Москва, Чистые пруды. Глава 3

Москва, Чистые пруды
(Предвоенные, военные и послевоенные годы)

Глава 3.  Эвакуация из Москвы

Эвакуация предприятий и  учреждений проходила довольно организовано. Эшелоны уходили ежедневно. Не забывали пожилых людей и семьи  сотрудников,  ранее  командированных на восток для подготовки  мест дислоцирования организаций. Все  проходило нормально, пока  немцы не подошли вплотную к Москве и охватили ее
полукольцом в октябре 1941 года. 15 октября Москва была переведена на военное положение Тут началась паника.

Настал момент, когда судьба Москвы висела на волоске. Оставаться в Москве стало опасно. Крупные организации, заводы, государственные  ведомства приняли меры по эвакуации своих  семей   на восток. На вокзалах тысячи людей. Мой отец понял, что и для нас настала пора  покинуть Москву. Он договорился о том, что  нас могут принять в одном из профсоюзных  домов отдыха, находящемся в районе города  Анжеро-Судженска – шахтерского города,  расположенного в таежных лесах Сибири.
Добираться маме предстояло одной с  тремя детьми. По железной дороге предстояло  доехать до города Новосибирска, а там пересесть  на поезд до Анжеро-Судженска  и сойти,  не доезжая до него, на станции ЯЯ.  Билет на поезд был только до Новосибирска, а там предстояло действовать самостоятельно.

В состоянии царившей паники, удалось  втиснуться в вагон до Новосибирска. Багажа  практически не было- маленький чемодан и авоська в руках у мамы с ее основной  ценностью - беличей шубой. Моей сестре Миле в то время было пять лет, а брату два года так, что единственной опорой мамы  был я, мне уже было почти 11 лет. До Новосибирска добрались благополучно, нашли  свой поезд до Анжеро-Судженска. Поезд был переполнен, билетов не было. Сумели втиснуться в тамбур. Поезд тронулся. Проехали некоторое время, стоим в тамбуре  и вот до нас добрался проводник. Требует билет. Билета нет. Свирепеет, открывает на ходу дверь. О, ужас! Мама оказалась предусмотрительной. Взамен  билета, она достает из глубин авоськи запрятанную там четвертинку водки. Проводник растаял  в улыбке и любезно  предоставил кончик места у себя в купе. Через несколько часов поезд подъехал к станции ЯЯ. Остановка не была предусмотрена, он лишь притормозил перед светофором.

Для меня такая ситуация не была  новой. Сколько раз  приходилось раньше спрыгивать на ходу с подножки трамвая перед остановкой, да и с поездов. Короче, проводник открыл дверь, я на ходу спрыгнул, спрыгнула мама с Владей, подхватили Милу проводник сбросил чемодан- операция произошла успешно. На станции выяснили, где находится наш Дом отдыха, сели на попутную телегу. Надо сказать, что сельские люди  в тех местах были очень приветливыми и жалели   приезжающих туда людей, бежавших  от наступавших немцев. Подъехали к Дому отдыха - отдельно  стоящему в лесной  глуши деревянному двухэтажному дому. Нас приняли  и отвели в большой зал на первом этаже, видимо предназначавшийся под столовую. В этом зале уже расположились 4-5 семей - женщины с детьми разных  возрастов. Несколько метров зала досталось и нам. Настроение у поселившихся до нас женщин  было благожелательное. Это были такие же люди как  мы, жены средних чиновничьих семей, попавших в  непривычную обстановку с беспокойными лицами, с  интеллигентным обращением и стремлением к взаимной помощи. К нам была проявлена любезность, женщины разговорились. При доме отдыха была лошадь, конюх и телега. Километров в 7-8 от дома отдыха находился поселок, где функционировала сельская школа. Меня приняли в эту школу и  ежедневно с еще двумя эвакуированными детьми, примерно моего возраста, с  извозчиком отвозили на занятия. На той же телеге  отвозили местную девочку. Кончилась осень, наступила зима. Было непривычно холодно. Если в Москве в то время холодным считался мороз – 10градусов и прекращались  занятия в школе, то в Сибири  - 30 градусов  считалось обычным привычным делом и нас возили не на телеге, а на санях. Извозчик был добрым дядькой, заботился, чтобы не замерзли, укрывал нас меховой шкурой. Со временем, нас перестали возить и мы сами добирались до школы на лыжах. Было очень интересно прокатиться  на лыжах. Бывали дни, что в школу и обратно я отправлялся  один. Как – то, желая осваивать новые тропы, возвращаясь, я глубоко  удалился в лес и заблудился. Темнело, а я не находил дороги. Начал метаться, ускорял бег. Завязки моей  шапки-ушанки развязались, дул сильный ветер уши оголились. Мне было не до этого, все внимание  направлено на поиск занесенной снегом проселочной дороги, ведущей домой. Проблуждал, но выбрался,  вбежал в теплое помещение, взглянул в зеркало и удивился – уши стали большими, толстыми, красными, как у слона. Женщины, увидев меня, ахнули. Ситуация была тяжелой имело место обморожение  второй степени  с волдырями. Начали спасать мои уши, чем – то мазали. Уши горели. Думал, потеряю их. Обошлось. От мамы я получил по заслугам. В дальнейшем я был более внимательным  и боялся  получить новое обморожение, так как понимал, что останусь без ушей.

