Нести свой крест

Рабочий день близился к концу. Впереди два дня отдыха с моим  пятилетним  сыном. Все еще жили удивление и радость, охватившие меня при появлении его на свет.  Не покидало чувство   глубокого наслаждения, счастья, удовлетворения, что  он есть, что я  ему нужна и он нуждается в моей  заботе и любви… Хотелось скорее домой.

 Неожиданно раздался звонок. Поступил вызов на дом. Срочный.  Оставлять до понедельника – нельзя. И недалеко.

Дежурная машина   подбросила меня к дому известному в нашем городе, престижному,  еще сталинской постройки.

Поднимаясь по мраморной лестнице на третий этаж, я успела заглянуть в историю болезни. Инвалид первой группы, бессрочно.  Диагноз  ясен.  Звонок в высокую, массивную дверь – меня встречала худенькая бледная женщина-подросток, одетая в темное  домашнее платье. Она, смущаясь, виновато  посмотрела на меня:

 – Простите, я, наверное, зря потревожила вас, - сказала она тихо и проводила меня в комнату. – Присаживайтесь. Вас я вижу впервые.

 Квартира роскошно обставлена, хотя выглядела несколько старомодной. Дорогие ковры, резная мебель, книжные шкафы. Открыто  пианино.

Женщина  зачем-то  заперла на ключ дверь в соседнюю комнату и обратилась ко мне.
- Я редко беспокою врачей, привыкла обходиться сама, - извиняющимся тоном сказала она. - А тут понадобилась ваша помощь. Не справляюсь. Кричал сутки, соседи даже по батарее стучали. Только недавно успокоился. Сам. Надолго ли? А лекарства заканчиваются, впереди выходные.

Она замолчала.  Горестно вздохнула. Глаза наполнились слезами.  Скорбные морщинки у рта, поджатые  губы,  желтизна лица,  напоминали лицо старухи. Женщина показавшаяся мне поначалу подростком, оказалась совсем немолодой.

-  Сын у меня болен   с рождения,  отставал в развитии. Говорить так и не научился. И себя практически не обслуживает. До сих пор приходится ухаживать за ним, как за ребенком. Но вот временами становится возбужденным. Без причины. Кричит, все ломает. Успокаивают только таблетки. А тут – не помогало.

Вздохнула. Глаза ее наполнились слезами.
- Вы знаете,  он не всегда такой. Когда нет возбуждения, он даже ласковый, играется, смеется.  Очень любит слушать музыку. Особенно, когда играю я сама - Шопена, Баха. Я ведь в прошлом музыкант, играла в оркестре. А с его появлением пришлось все оставить.

Она поднялась, тихо, на цыпочках подошла к запертой двери, прислушалась.
- Боюсь потревожить. Но вы должны посмотреть сами.

Она повернула ключ, и я прошла в другую комнату.

В нос ударил спертый, удушливый воздух плохо проветриваемого помещения. И неприятный запах, скорее даже вонь, от которой меня как-то стало мутить. Тусклое освещение,  зарешетченное окно. Голые стены с грязными пятнами.
На железной кровати, почти на голом матраце, со сбитой простыней,  в окружении игрушек, сидел полуголый парень лет четырнадцати-пятнадцати.

Бросились в глаза его бледность, худые желтые руки и ноги.  Удивительно правильно очерченное лицо можно было бы назвать красивым, если бы   не бессмысленный взгляд из-под иссиня-черных бровей. Большой рот кривился в улыбке.   С губ стекала обильная слюна.
 
На полу валялись разбросанные игрушки, многие – поломаны. Какие-то тряпки, клочки бумажек. 

Не обращая на нас никакого внимания, он  вертел в руках большую  зеленую Царевну-лягушку. Довольно мычал.
 
На обращение не реагировал, только вяло повернул голову.  Мои вопросы к нему остались без ответа.

Собственно, разговаривать с ним  было не о чем и незачем. На речевой контакт с ним рассчитывать не приходилось. Я знала, что такие больные могут неожиданно, без повода, приходить в состояние возбуждения и кричать  беспричинно сутками. Лучше не тревожить. Диагностических вопросов здесь не было уже давно. Все проблемы сводились к борьбе с возбуждением. И с уходом.

Я поторопилась выйти оттуда,   в другую комнату, наполненную светом и воздухом. Женщина задержалась - включила у мальчика освежитель воздуха.
Надо было выписать ей рецепты на нужные успокаивающие таблетки.
 
- Может быть, есть что новое в лечении? – с надеждой в голосе спросила она. – Я многое перепробовала, пришлось много прочесть, все, что нашла о болезни сына. Чем только не лечила. Когда позволяли средства - приглашала известных профессоров. Только все без толку. Я понимаю, здесь ничего уже не изменишь. Только бы был спокойнее.

 Я  растерянно молчала. Не могла прийти в себя после увиденного. И не могла просто так, выписав таблетки, уйти из этого дома.
 
- А где ваш муж? Неужели вы справляетесь со всем этим одна?
- Я давно одна. У него уже другая семья, дети. Когда он понял, что болезнь неизлечима - ушел. Нас видеть не хочет.  Правда, деньгами помогает, но не всегда. Да я и не прошу, не унижаюсь. А как любил!
Она усмехнулась.

- Как же думаете дальше жить?  Ведь он растет. Улучшения ожидать не приходится. Так и останется в этой комнате?
Женщина удивленно вскинула брови.  Похоже, она не поняла или не захотела услышать  мой вопрос.

- Хочу обить комнату особым пластиком, чтоб не ломал его, но денег пока нет. 
- Вы ведь наверняка знаете, что для таких больных существуют специальные дома–интернаты?

