Когда он забывается ночью, то храпит.
А если не забывается, то пристаёт. Миленько, конечно, или очень незаметно; но от опытных девочек тех невиннейших попыток не скрыть.
И они придумывают разные защитные фокусы. Каждая – свои. Не будем раскрывать тут их тайны. Если читательница девочка, или когда–то ею была, то она поймёт, на что тут намекает писатель.
Джуля сегодня спит с другого края, приткнутая к стене, поэтому спальная форма облачения под прозванием «стринги» после некоторого размышления Жулю устроила.
Кирьян Егорычу до Жули (через Дашку) всё равно не дотянуться. Да и не стал бы. Зачем?
Но правила куража заставляют двигаться дальше:
– А я сегодня без трусов лягу!
И, как бы ни с того, ни с сего, не моргнув ни одним хитроумным глазом, уверенно и безаппеляционно добавляет: «Я, когда один, всегда так сплю».
Эта фраза застаёт Дашу врасплох.
Не успела Даша отбоксировать Жулю, как неожиданно подкралась новая беда. И от кого? От самого скромного и доброго в мире мужчины, почти что Карлсона на крыше, только без вентиля, и с засахаренным вареньем. От самого Кирьян Егорыча! Давшего когда–то
настоящий
и почти–что КРОВАВЫЙ
З А Р О К !!!
(Зарок касался ненападения на дашино тело. Если кто–то умудрился прочесть роман–романсус по порядку, то он подтвердит).
Беда состоит лишь в том, что сегодня, чёрт задери мидмидя!:
Дашина очередь спать посерёдке.
– Кирьян Егорович, так нельзя! Это нечестно. Вы всё–таки не один в доме!
И Кирьян Егорычу пришлось, благоговейно дрожа (от любви… юный, бля), напомнить – кто в доме хозяин, кто тут бог, главный меценат и, под настроение, богохульник.
И что именно он, а не какая–нибудь притулившаяся к общему стаду кудрявая, тем более рыжая овечка решает, кем он хочет стать сегодня… из перечня ролей, отведённых ему по праву, логикой жизни, притом логикой, составленной им самим, а что крепче такой логики, ну?
– Я сегодня буду спать на полу, – твёрдо заявляет Жуля, имея ввиду именно эту странную выходку Кирьян Егорыча.
– А я… а я… – мычит Даша.
Но, никому в итоге не хочется спать на полу.
Под недовольный шёпоток овечек из цветочно–животноводческого товарищества Егорыч заснул молодецким сном – сном главного и единственного, шершавого и волосатого, от шеи до пят, чабана и огурца, посаженного в одной грядке с клубникой, и шикарно процветающего в результате правильной пропорции симбиоза.
Неспящий народ девичьего полового устройства, с опаской поглядывая на пожилого героя современности и звезду в одном обличье, сияющую прямо посреди народа инородного пола, крепко призадумался.
– Блин, неужто так силён наш Кирьянегорыч? – подозрительно витало в мозгу Жули.
– Что он с нами бедными (счастливыми, слабыми, халявными) сегодня ночью будет делать? – пришло в Дашину голову, – авось, чудит как всегда.
– Как захрапит, так всё и забудет, – думает Жуля. Не хочет она полюбить Кирьян Егорыча по–настоящему. Ретрообраз какой–то, дикобразие и скунство, неотдавальство и жеманство вместо полагающегося супер–пуперного и современного, цивильного и западного, порнокиношного и вообще «а чё тут такого, чёб и не шмякнуться разок, не убудет».
– Век–то какой, Жуля? – снится Кирьян Егорычу сладкое, – чё уж ты так опрометчиво, ведь МОЖНО, МОЖНО, подумай, Жуля! Бесплатно, Жуля, халявно, Жуля. Расслабься и вперёд. Вот моя рука, вот нога, вот…
Трах–тебидох
Сквозь сон Кирьянегорыч чувствовал, как доедается со стола, и как в чью–то сумку провалился пластмассовый майонез с последней булкой ВКУСНЕЙШАГО! ВИТАГО! БЕЛАГО! ХЛЕБА!
« Хлъба у нихъ нитуть, а едудь, господине, они ужь траву ».
Дык это не про них цитата.
Дважды «люминево» щёлкнули и бог весть куда вылились «балтики», опрометчиво недопитые и неперепрятанные.