В доме отдыха пробыли не долго. Отец увез нас оттуда  в город Новосибирск, где мы поселились, как мне помнится, в одноэтажном доме, принадлежавшем Шорно-седельной  фабрике,  расположенном  на окраине Новосибирска в Заельцовском  районе,  в конце улицы Дуси Ковальчук в Холодильном переулке.
В доме был коридор, а в нем три комнаты. В одной жили мы, а в двух других двое соседей.  Рядом  с домом находилась школа, занятая  под  больницу для  раненых красноармейцев.  В конце переулка находился  городской парк, к которому примыкал мясокомбинат. На углу улицы Дуси Ковальчук, в начале Холодильного переулка метров в 200 от нас, имелась изба – водокачка, около которой  всегда была очередь за водой.

Снабжение  водой – была моя обязанность. Воду я привозил  в бочке на тележке или  на санях. Другая  обязанность состояла в отыскивании  и доставке дров  и угля для печки – буржуйки.

Задача эта была не простая. Но по уговору отца мне давали возможность забирать березовые чурки - отходы Шорн-оседельной фабрики. Я таскал в мешке эти чурки,  представлявшие  собой  обрезки крепких  березовых  корней, которые хорошо горели.

Добывать уголь приходилось  на железнодорожных  путях - это была просыпь угля  из  колосников  вагонов. Железная дорога проходила с другой стороны Ельцовки,  представлявшей  собой огромный овраг, видимо бывшее русло очень крупной глубокой реки. Внутри, по бокам оврага были деревянные избы. Чтобы попасть на железную дорогу, надо было опускаться  в овраг  и выйти на другую сторону, что я и систематически делал для добычи  угля.

Кстати,  хорошим поводом для похода через Ельцовку был не только  уголь. На станции находилась столовая для железнодорожников, где можно было иногда добыть кастрюлю супа, что было в те голодные годы очень важным делом. Вообще, вопрос питания был очень серьезным. Ведь кроме получения  пайки хлеба по карточкам, у пришлых людей – эвакуированных, ничего не было. Буханка черного хлеба с вкраплениями картошки тогда на рынке стоила 100 рублей, то есть равнялась месячной  зарплате  рабочего.

Надо сказать, что для  школьников полагалась выдаваемая каждому ученику маленькая булочка - я ее получал. Если кто-то из местных учеников  не приходил в день учебы в школу, то учительница, по благородным побуждениям, давала их мне  для нашей семьи. Но так как я был активным сорванцом, то  не довольствовался этими подачками. Часто, чтобы  добыть молоко  для моих  сестры и брата, я шел  в парк с мешком и набивал его травой. В соседнем переулке было много домов,  и жители держали коров. Я стучался в эти дома и обменивал мешок травы на бутылку молока. Конечно, основной пищей  у всех жителей  страны  была картошка, которую сажали на дворах. У нас перед окном был небольшой участок  и вот однажды я произвел  удачный эксперимент -  высадил, немного, где – то взятых, шкурок от картошки  с глазками, перед окном.