Ее глаза сузились. Она не пожелала мне отвечать. После паузы я повторила вопрос. Ответ прозвучал жестко, хлестко, категорично.
- Ни за что его не отдам. Никому. Я и мужу и родственникам его сказала – сына не брошу. Это мой крест.
 
И подчеркнула: - Мой. Только мой. Семнадцать лет я с ним, привыкла. Понимаю его.  Мне кажется, и он – меня. Радуется, когда меня видит.  Да и наука идет вперед. Я все же надеюсь.
 
- Не обольщайтесь, ему все равно, кто перед ним. И с этим уже ничего не поделаешь.  А ваша жизнь? - продолжала я. Она сухо прервала меня.
-  Такая моя судьба. И никуда от нее не деться.

- Но учтите, ухаживать за ним  будет все труднее и труднее. Проблемы будут  нарастать.  Пойдут болезни - и у вас, и у него. Пожалейте его, он ведь нуждается в свежем воздухе. Ему нужно видеть мир и хоть какое-то общение с его обитателями. А элементарному уходу за собой можно научить. В интернатах этим занимаются. За ним бы  следили, контролировали его здоровье, делали бы анализы. Персонал ведь там специально обучен. Жил бы в чистоте, играл бы с другими ребятами. Они ведь учатся друг у  друга А вы – вы ведь еще молоды, у вас должна быть своя жизнь.

- Ни за что. Он – единственное, что у меня есть. Правда, есть еще и музыка.
Ее лицо неожиданно посветлело.  Заблестели глаза.

«Это сердце еще открыто для радости» - подумала я. И с еще большей настойчивостью продолжала убеждать.

- Поймите, вы же не даете жить ребенку и без того так обделенному болезнью.
Мое сердце кричало от боли и сострадания и к ней, и к этому  несчастному, запертому в соседней комнате. От мучительного сознания безысходности ситуации.

Как врач, я знала, что ребенку будет лучше жить в интернате, где он получит все необходимое для жизни и своего, пусть минимального, но развития. Заброшенная всеми женщина, со своим горем, со своим упорством, которое мешает жизни и  ей и ее  ребенку.

А так распорядиться своей собственной судьбой!  Похоронить себя заживо. Бессмысленно, без какой-либо   реальной  надежды на лучшее будущее.
Где, как найти те слова, что смогли бы дойти до сознания  бедной матери?

Я не теряла надежды  убедить  ее изменить жизнь свою и ребенка. Ведь жертвенность ее безрассудна.
– Вы могли бы заняться любимым делом, музыкой. Учить детей. Чувствовать себя нужной и себе, и другим. Стать счастливее.

Мне так хотелось помочь ей, ее сыну. Но я была бессильна. Она стояла на своем.  Как скала.

 - Нет, никогда. Вам не понять. Это мой крест, и только мне его нести, как он не тяжел. И я с этим справлюсь.

В ее глазах засветилась гордость и удовлетворение, а на лице появилась легкая, чуть насмешливая улыбка. Она была явно довольна собой.
Я почувствовала, что наш разговор тяготит ее. Она легонечко подталкивала меня к выходу. 

Я молча закрыла дверь

Медленно, долго шла домой бродила по улицам города.  Думала.  Что двигало этой несчастной женщиной? Жалость? Обычная материнская жалость, которая так свойственна женскому сердцу? Которая в итоге подменила ей любовь к своему чаду. Любовь? Нет. Это не любовь. Ведь и ему, и ей – плохо.

Из головы не выходило блеснувшее в ее глазах довольство собой, удовлетворенность тем, что смогла всю свою жизнь сделать затворнической, посвященной лишь общению с безнадежно и тяжело больным ребенком. Удовлетворенность тем, что она несет свой Крест.

Вспомнились прочитанные еще во времена учебы в институте воспоминания и размышления выдающегося хирурга, профессора В.Ф.Войно-Ясенецкого, который одновременно был известен в церкви, как архиепископ Лука. У него были удивительные слова: «Я полюбил страдание». Горечь нашей жизни, принимаемая с благодарностью, в конечном счете обращается в сладость.
 
Но если удовлетворение страданием становится самоцелью? Если оно идет в ущерб тому, кто  нуждается в настоящей помощи и поддержке? Такой ли Крест возложен на ее плечи?

Сейчас и ей, и ребенку – действительно плохо. Она мучается сама, мучает ребенка, обрекает его жить в клетке. Зачем только? Во имя чего? Подтвердить расхожие представления о святости материнской любви?

Я задавала себе вопрос за вопросом. И не могла найти  на них однозначного ответа.


Рецензии
Евгения, у меня к вам два вопроса- бывали ли вы когда-нибудь в этих интернатах? даже московских?
А своего ребёнка вы бы отдали в такой интернат?

Галина Каган   21.05.2018 23:33     Заявить о нарушении
Лорогая Галина. Я,по роду своей профессии бывала в разных интернатах. Некоторые
из них,вызывают неприятие,но при отсутствии персонала необходимая работа ысе равно проводится. Своего ребенка,я ,ради пользы другим,своей семье, стать нужной людям - отдала бы в интернат. Извините за задержек с ответом. Я только что вернулась на Прозу . Пищите мне. С уважением ,Евгения.

Евгения Евтушенко 2   16.11.2018 02:38   Заявить о нарушении
если вам интересна моя точка зрения, почитайте мою книгу " Окно в другое измерение" Она есть в Ин-те и на Флибусте в сборнике под этим же названием

Галина Каган   16.11.2018 15:04   Заявить о нарушении
На это произведение написано 78 рецензий, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.