Кирьянегорыч мог запросто сунуть их под бизнес–ланч в коробке, да перенадеялся на честность. Вот же хохлы турецкие.
Поэтическая записка, женский почерк. Облита хер знает чем. Амфибрахием что ли?
Кто–то ушёл,
кто–то вернулся.
дыдыдыды
о порожек спотыкнулся.
Может, то Дрюн:
Вот чего, блин, припёрся.
Хочет ***стись,
а получит ***зды.
Спящий Егорыч
зорким жуком
(неразборчиво)
(неразборчиво) кувырком
(неразборчиво) kloset,
да и масса problem.
Всё б ничего
да не влазит писюн,
вроде не стар
но и вроде б не юн.
Под одеялом
(неразборчиво)
я бы дала,
(неразборчиво)
да невовремя менс.
Кто–то второй
в холодильник полез.
(неразборчиво)
то подруга моя
пива глоток
приспичИло ея.
Мыша спешит
укокошить злодея:
трахает баб будто
в День Водолея.
Дрюн по-всему
вроде б Джулин пацак,
а отпердолить
не может никак.
…………
Ушёл – пришёл – зашёл поццал.
Пивас – прокладки – тампоны.
Ватки NataM – зажигалка–zыгарка – салфетки Softi. Зачем имъ оне.
Кирьянегорыч запутался в дислокациях и перестал вычислять.
На промежуточной лестничной площадке, смежной с кухонным отсеком Кирьянегорыча, кто–то… если не Дрюн, то Петруха или Игорёк… долго шептался… С Дашей…, или с Жулей в менсах…
Заполночь запыхтело. Значит, Даша: у неё всё в порядке.
И стали раскачивать под потолком стену из кирпича, заплесневелого по причине повышенной влажности.
Заглох мотор. Лязгнуло подъездное железо.
Вкусный и тёплый мякиш перекатил через Кирьянегорыча. Полчаса и гладкая кочерга скользнула по его сервитутам. Пошли по ним волны. Очарованная лебёдушка ошиблась адресом. Девичье дыхание смешалось с его перегаром.
Кто–то безымянный – это другой – как бы непорочно как бы попортил как бы воздух. А на самом деле – и вы сами догадались – назло, от зависти.
И снова стихло.
***
Ночью Даше стало жарко. Она посмотрела прищуренным глазом в сторону Кирьянегорыча. И сняла малинового цвета пижамку, оставшись в стрингах и маечке.
Дашины стринги сделаны из двух облачков. Облачка скреплены струйками летней капели–тесёмками. Стринги куплены наспех на сдачу от основной покупки.
– Чки, чками, чков.
– Товарищ писатель, следите за суффиксами.
– Не хочу, не буду. Отвалите все. Меня душат сентименты.
Жуля дождалась когда Даша заснёт и, по–шпионски согнувшись, натянула её пижамные штаны на свои волейбольные стойки.
***
Ближе к утру хозяин заметил, что одна его рука расположена на чужом причинном месте, а другая – на своём (восставшем).
Он приподнялся, сунул ноги в бязи и, не попав в один, побрёл в клозет. В одном тапке. Покачиваясь, как в лёгком бреду.
Почистил зубы, совершил другое, что полагается при восстаниях.
Возвращаясь, заметил, что с Даши сползло одеяло. Бон аппетито!
Сон как ветром сдуло. А восстание вспыхнуло с третье–майданской силой.
Кирьянегорыч достал…
Фотоаппарат... а вы что подумали?
Включил зумм и вспышку.
Покружившись на цыпочках вокруг дивана, сделал три снимка. Анонимных, конечно, не для сетей.
В кадре стрингов не видать. Зато классно вышла жопка.
К рукописи прилагалась фотография. Редакторы «зарезали» её.
В меру рельефно вышли пупырышки вокруг поясницы, с застрявшим средь них холодком, стёкшим с подоконника.
Между попкой и одеялом, обмотавшимся вокруг шеи, алым флагом, во всю Дашкину спину (так сохраняли знамёна и номера войсковых частей настоящие герои) натянута футболка с гордой надписью:
«Я учусь в Ёклмнпрст–ом государственном университете».
На Кирьянегорыча накатила волна отеческой гордости.
– Во, блин, когда ж успела? Ну просто молодчинка!
В минорно промелькнувшем, тёмном менуэте прошедшего вечера и испорченной ночи звякнул и долго держался в воздухе неожиданно приятный заключительный септ.