Так как сибирская земля высоко плодородная, то мой эксперимент оказался удачным – из глазков  выросли большие кусты картошки – огромное подспорье. Надо  сказать, что в то время все ухитрялись чего-то достать для еды. Например, наша соседка часто  приносила круги жмыха - спрессованные шкурки семечек с маслозавода, которыми делилась  с нами.

Так как мой отец имел дело с кожзаводами, где из шкур коров, свиней  делали  кожу  для одежды, то в  один из приездов он познакомил меня с  работниками кожзавода.     На завод доставлялось большое количество  шкур для кожи  и первоначально их складывали  на дворе завода. Шкуры имели жировую  прослойку, которую работники срезали острым  ножом. Нам удавалось иногда получать эти обрезки  и вытапливать из них жир, который шел в пищу.

На том месте, где был после войны создан Новосибирский научный городок, выделялись подсобные участки под посадки картофеля. Мы с отцом получили небольшой участок,  вскопали  его и  посадили картошку.

Работа в бытность председателем ЦК Профсоюзов способствовала широким связям с людьми по всему СССР. Нашлись связи у отца и на близлежащем мясокомбинате. Руководство комбината выдавала  своим  сотрудникам  талоны  на бульон. Это был большой дефицит. На талон отпускалось ведро бульона. Такие талоны довелось получать по блату и нашей семье. Выстояв часовую очередь, я получал ведро бульона  и тащил его домой. Это был  праздник. Мама снимала жировые сливки с поверхности бульона. Жиров не хватало. Мой дядя Илья, который проживал с семьей в том же городе Новосибирске, в самом центре, на Журинской улице вблизи Большого театра, очень бедствовал.
Когда  уже было совсем плохо, он приезжал к нам, и тарелка супа-бульона была для него праздником. Кстати, оформителем ветрин Большого театра в то время был
мой родственник-художник Зиновий Горбовец, ученик и соратник Марка Шагала.
 Отец был постоянно в разъездах  и появлялся наездами. На мне было снабжение семьи продуктами  и бытовыми услугами. Времени на учебу было мало, да и на общение с  товарищами  по школе  времени  также не оставалось. Настоящих друзей по этой причине не приобрел и никого не могу вспомнить. Я  уже тогда имел взрослые заботы и видимо отличался от детей местных жителей.

Интересно, спустя почти  тридцать лет, будучи в командировке в Новосибирске, я сел в трамвай, идущий вдоль улицы Дуси Ковальчук к Холодной улице. Мне хотелось посмотреть взрослыми глазами на эту улицу. Я думал, что теперь все перестроено, и я не найду тот дом. Однако выйдя на остановке около Холодильной улицы, я обнаружил все туже родную водокачку, только вросшую на метр в землю и два - три не высоких новых  дома на улице. Прогресс не обнаружил, все осталось по-старому.

 В 1943 положение на фронтах улучшилось, и начали думать о возвращении в Москву. Как это сделать? Денег не было. Для  решения продовольственных  вопросов  предприятия  начали раздавать участки на  другом берегу  реки Оби под посадку картофеля. Такой участок был получен и нашей семьей, то ли от кожзавода, то ли от Шорно-седельной  фабрики  и, в один прекрасный день, мы с появившимся  папой переплыли  на баркасе Обь,  получили свой участок  и высадили там картофель.
Так как земля – краснозем была очень плодородной, то урожай выдался отменным – больше тридцати мешков.  Под домом был вырыт подвал, куда  и засыпали этот картофель. Помнится, вырытый картофель в мешках был  доставлен на баржу, перевезен на нашу сторону и каждый хозяин должен был сам сгрузить свои мешки с баржи. Эта миссия  досталась мне. Сейчас трудно представить, как я мальчишка  в неполных 13 лет поднимал эти мешки, по сорок - пятьдесят килограмм и по шаткой доске переносил их на берег. Помогать было некому. Кругом корячились  усталые старые женщины,- молодые  работали. Получив на Шорно-седельной фабрике клячу  с телегой, я отправился на берег, погрузил тридцать мешков  и доставил их домой. Эта картошка была спасеньем. Распродав большую  часть ее, мы получили средства для возвращения в Москву.