Уф!
На Кирьян Егорыча с непутёвой свитой со скоростью блестящего, американского, дальнобойного, бычеглазого, дымящего ядом фургона, надвигались следующие точно по графику русской жизни испытания.
На подходе дни бесконечно тягомотного мирового, блЪ, финансового, блЪ, кризиса, мать его, c соответствующими гипотетичными прелестями, блЪ, и неотвратимыми, блЪ! блЪ! блЪ! невзгодами.
Россия как магнит притягивает беды. Почему она такая необыкновенная? Пустите меня в Америку! Желаю сравнить.
Желая мира, Раша наша – она будто желает слиться в объятиях с чуждым, нелюбящим, завидующим, бездушным, жаждущим единственно только бюргерского спокойствия долларовым кругом.
А это несовместимо.
Русское терпение – мощный громоотвод, резиновая кукла с дыркой, в которую суют походя все, кому не лень и не стыдно, повод для насмешек, терпение со слезами на глазах и скрытой ненавистью – дайте только слабинку, и сметут всё, записанное иностранцами в свойства непознанной и вечно мятущейся русской души.
И только революции и войны превращают русского то в зверя, любой ценой вырывающегося на волю, то в непобедимую формулу выживания и ненависти к врагу.
Молчаливых недоброжелателей беднейший народ России жалеет.
Богатых и военных орлов прощает: глупые они все.
Подстрекателей и провокаторов к стенке!
До встречи в аду. Вот она какая бывает ноосфера!
– Однако! – восклицает огорошенный, несчастный читатель. – Что это было! Что мы читали?
– Моя соболь ходи! Моя не понимает. До свиданья! Быть может когда–нибудь встретимся.
– Чёрт, чёрт, чёрт!
Лечебная Амораль же сей высоколитературно охудожествленной «главы–рассказа–новеллы… матвеевой» такова:
«Вот какие они бывают словогонные средства ни о чём – обыкновенные трусы и стринги!»
Пахло ли тут хоть сколько–нибудь эротикой, и была ли «генри–миллерщина», к которой Кирьян Егорыча нередко и напрасно клеют, или это игра в бисер, каждая бисеринка которого весит не меньше кэгэ. Притом ржавого, как его знаменитая гиря.
Или, вот пример посвежее: эта писанина как зёрнышки риса, которые некто Карло Эмилио Гадда, попытался описать по очереди, доказывая их непохожесть друг на друга, при этом имея в виду нечто третье и к рису вообще не относящееся. А поскольку рисинок в ризотто было много до чрезвычайности, то до основного смысла автор не смог добраться физически.
Или из той же оперы, но другой Некто, а именно прекрасный Энрике Вила–Матас, прославившийся одновременной похожестью на Джойса и Набокова: в одном случае позаимствовав принцип абстрактного сюжета, за которым ничего не стоит, кроме гладчайше оструганных филологических изысков. А в другом случае заимствована – а ля Набокофф – прогулка по абстрактному сюжету джойсовского типа, но с собственными представлениями о литературе под мышкой, и где этот литературоведческий «а ля Набоковский» сюжетный рефрен стал гораздо важнее «а ля Джойсовской» прогулки по Дублину.
Таким образом, напрашивается вывод: читатель ни черта не понял. Ни в литературе, ни в данном опусе. Потому–что не каждый читатель разбирается в тонкостях литературоведения, а во–вторых, не каждый читатель может запретить себе прыгать через строчки, когда шанс упустить нечто важное в расставленной кружавчатой паутине, чрезвычайно велик.
Так это, во–первых, никому ничего и не обещалось.
А во–вторых, мы дотошно и по–возможности правдиво, описываем позицию и чувства пожилого балбеса, заодно графомана, а в остатке Кирьян Егорыча, которого мы – в противовес вам – хорошо знаем. И поэтому желаем, как говорится, и вообще, счастья в личной жизни.
Будьте здоровы и вы, милые, терпеливые граждане читатели!
Твоя – хороший люди.
Отдыхайте, коли устали.
Между прочим, автор тоже заморился!
Потому он уползла следующая история на.
CODA
Свидетельство о публикации №215082701358
Гера Фотич 12.10.2024 09:28 Заявить о нарушении
Ярослав Полуэктов 12.10.2024 10:13 Заявить о нарушении